Похоже, с Милицей разговаривали параллельно: сияние за домом, перегородившим вид, тотчас стало ярче и через несколько секунд погасло.
— Андрей! — вскоре позвал из ночи тихий голос.
— Я здесь. Жду. Не хотел идти навстречу.
Еще бы, если стены отсутствуют. Мало ли. Лучше перебдеть, чем. Кхм. Вот именно.
Неподалеку вспыхнул яркий свет.
— Выключи фонарик! — Андрей едва сдержал возмущение, готовое выплеснуться другими словами.
— Я могу наступить на змею!
— Шаркай по земле во время каждого шага, они уползут. После света мы ничего не увидим во тьме. И нас легко будет увидеть.
Он перехватил слепо кравшуюся в темноте Милицу за руку и повел за собой.
Это оказалось лучшим выходом. Спутница безропотно ступала след в след, затылок чувствовал ее дыхание. И страх. Можно смягчить: скажем, волнение. Впрочем, псу под хвост сантименты. Сомнения, тревога, нервы, опасения— все это присутствовало, и все это распухло, как Вселенная от Большого Взрыва, и достигло апофигея. Образованный, культурный, начитанный человек здесь, конечно, поправит, что правильно говорить «апогей», но доведись ему испытать то, что сдавливало грудь в этот миг, Андрей голову дал бы на отсечение: выражения сменятся другими, и чем начитаннее человек, тем длиннее и замысловатее будут его шедевры ораторского искусства.
Страх. Другого слова не подберешь. И не нужно. Вещи надо называть своими именами.
Рука Милицы подрагивала. Андрей и сам чувствовал себя на грани. Спасала только ответственность за спутницу.
Зачем Кривов отправил их вдвоем? Вместе не так страшно? Ерунда. Но вдвоем бояться приятнее, чем одному, это да, за это спасибо. К тому же, смысл мужчины— в защите женщины. Половина мыслей вместо страха и напряжения думала о том, чтобы не допустить неприятностей и готовилась с ними бороться.
Какая-никакая, а польза от вылазки в компании девушки, которая и сама по себе не дает мыслям покоя.
Небо прочертила упавшая звезда — так красиво древние романтики называли олицетворение зла, символ смерти для многих или несчастья для не полностью выживших, таких, как Яна. Метеор. Сейчас их перенаправляли или сбивали, и атмосферы достигали только не представлявшие опасности, которые не превратятся в метеориты, то есть, не упадут.
Люди прошлого, когда видели сгоравший в верхних слоях метеор, загадывали желание. Они верили, что такое желание обязательно исполнится. Что загадал бы Андрей, если бы успел?
Этот вопрос сразу вытеснил другой: а что загадала бы Милица?
Хотелось бы знать.
Вот и ответ на свой вопрос, что загадать. Узнать, о чем мечтает спутница. Да. Тогда появится, о чем мечтать дальше.
А еще свойством исполнять желания предки наделили ситуация, когда находишься между чем-то одинаковым. Например, между людьми с одинаковым именем, фамилией или, например, профессией. Андрей загадал бы, чтобы желания его и Милицы совпали.
А если они совпадут, то, по этой примете, нужно бы оказаться между ними, одинаковыми, и будет тебе вечное счастье, и садкое на десерт.
Воображение с гнусной ухмылкой набросало варианты загадывания счастья: оказаться между двух рушащихся небоскребов, между нераскрывшихся парашютов, между воюющих армий, между грибов атомных взрывов… Счастье, говорите?
А выбежать на поле между рыцарями на турнире, которые несутся друг на друга с копьями наперевес, или между стреляющимися дуэлянтами?
В такой «романтической» и «очень удачной» с точки зрения предков ситуации загадывать нужно только жизнь и надеяться на чудо. А поговорка «надежда умирает последней» окажется как нельзя кстати.
Нет, пусть уж лучше птичка на голову накакает, это тоже, как верили раньше, к счастью. Верили, потому что птичек размером с птерика не видели. Хорошо, что Зайцев не суеверный, а то отходы жизнедеятельности модифицированных птерозавров не закапывались бы в труднодоступном месте, а «осчастливливали» бы встречных и поперечных в самые неожиданные моменты.
Вывод из этого один: хороших примет не существует, они все кому-то выходят боком, а плохая примета в мире единственная, это — быть суеверным.
Андрей вздохнул, внимание переключилось с умозрительных образов на реальные.
По вечерам поселок сверкал и переливался флюоресцентным освещением от деревьев, но к ночи иллюминация отключалась. Наверное, следовало ее включить, ведь дома пусты, свет никому не помешает. Нечто глубинное не позволило этого сделать — казалось, что в темноте Андрея с Милицей тоже не видно. Разум понимал, что это не так, но душе было спокойнее.
Освещение они обязательно включат на обратном пути. Если ничего не случится. То есть, если обратный путь будет.
Ну и мысли. Вдоль позвоночника прокатилась ледяная волна.
Ладонь Милицы в руке Андрея была холоднее, чем его. Чувствуется, думы напарницы следуют в том же пессимистическом направлении.
— Ты как? — прошептал он.
— Нормально. Кто бы рассказал мне еще вчера, что путь на работу окажется таким нервным.
Нервным. Хорошее слово. Могло быть хуже.
Они остановились у входа в возвышавшуюся над рельефом местности стеклянно-пластиковую громадину первого корпуса. По сравнению с немешариками любое высокое строение казалось титаническим, построенным великанами. Пять этажей — это на четыре больше, чем нужно нормальным людям. Дань традициям, веха прошлого. Раньше под ногами у человека была грязь, и душой, телом и взглядом он стремился ввысь. Когда прививаемый с двадцатого века принцип «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят», наконец, заработал, отстранение от неприятных реалий исчезло как явление, природа вновь стала другом, и искусственность в архитектуре сменилась естественностью. Ажурное здание лабораторий строилось в переходный период, оно сочетало казавшееся несочетаемым: с одной стороны — высоту и старые материалы, с другой — тенденцию к озеленению всего и вся. Снаружи стены доверху оплетали растения, из межэтажных проемов тянулись к свету ветви деревьев. В целом здание походило на изящную стеклянную вазу, которую, разбив, склеили пластиком, а затем на много лет забыли в кустах.
Андрей спросил оператора:
— Вы следите за нами?
— Во всех диапазонах. Ни снаружи, ни внутри ничего подозрительного не обнаружено, можете входить.
— Когда что-то двигалось в окне, ваши камеры и датчики тоже ничего не заметили, — сказал Андрей.
Оператор промолчал.
— Хорошо, что они рядом, — тихо произнесла Милица. — Без поддержки чрезвычайщиков у меня не хватило бы духу отправиться среди ночи по змеям в здание, где ждет неизвестность. Там может случиться все, что угодно. — Она вдруг прижалась к Андрею сзади, ее руки схватили его за плечи, пальцы впились до боли. — Мы даже вообразить не можем, что может случиться. Может быть, сейчас — последняя минута нашей жизни. Не представляю, как ты можешь быть таким спокойным. Ты как робот. У тебя камень вместо сердца. Разве не понимаешь, что за этой дверью, — Милица мотнула подбородком на высившееся перед ними темное здание, — могут открыться ворота в иной мир, откуда нет возврата?! Как все исчезли, так и мы исчезнем…
Много слов — признак панического страха.
Мужчина, как бы ни боялся сам, должен быть сильным. Или хотя бы казаться. Андрей развернулся и попытался обнять Милицу, чтобы успокоить.
Его руки поймали пустоту — девушка отпрянула так же неожиданно, как и прижалась:
— Прости, я говорю что-то не то. А ведь нас слышат и видят. Ой, как стыдно. Подожди секундочку.
Она запрокинула голову, прикрыла глаза и мощно продышалась.
— Теперь можно идти.
— Уверена?
Честно говоря, Андрей еще не был уверен в себе. Когда поход планировался в уютном немешарике, все выглядело иначе.
Милица вновь схватила его за руку:
— Пошли, или через секунду я с воплями побегу обратно.
Андрей толкнул входную дверь. Она открылась во тьму.
Время решать, версии, последняя надежда
Требуется принять решение. От этого решения зависит, какой быть Земле — зеленой и цветущей или вновь железо-пластмассо-бетонной.
Невыносимая ответственность. Непосильная.
Еще вчера мир жил надеждами, мечты стремились в будущее, люди строили планы. Сейчас они строили убежища. И все, от мала до велика, обсуждали случившееся на каждой удобной площадке. Поток переполнен бесплодной болтовней. Связавшись, списавшись или встретившись, первый вопрос, который задавали друг другу — «что нового»? К сожалению, ни один из трех волнующих компонента — «кто», «как» и «зачем»— ответов не имели. В результате строились версии, от полуреальных до совсем безумных, и со всех сторон на чрезвычайный блок сыпались требования действий. Срочных. Действенных. Точных и успешных.
Под действиями подразумевалось что угодно, кроме единственно необходимого — уничтожения немешариков. Все считали, что крайние меры — перебор, и что следует обойтись без них. Виновник — не живые дома, они инструменты в чужих руках (лапах? щупальцах? манипуляторах?). Бороться нужно с заказчиком акции, а если его вина окажется случайной и он не ведал, что творил (допустим, его нечеловеческая мораль считает это нормальным) — вести диалог я выходом на взаимоприемлемые условия.
— Представим: человек упал в яму, — кипятилась представитель экономистов, до выяснения ситуации с Раисой Прохоровной занявшая ее место. — Можно винить человека — думал о постороннем, не смотрел под ноги. Он действительно совершил ошибку, не предусмотрел последствий следующего шага. Но главный виновник — тот, кто вырыл яму и не известил об опасности. Скажите, виновна ли яма в том, что в нее упал человек?
Заместитель координатора — среднего роста фигуристая женщина с высокой прической и большим ртом. На вид ей было лет пятьдесят, точную информацию Гаврила Иванович пока не требовал. Нужно составить впечатление, сделать выводы, а затем сравнить с досье. Черты характера, темперамент, отношение к работе, людям и проблемам… Если совпало — чутье работает, все в порядке. «Колдун» без чутья — как принтер без расходников: выглядит круто, заманчиво и даже, возможно, красиво, но не работает. Тогда какой в нем толк?
— Мое дело — не судить, а предупреждать чрезвычайные ситуации, — ответил Гаврила Иванович,— а если не получилось — решать с минимальными потерями. Если человек попал в яму, ее нужно закопать, и трагедия не повторится.
Собеседница чуточку стушевалась.
— Возможно, я привела неудачный пример. — Она говорила откуда-то с крайнего юга, из Антарктиды — среди снегов на заднем плане толпились пингвины, их фигурки едва различались — в южном полушарии стояла полярная ночь. — Вы накажете молоток, если попадете им себе по пальцу?
— Я вас понял, но по-прежнему считаю, что опасный инструмент должен быть заменен безопасным либо снабжен табличкой «Осторожно, может ударить по пальцам».
Прямо в глаза били солнечные лучи — за окнами стояла летняя ночь по часовому поясу на Рыбачьем полуострове.
Планета бурлила, и время суток, как и время года, не имели значения. Главное — работа. С Гаврилой Ивановичем один за другим связывались координаторы блоков — связь поддерживалась почти ежечасно, события и их последствия оказались глобальными, затронули каждого. Возможность эвакуации от неведомой опасности или война с неизвестным врагом — причина достаточная, чтобы отложить все дела и задуматься о насущном.
Следующий разговор состоялся с представителем науки и техники. От ученых и инженеров ждали результатов анализа случившегося и рекомендаций, но, увы, ничего внятного они не предложили.
— Мы прилагаем все силы. — Координатор научно-технического блока — высокий мужчина старше Гаврилы Ивановича, худой, с острым носом и колючим взглядом. Он глядел из кабинета в Эн-Эн-Ди — Новом Новом Дели, городе-музее, средоточии достижений многотысячелетней индо-европейской и арийской культуры. За панорамным окном росли пальмы, под ними бродили дикие павлины, символы Индии, сверху летали и заглядывали в окна стаи любопытных ворон. — К проблеме привлечены институты смежных направлений, работы идут круглосуточно. Собственно, сейчас каждый ученый и техник отложил прежние дела и вместе со всеми сосредоточился на злободневном.
У экономиста — пингвины, у ученого — павлины и вороны, а у Гаврилы Ивановича — чайки, чайки и еще раз чайки, включая Чайковскую и Чайкина по-русски, по-английски и по-турецки. Если бы чайки могли подсказать, что случилось и как выйти из ситуации, все проблемы давно оказались бы в прошлом.
— Все, кто занимается проектированием зданий и сооружений, радовались успехам Зайцева,— продолжал собеседник. — Центр Перспективных Разработок опередил остальных. В будущем каждый хотел объединить свое видение мира с творениями Зайцева, чтобы создавать новую реальность вместе. Естественники победили искусственников, побежденные признали поражение и присоединились к победителям. Все мечтали о жизни в единении с природой, каждое достижение встречалось овациями и сопровождалось надеждами. Никто не мог представить, что казавшееся нашим будущим превратится в вероятного противника. Многие до сих пор не представляют. Но каждый работает наш проблемой, можете не сомневаться. Все, что в человеческих силах, будет сделано.
— Этого может оказаться мало, — буркнул Гаврила Иванович.
Не успел этот разговор завершиться, а на связь уже вышла координатор духовников — много повидавшая за долгие годы стройная блондинка, одетая по-домашнему — в многоразовый накидной халат. Носить такое — что пользоваться лампочкой накаливания вместо флюоресценции, но привычка, как известно, — вторая натура. И — никаких птиц на заднем плане, что странно порадовало. Впрочем, фона не было вообще, собеседница специально сосредоточила чужое внимание исключительно на себе. Поприветствовав без слов, простым кивком, поскольку сегодня уже разговаривали, она тихо констатировала:
— У нас проблемы.
Ее длинные вьющиеся волосы свободно падали на спину, в проницательных умных глазах теплилась тень неизбывной улыбки. Несмотря на лучики в уголках глаз, взгляд оставался серьезным и даже хмурым.
— Не только у вас.
— Согласна. Хотела сказать, что у нас тоже. Я уверена, что вы и ученые с техниками делаете все возможное и невозможное, а экономисты изыскивают ресурсы, но время идет, а ответов на вопросы нет. Это сказывается на настроениях. В работах художников, скульпторов и вижуалистов царят пессимизм и черные тона. Если ситуацию не переломить, стиль темного ренессанса окунет человечество во мрак нового Средневековья.
— Чего вы ждете от меня? — не понял Гаврила Иванович.
— Просто ждем результатов. Любых. Духовникам достаточно намека, остальное мы придумаем сами и разовьем в нужную сторону. Любая, даже непроверенная, положительная информация даст толчок оптимизму, в творчестве возникнет позитивная тенденция, это улучшит настрой человечества. Согласитесь, когда галереи пухнут от поступлений с говорящими названиями «Цивилизация. Версия последняя», «Разрушители миров», «Падение в бездну», «Ложный путь», «Век страха», «Конец света» и тому подобными — это мало соответствует духу мира, о котором мы мечтаем. От духовного блока люди хотят эмоций, от экономического с научно-техническим— комфорта, а от чрезвычайного — невидимости и неслышимости вплоть до полного забвения, это и называется счастьем. Пока главные эмоции вызываются сообщениями и действиями чрезвычайщиков, о покое можно забыть.
— Андрей! — вскоре позвал из ночи тихий голос.
— Я здесь. Жду. Не хотел идти навстречу.
Еще бы, если стены отсутствуют. Мало ли. Лучше перебдеть, чем. Кхм. Вот именно.
Неподалеку вспыхнул яркий свет.
— Выключи фонарик! — Андрей едва сдержал возмущение, готовое выплеснуться другими словами.
— Я могу наступить на змею!
— Шаркай по земле во время каждого шага, они уползут. После света мы ничего не увидим во тьме. И нас легко будет увидеть.
Он перехватил слепо кравшуюся в темноте Милицу за руку и повел за собой.
Это оказалось лучшим выходом. Спутница безропотно ступала след в след, затылок чувствовал ее дыхание. И страх. Можно смягчить: скажем, волнение. Впрочем, псу под хвост сантименты. Сомнения, тревога, нервы, опасения— все это присутствовало, и все это распухло, как Вселенная от Большого Взрыва, и достигло апофигея. Образованный, культурный, начитанный человек здесь, конечно, поправит, что правильно говорить «апогей», но доведись ему испытать то, что сдавливало грудь в этот миг, Андрей голову дал бы на отсечение: выражения сменятся другими, и чем начитаннее человек, тем длиннее и замысловатее будут его шедевры ораторского искусства.
Страх. Другого слова не подберешь. И не нужно. Вещи надо называть своими именами.
Рука Милицы подрагивала. Андрей и сам чувствовал себя на грани. Спасала только ответственность за спутницу.
Зачем Кривов отправил их вдвоем? Вместе не так страшно? Ерунда. Но вдвоем бояться приятнее, чем одному, это да, за это спасибо. К тому же, смысл мужчины— в защите женщины. Половина мыслей вместо страха и напряжения думала о том, чтобы не допустить неприятностей и готовилась с ними бороться.
Какая-никакая, а польза от вылазки в компании девушки, которая и сама по себе не дает мыслям покоя.
Небо прочертила упавшая звезда — так красиво древние романтики называли олицетворение зла, символ смерти для многих или несчастья для не полностью выживших, таких, как Яна. Метеор. Сейчас их перенаправляли или сбивали, и атмосферы достигали только не представлявшие опасности, которые не превратятся в метеориты, то есть, не упадут.
Люди прошлого, когда видели сгоравший в верхних слоях метеор, загадывали желание. Они верили, что такое желание обязательно исполнится. Что загадал бы Андрей, если бы успел?
Этот вопрос сразу вытеснил другой: а что загадала бы Милица?
Хотелось бы знать.
Вот и ответ на свой вопрос, что загадать. Узнать, о чем мечтает спутница. Да. Тогда появится, о чем мечтать дальше.
А еще свойством исполнять желания предки наделили ситуация, когда находишься между чем-то одинаковым. Например, между людьми с одинаковым именем, фамилией или, например, профессией. Андрей загадал бы, чтобы желания его и Милицы совпали.
А если они совпадут, то, по этой примете, нужно бы оказаться между ними, одинаковыми, и будет тебе вечное счастье, и садкое на десерт.
Воображение с гнусной ухмылкой набросало варианты загадывания счастья: оказаться между двух рушащихся небоскребов, между нераскрывшихся парашютов, между воюющих армий, между грибов атомных взрывов… Счастье, говорите?
А выбежать на поле между рыцарями на турнире, которые несутся друг на друга с копьями наперевес, или между стреляющимися дуэлянтами?
В такой «романтической» и «очень удачной» с точки зрения предков ситуации загадывать нужно только жизнь и надеяться на чудо. А поговорка «надежда умирает последней» окажется как нельзя кстати.
Нет, пусть уж лучше птичка на голову накакает, это тоже, как верили раньше, к счастью. Верили, потому что птичек размером с птерика не видели. Хорошо, что Зайцев не суеверный, а то отходы жизнедеятельности модифицированных птерозавров не закапывались бы в труднодоступном месте, а «осчастливливали» бы встречных и поперечных в самые неожиданные моменты.
Вывод из этого один: хороших примет не существует, они все кому-то выходят боком, а плохая примета в мире единственная, это — быть суеверным.
Андрей вздохнул, внимание переключилось с умозрительных образов на реальные.
По вечерам поселок сверкал и переливался флюоресцентным освещением от деревьев, но к ночи иллюминация отключалась. Наверное, следовало ее включить, ведь дома пусты, свет никому не помешает. Нечто глубинное не позволило этого сделать — казалось, что в темноте Андрея с Милицей тоже не видно. Разум понимал, что это не так, но душе было спокойнее.
Освещение они обязательно включат на обратном пути. Если ничего не случится. То есть, если обратный путь будет.
Ну и мысли. Вдоль позвоночника прокатилась ледяная волна.
Ладонь Милицы в руке Андрея была холоднее, чем его. Чувствуется, думы напарницы следуют в том же пессимистическом направлении.
— Ты как? — прошептал он.
— Нормально. Кто бы рассказал мне еще вчера, что путь на работу окажется таким нервным.
Нервным. Хорошее слово. Могло быть хуже.
Они остановились у входа в возвышавшуюся над рельефом местности стеклянно-пластиковую громадину первого корпуса. По сравнению с немешариками любое высокое строение казалось титаническим, построенным великанами. Пять этажей — это на четыре больше, чем нужно нормальным людям. Дань традициям, веха прошлого. Раньше под ногами у человека была грязь, и душой, телом и взглядом он стремился ввысь. Когда прививаемый с двадцатого века принцип «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят», наконец, заработал, отстранение от неприятных реалий исчезло как явление, природа вновь стала другом, и искусственность в архитектуре сменилась естественностью. Ажурное здание лабораторий строилось в переходный период, оно сочетало казавшееся несочетаемым: с одной стороны — высоту и старые материалы, с другой — тенденцию к озеленению всего и вся. Снаружи стены доверху оплетали растения, из межэтажных проемов тянулись к свету ветви деревьев. В целом здание походило на изящную стеклянную вазу, которую, разбив, склеили пластиком, а затем на много лет забыли в кустах.
Андрей спросил оператора:
— Вы следите за нами?
— Во всех диапазонах. Ни снаружи, ни внутри ничего подозрительного не обнаружено, можете входить.
— Когда что-то двигалось в окне, ваши камеры и датчики тоже ничего не заметили, — сказал Андрей.
Оператор промолчал.
— Хорошо, что они рядом, — тихо произнесла Милица. — Без поддержки чрезвычайщиков у меня не хватило бы духу отправиться среди ночи по змеям в здание, где ждет неизвестность. Там может случиться все, что угодно. — Она вдруг прижалась к Андрею сзади, ее руки схватили его за плечи, пальцы впились до боли. — Мы даже вообразить не можем, что может случиться. Может быть, сейчас — последняя минута нашей жизни. Не представляю, как ты можешь быть таким спокойным. Ты как робот. У тебя камень вместо сердца. Разве не понимаешь, что за этой дверью, — Милица мотнула подбородком на высившееся перед ними темное здание, — могут открыться ворота в иной мир, откуда нет возврата?! Как все исчезли, так и мы исчезнем…
Много слов — признак панического страха.
Мужчина, как бы ни боялся сам, должен быть сильным. Или хотя бы казаться. Андрей развернулся и попытался обнять Милицу, чтобы успокоить.
Его руки поймали пустоту — девушка отпрянула так же неожиданно, как и прижалась:
— Прости, я говорю что-то не то. А ведь нас слышат и видят. Ой, как стыдно. Подожди секундочку.
Она запрокинула голову, прикрыла глаза и мощно продышалась.
— Теперь можно идти.
— Уверена?
Честно говоря, Андрей еще не был уверен в себе. Когда поход планировался в уютном немешарике, все выглядело иначе.
Милица вновь схватила его за руку:
— Пошли, или через секунду я с воплями побегу обратно.
Андрей толкнул входную дверь. Она открылась во тьму.
Глава 9. Гаврила Иванович
Время решать, версии, последняя надежда
Требуется принять решение. От этого решения зависит, какой быть Земле — зеленой и цветущей или вновь железо-пластмассо-бетонной.
Невыносимая ответственность. Непосильная.
Еще вчера мир жил надеждами, мечты стремились в будущее, люди строили планы. Сейчас они строили убежища. И все, от мала до велика, обсуждали случившееся на каждой удобной площадке. Поток переполнен бесплодной болтовней. Связавшись, списавшись или встретившись, первый вопрос, который задавали друг другу — «что нового»? К сожалению, ни один из трех волнующих компонента — «кто», «как» и «зачем»— ответов не имели. В результате строились версии, от полуреальных до совсем безумных, и со всех сторон на чрезвычайный блок сыпались требования действий. Срочных. Действенных. Точных и успешных.
Под действиями подразумевалось что угодно, кроме единственно необходимого — уничтожения немешариков. Все считали, что крайние меры — перебор, и что следует обойтись без них. Виновник — не живые дома, они инструменты в чужих руках (лапах? щупальцах? манипуляторах?). Бороться нужно с заказчиком акции, а если его вина окажется случайной и он не ведал, что творил (допустим, его нечеловеческая мораль считает это нормальным) — вести диалог я выходом на взаимоприемлемые условия.
— Представим: человек упал в яму, — кипятилась представитель экономистов, до выяснения ситуации с Раисой Прохоровной занявшая ее место. — Можно винить человека — думал о постороннем, не смотрел под ноги. Он действительно совершил ошибку, не предусмотрел последствий следующего шага. Но главный виновник — тот, кто вырыл яму и не известил об опасности. Скажите, виновна ли яма в том, что в нее упал человек?
Заместитель координатора — среднего роста фигуристая женщина с высокой прической и большим ртом. На вид ей было лет пятьдесят, точную информацию Гаврила Иванович пока не требовал. Нужно составить впечатление, сделать выводы, а затем сравнить с досье. Черты характера, темперамент, отношение к работе, людям и проблемам… Если совпало — чутье работает, все в порядке. «Колдун» без чутья — как принтер без расходников: выглядит круто, заманчиво и даже, возможно, красиво, но не работает. Тогда какой в нем толк?
— Мое дело — не судить, а предупреждать чрезвычайные ситуации, — ответил Гаврила Иванович,— а если не получилось — решать с минимальными потерями. Если человек попал в яму, ее нужно закопать, и трагедия не повторится.
Собеседница чуточку стушевалась.
— Возможно, я привела неудачный пример. — Она говорила откуда-то с крайнего юга, из Антарктиды — среди снегов на заднем плане толпились пингвины, их фигурки едва различались — в южном полушарии стояла полярная ночь. — Вы накажете молоток, если попадете им себе по пальцу?
— Я вас понял, но по-прежнему считаю, что опасный инструмент должен быть заменен безопасным либо снабжен табличкой «Осторожно, может ударить по пальцам».
Прямо в глаза били солнечные лучи — за окнами стояла летняя ночь по часовому поясу на Рыбачьем полуострове.
Планета бурлила, и время суток, как и время года, не имели значения. Главное — работа. С Гаврилой Ивановичем один за другим связывались координаторы блоков — связь поддерживалась почти ежечасно, события и их последствия оказались глобальными, затронули каждого. Возможность эвакуации от неведомой опасности или война с неизвестным врагом — причина достаточная, чтобы отложить все дела и задуматься о насущном.
Следующий разговор состоялся с представителем науки и техники. От ученых и инженеров ждали результатов анализа случившегося и рекомендаций, но, увы, ничего внятного они не предложили.
— Мы прилагаем все силы. — Координатор научно-технического блока — высокий мужчина старше Гаврилы Ивановича, худой, с острым носом и колючим взглядом. Он глядел из кабинета в Эн-Эн-Ди — Новом Новом Дели, городе-музее, средоточии достижений многотысячелетней индо-европейской и арийской культуры. За панорамным окном росли пальмы, под ними бродили дикие павлины, символы Индии, сверху летали и заглядывали в окна стаи любопытных ворон. — К проблеме привлечены институты смежных направлений, работы идут круглосуточно. Собственно, сейчас каждый ученый и техник отложил прежние дела и вместе со всеми сосредоточился на злободневном.
У экономиста — пингвины, у ученого — павлины и вороны, а у Гаврилы Ивановича — чайки, чайки и еще раз чайки, включая Чайковскую и Чайкина по-русски, по-английски и по-турецки. Если бы чайки могли подсказать, что случилось и как выйти из ситуации, все проблемы давно оказались бы в прошлом.
— Все, кто занимается проектированием зданий и сооружений, радовались успехам Зайцева,— продолжал собеседник. — Центр Перспективных Разработок опередил остальных. В будущем каждый хотел объединить свое видение мира с творениями Зайцева, чтобы создавать новую реальность вместе. Естественники победили искусственников, побежденные признали поражение и присоединились к победителям. Все мечтали о жизни в единении с природой, каждое достижение встречалось овациями и сопровождалось надеждами. Никто не мог представить, что казавшееся нашим будущим превратится в вероятного противника. Многие до сих пор не представляют. Но каждый работает наш проблемой, можете не сомневаться. Все, что в человеческих силах, будет сделано.
— Этого может оказаться мало, — буркнул Гаврила Иванович.
Не успел этот разговор завершиться, а на связь уже вышла координатор духовников — много повидавшая за долгие годы стройная блондинка, одетая по-домашнему — в многоразовый накидной халат. Носить такое — что пользоваться лампочкой накаливания вместо флюоресценции, но привычка, как известно, — вторая натура. И — никаких птиц на заднем плане, что странно порадовало. Впрочем, фона не было вообще, собеседница специально сосредоточила чужое внимание исключительно на себе. Поприветствовав без слов, простым кивком, поскольку сегодня уже разговаривали, она тихо констатировала:
— У нас проблемы.
Ее длинные вьющиеся волосы свободно падали на спину, в проницательных умных глазах теплилась тень неизбывной улыбки. Несмотря на лучики в уголках глаз, взгляд оставался серьезным и даже хмурым.
— Не только у вас.
— Согласна. Хотела сказать, что у нас тоже. Я уверена, что вы и ученые с техниками делаете все возможное и невозможное, а экономисты изыскивают ресурсы, но время идет, а ответов на вопросы нет. Это сказывается на настроениях. В работах художников, скульпторов и вижуалистов царят пессимизм и черные тона. Если ситуацию не переломить, стиль темного ренессанса окунет человечество во мрак нового Средневековья.
— Чего вы ждете от меня? — не понял Гаврила Иванович.
— Просто ждем результатов. Любых. Духовникам достаточно намека, остальное мы придумаем сами и разовьем в нужную сторону. Любая, даже непроверенная, положительная информация даст толчок оптимизму, в творчестве возникнет позитивная тенденция, это улучшит настрой человечества. Согласитесь, когда галереи пухнут от поступлений с говорящими названиями «Цивилизация. Версия последняя», «Разрушители миров», «Падение в бездну», «Ложный путь», «Век страха», «Конец света» и тому подобными — это мало соответствует духу мира, о котором мы мечтаем. От духовного блока люди хотят эмоций, от экономического с научно-техническим— комфорта, а от чрезвычайного — невидимости и неслышимости вплоть до полного забвения, это и называется счастьем. Пока главные эмоции вызываются сообщениями и действиями чрезвычайщиков, о покое можно забыть.
