— Разбуди Генриха и пришли ко мне! — бросил он через дверь горбуну.
Сыну он ее уже открыл.
— Я постараюсь его найти, — поклонился тот отцу, получив приказ.
Как долго отсутствовал сын, граф не знал. Он совсем потерял нить времени, рассматривая спящую и находя в ней слишком много для себя знакомых и таких пленительных черт. Граф осторожно поправил одеяло левой рукой, продолжая держать правую на горячем лбу больной. Лишь убедившись, что веки несчастной перестали дрожать, он обернулся к Генриху, который уже минут пять стоял в дверном проеме, не решаясь заговорить.
Впрочем, говорить ему было не обязательно. Он просто покачал головой. Граф поднялся из кресла и бесшумно прошел к двери — только шелест плаща нарушал тишину замка. В коридоре Генрих остановился и поднял руку, прося отца не идти в комнату.
— Мальчишка не дотянет до утра. Слишком большая кровопотеря. Если бы мы сразу отправились на поиски, он бы не встретился с волками. Ему лет двенадцать. Он достаточно взрослый, чтобы…
— Что? — прорычал граф.
— Вы познали счастье отцовства, я — нет. Позвольте… Я позабочусь о нем. Я научу его законам вечности…
— Генрих… Даже ты был слишком юн…
— Разве? Вас это не остановило… Пожалуйста… И эта девчонка… Она ведь так похожа на мою сестру…
— Нет, Генрих, не похожа… — отшатнулся от него отец. — И я не могу…
— Либо убить обоих, либо обратить обоих, — не сводил с него ледяных глаз мертвый сын.
— Либо сохранить жизнь и… Отпустить…
— Чтобы они умерли своей смертью, — расхохотался Генрих громко и зловеще.
Граф содрогнулся. В этом хрупком белокуром юноше уже больше двух веков жил кровожадный монстр.
— Я хочу сына, — отчеканил Генрих, отхохотавшись. — Вы лишили меня возможности стать отцом. Я спросил вас по привычке, как дань уважения младшего старшему. Мне не нужна ваша помощь в обращении мальчика.
— Тебе нужен мой замок, чтобы выжить… Оставь мальчишку мне… — граф поднял руку с полой плаща и отодвинул сына с дороги. — Я хочу сам на него взглянуть, — сказал уже тише, толкнул рукой дверь комнаты и поморщился от скрипа. — Скажи Беснику смазать дверь и убрать паутину с полога. Да и проветрить тут не помешало бы...
Граф, конечно же, не чувствовал спертости воздуха, зато отлично видел мириады пылинок, парящих вокруг.
— К чему всё это… Если он…
— Михей поправится, — сказал граф, опуская руку на бледный лоб мальчика. — У него даже жара нет.
— Как и крови, в нем почти не осталось крови…
Взгляд графа скользнул на рваные и окровавленные порты — Михей отбивался от волка ногами и отбился, только укусы оказались довольно глубокими. Он сумел убежать от хищника, но потеря крови, голод, усталость и страх подкосили беглеца.
— Слишком большая кровопотеря, отец, — повторил Генрих.
— Так это тоже хорошо, на тот случай если волк бешеный, — улыбнулся граф, подумав, что надо было быть более требовательным в медицинскому образованию сына. — Сними с него тряпье и обработай раны мылом. Только не забудь вскипятить воду.
— А потом залить кипящим маслом? — усмехнулся Генрих. — Не думайте, что я читал только авантюрные романы.
Граф поднял на сына горящий темный взгляд.
— Это делали герои романов, если в ране был порох. На дворе девятнадцатый век.
— Вот именно. Отчего вы так уверены в непогрешимости своих знаний, отец?
Граф не посчитал нужным отвечать сыну.
— Я отыщу настойку полыни и попрошу Бесника заварить ромашку. Не забудь принести чистые простыни — одну подстели под него, а вторую разорви на повязки. Да не смотри на меня так, будто я отобрал у тебя леденец! Иногда надо уметь сострадать. Впрочем, представь, что ты играешь в доктора…
— Я давно вырос, Ваше Сиятельство. Я хочу играть в отца. Я хочу быть им.
— Если только старшим братом. Давай обсудим это позже. По-немецки. Они не понимают немецкий — во всяком случае, девочка. Кстати, Михей имя сестры по дороге не произнёс?
— Зовите её Мария. Крестьяне каждую вторую девочку так называют… А можно последовать новой моде и звать её Анна-Мария.
— Я всё-таки узнаю ее настоящее имя, — ответил отец сухо. — Принимайся за работу, чего стоишь… И помни — ты не посмеешь тронуть мальчишку, пока я не разрешу тебе этого сделать.
Граф вернулся в комнату к больной, а Генрих поплелся в кухню за горячей водой.
— Бесник!
Горбун оторвался от подражания фитилей в толстых свечах, разложенных на столе.
— Убеди отца, что девчонка копия Анны. Слышишь?
Горбун взглянул на него исподлобья.
— Вы бредите, Ваша Милость. Если и есть в них схожесть, то она в черных кудрях. Хотя любовь слепа…
Он снова схватился за ножницы и не увидел, как Генрих оскалился на него, обнаружив два острых клыка.
— Согрей воды! — приказал он.
Горбун нехотя отложил ножницы и поднялся.
Согрел воды и самостоятельно притащил наверх кипящий котел, но у кровати мальчика нашел лишь графского сына. Генрих будто очнулся при приближении горбуна.
— Отец… — он обернулся в поисках старшего вампира. — О, нет! — воскликнул в ужасе, но горбун специально плеснул ему на ноги кипятка.
Только обувь намочил, другого урона мертвому он сделать не мог.
— Ваша милость… Я сам.
Горбун проявил чудо прыти и добрался до второй комнаты в считанные секунды. В тёмной комнате нечетко дрожали ночные силуэты дубовой мебели, и в тягучей тишине слышалось лёгкое причмокивание. Горбун кашлянул. Его старший хозяин застыл, точно изваяние, а потом вдруг резко опустил девушку на кровать, но не вышел из-под тьмы балдахина. Тогда горбун решился кашлянуть повторно, но прошло еще одно долгое мгновение, прежде чем хозяин обернулся. Между его темных бровей залегла глубокая складка, но хозяйская хмурость ничуть не смутила слугу.
— Благодарю за заботу, — сказал граф абсолютно спокойным, достаточно мягким, голосом. — За меня не тревожься. Я знаю, что делаю. А сейчас, прошу, оставь меня и не беспокой до самого рассвета. Займись Михеем. И уложи Генриха спать.
Горбун вновь тяжело вздохнул и поплелся восвояси, шумно подволакивая ногу. Он нарочно оставил дверь приоткрытой, постоял в коридоре, но его хозяин действительно решил не уходить и мучить себя и дальше горячей девичьей кровью.
— Я успел… — сказал горбун через порог.
— Слава Богу…
Молодой вампир рассмеялся первым и звонко, а горбун лишь глухо закашлялся. Отодвинул в сторону мертвого и склонился над полуживым мальчиком.
— Отправляйтесь спать, ваша милость. Его сиятельство явно желает, чтобы вы уснули раньше его появления в капелле.
— Он ее укусит, если мы ничего не сделаем…
Горбун не поднял глаз от окровавленных ног мальчика.
— Вы не чувствуете запаха крови? — спросил он глухо.
— Я чувствую другое. Я хочу, чтобы этот мальчик жил… Жил со мной. Это намного сильнее жажды крови…
— Жажда жизни? — перебил горбун и самостоятельно перевернул мальчика на бок.
Графский сын расправлял кружевные манжеты и проверял, насколько плотно сидят перстни на его тонких синюшних пальцах.
— Ты любишь моего отца, как сына, я знаю… Ты меня поймешь.
— Вы не справитесь с живыми в замке… Не справитесь со своим проклятьем. Вы их убьете, а потом — себя.
— Не веришь?
— Вам — нет. Вашему отцу — да. У него есть сила воли, но даже ее мало, чтобы победить проклятие. Идите спать… Если он ее убьет, так тому и быть… У вас кишка тонка убить себя…
— Спаси жизнь Михею, и ты увидишь, на что я способен.
Горбун не повернул к говорящему головы.
— Идите спать. Этот день все решит…
Медленно, будто превозмогая боль, графский сын затворил дверь комнаты, оставляя горбуна врачевать больного. Стремительным шагом вышел во внутренний двор замка, прошел по длинной дорожке, присыпанной первыми мёртвыми листьями, и вошел в помещение, смутно напоминающее капеллу. Там, в темноте на каменных пьедесталах возвышались два раскрытых гроба. Черный и белый. Как и он с отцом, весь в мать. Только не добро и зло сошлись под готическими сводами, а два монстра разных мастей.
Графский сын обернулся к арке небольшого оконца — воображение живо нарисовало ему собственный силуэт и отцовский. Он не такой высокий и безумно худой. Один черный, как смоль, другой — белый, как снег. Их сближала лишь болезненная бледность. Один взрослый мужчина, другой — тоже взрослый, даже старый, древний, навечно запертый в теле худосочного юнца.
— Доброго дня и приятных сновидений, мой мальчик, — передразнил Генрих безразличный спокойный тон отца.
Затем резво вскочил на пьедестал, закинул ногу в высоком сапоге в белый гроб и возлёг на атлас, сложив на груди руки крестом, как и следует делать покойнику.
— Доброго дня, папа, — отозвался уже грустным звонким голосом.
В звенящей тишине склепа тут же послышалось шарканье горбуна. Тот задвинул крышку, но не до самого конца. Его рука замерла, когда юный хозяин вдруг открыл глаза.
— Тебе отец что-то сказал про девицу? — спросил Генрих едва различим шепотом, но горбун ответил в полный голос:
— Чтобы я позаботился о ней, будто она его дочь.
Слуга налег на крышку, но юноша, перехватив ее тонкими пальцами с длинными острыми ногтями, проговорил уже значительно громче:
— Ты теперь тоже думаешь, что они похожи?
— Уберите немедленно руку. Солнце встаёт. Я должен закрыть ваш гроб и сделать то, о чем просил ваш отец. Позаботиться о девушке.
— Она похожа на Анну! — прорычал Генрих, уже двумя руками сдерживая напор крышки. — Она похожа на мою сестру, слышишь? Убеди в этом отца до конца. Прошу тебя! Только тогда он не убьет ее, и она вырастит для меня Михея! Слышишь, убеди отца…
Горбун промолчал, безразлично глядя в светлый гроб, словно тот был пуст.
— Я никогда и ни о чем не просил тебя! — почти завизжал Генрих. — И сейчас я прошу не за себя, а за того, кого ты любишь, как преданный пес. Он изгрызет себя, если сожрет эту девицу. А он сожрет…
— Ваша сестра умерла слишком давно и никто уже не помнит, как она выглядела, — прошипел горбун. — Уберите руки, иначе я передавлю вам пальцы и, обещаю, вы вспомните, что такое чувствовать боль.
Юноша в ответ толкнул крышку на слугу и сел.
— Ты забыл, что у нас прекрасная память? Говорю тебе, она похожа на Анну. Она похожа на обыкновенную деревенскую девку! Понимаешь?
— Если ваша милость тотчас не угомонится, я позову графа, слышите? Тогда вам придется несладко, избалованный вы мальчишка!
— Если он сожрет эту девчонку, нам всем придется несладко. И ты первым в этом убедишься, горбун!
— Спать! — рявкнул слуга. — Я сказал!
Когда он с силой налег на крышку, юноша еле успел убрать руки и рухнул на влажный ледяной атлас. Темнота давно не казалась графскому сыну такой светлой. Он плакал. Плакал так, будто был живым. Навзрыд.
— Я знал, что вы не любите меня, отец, — шептал он, кусал губы, — но не думал, что ненавидите меня так же сильно, как ненавижу вас я за годы бесстыжей лжи… Если б только возможно было проклясть вас сильнее, чем вы уже прокляты, я бы не испугался призвать все силы рая себе в помощь. Анка, Анка… Милая моя Анка… Я выращу Михея как сына, обещаю тебе, Аннушка. Клянусь своей душой, которую он забрал у меня и которую ты бережно хранишь на небесах...
Горбун тихо стоял над светлым гробом, слушая стенания молодого господина. А когда рыдания наконец смолкли, с горьким вздохом повернулся к двери. Через пару долгих мгновений та скрипнула, и хозяин замка молча прошел к своему гробу.
— Она жива. Не надо так на меня смотреть.
— Михей тоже жив. Мертв только ваш сын. Дайте ему шанс побыть немного живым.
Хозяин ничего не ответил горбуну, и тот молча задвинул крышку черного гроба. Затем закрыл на замок дверь склепа и отправился обратно в замок, беззвучно шевеля губами: он молил всевышнего спасти и сохранить всех и каждого. Тяжело ступая, поднялся наверх и заглянул в начинающую светлеть спальню: гостья продолжала спокойно спать, заботливо укрытая одеялом. Горбун подошел к окну, отряхнул пыльные портьеры и распахнул створки, впустив в затхлую комнату чистую прохладу раннего осеннего утра.
— Отто, бедный мой Отто, вы совершили очередную роковую ошибку. На каком же свете вы научитесь просчитывать партию на два хода вперед, — проворчал старик себе под нос, еще раз тряхнул портьерами, отдергивая их до самого края, чтобы солнце заглянуло туда, где оно уже несколько веков было нежеланным гостем. — Бедняжка…
Непонятно, кого теперь пожалел горбун, но лицо его приняло траурное выражение, а сам он сгорбился еще сильнее. Отошел от окна и, не глядя на кровать произнес:
— Ты родилась под несчастной звездой, и даже бог теперь тебя не спасет.
