ПРОЛОГ
Это должно, неизбежно должно было случиться — но почему же мне сейчас так отчаянно больно? Я смотрю в это красивое жесткое лицо со сведенными от гнева и муки бровями, в эти невероятные глаза с вертикальными зрачками, зная, что их вижу только я, и молчу. Я просто стою и молчу, ощущая его железную хватку на своих плечах. Соврать нельзя, сказать правду — навсегда остаться в его глазах предателем. Пылает за спиной река смородина, алые волны глодают чьи-то косточки, полыхают зарницы и поют о чем-то плакальщицы со стороны Яви, а от царства Нави воют убиенные души, не нашедшие покой. Долго мы здесь стоять будем, неизвестно. Да только не знаю, выдержу сколько.
— Убей, — слышится женский голос.
— Убей, — повторяю я непослушными губами.
— Чтобы ты и в Нави мне покою не давал? — равнодушно справляется Кащей.
— Не давал?! – со смешком повторяет за ним Морана. — Разуй глаза, Кащей. Когда же ты поймешь, наконец?..
— Что именно? — спрашивает он у Мораны.
— Что девка перед тобой. Влюбленная без памяти девка.
Я краснею даже в мужском обличии — а кто бы не покраснел? Не за любовью я шла, за спасением для брата… кто же знал, что так все обернется? Что в такой момент Морана меня и предаст!
Она ничего не делает, лишь окидывает меня взглядом, и тут ее колдовство, ее морок, из-за которого я облик юноши носила, сходит с меня. Так, как, верно, слетает старая кожа с верткой змейки. Ужасающе больно и очень быстро. И все мое женское — на месте. Смешная мысль – теперь стоя не пописать – пробегает в сознании. Слишком грустно все, не до веселья даже в мыслях.
Кащей отпускает мои плечи, проводит ладонями по моим впалым щекам — ох, как бы я раньше порадовалась этой нечаянной ласке! — пристально вглядывается то в один человеческий глаз, то в другой, змеиный, сдергивает шнурок с упрямых волос и выдыхает холодом до мурашек:
— Правда твоя, Морана. Не углядел я, — улыбается одной стороной рта. — Уж подумал, на мальчиков потянуло.
— Так что решил? — нервно спрашивает Морана, нетерпеливо притопывает ножкой. — Убьешь?
Вот же снова да ладом! И как я могла считать ее своей подругой? Наставницей? Почти что матерью…
— Пусть уходит, — тяжело роняет Кащей и отворачивается. Роняет золотое яйцо из руки.
Знать меня больше не хочет. Никогда…
Разве этого я хотела? К этому шла так долго?
А Морана щурится, присматривая за Кащеем – и коршуном кидается к разбитому яичку. Нет там ни желтка, ни белка, только острая стальная иголка.
Сверкает в отблесках кровавой реки кулон, всегда висящий на ее шее, еще более страшно сверкает игла, а я не пошевелиться, ни сказать что, ни даже вдохнуть не могу. А Кащей и не смотрит, взглядом изумрудную травку на берегу меряет, иного удара не ждет, лучшим учеником преданный. Всегда прямая спина сгорбилась, руки сильные сжались.
Морана говорила, жизнь за жизнь, но бывает так, что жизнь сама все меняет — или расставляет на свои места.
Словно в страшном сне, все выше поднимает руку Морана, а в ней смерть Кащеева огнем на солнце горит. Убить бывшего любого захотела?
Ну уж нет, не бывать этому!
Глава 1. Видеть мир
Особливость я свою поняла не сразу. Ужики ко мне ластились, что на пригорочке грелись — обыденностью казалось, а стоило прищурить правый глаз — и мир наполнялся видениями. Не сразу, конечно, не от рождения, а когда я свою странную метку обрела.
Что никому об этом говорить не надо, тоже не сразу поняла. Сторонились меня, как в лицо заглядывали. И змеючкой звать начали да дразнить, что домовых и русалок вижу, стало быть, и сама недалеко ушла. Странно, я раньше так не говорила и так не думала, да и жила словно в тумане, особо вот когда по глупости отчиму рассказала, что по утреннему холоду иномирье вижу. Это теперь меня стылая марь Нави лишь бодрит, а тогда пугала до жути. Впрочем, муторная хмарь в сознании после таблеток испугала ещё больше. Тут не только в Нави, и в Яви потеряешься. Так что таблетки я в рот брала и делала вид, что проглатывала — под строгим взглядом отчима, а потом выплевывала в унитаз и следила, как кружились в водовороте, а потом медленно тонули разноцветные кругляшки, затмевающие сознание и дарующие сон наяву не хуже Мораны.
Морана, следящая за мной, мне тоже поначалу видением показалась. Вспомнить бы все сначала, а на ум один Кащей приходит. Как он сказал: «Я уж думал. мальчики нравиться стали…» Пошутил, наверное, с чего я ему по нраву пришлась, только и делал, как выговаривал за все.
«Ученик ему нужен, — твердила Морана. — Некогда ему самому всей навью заниматься»…
Первую встречу больше всего помню. Как ожидала старика, седого и сморщенного — таким и показался, но лишь на миг.
— Хорошего ли я ученика тебе нашла? — спрашивает Морана и улыбается. Она тоже видит владетеля Нави таким, каким всегда вижу его я.
Среброволосый витязь в дивном наряде, серебряными спицами лежат волосы, кожа бела как снег в разгаре зимы, а глаза с вертикальными зрачками не пугают, завораживают. Никаких выпирающих костей и черепа, еле обтянутого пергаментной кожей, патлатых лохм, впалой груди и согбенной спины!
Кащей смотрит пронзительно, словно вот-вот мой секрет поймет, но занимает его не вопрос, парень перед ним или девка, ему важно другое.
— Проверим, — говорит он и вновь вглядывается узкими вертикальными зрачками, как я втягиваю носом запах. Его запах, что потом будет мерещиться денно и нощно. Аромат палых листьев отдает корицей, холод не нашего мира проникает до сердца.
Вроде бы мы там же — и уже нет, пригорочек вмиг обрастает меленькими цветами, белыми с красноватыми прожилками. Они раскрываются тоже все вместе, и оттуда смотрят на меня мириады печальных глаз. Оторопь берет, но и не оторваться. Над белеющими в болотных кочках цветами качаются голубые колокольчики, будто просят о чем-то.
— Что скажешь, Василий?
— Васькой кличут, — говорю я сипло, горло перехватывает, цветы все смотрят, а в одном колокольчике бьётся что-то живое, словно шмель застрял и не может выбраться.
— А я Василием буду звать, — ровно отмечает голос. — Пойдем, проверим, будешь ли учеником. Что встал?
Сама не знаю, что со мной. Вроде судьба моя вот-вот решится, план Мораны и мой в жизнь воплощается, а я от колокольчиков синих взгляд оторвать не могу.
— Ну же, идём! — приказывает Кащей.
Холод северных льдов в его голосе, нельзя прекословить, надо подчиниться, но я склоняюсь к колокольчику и осторожно раздвигаю лепестки. Запутавшийся в них полупрозрачный клубок сердито жужжит, не хуже шмеля, разворачивается и улетает вдаль со свистом.
Я опускаю голову, понимая, что все, не быть мне учеником Кащея, не спасти брата, но тут Морана повторяет:
— Так хорош ли гостинец? — словно не я тут, а пряник мятный. — Запутавшийся ветер увидела, да голыми руками распутала, и при своих пальцах осталась!
Прижал меня к себе Кащей, холодом лютым окутал, как плащом своим. А мне слышится только, как бьется под тонкой материей что-то. А ведь говорила Морана, что нет у него сердца.
— Не бойся, блазней не станет, — усмехается Морана. — Или — быстро не станет. Не смотри, что худой, зато жилистый ученик у тебя будет.
— Хорош, — неожиданно отшатываясь, мягко говорит Кащей. — Мороза не боится. Беру.
Тут у меня коленки и растаяли. Как? Вместо того, чтобы гнать поганой метлой, меня приняли? Оттого что холода его сердца не испугалась, не отшатнулась и не убежала? Вот так, потому что ветер заплутавший выпустила?
Выпустил, твердо сказала я себе, все, теперь я юноша, не слишком крепкий, но видящий Навь. Тем самым, покалеченным когда-то глазом, что даже цвет изменил за изумрудно-зеленый — такой, как у Кащея в его настоящем, истинном облике.
Может, поэтому я и одевалась всегда пацанкой — мать не возражала, отцу особо повода не было переживать за не свое дитя. Сашеньку родимого поднять пытались, что только не делали, куда только не возили, а все без толку. И я бы все отдала, но кому, зачем?.. Только я знаю одно — душа у него потерялась, когда он меня с того света вытянул. И Морана то же самое сказала, когда говорить захотела.
Девушек, как мне Морана пояснила, Кащей брать отказывался. А уже потом, как я полгода в учениках прослужила, рассказала невзначай, одна из них уже разбила ему сердце… Променяла на Ивана-царевича. Как можно было променять Кащея хоть на самого прекрасного принца, я понимать отказывалась. Опять же, предвзятая я, что взять с влюбленной девки? А ведь как убить поначалу хотела… Морана говорила, в плену у него души тех, кого Навь к себе призвала, да не все так просто вышло.
Кому другому Кащей и нехорош, а мне другого не надо, давно не надо, а что не дано мне его обнять, так на то воля Нави и Яви, и девушки Смородины, что свет и тень, день и ночь соединяет, что дает проход в царство Кащея — и меня когда-то приветила…
Память, просверком высветив прошлое, бросает в настоящее. Морана все еще замахивается, а Кащей и не думает оборачиваться. Что делать? И не взять голыми руками, слаба я против Мораны. Остается только рвануться вперед и закрыть собой, собственным сердцем того, кто стал мне дорог. Брата не спасу, но и Кащея погубить не дам! Острая иголка пронзает тело, касается, кажется, самого сердца. Холод лютый, куда холоднее Нави, касается души.
Кащей наконец отмирает, оборачивается на злой возглас Мораны, смотрит недоуменно на меня, закрывшую его собой, и на нее. Ловит меня, упавшую.
— Василиса, да зачем?! Зачем все это было?
— Потому что я хотела… Я хотела только спасти брата, — шепчу я. Он не поймет все равно наших человеческих страстей и предательства, но может, простит потом, когда-нибудь после. — Люблю… тебя. Я не предавала. Я лишь принесла твою смерть, — из последних сил шепчу я, и все окончательно расплывается перед глазами, остаются только синие колокольчики Нави, в которых ночуют холодные ветра, белесые цветы с кроваво-красными прожилками лепестков и глазами вместо сердечек, они склоняются надо мной, как и Кащей, и шепчут — шепчут что-то совсем непонятное. Меня бросает то в тепло, то в холод, понятно только одно — душа моя никак не покинет тело…
Так было уже однажды, когда я чуть не умерла. Решили мы с младшим братиком петарды запустить, и — каюсь, стащили у отчима, Валентина. Отчим это он мне, а Саше — родной отец, хоть и разница у нас всего два года была. Теперь уж, после шести лет его комы, и непонятно сколько…
Сашка такой веселый был, и меня никогда не дразнил, и в доме все было с ним замечательно. Он, казалось, все на свете мог собрать и разобрать, и хотел он показать мне радугу, но что-то пошло не так. Помню только, прилетело мне в грудь и в глаз. Осколок подле сердца остался, а зрачок левый рассекло так, что даже хирурги собрать не смогли. А Сашка, живой и вроде бы здоровый, не отходил от меня ни днем ни ночью. Его прогоняли — а он возвращался.
Я-то очнулась, а он… Сказали, последствия взрыва, не сразу поняли, не сразу уловили, а теперь уже поздно, но я знала — он свою жизнь подложил, чтобы меня вытащить, вот и я должна была поступить так же. Отдать должок. И когда Морана предложила, согласилась, не думая, какова будет расплата и вернется ли Сашка, светлый, веселый, добродушный брат мой за такую цену. Но медлить нельзя было, отчима с матерью перед фактом поставили: отключать от системы жизнеобеспечения. День-два в нашем мире. Равнозначный обмен… Может, и помедлила бы я, да обронил отчим:
— Кто же знал, что Васька и ребенка в дом приведет, и его же и уведет!
— Не смей так говорить! — вскинулась мать.
Никогда меня особо не защищала, а тут не стерпела. Любила ведь отчима, очень любила, тише воды ниже травы в доме была, а тут… Зашипела сквозь зубы:
— Саша заводилой у них всегда был, нечего Ваську столько лет шпынять! Второго ребенка тоже найдешь за что корить?!
— Приблуда и есть приблуда. Взялась неизвестно откуда, да так и уйдет неизвестно куда.
Второго… прижав ладони к горящим щекам, повторяла я. А я, значит, приблуда? Нет-нет, я всегда знала, что отчим — не отец мне, терпела его строгость и ворчание, но мама…
Этот вечер отобрал у меня и маму. А когда чернильной ночью вновь постучала в стекло Морана, позвала за собой в иной мир, пообещав Сашкину душу из небытия вернуть — меня уже не удержать было. Может, и поплачет мама, но у нее новая жизнь под сердцем, дитя все утишит, все успокоит.
— Сколько же пройдет времени в этом мире, пока мы в вашем будем? — спросила я Морану.
— Нисколько, — холодно улыбнулась она. — Это сложно, но ради тебя, будущая ученица Кащея, можно и расстараться.
А как мне понравилась Морана, когда я ее первый раз увидела! Брови смоляные, глаза огненные, волосы без ветра вьются — и цвет дивный, не черный, а словно притихший торфяной пожар, что готов вот-вот разгореться. Она не спорила со мной, не обвиняла, не указывала — она показывала мне мир, учила азам колдовства. Как гадюку приласкать, как лешего отпугнуть, как умертвие напугать так, чтобы залез в свою или чужую могилу и носу из нее не показывал.
Глава 2. Марья Моревна
Вот как слег братишка в кому, так и появилась она. Когда я во всем себя винила, места себе не находила — все казалось, что мама и отчим косо смотрят, в болезни Сашки винят. Натягивала джинсы с дырками на коленях, красила волосы то в фиолетовый, то в красный. Но визита в больницу ни одного не пропустила.
Сначала попроще задания были от моей учительницы, потом — посложнее. Один раз Морана завела меня в лес, да и пропала. «Самой выбираться надо, если себя спасти не можешь, как брата спасешь?» и я ей верила, обдирала коленки, выворачивала душу, выискивая, где живая вода, где мертвая. Другой раз Морана, не долго думая, остановила сердце у зайчихи. У меня у самой чуть сердце не остановилось! Не знаю, как я воду угадала, ничего не показывало, где вода, дарующая жизнь, а где — смерть.
Ну, вспоминать все, так и то, как его тайну выкрала, как воспользовалась умениями, что он меня и научил. А Кащей не отвернулся.
— Ровно через год Кащей тебя проверять станет, — говаривала Морана. — И до этого множество испытаний тебя ждет, но через двенадцать месяцев он в дом свой тебя впустит. В Навь проклятую, где души томятся. А уж там и до смерти его рукой подать… А как убьёшь Кащея, так и откроем мы с тобой ворота Нави, так и выпустим все души, что там есть. И брата твоего — тоже!
Как Морана очаровала моих родителей, я не знаю. Может, правда морок навела, вот только что она — моя дальняя-предальняя родственница, поверил даже мой отчим. А может, дело решили звонкие монеты. Откуда они у Мораны, мне неведомо. Может, золото да драгоценные камни продала, а может, кого несчастного со свету сжила. Только обучение мое она в свои руки взяла. Мама отпустила с неохотой, а отчим только рад был. Не копейки не потратив, прослыл настоящим отцом. Устроил падчерицу в дорогущую школу. Не скажу, что легко было, но два года я там отучилась.
Однако все это мелочью показалось, когда Кащей меня в ученики взял. Светелка у меня своя была, что юношей, что девушек я чуралась, грудь подвязывала, а с лицом ненакрашенным меня и в старом мире за пацана держали. Особенно ежели очки пострашнее и потолще надеть, да бандану на длинные патлы нацепить. Отчим говорил, что ни один приличный мужчина меня никогда замуж не возьмет… Можно ли посчитать Кащея приличным, ни Явь ни Навь не ведает.
