Посреди реки между валунов застряло тело. Хотя откуда ему тут взяться – непонятно. За всю жизнь Мора ни разу не видела в реке чего-то живого. Да и неживого тоже. Ни ветки, ни листья не смели мешать течению безмятежного потока, он широкой дугой огибал лес и уходил дальше, в туман.
Единственной, кто нарушал покой реки, была Мора. Еще в детстве бабушка подговорила ее покидать камни, проверить – сможет ли она добросить их до противоположного берега, всегда скрытого плотной завесой. Мама пришла в ужас, когда застала за этим занятием. “Нельзя тревожить воду. Ты же не хочешь утонуть? Или привлечь внимание тех, кто обитает в серебряных чертогах на дальних островах? Они могут услышать любой плеск. Не тревожь воду, дочь”. Мора тогда послушалась. Ненадолго.
Даже брат, когда осмеливался покидать терем, к берегу не подходил. Его друзья – тем более.
Однако в воде кто-то был.
Мора никогда не видела мертвых и не могла определить, умер ли человек. Если тело вообще было человеком. Но одним из гостей оно не могло быть точно. Уж кто-кто, а они никогда не приближались к реке.
И что теперь делать?
Оставить там? Придется смотреть на него каждый раз, когда ей вздумается посидеть на берегу. Ещё хуже, если тело соскользнет с камней – его действительно может снести на один из островов ниже по течению. Что будет, обрати хозяева тех мест на него свой взор, Мора знать не хотела. Маме точно не понравилось бы.
– Это останется между мной и водой, – пробормотала она вслух. Потому что могла. Иногда можно было себе позволить пошуметь вне терема. Если кто-то и замечал, то не жаловался.
Плавать ей не очень нравилось. Она и не должна была уметь, но как всегда вмешалась бабушка.
“Так и будешь торчать на берегу, как распоследняя трусиха? Зачем мне учить тебя, когда ты обычной воды боишься?”
Мора не боялась. И утонуть бы не смогла – несмотря на мамины предупреждения, вода ее всегда держала. Просто ощущение, что все мысли и воспоминания растворяются в бесконечном потоке, было неприятным. И оно немедленно сдавило виски, стоило войти в реку.
До валунов всего-то дюжина гребков. Сосредоточиться на застрявшем теле и плыть.
Это был человек. Мужчина. Молодой, ровесник брата, может, младше. Черные волосы налипли на белое до прозрачности, выполосканное рекой лицо... Рассмотреть бы получше, но сначала стоило выволочь его на берег. Пришлось нелегко – он мертвой хваткой вцепился за выщербины в камнях, а когда Мора кое-как перевернула его на спину, чтобы придержать, по телу прошла судорога, с бескровных губ сорвался стон.
Живой?
Мора так удивилась, что едва не выпустила свою драгоценную ношу. Ее-то саму река не унесет, а вот человека без поддержки – вполне может. Она прижалась ухом к чужой груди: сердце еще трепыхалось, неохотно, то и дело замирая.
Живой в реке… надо же. Мора в свои немаленькие годы считала, что ничем ее уже не удивить. А она недавно встретила свою семнадцатую зиму. Брат сказал: совсем взрослая. Он приходил к ней в этот день с друзьями, дарил интересные вещицы. Рассказывал про далекие города, про сладость зимних ягод, про белизну выпавшего снега. Хотя Мора лучше бы сама посмотрела. Интересно, как это? Вся земля и вдруг белая.
Эти мысли помогали бороться с желанием погрузиться в воду с головой и остаться в глубине. Отдаться обволакивающему покою. Но наваждение отступило, стоило коленям удариться о прибрежные камни. Она всегда побеждала воду! И теперь можно спокойно рассмотреть свою находку.
Некрасивых людей Мора не видела ни разу, поэтому сразу решила, что человек хорош собой. Только совершенно измучен: тонкие губы скорбно поджаты, прямой нос заострился, щеки запали, из-за чего линия челюсти казалась угловатой.
Может, она потом вышьет портрет серебряной нитью, но сперва нужно решить: что делать с живым, пока его ещё можно спасти. Что с ним? Не воды же наглотался. Липнущая к телу рубашка превратилась в обрывки, сквозь которые проглядывали черные полосы ран с запекшейся кровавой коркой. Не царапины – быстро не залечишь. Голова человека обессиленно мотнулась, он захрипел. Тело дернулось раз, другой и обмякло.
Мора поправила потяжелевшую мокрую косу, уже собралась вставать, когда веки незнакомца дрогнули, приоткрываясь.
А дальше случилось непонятное. Невозможное. Мора знала: где-то далеко, где жил брат и бродила по дорогам мама, мир наполнен яркими цветами. Ей рассказывали, хотя сама никогда не видела. Откуда здесь взяться краскам? Лес недвижим, разлапистые ели сплетаются ветвями, земля укрыта потемневшим опадом из иголок. По ним приятно ступать, слушая мягкое шуршание. И все вокруг оплетает вечный туман.
Но глаза у человека оказались такими пронзительно зелеными, что в груди внезапно заболело и дышать стало нечем. Мир вокруг показался бесцветным. Такое с ней случалось лишь однажды, когда она выбралась из леса поглазеть на тракт… и закончилось плохо.
Испугавшись, что эта нездешняя яркость нарушит неизменный покой ее владений, Мора прикрыла глаза незнакомца ладонью.
– Не смотри, – проговорила она строго. – Не на что здесь смотреть.
В ответ раздался стон.
Вряд ли ее вообще слышали.
Мора поднялась на ноги, отряхнула мокрый летник, избавляясь от воды. Ткань-то мгновенно высохла, но несколько жемчужин с вышивки оторвались – защелкали по гладким камням. Ничего. Потом вернётся и поищет. Или сразу новых нашьёт.
– Воспари, – приказала она, рубанув ладонью снизу вверх. Туман вокруг послушно заколыхался, и тело незнакомца поднялось в воздух. Так-то лучше. Не волоком же его до источника тащить, такого тяжеленного.
На поляне, где бил подземный ключ, она бывала редко. Что там интересного? Вымощенное бурыми бугристыми камнями блюдце с мутным озерцом посередине, над которым клубился пар. Вокруг голые иссохшиеся стволы деревьев. И туман плотнее. К тому же там можно было заметить гостей. А их Мора не любила. Они ее тоже, впрочем. Старались держаться подальше, попадались на глаза, лишь когда кто-то из близких заглядывал в терем. К ним тоже не приближались, но маячили неподалеку. Любопытно им было, что ли? Если гости способны на любопытство. И хоть на какое-то чувство.
– Вот бы нас никто не заметил, – пожаловалась Мора незнакомцу. – Мне-то они ничего не сделают, а тебе могут. Тебя здесь быть не должно. Ты и в птицу-то не умеешь обращаться наверно.
Все, кто гостил у нее, появлялись только в крылатом облике. Мама прилетала белым лебедем, бабушка – совой, всегда сердитой, недоброй. Брат с друзьями оборачивались соколами*. Они баловали ее, приносили гостинцы в когтях, рассказывали про дальние страны. Имена у всех, кроме брата, тоже были соколиными, может, были и другие, человеческие, но она не знала.
Задумчивый Кречет, с волосами как дымка над рекой, предпочитал усесться в углу с книгами, которые сам же для нее приносил. Смешливый Сарыч учил кидать ножички, вырезал в подарок деревянных диковинных зверей. Хмурый Коршун все просил показать окрестности и больше спрашивал, чем сам разговаривал. Щеголеватый Лунь, самый молодой из них, чуть старше ее, учил вежливому обращению, танцам и смотрел всегда пристально, с прищуром, словно ждал чего-то.
Был еще огромный Могильник. “Дядюшка”, учитель брата. Но он прилетал изредка и был единственным, кого Мора опасалась. Не боялась, нет, чего ей бояться в своем тереме? Просто внимание его было неприятным. Словно она тряпичная куколка, внутри которой спрятаны жемчужины, и ему не терпится их достать.
Говорили, была еще Пустельга – единственная девушка среди соколов. Но она ни разу не прилетала. Не больно-то и хотелось.
Одна Мора в птицу превращаться не умела, потому терем покинуть не могла. Бабушка страшно злилась, заставляла тренироваться, спуску не давала. Все впустую. Зато мама почему-то радовалась.
За воспоминаниями путь оказался коротким. Высохшие деревья остались позади, Мора ступила на скользкие камни и бережно устроила незнакомца в воде. Пусть полежит. Ей самой не доводилось здесь нырять, хватало купальни в тереме, но брата друзья-соколы как-то принесли с перебитыми крыльями, и он долго отмокал в источнике. Раны на нем тогда затягивались прямо на глазах.
Но человек лежать в воде не пожелал: захрипел, задергался, захлебываясь даже не стоном – криком.
Вечную тишину леса вопль вспорол как нож драгоценный шелк.
– Воспари! – Мора кинулась вытаскивать страдальца. Не хватало еще, чтобы непрошенные звуки разнеслись дальше, в глубь леса. Еще приползет что-нибудь. Бабушка в детстве ее часто пугала чудищами, что прячутся в чащобе. Вдруг правда кто сунется.
– Ну чего ты? Полежал бы спокойно.
Вода не успела подействовать – раны едва-едва начали затягиваться.
– …жжет… – простонал незнакомец, выгибаясь дугой. – Всё горит…
– Сколько боли.
Мора резко развернулась: шептал один из гостей. Подкрался незаметно и стоял близко, только руку протяни. Туманно-белый, высокий, глаза зияли черными провалами. Совсем как у нее. И сейчас эти провалы жадно разглядывали вновь обмякшего найденыша.
– Это моё, – она заступила дорогу.
Грубить гостям мама запретила строго-настрого, хотя сама едва их выносила.
“Нельзя обижать их, – говорила она. – Будь всегда вежливой. Не хочешь разговаривать – просто уйди. Они не пойдут за тобой. Но лес их дом, прогонять их нельзя”.
Впервые в жизни Море захотелось, чтобы гость исчез. Немедленно. И не смотрел на человека, как она в детстве на медовые пряники. Не раздувал ноздри, словно мог унюхать что-то.
– Отдай, – прошелестел он, длинные руки-ветки потянулись вперёд. – Ему не место здесь. Не нарушай закон. Отдай нам.
– Нет, – Мора топнула ногой, не отступая. – Он будет гостем в моем доме.
И не сдержалась, добавила:
– Пошёл вон.
Гость облизнулся: чёрный язык мелькнул между острых зубов.
– Злишься, – проговорил он. – Необычно.
И исчез. Грубиян какой!
Мора, насупившись, поволокла человека к терему. Нужно было поскорее добраться: там их никто не тронет. Про какой закон говорил гость она не поняла, но вряд ли можно было безнаказанно вылавливать живых из реки. С другой стороны, что они ей сделают?
– Потерпи. Скоро придем.
Но незнакомец снова впал в беспамятство. Источник, выходивший в купальню, нравился ей гораздо больше: вода в нем была прозрачная. Очищала мысли, освежала так, что зубы сводило. И главное, над ней не висело серое марево! Как же хорошо, в тереме тумана почти не было, колдовать из-за этого было сложнее, но не хватало еще дома терпеть эту дымку.
Может, и человеку тоже понравится. Хотя брат вечно жаловался, что вода ледяная.
Туман дрожал вокруг: густой, плотный, похожий на кисель. Это еще чьи шуточки? Не хватало заблудиться и выйти к тракту, там человеку точно несдобровать.
– Расступись, – Мора повела рукой в сторону, развеивая мешавшую завесу, и едва не носом уткнулась в резную стену терема.
– Мы пришли. Если слышишь, глаза не открывай пока.
Человек так и остался безучастным к ее словам, бережно спеленатый чарами. Даже не шевельнулся.
Она пронесла его узкими коридорами, уже улыбаясь: заклятые фонарики, которыми пользовался брат, ей ни к чему. И так все видно.
Купель была сложена из того же дырчатого камня, что и в источнике, на бревенчатых стенах не было ни резьбы, ни краски. Но и без них здесь было уютно. Дышалось легче.
Сперва Мора уложила свою ношу на бортик: превратившаяся в лохмотья рубаха полетела на пол, штаны пришлось оставить – Лунь напару с бабушкой говорили, что люди сердятся, когда их видит голышом кто попало. Им виднее.
Сапоги никак не желали сниматься. Мора стащила один, дернула второй и вновь наткнулась на взгляд зеленых глаз. Мутный, исполненный боли, но такой яркий… Сравнить его было не с чем, никогда она не видела ничего подобного.
– Ты что делаешь?.. – натужно просипел незнакомец, пытаясь приподняться.
– Разуваю тебя**, – поднатужившись, Мора все-таки стянула непослушный сапог и попросила. – Глаза закрой.
Потому что иначе сосредоточиться она не могла. Человек ошалело выдохнул и тут же зашелся кашлем, на губах проступила темная пена, плеснула на подбородок.
В воду его скорее!
Мора взмахнула руками: порыв ветра подхватил содрогающееся тело и увлек в купель.
Кашель прервался потрясенным хрипением.
– Что опять не так? – она стащила сапожки и, закатав подол, опустила ноги в воду.
– Лед-дяная… – незнакомец пытался барахтаться, но сил у него совсем не было.
– Люди всегда такие привередливые? То жарко тебе, то холодно. Терпи, – наставительно сказала Мора, – это хорошая вода. Раны затянутся.
Человек помолчал, потом пробормотал недоверчиво:
– …вот тебе и посмертие.
– Так ты вроде жив, – Мора пожала плечами, продолжая любоваться нездешней зеленью. Для нее глаза незнакомца сияли ярче магических фонарей. Ярче горюн-камней, что давали огонь печам ее дома. Ярче силуэтов, бредущих по тракту. Интересно, сможет ли он одним взглядом заставить туман расступиться? – Когда я тебя нашла, сердце у тебя билось.
Человек с трудом повернул голову и посмотрел на нее, щурясь. Но вряд ли смог что-то разглядеть без фонаря. В темноте даже друзья брата становились неуклюжими.
– Ты меня… спасла? – просипел он недоверчиво.
Мора с удовольствием кивнула:
– Еще не до конца. Твои раны слишком глубокие. Сразу вода их не вылечит, нужно время.
– Сп-асибо.
То ли он поверить не мог, то ли в себя еще не пришел, но глаза закрыл, отдавшись на милость воде. Мора вздохнула украдкой. Ну ничего, будет время насмотреться.
Она не стала надоедать человеку расспросами – пусть отдохнет – болтала ногами, радовалась тихим плескам, а потом вдруг вспомнила. Люди, они ведь хилые. Даже брат не жаловал воду в купели, называя ее ледяной, а он был сильный, не чета этому.
Застынет еще. Вон, от слабости едва шевелится.
– Я тебя вытащу, – решила она. – Отдохнешь, потом еще сюда можно прийти. Может, ты голодный…
Вот напасть! У нее только та еда, которую она для себя готовила. Соколы всегда приносили запасы с собой. К ее угощенью не притрагивались. Что же делать?
– Я сам, – человек слабо завозился в воде, – не тягай…
– Да мне не сложно.
– Я. Сам.
– Меня Мора зовут. А тебя? – она протянула руку, но упрямец не принял, пополз к бортику.
– Вихрь, – с запинкой выдавил он, поднимаясь сперва на четвереньки, потом на ноги.
– Красивое имя, – похожее на вольный ветер.
Человека шатнуло, колени у него подгибались. Можно подумать, если примет чужую помощь, то умрет. Мора подскочила ближе, придержала за плечи, чтобы не завалился. С интересом заглянула в лицо. И тут поняла, что не стоило этого делать.
Человек впервые увидел ее глаза.
– Ты, – на лице его изумление сменилось яростью и отчаянием. – Ты навья!
Люди всегда считали себя лучшими. Других живых они извели под корень – до сих пор на месте дивьих*** городов простиралась до самого Студеного моря Янтарная Пустошь. И если с нечистью худо-бедно ужились, а с нежитью разговор был коротким – ведомым голодом порождениям навьев место в небытие – то что с самой навью люди бороться разучились. Поэтому разумных, но не живых, ненавидели люто и боялись. Благо, давно уже навьи не могли попасть в подлунный мир.
