Глава 1. Виверны, или Обрывать подолы
"Магия - магией, но многое приходится делать руками!" - так любит говорить Дей, в и этот раз Бранн с ним согласен. Бранн согласен всегда, в главном, просто иногда они спорят о деталях...
Изводить расплодившихся виверн никогда не было просто, но в этот раз твари превзошли сами себя, запрятавшись целой стаей взрослых самцов в запруду на реке, прикинувшись бревнами и атакуя отряд, возглавляемый лично королем.
Коварные твари старались отхватить охотникам конечности, разумеется, по большей части целясь в голову, но ши были проворнее, не повезло только одному волку, которого перехватили челюстями поперек груди, впрочем, остальные быстро пришли ему на помощь — головы он не лишился, а за жизнь и рассудок можно было не опасаться, после схватки над ним еще поколдовал Бранн.
Изгвазданные в тине, ряске, иле и приречной грязи волки возвращаются в Черный замок с победой, пусть выпившей силы, но оставившей жизнь. Дей просто великолепно доволен — поработать в паре с Бранном, сразиться с чудовищами, чувствуя присутствие друга, очень ему нравится.
Ворона тоже довольна неприкрыто, пусть сил почти не осталось, но Дом близко, поэтому поводов для расстройства нет вовсе.
Дей отправляет шкуры и головы на выделку, распускает волков, отдельно отмечая отличившихся Мэя и Алана, неудачливый Роган сопровождается товарищами к лекарям, а с Бранном мой Дей расстается лишь на развилке коридоров. Неблагой бодро улыбается Дею вслед, отворачивается и слегка пошатывается, кажется, Бранн слишком сильно устал. Видимо, Роган не распрощался с жизнью гораздо большей заслугой неблагого, чем это показалось в запале после схватки.
Дей уходит к Алиенне, а неблагой тащится к Джослинн. То есть он, конечно, обыкновенно идет, но судя по тому, что моргает через раз — именно тащится. Когда Дея нет рядом, Бранн словно теряет опору, подходит к своим покоям, уже придерживаясь за стенку, зевая и едва не запинаясь.
И, видимо, потому, что ему приходится немного затормозить продвижение, появляется время и подумать. Бранн прислоняется к стенке больше, разглядывает свои руки — исцарапанные клыками, в крови, грязи, тине, под ногтями цветочки ряски и даже черный ихор виверн, который и кровью-то назвать язык не поворачивается. Дальнейшему рассмотрению подвергается лоскутная куртка, мало того, что излохмаченная левым краем, так еще и расцвеченная плюхами самой разной грязи, от глинистой до черноземной. Неблагой в серьезном удивлении приподнимает брови, видимо, поражаясь, как это он так.
Похоже, забыл или упустил, что его сбили с ног и некоторое время волокли вдоль реки, ухватив за сапог, пересчитывая спиной все камни, и если бы не вовремя оглянувшийся Дей, если бы не заклинание, большей частью отразившееся от шкуры виверна, но частью все же затормозившее его, то был бы наш неблагой мертвым неблагим.
В сапогах, стоит поднять и опустить ногу на пробу, задумчиво хлюпает и спасибо, что не квакает, да, Бранна ещё слегка притапливали и даже окунали с головой. Поэтому и среди ссохшихся вперемешку с грязью перьев царит жесткий неблагой непорядок. Бранн удрученно вздыхает.
Вдобавок, он как всякий волк после схватки хочет есть.
И, похоже, не понимает — как явиться с полным набором этих прегрешений пред светлые серебряные очи Джослинн.
Бранн опирается на стенку возле двери полнее, всей спиной, поднимает голову, задумчиво сверля потолок. Он не рисуется, он правда прикидывает, где бы ему переночевать и почиститься, чтобы явиться домой в виде более достойном, чем его нынешний.
Вариантов удручающе мало, может, упереться в стенку лбом и выспаться стоя, но жена будет волноваться и ждать...
К счастью, это не понадобится! Джослинн будто чувствует его присутствие — дверь распахивается, проливая в темный коридор золотистый домашний свет, сама Звездочет высовывается из проема по пояс, вглядываясь в поворот, не замечая затаившего дыхание Бранна слева от себя.
Золотистые блики в изумрудных глазах тоже почти незаметны.
Но Джослинн не была бы Джослинн, если бы не оглянулась.
— Бранн! Бранн! — обе руки потягиваются к его плечам и шее, хватают за что попало, затаскивают, тянут внутрь, туда, к золотому свету, противиться такой настойчивости невозможно, хотя я вижу, что Бранн даже попытался притормозить пару раз. Волчица этого не замечает вовсе, с такой силой тянет мужа домой. — Бранн! Я тут волнуюсь! Почему ты не заходишь?!
Заводит и прислоняет нашего неблагого к закрытой за его спиной двери. Бранн растерянно шевелит ушками и смотрится очень раскаивающимся и несчастным одновременно.
— Я тут жду тебя! Жду! Я видела, вы с Деем пришли уже давно! А появился ты только теперь! Что случилось?! — перехватывает его за куртку, нимало не беспокоясь, что она в пятнах и разводах грязи. — Ну что ты на меня так смотришь?! Тебе плохо? Ты ранен? Ты умираешь?!
— Нет, нет, нет, — растерявшийся от такого напора Бранн сначала отвечает на вопросы, — у меня всего несколько синяков, пара ссадин и царапин без счета, от этого не умирают.
Он с трудом останавливает порыв положить свои весьма грязные руки поверх ладошек Джослинн, вместо этого склоняется к ней, слегка отводя глаза.
— Это даже ранами не считается. Но я устал и очень хочу есть, — несмело косится на лицо супруги, — и я очень, просто очень грязный после этой запруды…
Сама госпожа Звездочет, похоже, в упор не понимает, что именно из перечисленных обстоятельств посмело встать между ней и горячо любимым Бранном.
— Так в чем же дело? Ты любишь приводить себя в порядок с помощью колдовства, — наша Ворона немного краснеет на эти слова, по перемазанному лицу не видно, но заметно по пунцовеющим ушам. — Отчего ты взялся страдать?
Сама Джослинн продолжает с тревогой вглядываться в старательно отводимые глаза Бранна, тот стрижет ушком, не собираясь отвечать, поэтому она укладывает ладони на его щеки, поворачивая голову к себе, лишая шансов скрыться от нее.
Ворона смущенно выговаривает:
— Пришлось полечить Рогана, и я устал, — приподнявшаяся, чтобы потереть нос рука, опускается обратно, наш неблагой изрядно смущен. — Я устал, Джослинн, — смотрит, наконец, прямо.
Волчица всплескивает руками, выпуская его лицо, встревоженно оглядывается, кажется, прикидывая, как бы половчее проводить мужа в ванну. Раз Бранн прямым текстом говорит, что он устал, это значит — почти на пределе. Еще немного, и наша Ворона ухлопает крыльями к праотцам.
Благая и неблагой живут в доверии — Бранн подается за Джослинн легко, легче, чем она ожидает, без возражений приостанавливаясь возле высокой каменной чаши с теплой водой. Помогает находить пуговицы на своей куртке: под слоем засохшей грязи их не больно-то видно, однако Ворона нащупывает деревянные резные застежки быстро, не задумываясь.
Джослинн ахает и охает, пока разоблачает супруга, ей открывается масштаб той битвы по синякам и царапинам на муже. Один синяк особенно крупный, поперек всей узкой груди, след явно от хвоста; второй, расцветающий на спине, напоминает нижнюю челюсть чудовища; третья по размерам уже ссадина, классическая, с ободранной кожей и большим веером царапин.
Благая супруга неблагого смаргивает сердитые слезы, а попытку Бранна смутиться и придержать штаны, не замечает в лучших традициях бесстыжего Дома Волка! Лишь ободрав с супруга всю одежду — кое-где присохшую, кое-где откровенно грязную, а где-то и рассеченную клыками или когтями, Джослинн успокаивается, обнимает задумавшегося Бранна и затаскивает в воду.
Ворона всегда остается Вороной — и не стоит удивляться, что он со стоном наслаждения располагается в каменной ванне, устраивая голову на бортик. Теплая вода окутывает его, обнимает, омывает, унося грязь и память о боли. Бранн так и уснул бы, но Джослинн придерживает его за торчащее костлявое плечо, одновременно намыливая с усердием спину.
— Ты волшебная, серебряная волчица, просто волшебная, — Бранн шепчет в каменный бортик, вода шумит вокруг, но Джослинн явно слышит, так сильно заливается краской. — Ты меня спасла почти как король Дей. Только он из зубов, а ты из последствий этих зубов.
— Ну вот, видишь, иногда можно просто искупаться! — Джослинн с явным удовольствием проходится мочалкой по рукам мужа, разворачивает его, растирает грудь. — И без всякой магии! Можно обойтись без всякой магии!
- Неужели?..
Бранн блестит изумрудными глазами очень живо, приподнимает уголки длинных губ в улыбке, послушно перемещается, чтобы Джослинн было удобнее, отходит от усталости хоть немного и перехватывает у жены мочалку, чтобы ей не приходилось лезть в воду и чашу глубже, пытаясь достать до ног.
Пока неблагой сосредоточенно чистит свои воображаемые перья, Джослинн с неодобрением разглядывает засохший беспорядок из перьев вполне реальных. Смотреть на эту прическу больно, представлять, как Бранн будет их завтра расколдовывать и расчесывать, жутковато. Тем более, что он просто ненавидит возиться с грязными волосами, ненавидит своей удивительной тихой ненавистью, заключающейся в полном неприятии того или иного явления.
Джослинн не хочется, чтобы Бранн мучился один и утром, поэтому она набирает полный ковш теплой воды и обливает его сверху.
Ворона успевает зажмуриться, по лицу бегут ручейки глинисто-грязной воды, он отплевывается, длинные черные ресницы слипаются стрелками — и весь вид неблагого ужасного колдуна напоминает лишь выловленного из любимой лужи озорника. Джослинн фыркает, зачерпывает в ладонь мыла, чтобы как следует промыть бедные полуперья, когда Бранн отшатывается в сторону.
Волчица в удивлении смотрит на мужа, приоткрывшего один изумрудный глаз и отплевывающегося от грязной воды, ручейками сбегающей по лицу.
— Бранн, голову тоже надо вымыть, — подобная реакция для волчицы сюрприз. Только что ничего не предвещало. — Иди сюда, это быстро!
И подманивает его ладонью без мыла.
— А может, не надо? — в скрипучем голосе Вороны сквозит неприкрытая надежда. — Я утром сам…
— Ты утром сам замучаешься! Уж я-то знаю, можешь мне не рассказывать! — Джослинн решительно приобнимает мужа за плечо, чтобы не убёг, не уплыл и не уполз. — А сейчас мы их в теплой воде поплещем, и завтра ты будешь избавлен от всех ужасов возни с
волосами!
Волчица почти опускает руку с мылом на голову Вороны, но что-то ее останавливает. Какая-то деталь.
— Бранн? — она приглядывается к изумрудным глазам, в которых отражается…
Джослинн замирает: в глазах отражается паника.
Волчица медленно отводит руку с мылом от волос неблагого и необъяснимого иногда супруга, наблюдая за угасанием паники во взгляде.
— Бранн, что такого? Мы просто помоем твою голову, в этом нет ничего ужасного, а голова потом будет чистенькая! — Джослинн целует Бранна в длинный и соленый сейчас нос. — Ведь нет же?
— М-м-м, — изумрудные глаза теперь печальны.
Солгать, тем более, солгать Джослинн Бранн не может, и не согласиться — тоже.
— Тогда так, скажи мне, что в мытье головы настолько ужасного, чтобы ты шарахался от мыла активнее, чем от виверн? — и ради мужниного спокойствия размазывает захваченную порцию по его плечам и груди.
Бранн явственно расслабляется, улыбается снова тихонько.
— Как мне с тобой повезло, Джослинн, — жмурится и щурится счастливо, проводит мыльной рукой по ее щеке, а потом, спохватившись, поспешно убирает пенный след.
Волчица смеется:
— Бранн-Бранн, это всего лишь мыло! Просто мыло! — подхватывает пену, оглаживает его щеки, оставляет капельку на носу, и лишь потом понимает, что муж замер, как перед драконом.
Или как под взглядом Белой змеи.
— Бранн? — Джослинн не на шутку обеспокоена. — Что тебя тревожит?
Неблагой смотрит извиняющимся взглядом, покаянно и растерянно, почти как на входе, и этот взгляд безотказно заставляет Джослинн нервничать. Винится Бранн слишком часто за свои же страдания, привычка принимать сочувствие и заботу у него вырабатывается очень медленно.
— Мыло, Джослинн, особенно которое на голове, — неблагой аккуратно проводит мокрой ладонью по лицу, стирая пену и стараясь не задеть уголок рта или нос. — Оно такое щипучее, такое злое, по крайней мере было, что у меня потом все болело и чесалось. А стоило брызгам попасть в глаза или рот, становилось еще больнее.
Джослинн плавными жестами массирует напряженные плечи мужа, сочувствуя и стремясь сгладить память о прошлых неприятностях. Бранн смущается, но Джослинн так искательно заглядывает в глаза, что невозможно не договорить уже все до конца.
— За перья и так дергали немилосердно, надеялись, если их будет меньше, то и топорщиться они будут меньше, — Ворона беззащитно и смиренно пожимает плечами. — Это никогда не помогало, но церемониймейстер упорствовал. Поэтому… поэтому голову я мыть не люблю, особенно с мылом.
Джослинн стирает оставшиеся разводы с лица Бранна, осторожно, аккуратно, очень бережно.
— Это потому, что тебя не... Тебя не... Купали не с тем мылом! Это мыло можно даже есть! Оно не щипучее!
И прежде чем Бранн успевает перехватить в ужасе ее руку, облизывает палец в пене, а потом выдыхает пару мыльных пузырей! И смотрится очень довольной! Особенно потому, что Ворона в беспокойстве обхватывает лицо, заглядывает в глаза, готовясь при одном намеке на боль применить какое-нибудь специально для этого изобретенное волшебство.
— Джослинн, но как? — Бранн удивлен и ошарашен, изумрудные глаза становятся идеально круглыми.
— А вот так! — довольная госпожа Звездочет выдыхает еще один мыльный пузырь мужу прямо в нос. — Если мыло правильно, с любовью сделать, то даже никакой магии не надо!
Бранн вздрагивает и зажмуривается от столкновения кончика носа и пузыря, но ничего нигде не чешется, не щиплет и не болит!
— Ну, Бранн? Теперь ты мне веришь? — Джослинн спрашивает вроде бы в шутку, но глаза серьезны.
Серебряной волчице в самом деле важно знать, доверяет ли Бранн настолько, чтобы согласиться подставить под ее мыльные руки свою голову.
— Тебе я всегда верю, — неблагой не отводит глаз, улыбается несмело, вздыхает. — Мне было страшно, — и опять пожимает плечами, будто оправдываясь.
Джослинн приближается к мужу вплотную, целует в нос, легко — в губы, доискивается его взгляда, спрашивает снова:
— Ты мне веришь? Можно? Можно мне?..
Бранн еще сомневается, но кивает решительно. Думаю, и Джослинн со мной согласна, неблагого птенца слишком уж качественно мучили купанием в детстве. Взрослому Бранну, однако, достает решимости перешагнуть через устоявшееся представление о купании — он приближается к бортику, наклоняясь, подставляя голову под руки жене.
Волчица вновь обливает мужа из ковшика, аккуратно ерошит гладкие и ужасно скользкие от воды перья, а потом, не прекращая возни одной рукой, зачерпывает второй мыло и чередует касания так, что Бранн даже не чует, в какой именно момент голову стали мыть активно!
Глина и земля, присохшие к волосам, отпускают их нехотя, отваливаются кое-где кусками, а где-то Джослинн приходится как следует перебрать слипшиеся колтуны чуть не по волоску!
Поначалу напряженный Бранн устает ждать начала экзекуции, сосредотачивается на очистке рук — ряска под ногтями и ихор на руках не спешат отмываться без усилий. Джослинн с удовольствием пропускает мужнины волосы между пальцев, стараясь промыть их как можно лучше; Бранн, не замечая пенных плюх, падающих с головы, совершенно расслабляется и забывает беспокоиться.
