Урчание желудка побеждает вялые сомнения «вдруг Кай просто перепутал» (чего за ним не водилось), и я съедаю полноценный обед, не потратив и пяти минут на разогрев. На сытый желудок спится в два раза лучше.
Из-за близости к соулмейту меняется эта связь между нами. Становится… не знаю. Сильнее? Мне больше нет нужды себя калечить: когда он бьется коленом о стол, я потираю свое, морщась от неприятных ощущений. Когда мастурбирует в ванной, я прикрываю глаза и наслаждаюсь, уже не испытывая смущение. Когда трахает кого-то, исчезая на ночь, мне снятся эротические сны. Я все еще проживаю его жизнь, но чувствую себя соучастником, а не подражателем.
И я никогда, ни разу не покидаю свою комнату без одежды с длинным рукавом.
Кай довольно привлекательный. Голубоглазый блондин – то еще клише. Выступающий лоб, глубоко посаженные глаза, крупный нос, выраженные скулы и узкие губы. Треугольное лицо. У него давящий взгляд, и я легко могу представить сигарету в длинных пальцах. В комнате у него двухметровая, во всю ширину, перекладина, и я однажды подвисла, наблюдая, как он подтягивается. В майке, не скрывающей работу мышц спины и рук. Я спохватилась, заметив, что в оконном стекле отражается дверной проем. Надеюсь, Кай не увидел моего позора.
Высокий, поджарый. Мрачный и саркастичный. Неряха. В прошлом пил, курил и вел беспорядочную половую жизнь. Свести нас воистину могла только ирония судьбы.
Как-то я на полдня выбираюсь к Таське, и к вечеру ерзаю от неясного беспокойства. Улавливаю отголоски злости и грусти, а после испытываю непреодолимую тягу выпить и быстренько прощаюсь. Что бы ни случилось, настроение у Кая ни к черту, и мне бы лучше вернуться, пока не наделала глупостей.
Дорогу до дома я извожу себя догадками. Мы сожительствуем уже три месяца, и он ведет образцово-приличный образ жизни. Немного асоциальный, но, полагаю, если бы я работала на дому, выглядела бы примерно так же. Он не особо дружелюбен, а я не настойчива, но по выходным он делится кофе, а я скармливаю ему результат редких кулинарных подвигов: толстые блины-оладьи, пирожки с вытекшей начинкой, яблочный пирог с отчетливым яичным привкусом. Когда я дома, он всегда в наушниках – я жутко боялась проблем из-за несовпадающих графиков и возможного шума. Он не забывает выносить мусор, а иногда, если утром ведро еще не заполнено, делает это несколько раз подряд. Я всё еще не знаю, какой он человек, но довольно быстро привыкаю к его присутствую. Он не напрягает. Возможно, потому что почти всегда молчит.
На кухне горит свет, и я захожу поздороваться. Уже с порога открывается дивное зрелище: едва тронутый набор роллов и опустошенная на треть бутылка. «Джек Дэниэлс», не какая-нибудь «Беленькая». Гурман.
– Привет, – говорю настороженно. – По какому поводу праздник?
Он бросает тяжелый взгляд исподлобья, не отвечая, и я решаю отступить. Он ведь не знает, что мы соулмейты, а нейтрально-соседские отношения еще не причина изливать душу. Так что я ретируюсь в ванную и, подумав, иду в комнату за пижамой, попутно сообщая, что приму душ (читай: займу санузел). Каю, как я и полагала, глубоко фиолетово: он весь в своих мыслях и печалях.
Я понимаю, что ошиблась, когда он начинает ломиться в дверь. Я еще одета и от громкого стука подпрыгиваю. Открываю щеколду с вопросом:
– Что слу…
Он заходит, оттирая меня вглубь. Белки глаз покраснели, губы плотно сжаты. Он весь взвинченный, сжатый, как пружина, и теснит меня в угол к душевой кабинете. Приближает лицо, и я чую запах алкоголя в его дыхании.
– Где твой соулмейт?
От страха я начинаю заикаться.
– Ч-ч-что?
– Твой соулмейт, – повторяет нетерпеливо. – Ты с ним?
Не знает, – понимаю я с изрядным облегчением. Говорю:
– Нет.
– Нет. Почему?
Первый испуг проходит, тем более он ничего не делает, просто задает странные вопросы. Помедлив, я отвечаю:
– Он вроде как не ищет меня. Я, типа, ему не нужна. Походу.
Он усмехается.
– Значит нас таких двое.
И прежде, чем я осознаю его слова, наклоняется и целует. Сразу с языком, поскольку я слишком растеряна, чтобы сразу оттолкнуть. Секундной позже я кладу ладони ему на грудь, но колеблюсь. Он не меняет положение, не пытается облапать или перехватить руки – просто, ну, целует. Чересчур напористо, как по мне, но… не знаю. Даже легкий привкус виски не отвратителен. Я вроде как позволяю ему целовать меня дольше, чем требуется для принятия решения. И в конце концов, зажмурившись, посылаю все нахрен.
Подаюсь к нему, отвечая на поцелуй. Одной рукой обхватываю его шею, другой забираюсь под худи. Он тут же обнимает меня за талию, а в следующую секунду уже притягивает за задницу и отстраняется, ловит мой взгляд, тяжело дыша. Я воспринимаю это как вопрос и расстегиваю верхние пуговицы на рубашке, выражая согласие.
Я в спортивном лифчике, скрывающем тату. Рубашка распахнута, но плечи закрывает, а он явно не озабочен моим раздеванием. Как ни забавно, когда мы оказываемся на его кровати, я начинаю думать, что умудрюсь переспать с ним, не раскрыв свой секрет. Он стягивает с меня джинсы, сжимает грудь, небрежно целует шею и приспускает штаны. Не произнесено ни слова, и я, если честно, совсем не так представляла себе первый раз, но это происходит, вот так обыденно и прозаично. Пока он раскатывает презерватив, я поправляю скатавшуюся под поясницей рубашку – неудобно, – слегка раздвигаю ноги, чувствуя неловкость, и просто смотрю на него. Кай сомнениями не обременен: подтягивает меня за бедра ближе, закидывает одну мою ногу себе на талию, пристраивается и без особых нежностей толкается. Я закусываю губу: ощущения не самые приятные, но в то же время я испытываю не мне принадлежащее удовольствие от сжимающихся вокруг члена мышц. Процесс идет туговато, не хватает смазки, и Кай, ругнувшись, шарит рукой в тумбочке. С приличной дозой лубриканта он входит быстро и до упора, я вскрикиваю и сжимаюсь. Он стонет. Рвано-резко двигается, куда-то неприятно давит. Потерпев пару фрикций, я с силой толкаю его в грудь.
– Больно, – выдыхаю честно. – Давай как-нибудь по-другому.
Спустя мгновение он ложится на спину и приглашающе указывает рукой на член. Я перебираюсь на его бедра и осторожно, не торопясь, опускаюсь сверху. Я понятия не имею, как двигаться, так что просто покачиваюсь вверх-вниз, больше сосредоточенная на процессе, чем на возможном результате.
Кай кладет руки на мои бедра и меняет темп. Насаживает резко, приподнимает плавнее. Не сразу, но я подстраиваюсь, успокаиваюсь и, кажется, снова испытываю возбуждение. Войдя во вкус, начинаю подмахивать свободнее, стону негромко, откидывая голову назад.
Кай вдруг садится, удерживая меня на месте. Смотрит в глаза, снова направляя. Так тоже удобно, я быстро ловлю ритм и двигаюсь, обнимая его плечи. В том, как он смотрит, не отводя взгляд, есть что-то порочное, что-то, вызывающее эти приятные сокращение внутренних мышц. Движения становятся размашистыми, до звучных шлепков, разделенные на двоих ощущения усиливают ощущения, и, наконец, сладкая судорога пронзает насквозь. Я выгибаюсь, продолжая двигаться, выжимая из оргазма максимум. Кай сдавленно чертыхается, впивается пальцами в поясницу, целует-кусает и кончает с приглушенным хрипом. Наше дыхание перемешивается, мы обездвижены, объединены одним удовольствием на двоих.
Затем он бросает короткое и емкое «блядь», подхватывает мои бедра и грубовато скидывает с себя. Я ошеломлена случившимся, сижу, не сводя бесстыдно раскинутые ноги. Смотрю на него широко открытыми глазами. Это было так… остро, многогранно, так приятно, что я готова повторять.
– Можешь идти, – бросает Кай через плечо, направляясь с завязанным презервативом к двери.
Я бездействую. «Можешь идти» – это, в смысле, к себе? Типа, мавр сделал свое дело, мавр может уходить? Или я нагнетаю, и это предложение пойти, не знаю, душ принять?
– В чем дело? – спрашивает Кай, вернувшись. Тон холодный, лицо ничего не выражает.
– В чем дело? – повторяю медленно, подтягивая ноги и прикрывая полой рубашки. – Ты мне скажи.
Он выгибает бровь.
– Какие-то проблемы?
У меня вырывается короткий истерический смешок. Кажется, я отказываюсь верить, что мой соулмейт может быть таким уродом.
– Объяснишь, что происходит?
– Что тебе непонятно? – тут же реагирует он, тон почти враждебный.
– Да я, я просто… – готова вмазать себе за косноязычие, – не улавливаю что-то. У нас был секс. Только что. На этой самой кровати.
Его молчание усугубляет мою нервозность. Сердце бьется чаще, но отнюдь не в положительном смысле. Меня, словно маятник, качает от стыда к ярости.
– А теперь ты просто… говоришь мне уйти? Типа норм потрахались, повторим при случае?
– Это вряд ли, – произносит Кай равнодушно. – Я перебрал.
Вот теперь меня прошибает злобой. Буквально… обжигает. Ростки симпатии растоптаны, я невесело смеюсь, говорю с неверием, больше для себя:
– Какой же ты ублюдок, боженьки мои.
Встаю рывком, морщась от неприятных ощущений во влагалище. Наклоняюсь за джинсами и трусами, иду к двери. Кай перехватает меня за руку, сильно сдавливая кожу, и тянет сползший ворот рубашки вниз, к локтю.
– Это что, блядь, такое? – выдыхает громко. Встряхивает меня. – Я спрашиваю, что за нахуй?
– Отъебись! – рявкаю в ответ, освобождаясь рывком. Пользуясь его заминкой, тороплюсь прочь.
– А ну стой! – кричит он, следуя за мной. – Какого черта?
– Что? – Я тоже кричу, поворачиваясь к нему. – Какого черта мой соулмейт такой уебок? Давай спросим его самого!
– Откуда мне было знать?! – Он угрожающе наступает и повторяет, чеканя каждое слово: – Откуда. Мне. Было. Знать. Ты скрыла это! Как ты вообще…Зачем ты это сделала?
– Зачем я это сделала?! – Перехожу на ультразвук и затыкаюсь, хватаю ртом воздух. Надо успокоиться. Истерика определенно лишняя. – Даже, блядь, не знаю. Может, потому что ты мудак, от которого стоит держаться подальше?
– Потому что трахнул тебя? – Он совсем близко, не стесняется использовать преимущества роста: нависает с угрозой. – И хотел защитить своего соулмейта?
– Защитить?! – задыхаюсь негодованием. Тысячи невысказанных претензий толпятся на кончике языка, не могу выбрать одну. У Кая подобных проблем нет, и он спешит воспользоваться паузой.
– Это, – говорит с жаром, сбрасывая футболку и указывая на татуировку, – написал мой соулмейт. Ты написала. «Не рань мое сердце»! И как я должен был поступить, когда буквально, блядь, прыгнул на тебя с мыслями о другой? Блядь!
– С мыслями о другой, – звучу эхом. Всё это отвратительно, я чувствую себя мерзко. Констатирую вслух: – Ты меня использовал.
– Чтобы заглушить тоску по соулмейту? О да. – Тон пропитан сарказмом. – Ты сама себя слышишь? Я, блядь, в отчаянии из-за тебя! Человека, которого не могу найти! А ты здесь, уже три гребаных месяца знаешь, кто мы друг для друга и ни одного. Гребаного. Слова!
– Тоску по соулмейту? Тоску по гребаному соулмейту?! – Я так зла, как ни разу еще не была. Я напираю, тычу пальцем в его грудь, заставляя чуть отступить, и впервые меня нисколько не смущает, что приходится смотреть снизу вверх. – Лучше, блядь, молчи! Тебя никогда не заботило мое состояние. Тебе всегда было плевать. Ты заставлял меня раниться, ты травил мой организм никотином и наркотиками, да даже чертов кофе – я раньше пила чай! – Голос задрожал, и я поняла, что готова расплакаться. – Ты заставлял меня тратить деньги на всякое дерьмо, ты сделал это, – дернула рукой, – без моего разрешения, а теперь ты использовал меня и хотел выкинуть как гребаный мусор! И ты рассказываешь мне о тоске по соулмейту? Да если бы он хоть немножко, самую капельку был тебе нужен, ты бы…
– Я думал, у меня его нет! – выпаливает он, сжимая кулаки.
Откровение повисает между нами. Я моргаю, слезинки оставляют влажный след на щеках. Кай сжимает челюсти, на скулах играют желваки. Справившись с собой, он выдавливает:
– Не было никаких признаков. Погодки хвастались подслушанными эмоциями и разделенными ощущениями, а я… – Судорожный вздох. – У меня никогда этого не было. Ничего не было. Только тишина. И пустота. Ты никогда себя не проявляла!
Он бьет в стену с размаха, и я подпрыгиваю. И сбрасываю странное оцепенение.
– Прости, если была слишком осторожна, – говорю убито. – Если берегла себя больше, чем ты хотел. Если слишком никакая для тебя.
– Я не это сказал, – протестует он, но я предостерегающе поднимаю руку. Не хочу больше слушать.
Ухожу в ванную, и он не останавливает меня. Принимаю душ, осторожно промывая и ощупывая себя внутри. Всё в порядке, немного неприятно, но я в норме. Болит не тело.
Собираю спортивную сумку. Пишу Таське. Ставлю таймер на сообщение для начальницы на случай, если завтра буду не в состоянии трезво соображать. Прошу отгул на пару дней из-за плохого самочувствия. Если передумаю, просто отменю отправку.
Из квартиры ретируюсь максимально тихо. Не хочу ни видеть, ни слышать Кая. Мне нужно обдумать всё произошедшее, разобраться с собой и своими чувствами, и его словами. Но сейчас я слишком вымотана и хочу плакать.
Я остаюсь у Таськи на три дня. Она просто золото, не знаю, за что мне такой друг. После третьего бокала вина я изливаю ей душу, а потом рыдаю до икоты. Таська не обещает, что всё будет хорошо, но говорит, что я умная девочка и разберусь сама. И что она всегда может попросить братьев научить Кая уму-разуму, если мне от этого станет легче.
Но мне не станет. Лежа на кровати без сна, я пялюсь в потолок и пытаюсь поставить себя на место Кая. У меня не было сомнений в его существовании, он весьма убедительно доказывал обратное. Я же… мои травмы принадлежали Каю, я слишком много работала, чтобы заводить отношения, я не влюблялась и не горевала. Татуировка на груди – мой первый и единственный обращенный к нему крик.
Весь следующий день я смотрю фильмы, хлещу вино и заедаю шоколадом. Поддерживаю состояние легкого опьянение, голова восхитительно пустая и легкая. Вечером приходит сообщение: «Возвращайся». Я отключаю звук.
В понедельник я раскаиваюсь из-за количества выпитого накануне. Меня подташнивает, болит голова, от запаха еды воротит. Я пью кофе, плачу, уничтожаю остатки шоколада и прибираюсь. Заняться нечем, слоняюсь из угла в угол и думаю, думаю, думаю. Мысли однообразны и цикличны, от «как он мог так со мной поступить» через «он правда боялся, что меня не существует?» к «что теперь делать».
Во вторник я почти готова к диалогу. Снова благодарю Таську – мне так неловко пользоваться ее добротой, – но она только отмахивается. И неожиданно серьезно советует брать всё, что мне нужно, без оглядки на предысторию и чужое мнение.
Я захожу в квартиру с щекочущим чувством под ложечкой. Кай на кухне; мою руки и иду на запах жареного хлеба. Яичница с ветчиной, тосты, убийственная доза кофе – обычное меню. Он ждет меня: стоит, опираясь бедром на столешницу. Взгляд внимательный и хмурый. Тишину тревожит только шипение масла на сковородке.
Присев на табуретку, я вздыхаю.
– Хочешь обсудить это или как?
– Я сорвался, – резко отвечает Кай. Непонятно ведет рукой в районе паха и морщится. – Это было… неприятно. Я решил, что так совпало. Что мой соулмейт… не один. Одна. Не одна. Черт.
Он отворачивается, спина напряжена.
Из-за близости к соулмейту меняется эта связь между нами. Становится… не знаю. Сильнее? Мне больше нет нужды себя калечить: когда он бьется коленом о стол, я потираю свое, морщась от неприятных ощущений. Когда мастурбирует в ванной, я прикрываю глаза и наслаждаюсь, уже не испытывая смущение. Когда трахает кого-то, исчезая на ночь, мне снятся эротические сны. Я все еще проживаю его жизнь, но чувствую себя соучастником, а не подражателем.
И я никогда, ни разу не покидаю свою комнату без одежды с длинным рукавом.
***
Кай довольно привлекательный. Голубоглазый блондин – то еще клише. Выступающий лоб, глубоко посаженные глаза, крупный нос, выраженные скулы и узкие губы. Треугольное лицо. У него давящий взгляд, и я легко могу представить сигарету в длинных пальцах. В комнате у него двухметровая, во всю ширину, перекладина, и я однажды подвисла, наблюдая, как он подтягивается. В майке, не скрывающей работу мышц спины и рук. Я спохватилась, заметив, что в оконном стекле отражается дверной проем. Надеюсь, Кай не увидел моего позора.
Высокий, поджарый. Мрачный и саркастичный. Неряха. В прошлом пил, курил и вел беспорядочную половую жизнь. Свести нас воистину могла только ирония судьбы.
Как-то я на полдня выбираюсь к Таське, и к вечеру ерзаю от неясного беспокойства. Улавливаю отголоски злости и грусти, а после испытываю непреодолимую тягу выпить и быстренько прощаюсь. Что бы ни случилось, настроение у Кая ни к черту, и мне бы лучше вернуться, пока не наделала глупостей.
Дорогу до дома я извожу себя догадками. Мы сожительствуем уже три месяца, и он ведет образцово-приличный образ жизни. Немного асоциальный, но, полагаю, если бы я работала на дому, выглядела бы примерно так же. Он не особо дружелюбен, а я не настойчива, но по выходным он делится кофе, а я скармливаю ему результат редких кулинарных подвигов: толстые блины-оладьи, пирожки с вытекшей начинкой, яблочный пирог с отчетливым яичным привкусом. Когда я дома, он всегда в наушниках – я жутко боялась проблем из-за несовпадающих графиков и возможного шума. Он не забывает выносить мусор, а иногда, если утром ведро еще не заполнено, делает это несколько раз подряд. Я всё еще не знаю, какой он человек, но довольно быстро привыкаю к его присутствую. Он не напрягает. Возможно, потому что почти всегда молчит.
На кухне горит свет, и я захожу поздороваться. Уже с порога открывается дивное зрелище: едва тронутый набор роллов и опустошенная на треть бутылка. «Джек Дэниэлс», не какая-нибудь «Беленькая». Гурман.
– Привет, – говорю настороженно. – По какому поводу праздник?
Он бросает тяжелый взгляд исподлобья, не отвечая, и я решаю отступить. Он ведь не знает, что мы соулмейты, а нейтрально-соседские отношения еще не причина изливать душу. Так что я ретируюсь в ванную и, подумав, иду в комнату за пижамой, попутно сообщая, что приму душ (читай: займу санузел). Каю, как я и полагала, глубоко фиолетово: он весь в своих мыслях и печалях.
Я понимаю, что ошиблась, когда он начинает ломиться в дверь. Я еще одета и от громкого стука подпрыгиваю. Открываю щеколду с вопросом:
– Что слу…
Он заходит, оттирая меня вглубь. Белки глаз покраснели, губы плотно сжаты. Он весь взвинченный, сжатый, как пружина, и теснит меня в угол к душевой кабинете. Приближает лицо, и я чую запах алкоголя в его дыхании.
– Где твой соулмейт?
От страха я начинаю заикаться.
– Ч-ч-что?
– Твой соулмейт, – повторяет нетерпеливо. – Ты с ним?
Не знает, – понимаю я с изрядным облегчением. Говорю:
– Нет.
– Нет. Почему?
Первый испуг проходит, тем более он ничего не делает, просто задает странные вопросы. Помедлив, я отвечаю:
– Он вроде как не ищет меня. Я, типа, ему не нужна. Походу.
Он усмехается.
– Значит нас таких двое.
И прежде, чем я осознаю его слова, наклоняется и целует. Сразу с языком, поскольку я слишком растеряна, чтобы сразу оттолкнуть. Секундной позже я кладу ладони ему на грудь, но колеблюсь. Он не меняет положение, не пытается облапать или перехватить руки – просто, ну, целует. Чересчур напористо, как по мне, но… не знаю. Даже легкий привкус виски не отвратителен. Я вроде как позволяю ему целовать меня дольше, чем требуется для принятия решения. И в конце концов, зажмурившись, посылаю все нахрен.
Подаюсь к нему, отвечая на поцелуй. Одной рукой обхватываю его шею, другой забираюсь под худи. Он тут же обнимает меня за талию, а в следующую секунду уже притягивает за задницу и отстраняется, ловит мой взгляд, тяжело дыша. Я воспринимаю это как вопрос и расстегиваю верхние пуговицы на рубашке, выражая согласие.
Я в спортивном лифчике, скрывающем тату. Рубашка распахнута, но плечи закрывает, а он явно не озабочен моим раздеванием. Как ни забавно, когда мы оказываемся на его кровати, я начинаю думать, что умудрюсь переспать с ним, не раскрыв свой секрет. Он стягивает с меня джинсы, сжимает грудь, небрежно целует шею и приспускает штаны. Не произнесено ни слова, и я, если честно, совсем не так представляла себе первый раз, но это происходит, вот так обыденно и прозаично. Пока он раскатывает презерватив, я поправляю скатавшуюся под поясницей рубашку – неудобно, – слегка раздвигаю ноги, чувствуя неловкость, и просто смотрю на него. Кай сомнениями не обременен: подтягивает меня за бедра ближе, закидывает одну мою ногу себе на талию, пристраивается и без особых нежностей толкается. Я закусываю губу: ощущения не самые приятные, но в то же время я испытываю не мне принадлежащее удовольствие от сжимающихся вокруг члена мышц. Процесс идет туговато, не хватает смазки, и Кай, ругнувшись, шарит рукой в тумбочке. С приличной дозой лубриканта он входит быстро и до упора, я вскрикиваю и сжимаюсь. Он стонет. Рвано-резко двигается, куда-то неприятно давит. Потерпев пару фрикций, я с силой толкаю его в грудь.
– Больно, – выдыхаю честно. – Давай как-нибудь по-другому.
Спустя мгновение он ложится на спину и приглашающе указывает рукой на член. Я перебираюсь на его бедра и осторожно, не торопясь, опускаюсь сверху. Я понятия не имею, как двигаться, так что просто покачиваюсь вверх-вниз, больше сосредоточенная на процессе, чем на возможном результате.
Кай кладет руки на мои бедра и меняет темп. Насаживает резко, приподнимает плавнее. Не сразу, но я подстраиваюсь, успокаиваюсь и, кажется, снова испытываю возбуждение. Войдя во вкус, начинаю подмахивать свободнее, стону негромко, откидывая голову назад.
Кай вдруг садится, удерживая меня на месте. Смотрит в глаза, снова направляя. Так тоже удобно, я быстро ловлю ритм и двигаюсь, обнимая его плечи. В том, как он смотрит, не отводя взгляд, есть что-то порочное, что-то, вызывающее эти приятные сокращение внутренних мышц. Движения становятся размашистыми, до звучных шлепков, разделенные на двоих ощущения усиливают ощущения, и, наконец, сладкая судорога пронзает насквозь. Я выгибаюсь, продолжая двигаться, выжимая из оргазма максимум. Кай сдавленно чертыхается, впивается пальцами в поясницу, целует-кусает и кончает с приглушенным хрипом. Наше дыхание перемешивается, мы обездвижены, объединены одним удовольствием на двоих.
Затем он бросает короткое и емкое «блядь», подхватывает мои бедра и грубовато скидывает с себя. Я ошеломлена случившимся, сижу, не сводя бесстыдно раскинутые ноги. Смотрю на него широко открытыми глазами. Это было так… остро, многогранно, так приятно, что я готова повторять.
– Можешь идти, – бросает Кай через плечо, направляясь с завязанным презервативом к двери.
Я бездействую. «Можешь идти» – это, в смысле, к себе? Типа, мавр сделал свое дело, мавр может уходить? Или я нагнетаю, и это предложение пойти, не знаю, душ принять?
– В чем дело? – спрашивает Кай, вернувшись. Тон холодный, лицо ничего не выражает.
– В чем дело? – повторяю медленно, подтягивая ноги и прикрывая полой рубашки. – Ты мне скажи.
Он выгибает бровь.
– Какие-то проблемы?
У меня вырывается короткий истерический смешок. Кажется, я отказываюсь верить, что мой соулмейт может быть таким уродом.
– Объяснишь, что происходит?
– Что тебе непонятно? – тут же реагирует он, тон почти враждебный.
– Да я, я просто… – готова вмазать себе за косноязычие, – не улавливаю что-то. У нас был секс. Только что. На этой самой кровати.
Его молчание усугубляет мою нервозность. Сердце бьется чаще, но отнюдь не в положительном смысле. Меня, словно маятник, качает от стыда к ярости.
– А теперь ты просто… говоришь мне уйти? Типа норм потрахались, повторим при случае?
– Это вряд ли, – произносит Кай равнодушно. – Я перебрал.
Вот теперь меня прошибает злобой. Буквально… обжигает. Ростки симпатии растоптаны, я невесело смеюсь, говорю с неверием, больше для себя:
– Какой же ты ублюдок, боженьки мои.
Встаю рывком, морщась от неприятных ощущений во влагалище. Наклоняюсь за джинсами и трусами, иду к двери. Кай перехватает меня за руку, сильно сдавливая кожу, и тянет сползший ворот рубашки вниз, к локтю.
– Это что, блядь, такое? – выдыхает громко. Встряхивает меня. – Я спрашиваю, что за нахуй?
– Отъебись! – рявкаю в ответ, освобождаясь рывком. Пользуясь его заминкой, тороплюсь прочь.
– А ну стой! – кричит он, следуя за мной. – Какого черта?
– Что? – Я тоже кричу, поворачиваясь к нему. – Какого черта мой соулмейт такой уебок? Давай спросим его самого!
– Откуда мне было знать?! – Он угрожающе наступает и повторяет, чеканя каждое слово: – Откуда. Мне. Было. Знать. Ты скрыла это! Как ты вообще…Зачем ты это сделала?
– Зачем я это сделала?! – Перехожу на ультразвук и затыкаюсь, хватаю ртом воздух. Надо успокоиться. Истерика определенно лишняя. – Даже, блядь, не знаю. Может, потому что ты мудак, от которого стоит держаться подальше?
– Потому что трахнул тебя? – Он совсем близко, не стесняется использовать преимущества роста: нависает с угрозой. – И хотел защитить своего соулмейта?
– Защитить?! – задыхаюсь негодованием. Тысячи невысказанных претензий толпятся на кончике языка, не могу выбрать одну. У Кая подобных проблем нет, и он спешит воспользоваться паузой.
– Это, – говорит с жаром, сбрасывая футболку и указывая на татуировку, – написал мой соулмейт. Ты написала. «Не рань мое сердце»! И как я должен был поступить, когда буквально, блядь, прыгнул на тебя с мыслями о другой? Блядь!
– С мыслями о другой, – звучу эхом. Всё это отвратительно, я чувствую себя мерзко. Констатирую вслух: – Ты меня использовал.
– Чтобы заглушить тоску по соулмейту? О да. – Тон пропитан сарказмом. – Ты сама себя слышишь? Я, блядь, в отчаянии из-за тебя! Человека, которого не могу найти! А ты здесь, уже три гребаных месяца знаешь, кто мы друг для друга и ни одного. Гребаного. Слова!
– Тоску по соулмейту? Тоску по гребаному соулмейту?! – Я так зла, как ни разу еще не была. Я напираю, тычу пальцем в его грудь, заставляя чуть отступить, и впервые меня нисколько не смущает, что приходится смотреть снизу вверх. – Лучше, блядь, молчи! Тебя никогда не заботило мое состояние. Тебе всегда было плевать. Ты заставлял меня раниться, ты травил мой организм никотином и наркотиками, да даже чертов кофе – я раньше пила чай! – Голос задрожал, и я поняла, что готова расплакаться. – Ты заставлял меня тратить деньги на всякое дерьмо, ты сделал это, – дернула рукой, – без моего разрешения, а теперь ты использовал меня и хотел выкинуть как гребаный мусор! И ты рассказываешь мне о тоске по соулмейту? Да если бы он хоть немножко, самую капельку был тебе нужен, ты бы…
– Я думал, у меня его нет! – выпаливает он, сжимая кулаки.
Откровение повисает между нами. Я моргаю, слезинки оставляют влажный след на щеках. Кай сжимает челюсти, на скулах играют желваки. Справившись с собой, он выдавливает:
– Не было никаких признаков. Погодки хвастались подслушанными эмоциями и разделенными ощущениями, а я… – Судорожный вздох. – У меня никогда этого не было. Ничего не было. Только тишина. И пустота. Ты никогда себя не проявляла!
Он бьет в стену с размаха, и я подпрыгиваю. И сбрасываю странное оцепенение.
– Прости, если была слишком осторожна, – говорю убито. – Если берегла себя больше, чем ты хотел. Если слишком никакая для тебя.
– Я не это сказал, – протестует он, но я предостерегающе поднимаю руку. Не хочу больше слушать.
Ухожу в ванную, и он не останавливает меня. Принимаю душ, осторожно промывая и ощупывая себя внутри. Всё в порядке, немного неприятно, но я в норме. Болит не тело.
Собираю спортивную сумку. Пишу Таське. Ставлю таймер на сообщение для начальницы на случай, если завтра буду не в состоянии трезво соображать. Прошу отгул на пару дней из-за плохого самочувствия. Если передумаю, просто отменю отправку.
Из квартиры ретируюсь максимально тихо. Не хочу ни видеть, ни слышать Кая. Мне нужно обдумать всё произошедшее, разобраться с собой и своими чувствами, и его словами. Но сейчас я слишком вымотана и хочу плакать.
***
Я остаюсь у Таськи на три дня. Она просто золото, не знаю, за что мне такой друг. После третьего бокала вина я изливаю ей душу, а потом рыдаю до икоты. Таська не обещает, что всё будет хорошо, но говорит, что я умная девочка и разберусь сама. И что она всегда может попросить братьев научить Кая уму-разуму, если мне от этого станет легче.
Но мне не станет. Лежа на кровати без сна, я пялюсь в потолок и пытаюсь поставить себя на место Кая. У меня не было сомнений в его существовании, он весьма убедительно доказывал обратное. Я же… мои травмы принадлежали Каю, я слишком много работала, чтобы заводить отношения, я не влюблялась и не горевала. Татуировка на груди – мой первый и единственный обращенный к нему крик.
Весь следующий день я смотрю фильмы, хлещу вино и заедаю шоколадом. Поддерживаю состояние легкого опьянение, голова восхитительно пустая и легкая. Вечером приходит сообщение: «Возвращайся». Я отключаю звук.
В понедельник я раскаиваюсь из-за количества выпитого накануне. Меня подташнивает, болит голова, от запаха еды воротит. Я пью кофе, плачу, уничтожаю остатки шоколада и прибираюсь. Заняться нечем, слоняюсь из угла в угол и думаю, думаю, думаю. Мысли однообразны и цикличны, от «как он мог так со мной поступить» через «он правда боялся, что меня не существует?» к «что теперь делать».
Во вторник я почти готова к диалогу. Снова благодарю Таську – мне так неловко пользоваться ее добротой, – но она только отмахивается. И неожиданно серьезно советует брать всё, что мне нужно, без оглядки на предысторию и чужое мнение.
Я захожу в квартиру с щекочущим чувством под ложечкой. Кай на кухне; мою руки и иду на запах жареного хлеба. Яичница с ветчиной, тосты, убийственная доза кофе – обычное меню. Он ждет меня: стоит, опираясь бедром на столешницу. Взгляд внимательный и хмурый. Тишину тревожит только шипение масла на сковородке.
Присев на табуретку, я вздыхаю.
– Хочешь обсудить это или как?
– Я сорвался, – резко отвечает Кай. Непонятно ведет рукой в районе паха и морщится. – Это было… неприятно. Я решил, что так совпало. Что мой соулмейт… не один. Одна. Не одна. Черт.
Он отворачивается, спина напряжена.
