Отжав воду, я сжала ткань в кулак и пригрозила им своему отражению: ты, Яна, знала, что так будет! Затем спрятала мокрый комок под молнию в маленький кармашек рюкзака и закусила губу. Нет, не знала. Не послушала маму, когда та в исступлении кричала, что твой избранник старше тебя на двадцать лет и когда ему будет шестьдесят, тебе будет всего сорок.
Но кто в семнадцать может знать, что такое «всего сорок»? Сорок — это через четверть века, это уже глубокая старость. Глядя на мать, разве могла я предположить, что в сорок все еще буду женщиной, которой надо то, что в шестьдесят мужчина дать ей уже не может?
Я снова тряхнула головой. Нет, надо просто подумать о чем-нибудь хорошем. Если не из настоящего, которое заключено сейчас в присланной Славкой фотографии кухни с новой посудомоечной машиной, то хотя бы из прошлого. Такого ведь недалекого.
Всего каких-то там четверть века тому назад, Янка, ты с замиранием сердца ждала своего Славку под памятником Пушкину на площади Искусств, в окружении театров и музеев. Ждала, потому как выскочила из дома раньше, чем планировала, потому что тебе не дали надеть шубу! Помнишь же? Помнишь как эта дура орала:
— Ты хочешь, чтобы ее украли? Надевай дублёнку! Иначе вообще никуда не пойдешь!
Она не была дурой, но в тот момент ты ее ненавидела! Шуба, конечно, промокла бы под мокрым снегом. Но пойти на свидание в дубленке… На свидание! Янка, не ври только, что ты просто шла в ресторан. Не ври мне, сорокалетней бабе!
Ты все решила тогда, когда он выстрелил тебе в спину словами — будь взрослой. И ты решила ей быть. Стать. С ним. Ну ведь решила? Иначе какого фига ты, малолетняя дура, напялила наряд, через который просвечивал лифчик? Да хоть искусай сейчас все губы! Ты все решила тогда. Или даже раньше. На кухне, когда вместо дурацких производных поняла другое, нечто намного серьезнее, чем курс школьной математики. Ты поняла, что Березов мужчина. Да, да, тот самый, из песни Ирины Аллегровой, которую крутили тогда везде, где только можно: ты мне нужен — ты не такой, как все. И плевать, что когда-то я называла тебя дядей…
Господи, почему же раньше я не замечала, насколько ты, Березов, красив. Как у тебя получалось скрывать от меня свою красоту столько лет? Где ты ее прятал? Как и пистолет, под спортивным костюмом, что ли? Но ведь я уже столько лет не видела на тебе тех трех дурацких белых адидасовских полосок. Вот и сейчас на тебе белая рубашка, сине-серый галстук и темно-серый пиджак. Ты таким был и утром? Разве?
Но на тебе точно не было тогда пальто, а сейчас оно, расстегнутое, летит за тобой, точно плащ прекрасного принца. Нет, не из сказки, а с другой планеты. Принца… Только не маленького. А взрослого. Серьезного. Настоящего мужчины. Это папа уже старик, а Березов нет и никогда им не будет. Никогда не сядет нога на ногу с газетой, пусть в ней даже напечатают все котировки Нью-Йоркской биржи!
Ведь ты не постареешь, нет? Обещаешь? Обещаю… Ведь именно это говорит твой горящий взгляд. Или ты просто запыхался? Не может же того быть, что ты ко мне бежал! Хотел оказаться первым под памятником. Не получилось! Я тебя обскакала! Ну… Кто кого пригласил на свидание, а? Ну, конечно же, я пригласила тебя. У тебя бы, Березов, не хватило на это смелости!
— Янка, давно стоишь?
Вечность. И жду, когда ты меня поцелуешь. Не в лоб, не в щеку и не, не дай бог, в нос. А по-настоящему! Я ведь молящим котенком смотрела тебе в глаза, а ты просто взял меня за руку. Не понял? Или проигнорировал?
— Куда пойдем?
— Куда скажешь…
Неужели ты даже не расслышать злобы в моем голосе? Или снова сделал вид, что не видишь, что глаза у меня на мокром месте?
— Хочешь пиццу? У тебя как раз соответствующий для нее вид!
Это он хотел пошутить или унизить? Да, на мне зеленая пропитка и зеленый берет, но я не зеленая школьница. Я почти выпускница.
— Давай пиццу…
Чтоб она мне поперек горла встала! Березов, Березов, ну ты ведь все видел… Я ведь спрашивала тебя не так давно прямо в лоб о нашем первом свидании и ты нагло извернулся: не помню, типа, давно это было… Давно? Для тебя давно. А для меня, как вчера!
Пицца. Итальянская. Во всяком случае, нам сказали, что шеф-повар учился в Италии. И именно там пиццу при подаче посыпают перцем из огромной деревянной мельницы. Нафига девчонка это сделала? У меня и так язык щипало от вопроса, который я не решалась никак задать: почему ты до сих пор не женат? Ты, такой красивый, богатый… Еще и умеющий издеваться над маленькими девочками, притащив их за пиццей в шикарный ресторан.
Я смотрела на завитые искусственным плющом стены и мечтала сравняться с ними в цвете, потому что была уверена, что пылаю под взглядом Березова, который вдруг разучился смотреть мне в глаза. Ведь дело не в кружевной кофте и перекрученной лямке бюстгальтера, которую не было никакой возможности поправить. Если только в туалете. И мне действительно туда хотелось. Безумно. Но я сидела, стиснув ноги, и пыталась не улыбаться, как счастливая дура.
— Яна, ну не надо сегодня грустить. Нельзя. В такой день. Бабушке бы это не понравилось. Хочешь, я возьму тебе бокал шампанского? Вдруг поможет, а?
Перед нами стояло по стакану апельсинового сока. Официантка, заискивающе улыбаясь, предлагала шампанское, но Березов сказал, что мы оба за рулём. Нет, шел снег, и за руль меня не пустили. И хорошо. Я бы въехала в первый же столб, потому что следила не за дорогой, а за профилем Березова, таким волевым оказывается…
— Нет, не хочу. И мама велела не пить…
Березов усмехнулся.
— Так прямо и сказала? Не смей напиваться с этим козлом? Ну, чего еще ожидать от нашей Кати… — он откинулся на спинку стула. Даже, кажется, чуть качнулся на нем. — Но ты-то мне доверяешь?
Я кивнула. И промолчала. Не сказала, что не доверяю себе. Что там у Аллегровой пелось:
Улетели страхи, тени, ожиданья долгих дней,
И сомненья и смятенья больше нет в душе моей.
Да как так получилось, что слова дурацкой песни, над которой мы с Аллой еще недавно хором ржали, вдруг сделались настолько близкими, понятными и даже пророческими? Я стала взрослой? Березову стоило только попросить снять детскую шапочку, и вуаля… Березову стоит только попросить…
Есть у сердца сны и память, волны стужи и тепла,
Но руками, но губами знаю одного тебя.
Еще не знаю, но дорого отдам узнать. Отдам с закрытыми глазами. Не прося ничего взамен. Что там говорила наша старая учительница по истории? Любить — это не брать. Любить — это отдавать.
Свет потушен, вздыхает тишина…
В ресторане романтика цветёт и пахнет. Улицу рассветили фонари. Да и новогоднюю иллюминацию еще не везде сняли.
Ты мне нужен и я тебе нужна.
Ты, Березов, мне нужен, но вот я, кажется, тебе совсем не нужна.
— А почему ты до сих пор не женат? — сумела наконец спросить я его в лоб.
И он вздрогнул, будто от щелчка. По лбу! А я подумала просто, что это будет смотреться как нормальное продолжение разговора о доверии к нему со стороны моей матери. Так и сказала, высокопарными словами, когда тот спросил, почему я спрашиваю его об этом. Нет, пусть не думает, что это интересует лично меня. И только меня!
— Не встретил, наверное, еще своей женщины, — вывернулся он, как уж.
— Неужели не хочешь детей?
— Детей? — он смешно наморщил лоб. — Так у меня, кажется, есть дочка. Яной зовут. Мне хватает.
Я сжалась. Даже сильнее, чем утром под мокрым снегом, уворачиваясь от ненужного мне букета.
— Я выросла. Ты сам сказал.
— Что? Пора заводить нового ребенка? На этот раз найду себе мальчика. С ним будет меньше проблем.
— А со мной разве были проблемы? — цедила я сквозь зубы, боясь разжать дрожавшие от обиды губы.
— Еще какие! Я чуть не лишился бизнеса из-за твоего длинного язычка. В другой раз предупреждай заранее, а не бей исподтишка.
— Я не била.
— Еще как била, Янусь. Очень больно.
— Я не хотела.
— Я этим себя и успокаивал. Она тебя не сама бросила. У нее просто мачеха, а не мать.
— Не говори так про маму.
Он отвернулся, будто для того, чтобы позвать официантку и попросить счет. Но сейчас я знаю, что просто боялся сказать лишнее. Боялся спросить, что такого сделала я, чтобы мать подобное про нас с ним думала? Он же, по его мнению, даже в мыслях не имел ничего дурного.
И сейчас, даже когда я держала его под руку, не сделал никакой попытки меня обнять. Даже по-дружески, просто притянуть за плечо. Он ко мне ничего не чувствует? Совсем? Неужели?
— Я поговорю с твоим отцом, чтобы продолжить наши уроки, ладно? — спросил Березов, остановив автомобиль подле нашего подъезда. А что? Я ему разрешила подъехать прямо к подъезду — вернее, не остановила, когда он завернул во двор. Он-то не знает, что по легенде я на дискотеке с одноклассником. На эту сторону окна не выходят. Никто его не увидит, и родители не узнают, что я их обманула. И себя тоже. В ожиданиях! Даже на танец не пригласил! Столько шума просто так…
— Яна, ты чего?
Неужели я шмыгнула? Но ведь не хотела, чтобы мать начала расспрашивать, как прошло свидание с Артемом.
— Ничего. Кажется, простыла. Внутри жарко было, вот мы и выходили на улицу…
— Голые?
Я заставила себя улыбнуться.
— В одежде. Но не в верхней.
— Не смешно, Яна!
А я не смеялась. Хотела уйти к себе и плакать, плакать, плакать.
— Послушай, — мать меня не отпускала. — Ты там с остальным повремени пока. Ну, приглядись к мальчику сначала. Вдруг не любовь, а просто так?
— Если ты о сексе, то я не собираюсь с ним спать, — ответила я грубо, чтобы она отстала.
И мать действительно сразу ушла, а я села на кровать. Слезы почему-то не полились. Наверное, их высушила злость. Я поняла, что для Березова была, есть и буду ребенком. Всегда! И никогда он не увидит во мне женщину. Никогда. Никогда я не буду с ним… спать.
— Сеньора, у вас все хорошо?
Паясо постучал в дверь ванной комнаты.
— У меня просто смеситель заело! — переполошилась я.
Сколько можно сидеть на полу подле рюкзака и размазывать по лицу сопли! В душ! Немедленно в душ! И лучше в горячий!
— Извини, что так долго, — освободила я наконец ванную.
Паясо пожал плечами и, зажав в руке полотенце, прошел мимо меня. Щелкнула дверь, и я сразу принялась указательным пальцем судорожно убирать с плеч капли, стекшие туда с забрызганных душем скрученных в кичку волос. И собственные прикосновения оказались до боли болезненными. Тело медленно, но верно сходило с ума…
— Вода холодная. Надо подождать, пока нагреется снова.
Я обернулась на голос. Паясо тоже весь в брызгах. Тоже выбирался в спешке. Под полотенцем явно ничего нет. Он не надевает чистое на грязное тело. Но ведь можно было вытереться по-человечески…
Я схватила с раковины полотенце для рук и опустила на плечи непутевого паренька. Медленно расправила махровую ткань и заглянула Паясо в глаза. Такие светлые. Невинные.
— А где ты научился жонглировать?
Он вспыхнул. Видимо, ожидал другого вопроса.
— В школе…
Я непроизвольно стянула пальцы в кулак, но тут же расслабила. А вот сделать то же самое с животом у меня не получилось.
— Маленьким увидел парня в библиотеке. Мне понравилось. Я взял книжки и начал тренироваться. Когда объявили набор на школьное шоу талантов, я по дури записался туда в качестве жонглера. Ну, мне зааплодировали, конечно, и я решил подойти к этому вопросу намного серьёзнее и начал смотреть инструкции на ютубе. Ну, чему научился, тому научился.
— Молодец! — я не отходила от парня, все держала на его плечах полотенце. — Ты много чего умеешь. На флейты играть. Танцевать…
— Ну, — он усмехнулся. — Танцевать я, пожалуй, не умею.
— Это я не умею! А ты умеешь!
— Вы умеете танцевать, — его руки оказались у меня на талии, не на бедрах. — Вот, видите…
Он сделал шаг в сторону, и я последовала за ним. Вернулся назад. Я тоже. Потом вперед, назад. Без музыки. Но с улыбкой. Неожиданно Паясо поднял руку, и я прокружилась под ней. В ответ подняла свою и улыбнулась:
— Давай, твоя очередь.
И он повернулся, на все триста шестьдесят градусов. Но вот незадача вышла… Полотенце изначально не предназначено для танцев. Оно раскрылось, поехало по бедру и… Я перехватила руку Паясо у пупка.
— Не поднимай.
Глаза в глаза. Уже не невинные. Но темные. Он вновь моргал, а я снова следила за движением его адамова яблока. Так же, как в клубе, когда вливала в несчастного алкоголь.
— Вы же сами сказали…
— Я передумала, — прошептала я и коснулась губами его шеи, пытаясь откусить от запретного плода лакомый кусочек.
Полотенце упало к моим ногам, и я наступила на него, чтобы Паясо не вздумал поднимать и прятать то, ради чего он и был мне нужен.
Я не знаю его имени. Он не знает моего. Славка не знает, что я не одна. Никто ничего не знает и не узнает. Кроме меня. А я хочу знать, способна ли еще испытывать оргазм во время обыкновенного соития, не прибегая к подручным средствам?
Глава 19 "В чем секрет?"
Меня никто не поймал на обмане в мой день рождения — не поймают и сейчас. К тому же, какой же это обман? Это все по обоюдному согласию. Моему и… моего мужа. Если у Вячеслава Юрьевича старческий склероз, то я уже давно не страдаю девичьей забывчивостью в договоренностях личного плана — без проставленных дат.
Мать пугала, что льва в постели у меня скоро не будет. К счастью, она ошиблась. В чем секрет мужского долголетия? Не курит, не пьет, занимается спортом ну и главное — молодая жена под боком, всегда готовая пригреть. Но против матушки-природы не попрешь. Проблемы начались немногим раньше шестидесяти. Возможно, надо было меньше нервничать по поводу сексуального взросления сына. Те самые проблемы, избавление от которых так бойко рекламировали по городскому радио в девяностые и над которыми так любил посмеиваться отец, потягивая свой кофе. Врач сказал, что в нашем конкретном случае лучше ничего не делать. Пошутил еще: тише едешь, дальше будешь.
На дольше хватит! Или это придумал уже мой гонщик, пытаясь относиться с юмором к закату мужской потенции. Впрочем, я тоже шутила — теперь можно без стеснения пользоваться достижениями современного оргазмостроения! Хотя стесняться мы могли лишь друг друга — никому ни слова. Мы — идеальная супружеская пара.
Да мы такие и есть не только на словах. А слова были брошены. Всерьез или со злости, когда я пару дней подряд останавливала его с игрой, которой продолжался ради меня наш теперь почти всегда слишком короткий секс:
— Янусь, мне, конечно, будет обидно, но я тебя пойму…
Я не поняла, о чем он, и обернулась, хотя уже сложила ладони под щекой, чтобы уснуть и проснуться уже без неприятных жжения между ног.
— Слав, прекрати… Тебе это нужно больше, чем мне, — я проглотила неприятный ком, вставший в горле от одной только мысли о возможности супружеской измены. — Сегодня я просто устала.
Нет, не устала и не сегодня. Не физически, а морально. От его постоянного чувства вины за необходимость использования игрушек. Наверное, еще и поэтому я перестала достаточно расслабляться, чтобы силикон принес хоть какие-то плоды. Если бы не Славкин перфекционизм в желании доводить меня до оргазма каждый раз, когда его получал он сам, мне достаточно было бы радости от того, что ему со мной по-прежнему хорошо.
