ГЛАВА 1. НАСЛЕДСТВО
Аннотация: Получив от умершей бабушки наследство, Айно не подозревает, что вместе со старым домом, в котором она проводила детство, ей теперь принадлежит и бабушкин черный кот.
Старое Вреласское кладбище насчитывало без малого тысячу могил, самым ранним из которых было около трехсот лет.
Окидываю взглядом полуразрушенные могилы, камни настолько старые, что выбитые в граните слова почти стерлись, затерялись под вездесущим ковром наступающего мха. Провалы в земле кажутся норами, скалясь отбитыми надгробными плитами. Ступаю вперед, по поросшей травой и мхом узкой тропинке, стараясь не задеть новой футболкой торчащую ржавую ограду.
Кругом деревья, огромные и древние, корнями взрыхляющие землю — они приподнимают гранит, ломая его. Наверняка, даже в городском парке не бывает таких толстых стволов и ветвистых крон, заслоняющих собой небо.
Петляю по кладбищу, а глаз не оторвать от имен, выбитых на замшелых камнях. Читаю их как номера автомобилей — не заставить себя отвести взгляд.
Над головой раздается птичий крик — точно тонкий женский голос, полный страдания. Поеживаюсь, коря себя за подобные сравнения. Впрочем, кладбище располагает к стенаниям души.
И все же я чувствую себя удивительно спокойно. Яркое летнее солнце бликами лучится сквозь листву. Кругом тень, дарящая прохладу.
Сумка, перекинутая через плечо, ремнем врезается в грудь. В ней тяжелая бутылка с водой, и я жалею, что не оставила вещи в машине.
Оглядываюсь, понимая, что заблудилась. Не была здесь почти десять лет и только теперь понимаю, что детские воспоминания обманули меня — найти старый семейный участок непросто.
Кругом одинаково покосившиеся заросшие травой могилы. Знаю, что я рядом, всматриваюсь, пытаясь различить свежую насыпь земли.
Бабушка умерла почти две недели назад.
Мать, узнав о ее смерти, и слезинки не проронила.
Ее безразличие к смерти родного человека покусывает меня где-то под ребрами, царапает коготками, возвращая к давним воспоминаниям.
Я помнила, как ребенком меня отправляли к бабушке на лето — год за годом, неизменно, пока мне не исполнилось двенадцать. Не знаю, что произошло между матерью и бабушкой, не знаю причин их размолвки и давно не ищу их, но в памяти часто всплывают громкие, полные эмоций восклицания, доносящиеся из гостиной.
Как бабочка, летящая на яркий свет, я выхожу из своей комнаты на втором этаже, ступая на лестницу.
Не могу видеть родителей, но слышу их, и сердце начинает часто колотиться в груди.
Прижавшись к деревянным балясинам, сажусь на ступени, цепляясь пальцами за край своего платья. Кусаю губы, чувствуя, что случилось что-то нехорошее, и, как любой ребенок в моем возрасте, злюсь от того, что родители ругаются, но не смею в этом признаться даже глубоко внутри.
Говорю себе, что меня не волнуют их ссоры, но мокрые ладони, которые я беспрестанно вытираю о цветастый подол, выдают мою тревогу.
Из череды невнятных слов улавливаю не имеющие смысла обрывки.
— Нечего ей там делать. Я просила ее, но она стоит на своем! Твердит и твердит! Нет, хватит! Я пыталась по-хорошему, но мою дочь это не коснется! — голос матери дрожит от переполняющих ее эмоций.
— Да она обыкновенная выжившая из ума старуха. Сколько ей уже лет, сама подумай! — говорит отец так, словно объясняет простейшие истины.
— Она поумнее тебя будет, — насмешливо отзывается мать, — уж поверь. Поэтому Айно я к ней больше не отправлю!
— Ты веришь в эти россказни? Да прекрати, — голос отца усталый, на пару тонов ниже, чем у матери. — Она просто запугала тебя, когда ты была ребенком. Хватит преувеличивать, это же детские сказки…
— Откуда ты знаешь, сказки это или нет? — неожиданно тихо произносит мать. — Ты никогда не верил мне. Но ты и близко не представляешь, кто она такая.
Вздрагиваю, потому что голос матери звучит непривычно холодно. Отец не отвечает, и я воочию вижу, как он разглядывает лицо жены, побледневшее, с запавшими глазами.
Чувствую себя так, словно смотрю на то, что не предназначено для меня, будто подглядываю в замочную скважину родительской спальни.
Знаю, что последует дальше.
Отец начнет возражать, повысит голос, а мать будет долго молчать, а потом заплачет и уйдет в ванную.
Поднимаюсь на ноги, и, стараясь не шуметь, исчезаю наверху, скрываясь в своей комнате.
В то лето родители оплатили мне спортивный лагерь, хотя я никогда не отличалась особой выносливостью и любовью к командным соревнованиям.
Я пыталась возражать, задавать вопросы, но всегда встречала пустые ответы, не несущие и доли правды.
— Бабушка занята и плохо себя чувствует. Ей не до тебя, — говорила мать, сдвинув брови. — Да и хватит тебе сидеть в деревне изгоем. Поедешь в лагерь, обзаведешься друзьями.
Друзьями обзаводиться не было никакого желания. С людьми я сходилась тяжело, предпочитая им общество книг или компьютерных игр.
Со временем я поняла, что произошедшее между бабушкой и матерью было куда серьезнее простого скандала. Мать прервала все контакты, и имя бабушки стало непроизносимым в нашей семье.
Пару раз я пыталась расспросить родителей о случившемся, но они всячески избегали разговора.
Я смирилась, хотя скучала по бабушке и ее просторному двухэтажному дому. Я часто вспоминала покрытую щебенкой подъездную дорожку, задний двор, на котором скрывался от посторонних глаз яблоневый сад и разросшиеся кусты крыжовника. Острые иглы куста царапали руки, оставляя тонкие красные полосы, но прятавшаяся за зелеными листами награда стоила того.
Вкус лопающихся на языке кисло-сладких ягод я помнила до сих пор.
Теперь этот дом принадлежал мне.
Данность, которую я никак не могла принять и осознать в полной мере.
Когда мать позвонила и сухим, лишенным эмоций голосом сказала, что бабушка умерла, я сидела в своей маленькой съемной квартирке неподалеку от университета, пытаясь заставить себя начать курсовую работу.
Я слушала мамин голос в трубке, не отрываясь смотря на мерцающий курсор текстового редактора.
Нотариус, который вел дела бабушки, сообщил, что свой дом она переписала на меня. Мать отнеслась к этому факту с долей презрения, обрывисто посетовав на то, что никакого толка от старой рухляди не будет и нужно поскорее избавиться от нее.
Голос матери дрожал от раздражения, а я недоумевала, почему она злится, а не плачет.
Ехать в бабушкин городок было необязательно — для вступления в права наследования должно было пройти полгода.
И все же я здесь.
Во Вреласе, богом забытом провинциальном то ли поселке, то ли городке, насчитывающем всего несколько тысяч жителей и гордящемся своей единственной церковью.
В однокупольной небольшой церквушке с одинаковым размахом проводили свадьбы и похороны. Разницы почти не было заметно.
Слова мамы. Вспоминаю их и тускло улыбаюсь.
На похоронах бабушки я не была, узнав о них слишком поздно. Не стала выговаривать матери, собрала вещи, села в старую, едва тащившую свой зад машину, и приехала сюда.
Не знаю, что вело меня. Возможно, я просто чувствовала, что должна отдать дань уважения женщине, которая каждое лето баловала меня свежей выпечкой и вытирала мой сопливый нос.
Все необходимые мероприятия организовала Вреласская похоронная контора — матери оставалось только оплатить немалый счет. Заехав по пути на кладбище в ритуальное бюро, я узнала, что бабушку похоронили согласно ее воле на семейном участке, рядом с давно почившим дедом.
Я здесь, и, судя по всему, заблудившаяся и понапрасну теряющая время.
Вижу впереди развилку, кажущуюся смутно знакомой. Ускоряю шаг, сворачиваю налево, петляя между рядами могил. Новых захоронений встречается немного — Врелас хоть и небольшой городок, но кладбищ у него два.
Новое, разрастающееся за рекой, было современным и ухоженным, не чета этому.
Тяжело вздыхаю, замирая на месте.
Стоит развернуться и вернуться к машине, а потом, собравшись с мыслями, позвонить матери. Наверняка, она помнит дорогу к могиле дедушки.
Мысль окатила неприятной горечью. Узнав, что я здесь, мать не обрадуется. Представляя ее гневный голос, ощущаю, как напрягаются плечи.
Самым разумным было вернуться в похоронное бюро и попросить у них помочь найти бабушкину могилу.
Стыдно почти по-детски.
Хороши же родственнички — и на похороны никто не приехал и даже найти семейный участок не в состоянии.
Сжимаю губы, вдруг ощущая жажду. Достаю из сумки пластиковую бутылку, отвинчиваю крышку и с наслаждением прикладываюсь, ощущая, как льется по горлу благодатная влага.
А ведь недавно сожалела, что потащила с собой воду.
— Вы не заблудились? — спокойный голос звучит совсем рядом, за спиной.
Поспешно оборачиваюсь, встречаясь взглядом с замершим позади мужчиной. Стоит, чуть склонив голову к плечу, со сдержанным интересом разглядывая меня.
Примерно одного со мной роста, подтянутый и крепкий. Выглядит старше, кажется, ему лет двадцать семь, может, чуть больше.
Зеленые глаза смотрят с прищуром, ни тени улыбки на точно бескровных губах. Немного вьющиеся черные, словно вороново крыло, волосы падают на высокий лоб.
Бледен почти ненормально, точно сам из могилы вышел.
Одет странно, и я не понимаю, что меня смущает. Обыкновенная серая футболка и синие джинсы. Разглядываю его в ответ слишком долго, немилосердно затягивая возникшую паузу.
Не представляю, как не заметила его приближения. Вокруг — почти мертвенная тишина, лишь ветер играет в кронах деревьев.
Улыбаюсь собственным мыслям. Неужели я ожидала, что на кладбище должно быть иначе?
— Заблудилась, если честно, — опускаю бутыль, спешно завинчивая крышку. — Я не местная. Последний раз была здесь очень давно.
— Понимаю, — отвечает незнакомец ровным голосом, — может быть, я могу чем-нибудь помочь?
Очень странный. Смотрит оценивающе, открыто разглядывает — а глаза у него ярко-зеленые, неестественные, как два блестящих самоцвета. Притягивает и отталкивает одновременно.
Линзы, наверное.
— Не думаю, — пожимаю плечами, теряясь под не отпускающим меня взглядом. — Вряд ли вы знаете, где недавно хоронили мою бабушку.
Смущенно улыбаюсь, не встречая ответной улыбки.
И снова пауза. Хмурюсь, ощущая сковавшую меня неловкость.
— Забыла представиться, Айно, — протягиваю раскрытую ладонь и замолкаю. Молчит и смотрит на меня, не давая руку. Медленно кивает, не называя своего имени.
Внутренне сжимаюсь, ощущая сухость во рту. Неужели он из тех, кто сторонится рукопожатий с женщинами?
Неловко и неприятно.
Опускаю руку, вытираю ладонь о джинсы, пальцы онемевшие, едва гнутся. Хватаюсь за ремень сумки и сразу чувствую себя лучше.
Схожусь с людьми, я, возможно, непросто, но правила приличия давно усвоила. А вот незнакомец, видимо, о них ничего не слышал.
— Возможно, я знаю, где хоронили вашу бабушку, — говорит мужчина, и взгляд его становится почти невыносимым. — На этом кладбище похороны редкость. Я провожу вас.
Напоминает мне эхо, бездушное и бессмысленно повторяющее чужие слова. Никак не могу избавиться от неприятного чувства, распускающегося внутри подобно колючему цветку.
Уйти бы от него, не оглядываясь.
Мужчина огибает меня, чуть не задев плечом, и молча идет по тропе. Изумленно оборачиваюсь, смотря ему в след. И тут же молнией пронзает понимание — он не надел обувь. Шагает босиком, ступая по поросшей мхом тропе.
Занимательно.
Мучаюсь сомнениями, но тут же ругаю себя — незнакомец явно не похож на маньяка, которому вздумалось убить меня посреди бела дня на городском кладбище.
Да, он странный и ненормально-бледный, будто солнца никогда не видел. И глаза у него слишком зеленые.
Во всем он какой-то… слишком.
Его пристальный взгляд и нежелание пожать руку неприятно удивили — но что хотеть от провинциала?
Не даю глупым и несуразным мыслям пустить корни.
Направляюсь за мужчиной, попутно запихивая початую бутыль с водой в сумку.
Тропа узкая, иду следом, разглядывая плечи и затылок незнакомца. Цепляюсь сумкой за покосившуюся ограду и тут же расстроенно шиплю — глубокая царапина рассекает коричневую ткань.
— Блин, — раздосадовано выдыхаю, рассматривая испорченную сумку. И царапина-то широкая, топорщится нитками.
— Пришли, — говорит мой провожатый, и я с удивлением вскидываю голову.
Пришли? Уже?
Действительно. Пришли.
Мужчина остановился. Лицо его кажется бесстрастным, глаза смотрят прямо, будто и не моргают.
Еще немного, и у меня от него мурашки по спине побегут.
Нахмуриваюсь, проследив за взглядом незнакомца.
Смутно знакомая низкая ограда — она ровная и покрашена в черный явно совсем недавно. Поднимаю глаза и вижу широкий могильный камень дедушки. А рядом — свежая насыпь черной земли.
В горле сухими ветвями оплетает, внутри как веревка натягивается. Выдыхаю, делаю шаг и подхожу ближе.
— Моя бабушка, — говорю зачем-то, — мы не виделись много лет. Так уж получилось.
Слышу виноватые нотки в тихом голосе и кусаю губы.
Смотрю на могилу, взглядом ощупываю блестящий глянцем могильный камень. Имя. Дата. Ни единого лишнего слова — мать не удосужилась заказать эпитафию.
— Вы внучка? — незнакомец медленно поворачивается и смотрит на меня. Взгляд у него неприятный, скользит по мне змеиным холодом.
— Да. Приехала вот уладить дела с наследством, — привираю, не желая вдаваться в подробности. Хочу, чтобы мужчина оставил меня. Хочу так сильно, что ладони зудят. — Нужно посмотреть на дом, оценить, так сказать.
Натянуто улыбаюсь, а сама краем глаза наблюдаю за мужчиной, гадая, почему он не уходит.
— Вы собираетесь продавать его? — произносит равнодушно, и мне совсем не нравится его интерес.
Раздражение тихо просыпается, разворачивается кольцами, как красный змей.
— Да, наверное. Не жить же мне в этой глуши, — усмехаюсь, поворачиваюсь к проводнику и смотрю в его ярко-зеленые глаза.
Называю Врелас глушью сознательно, желаю задеть его, сделать что угодно, лишь бы он ушел.
Не моргает, не опуская взгляда. Смотрит ровно, пристально, рождая в глубине грудной клетки почти что тревогу.
Нет, он совершенно точно ненормальный. Нормальный человек не стал бы вести себя так бесцеремонно.
— Благодарю вас, что проводили. Вы очень помогли мне, — нетерпеливо вздыхаю, всем видом показываю, что хочу, наконец, остаться один.
Молчит долго, смотрит, не отрываясь, будто желая увидеть что-то в моем лице.
И все же злосчастные мурашки скатываются по плечам. Ежусь, как от холода, и опускаю глаза.
— Может быть, дом не хочет, чтобы вы его продавали, — произносит мужчина, и я невольно вскидываю голову, вновь смотря в его мерцающие зелеными самоцветами глаза.
— Что? — растерянно произношу, борясь с охватившим меня раздражением. Злюсь, пальцы с силой сжимают ремешок сумки.
— Вы ничего не принесли на могилу, — незнакомец медленно отворачивается и наклоняется, срывая простой желтый цветок, росший у самой ограды. — Она любила обыкновенные цветы.
Задерживаю дыхание, когда он тянется вперед, опуская цветок на свежую рыхлую землю. Хочу сказать что-то, но в легких будто ком встал. Сипло выдыхаю, наблюдая, как незнакомец разворачивается и покидает меня, в молчаливом размеренном спокойствии двигаясь по тропе. Провожаю его взглядом до самого поворота, пока стройная фигура не исчезает в тени склонившихся деревьев.
***
По днищу машины застучали камни, хлестнули по боковым окнам ветви почти завалившихся на подъездную дорожку деревьев.
