Однако многие, подобно коврам на стену, жаждали достать их почти исключительно для убранства жилищ: ровные корешки одинаковых томов, чередующихся по цвету, украшали, как правило, большие зальные комнаты квартир. Но для более эффектной их демонстрации требовалась «стенка». Нетрудно догадаться, что и мебельные стенки тоже числились в дефиците. Впрочем, считалось крутым, когда стена комнаты была сплошь увешана одними заполненными книжными полками, но для этого книг требовалось не просто много, а очень много. Один мой знакомый, одержимый, в то время, книжным собирательством, как-то жаловался, мол, всю жизнь «рвал анус» с этими книгами, а что теперь? Корешки выцвели, бумага потемнела, шрифт поблек — стоят, только пыль на себя собирают. Думал-думал, вздыхал-вздыхал и однажды матюкнулся да и свёз всё добро в гараж — выбросить или сдать в утиль рука всё ж таки не поднялась...
Но тогда... Помню, в книжном магазине на Сибирском тракте недалеко от пересечения с улицей Арбузова регулярно проводили розыгрыши полных собраний сочинений. Люди приходили с вечера занять место к утреннему открытию магазина только для того, чтоб суметь получить заветный талончик, дающий право на участие в розыгрыше! Можно сегодня себе представить подобное? Простоять всю ночь, чтоб не купить, а всего лишь попытаться это сделать! Мы были в их числе — очередь страждущих книголюбов впечатляла! И поначалу нам фантастически везло: почти три раза подряд наши талончики оказывались среди выигрышных. Удалось купить полных Некрасова, Гамзатова и Мамина-Сибиряка. Но потом как отрезало.
* * *
Моё раннее детство прошло в историческом районе Казани «Старо-Татарская слобода» среди красивых старинных мечетей, из которых только одна, Марджани?, в то время была действующей. Жил на улице Ахтямова, рядом с озером Нижний Кабан. В трехкомнатной коммуналке на трех хозяев на первом этаже мы втроем с родителями занимали маленькую девятиметровую комнатенку. Жильё выделили профком и дирекция завода «Радиоприбор», где папа с мамой работали инженерами. Бабушка называла наше более чем скромное жилище «кладовкой со всеми удобствами», что было вполне обычным явлением той поры. Но, как говорится, «дают — бери». Выбирать жильё в те годы не приходилось.
Через шесть лет мама, имея уже одиннадцатилетний стаж работы на «Радиоприборе», получила возможность расширить жилплощадь, но... всего лишь переехав в другую коммуналку в комнату вдвое большей площади того же дома на Ахтямова. Принятие такого предложения означало бы согласие ожидать очередного улучшения жилищных условий еще неизвестно сколько лет. Мои родители подумали-подумали, отказались от новой комнаты в коммуналке и решили строить кооперативную квартиру.
Квартиры тогда были трех категорий: служебные (проживаешь в ней, пока работаешь в конкретной организации), государственные — таковых было большинство. Эти квартиры давали бесплатно. Государственная квартира ценилась выше: при наличии прописки пользуешься ею бессрочно. Можно разменять ее на другую, но ни продать, ни подарить, ни завещать, ни заложить. Словом, полностью не распорядишься, а слово «приватизация» тогда было народу неведомо. Получить бесплатно «хату» от государства, не тратя кровно заработанных, несомненно, представлялось намного более предпочтительным. Хорошо, если ты работал на большом мощном предприятии, желательно оборонного комплекса, которое активно строило своё жильё. Но вот работники школ, вневедомственных детских садиков, больниц, поликлиник или просто небогатых организаций получали его по горисполкомовским очередям, нередко ожидая своего «отдельного благоустроенного» счастья по 10-15, а то и 20 лет. Прописка по адресу квартиры носила разрешительный характер, в отличие от уведомительной регистрации в наше время.
Кооперативное жильё (его было относительно немного) доставалось гораздо быстрее государственного, поскольку будущие жильцы участвовали в его возведении непосредственно. Так и говорили: государственные квартиры «получали», а кооперативные «строили». Но даже желая вложить собственные средства, попасть в жилищный кооператив было не так-то просто — туда тоже была немаленькая очередь. Однако профком завода «Радиоприбор», получив отказ от переселения в коммунальную комнату, пусть и существенно большей площади, пособил родителям со вступлением в кооператив. И вот, почти полтора года наша семья, отказывая себе во многом, жила на одну зарплату: вторая шла на оплату первого взноса — почти 1800 рублей, что составляло сорок процентов стоимости квартиры. То были большие деньги: месячные зарплаты инженеров немногим превышали сто рублей. Кое-какую сумму пришлось занять. Остальную часть стоимости жилья выплачивали понемногу еще в течение пятнадцати лет.
Наша кооперативная «двушка» строилась на территории нового микрорайона под названием «Танкодром» — он действительно в прошлом таковым и являлся: внизу под горой, на Оренбургском тракте стояло Казанское танковое училище. Танкодром довольно долго сполна оправдывал своё оригинальное название: проехать по нему можно было разве что на танке. Обустройство микрорайона запаздывало, социальной инфраструктуры почти никакой, кругом торчали унылые серые пятиэтажные «хрущёвки», грязища, регулярно прорывавшиеся на улице канализация или водопровод. Чего стоил один только спуск к остановке троллейбуса по глиняному, скользкому после дождя косогору.
Дворы, в их привычном виде, исчезли с началом массовой типовой панельной застройки. Обширные пространства между домами люди по привычке продолжали называть дворами. Причем само понятие «двор» стало обретать нарицательный смысл: выражения «уличный», «дворовый» воспринимались синонимами чего-то нехорошего. И я часто грустил, вспоминая уютные дворики Старо-Татарской слободы.
В те времена граница Казани в направлении Оренбургского тракта проходила по высокой насыпи железной дороги, что вела на восток. Дальше вдоль тракта стояли деревни — Аметьево, Старые Горки, Ферма, Борисково. Танкодром, шагнув за железку, раздвинул границы города, поэтому новый микрорайон воспринимался далекой «тьмутараканью», выселками. Это сейчас, учитывая размеры нынешней Казани, он считается расположенным недалеко от центра.
И вот, наконец-то наш кооперативный двухкомнатный «рай» обрёл явь и плоть! Но квартира принадлежала не нам, а кооперативу, содержание дома осуществлялось за счет его жителей. Всё решалось на общем собрании под бдительным приглядом избранного председателя. Помнится, одной семье было отказано в удачном обмене на квартиру в другом районе, поскольку кто-то из членов кооператива нуждался в расширении. Дескать, обменяйтесь сперва с ними, и уже их жильём распоряжайтесь, как хотите. Понятное дело, желанный обмен сорвался.
Но всё равно, наша новая «двушка», в сравнении с «кладовкой», воспринималась хоромами. И не беда, что одна комната проходная, а кухонка всего четыре квадрата, главное: «отдельная благоустроенная». Совмещенный санузел? Ерунда! Как говорилось в анекдоте, Никита Сергеич Хрущев хоть и успел соединить ванны с туалетами, но не успел соединить полы с потолками.
* * *
Большинство учеников моего класса были знакомы между собой с самого раннего детства: их переселили из каких-то бараков с Суконной Слободы. Многие байки о прошлом так и начинались: «Когда мы жили в Старых бараках...» Проживали они тоже компактно — в нескольких домах по улице Комарова. Позднее группировка гопников со всего Танкодрома стала именоваться «Комаровские».
Хулиганьё обитало повсюду, их дух, своеобразная субкультура «нормального пацана», казалось, были разлиты в воздухе той, прежней Казани. И даже многие мальчишки из благополучных семей, хорошо успевавшие, занимавшиеся в музыкальных или художественных школах, тем не менее, старались походить на них из желания выглядеть круче. Я тоже, не стану скрывать, вполне правдоподобно косил под гопника. Общепринятыми были наглое выражение лица и даже походка: ходить полагалось не спеша, вразвалочку, чуть скосив стопы внутрь, руки непременно в карманах. Желательно что-нибудь жевать или курить, время от времени сплевывая на землю. Хрипловатый смех звучал толчками и напоминал кашель. Слова произносили немного в нос, растягивая и гнусавя.
Решающее значение для веса в коллективе имело наличие старших братьев или просто «наставников». Так и говорили: «Он ходит с таким-то». Имярек «такой-то», разумеется, должен был принадлежать к числу «блатных», как они себя называли. У меня, к сожалению, ни старших братьев, ни корешей из блатных не было. Но и собственные кондиции тоже имели значение, продвинуться вверх по пацанячьей иерархической лестнице можно было только одним путем — через «махач» (драку). Поэтому умение грамотно «вклеить промеж ушей» и «побазарить», правильно исполнив не только по содержанию, но и по форме, было весьма ценным. Некоторые пацаны свой «базар», или как еще произносили «ба?сар», тренировали специально. До сих пор в ушах стоит хрипяще-сипящее, типа зловещее, шипение детским, еще не сломавшимся голоском: «Ну, ты, чё-о-о, деш-ш-шёвка, блин, в натуре, а?! Ты, чушпан, на кого хвост пружинишь? Сма-а-ррри у меня, марёха, ща бампер сверну! Пойал?!» Комментарий для непосвященных: «чушпан» — кастрированный поросенок, «марёха» — тот, кого морят, унижают, гнобят.
Вражда молодежных группировок, массовые драки здорово отравляли духовную атмосферу города. Определение «казанский феномен» появилось позже, при Горбачеве. Почему-то эта тема в пору «перестройки и гласности» очень полюбилась журналистам и телевизионщикам, постоянно представлявшим родной город в нелицеприятном свете, как-будто ничего позитивного здесь вообще не происходило. Хотя молодежные группировки тогда безобразничали и в Горьком, и Свердловске, и в других крупных индустриальных городах, но с чьей «легкой руки» ославили именно Казань, не ведаю. Стремление выглядеть приблатненным, культивировать в себе бойцовские качества, бесстрашие и агрессивность, качать мышцы и уметь драться были присущи молодняку многих городов и поселков страны. Во все времена на Руси сойтись врукопашную «стенка на стенку» считалось национальной забавой. Но войны группировок казанских гопников назвать «забавой» язык не поворачивается.
Всё как на войне: объявление войны какой-нибудь, как правило, соседской группировке, заключение союзов, перемирий. На стенах домов, заборах, в общественном транспорте часто красовались надписи: «Такие-то» — козлы, «такие-то» — короли (вместо слова «короли» обычно изображалась корона)», из которых можно было понять, кто с кем враждует. В итоге: «Чё-чё-чё?! За базар отвечаете? Айда шабла? (толпа) на шаблу что ли?» И понеслась!.. Словом, с наступлением темноты на улицу лучше было не выходить. Патрулирование пацанами своих владений называлось «моталками». Некоторые мои одноклассники регулярно участвовали в «моталках» и в междоусобицах гопников, это существенно повышало авторитет. «Комаровские», на моей памяти, враждовали с «павлюхинскими», «аметьевскими», «Высотной», ЖБИ, «Борисково», со «Вторыми горками». Но самой крутой в городе тогда считалась группировка «тяп-ляповских» — с жилого микрорайона вокруг завода «Теплоконтроль». Слава о ней гремела далеко за пределами Казани.
Группировки были подчеркнуто интернациональны. «Честь улицы» — превыше всего. «Где живешь?» — первый вопрос чужаку повсюду звучал одинаково. Если ты был с «вражеской» территории, правдивый ответ на него мог привести к непредсказуемым последствиям. Но и врать тоже было опасно: могли подловить на втором вопросе: «Кого знаешь?» (авторитеты из разных группировок были известны за пределами своих улиц). И если ответа не следовало или он оказывался неверным — значит, врешь! А раз врешь, значит скрываешь откуда на самом деле, и, скорее всего, «враг».
Не существовало у гопников и экстремистской направленности — подавляющее их большинство были «пролетарского происхождения». Здоровые понятия о самом главном тогда были у всех. Никому и в голову не приходило ставить под сомнение значимость и величие нашей Победы. С детства, играя в «войнушку», мы старательно изображали «русских» и «немцев», а не гоблинов или десептиконов, как сейчас, причем никто не хотел быть «немцем».
Помню, в марте-апреле 1979 года, к 90-летию со дня рождения Гитлера, по Казани поползли упорные слухи, что невесть откуда взявшиеся «бритоголовые» собираются шумно и широко отметить юбилей фюрера. Никто их в глаза не видывал, однако слухи множились и множились: кто-то говорил, что, мол, откуда-то приедут, кто-то — что они настолько глубоко законспирированы, но обязательно повылазят, «вот увидите»! Власти города, видимо, отнеслись к подобным слухам всерьёз, поэтому вечером 20 апреля на опустевших улицах города дежурили усиленные наряды милиции. «Патрулировали» город, с целью обнаружения и наказания бритоголовых, и группировки гопников, каждая на своей территории. Впервые милиция их не трогала, а на вопросы «чего тут шляетесь?», пацаны объясняли: «Да не, начальник, отвечаем, всё нормально будет: мы, в натуре, бритоголовых ищем!» И действительно, махачей «шабла? на шаблу» в тот день не случилось, между группировками было заключено всеобщее перемирие, правда, никаких бритоголовых ни милиции, ни гопникам обнаружить не удалось.
Большинство гопников вспоминаются вполне вменяемыми пацанами. Многие из них впоследствии как бы переросли, перебороли этот возрастной недуг, да и служба в армии в этом «исцелении» служила хорошим лекарством. Абсолютное большинство вчерашних гопников, повзрослев и посерьёзнев, шли работать, заводили семьи, некоторые даже получали высшее образование. Хотя и немалое их количество ломали себе судьбы: вставали на «кривую дорожку», попадали в тюрьмы или спивались.
До сих пор не могу понять, что за бес вселялся в души обыкновенных пацанов?! Отчасти понятно: подростковый максимализм, «понты», бравада, общественный вызов, желание привлечь к себе внимание. Плюс, своего рода, протест против общепринятых норм поведения и правил жизни, ощущение силы, околокриминальная псевдо-романтика, строптивость и агрессивность, как способ защиты. Почему-то тогда среди многих наших пацанов считалось: вежливость, учтивость, доброжелательность — свидетельства мягкотелости, слабости. А слабых бьют! Вот и старались вовсю, выпендривались друг перед другом и всеми вокруг, как могли. И потихоньку, незаметно, исподволь подобная гипертрофированная норма общения формировала некую постоянную жесткую поведенческую установку, выйти из которой у многих уже не получалось. Засасывало. Зачастую ссору можно было легко загасить, но не-е-ет! Как же! Кодекс чести «нормального пацана» не позволял.
Безусловно, группировки гопоты той поры принципиально отличались от «братковских» ОПГ 90-х годов. Мне довелось как-то увидеть по каналу НТВ в телепроекте «Криминальная Россия» сюжеты про казанские ОПГ «Жилка» и «Хади Такташ» — разница колоссальная. Главной причиной отличия, на мой взгляд, является отсутствие, скажем так, экономической составляющей, несопоставимо меньшее влияние на молодежную среду криминального бизнеса «образца» семидесятых годов, размах которого просто смешно сравнивать с лихими девяностыми.
Но тогда... Помню, в книжном магазине на Сибирском тракте недалеко от пересечения с улицей Арбузова регулярно проводили розыгрыши полных собраний сочинений. Люди приходили с вечера занять место к утреннему открытию магазина только для того, чтоб суметь получить заветный талончик, дающий право на участие в розыгрыше! Можно сегодня себе представить подобное? Простоять всю ночь, чтоб не купить, а всего лишь попытаться это сделать! Мы были в их числе — очередь страждущих книголюбов впечатляла! И поначалу нам фантастически везло: почти три раза подряд наши талончики оказывались среди выигрышных. Удалось купить полных Некрасова, Гамзатова и Мамина-Сибиряка. Но потом как отрезало.
* * *
Моё раннее детство прошло в историческом районе Казани «Старо-Татарская слобода» среди красивых старинных мечетей, из которых только одна, Марджани?, в то время была действующей. Жил на улице Ахтямова, рядом с озером Нижний Кабан. В трехкомнатной коммуналке на трех хозяев на первом этаже мы втроем с родителями занимали маленькую девятиметровую комнатенку. Жильё выделили профком и дирекция завода «Радиоприбор», где папа с мамой работали инженерами. Бабушка называла наше более чем скромное жилище «кладовкой со всеми удобствами», что было вполне обычным явлением той поры. Но, как говорится, «дают — бери». Выбирать жильё в те годы не приходилось.
Через шесть лет мама, имея уже одиннадцатилетний стаж работы на «Радиоприборе», получила возможность расширить жилплощадь, но... всего лишь переехав в другую коммуналку в комнату вдвое большей площади того же дома на Ахтямова. Принятие такого предложения означало бы согласие ожидать очередного улучшения жилищных условий еще неизвестно сколько лет. Мои родители подумали-подумали, отказались от новой комнаты в коммуналке и решили строить кооперативную квартиру.
Квартиры тогда были трех категорий: служебные (проживаешь в ней, пока работаешь в конкретной организации), государственные — таковых было большинство. Эти квартиры давали бесплатно. Государственная квартира ценилась выше: при наличии прописки пользуешься ею бессрочно. Можно разменять ее на другую, но ни продать, ни подарить, ни завещать, ни заложить. Словом, полностью не распорядишься, а слово «приватизация» тогда было народу неведомо. Получить бесплатно «хату» от государства, не тратя кровно заработанных, несомненно, представлялось намного более предпочтительным. Хорошо, если ты работал на большом мощном предприятии, желательно оборонного комплекса, которое активно строило своё жильё. Но вот работники школ, вневедомственных детских садиков, больниц, поликлиник или просто небогатых организаций получали его по горисполкомовским очередям, нередко ожидая своего «отдельного благоустроенного» счастья по 10-15, а то и 20 лет. Прописка по адресу квартиры носила разрешительный характер, в отличие от уведомительной регистрации в наше время.
Кооперативное жильё (его было относительно немного) доставалось гораздо быстрее государственного, поскольку будущие жильцы участвовали в его возведении непосредственно. Так и говорили: государственные квартиры «получали», а кооперативные «строили». Но даже желая вложить собственные средства, попасть в жилищный кооператив было не так-то просто — туда тоже была немаленькая очередь. Однако профком завода «Радиоприбор», получив отказ от переселения в коммунальную комнату, пусть и существенно большей площади, пособил родителям со вступлением в кооператив. И вот, почти полтора года наша семья, отказывая себе во многом, жила на одну зарплату: вторая шла на оплату первого взноса — почти 1800 рублей, что составляло сорок процентов стоимости квартиры. То были большие деньги: месячные зарплаты инженеров немногим превышали сто рублей. Кое-какую сумму пришлось занять. Остальную часть стоимости жилья выплачивали понемногу еще в течение пятнадцати лет.
Наша кооперативная «двушка» строилась на территории нового микрорайона под названием «Танкодром» — он действительно в прошлом таковым и являлся: внизу под горой, на Оренбургском тракте стояло Казанское танковое училище. Танкодром довольно долго сполна оправдывал своё оригинальное название: проехать по нему можно было разве что на танке. Обустройство микрорайона запаздывало, социальной инфраструктуры почти никакой, кругом торчали унылые серые пятиэтажные «хрущёвки», грязища, регулярно прорывавшиеся на улице канализация или водопровод. Чего стоил один только спуск к остановке троллейбуса по глиняному, скользкому после дождя косогору.
Дворы, в их привычном виде, исчезли с началом массовой типовой панельной застройки. Обширные пространства между домами люди по привычке продолжали называть дворами. Причем само понятие «двор» стало обретать нарицательный смысл: выражения «уличный», «дворовый» воспринимались синонимами чего-то нехорошего. И я часто грустил, вспоминая уютные дворики Старо-Татарской слободы.
В те времена граница Казани в направлении Оренбургского тракта проходила по высокой насыпи железной дороги, что вела на восток. Дальше вдоль тракта стояли деревни — Аметьево, Старые Горки, Ферма, Борисково. Танкодром, шагнув за железку, раздвинул границы города, поэтому новый микрорайон воспринимался далекой «тьмутараканью», выселками. Это сейчас, учитывая размеры нынешней Казани, он считается расположенным недалеко от центра.
И вот, наконец-то наш кооперативный двухкомнатный «рай» обрёл явь и плоть! Но квартира принадлежала не нам, а кооперативу, содержание дома осуществлялось за счет его жителей. Всё решалось на общем собрании под бдительным приглядом избранного председателя. Помнится, одной семье было отказано в удачном обмене на квартиру в другом районе, поскольку кто-то из членов кооператива нуждался в расширении. Дескать, обменяйтесь сперва с ними, и уже их жильём распоряжайтесь, как хотите. Понятное дело, желанный обмен сорвался.
Но всё равно, наша новая «двушка», в сравнении с «кладовкой», воспринималась хоромами. И не беда, что одна комната проходная, а кухонка всего четыре квадрата, главное: «отдельная благоустроенная». Совмещенный санузел? Ерунда! Как говорилось в анекдоте, Никита Сергеич Хрущев хоть и успел соединить ванны с туалетами, но не успел соединить полы с потолками.
* * *
Большинство учеников моего класса были знакомы между собой с самого раннего детства: их переселили из каких-то бараков с Суконной Слободы. Многие байки о прошлом так и начинались: «Когда мы жили в Старых бараках...» Проживали они тоже компактно — в нескольких домах по улице Комарова. Позднее группировка гопников со всего Танкодрома стала именоваться «Комаровские».
Хулиганьё обитало повсюду, их дух, своеобразная субкультура «нормального пацана», казалось, были разлиты в воздухе той, прежней Казани. И даже многие мальчишки из благополучных семей, хорошо успевавшие, занимавшиеся в музыкальных или художественных школах, тем не менее, старались походить на них из желания выглядеть круче. Я тоже, не стану скрывать, вполне правдоподобно косил под гопника. Общепринятыми были наглое выражение лица и даже походка: ходить полагалось не спеша, вразвалочку, чуть скосив стопы внутрь, руки непременно в карманах. Желательно что-нибудь жевать или курить, время от времени сплевывая на землю. Хрипловатый смех звучал толчками и напоминал кашель. Слова произносили немного в нос, растягивая и гнусавя.
Решающее значение для веса в коллективе имело наличие старших братьев или просто «наставников». Так и говорили: «Он ходит с таким-то». Имярек «такой-то», разумеется, должен был принадлежать к числу «блатных», как они себя называли. У меня, к сожалению, ни старших братьев, ни корешей из блатных не было. Но и собственные кондиции тоже имели значение, продвинуться вверх по пацанячьей иерархической лестнице можно было только одним путем — через «махач» (драку). Поэтому умение грамотно «вклеить промеж ушей» и «побазарить», правильно исполнив не только по содержанию, но и по форме, было весьма ценным. Некоторые пацаны свой «базар», или как еще произносили «ба?сар», тренировали специально. До сих пор в ушах стоит хрипяще-сипящее, типа зловещее, шипение детским, еще не сломавшимся голоском: «Ну, ты, чё-о-о, деш-ш-шёвка, блин, в натуре, а?! Ты, чушпан, на кого хвост пружинишь? Сма-а-ррри у меня, марёха, ща бампер сверну! Пойал?!» Комментарий для непосвященных: «чушпан» — кастрированный поросенок, «марёха» — тот, кого морят, унижают, гнобят.
Вражда молодежных группировок, массовые драки здорово отравляли духовную атмосферу города. Определение «казанский феномен» появилось позже, при Горбачеве. Почему-то эта тема в пору «перестройки и гласности» очень полюбилась журналистам и телевизионщикам, постоянно представлявшим родной город в нелицеприятном свете, как-будто ничего позитивного здесь вообще не происходило. Хотя молодежные группировки тогда безобразничали и в Горьком, и Свердловске, и в других крупных индустриальных городах, но с чьей «легкой руки» ославили именно Казань, не ведаю. Стремление выглядеть приблатненным, культивировать в себе бойцовские качества, бесстрашие и агрессивность, качать мышцы и уметь драться были присущи молодняку многих городов и поселков страны. Во все времена на Руси сойтись врукопашную «стенка на стенку» считалось национальной забавой. Но войны группировок казанских гопников назвать «забавой» язык не поворачивается.
Всё как на войне: объявление войны какой-нибудь, как правило, соседской группировке, заключение союзов, перемирий. На стенах домов, заборах, в общественном транспорте часто красовались надписи: «Такие-то» — козлы, «такие-то» — короли (вместо слова «короли» обычно изображалась корона)», из которых можно было понять, кто с кем враждует. В итоге: «Чё-чё-чё?! За базар отвечаете? Айда шабла? (толпа) на шаблу что ли?» И понеслась!.. Словом, с наступлением темноты на улицу лучше было не выходить. Патрулирование пацанами своих владений называлось «моталками». Некоторые мои одноклассники регулярно участвовали в «моталках» и в междоусобицах гопников, это существенно повышало авторитет. «Комаровские», на моей памяти, враждовали с «павлюхинскими», «аметьевскими», «Высотной», ЖБИ, «Борисково», со «Вторыми горками». Но самой крутой в городе тогда считалась группировка «тяп-ляповских» — с жилого микрорайона вокруг завода «Теплоконтроль». Слава о ней гремела далеко за пределами Казани.
Группировки были подчеркнуто интернациональны. «Честь улицы» — превыше всего. «Где живешь?» — первый вопрос чужаку повсюду звучал одинаково. Если ты был с «вражеской» территории, правдивый ответ на него мог привести к непредсказуемым последствиям. Но и врать тоже было опасно: могли подловить на втором вопросе: «Кого знаешь?» (авторитеты из разных группировок были известны за пределами своих улиц). И если ответа не следовало или он оказывался неверным — значит, врешь! А раз врешь, значит скрываешь откуда на самом деле, и, скорее всего, «враг».
Не существовало у гопников и экстремистской направленности — подавляющее их большинство были «пролетарского происхождения». Здоровые понятия о самом главном тогда были у всех. Никому и в голову не приходило ставить под сомнение значимость и величие нашей Победы. С детства, играя в «войнушку», мы старательно изображали «русских» и «немцев», а не гоблинов или десептиконов, как сейчас, причем никто не хотел быть «немцем».
Помню, в марте-апреле 1979 года, к 90-летию со дня рождения Гитлера, по Казани поползли упорные слухи, что невесть откуда взявшиеся «бритоголовые» собираются шумно и широко отметить юбилей фюрера. Никто их в глаза не видывал, однако слухи множились и множились: кто-то говорил, что, мол, откуда-то приедут, кто-то — что они настолько глубоко законспирированы, но обязательно повылазят, «вот увидите»! Власти города, видимо, отнеслись к подобным слухам всерьёз, поэтому вечером 20 апреля на опустевших улицах города дежурили усиленные наряды милиции. «Патрулировали» город, с целью обнаружения и наказания бритоголовых, и группировки гопников, каждая на своей территории. Впервые милиция их не трогала, а на вопросы «чего тут шляетесь?», пацаны объясняли: «Да не, начальник, отвечаем, всё нормально будет: мы, в натуре, бритоголовых ищем!» И действительно, махачей «шабла? на шаблу» в тот день не случилось, между группировками было заключено всеобщее перемирие, правда, никаких бритоголовых ни милиции, ни гопникам обнаружить не удалось.
Большинство гопников вспоминаются вполне вменяемыми пацанами. Многие из них впоследствии как бы переросли, перебороли этот возрастной недуг, да и служба в армии в этом «исцелении» служила хорошим лекарством. Абсолютное большинство вчерашних гопников, повзрослев и посерьёзнев, шли работать, заводили семьи, некоторые даже получали высшее образование. Хотя и немалое их количество ломали себе судьбы: вставали на «кривую дорожку», попадали в тюрьмы или спивались.
До сих пор не могу понять, что за бес вселялся в души обыкновенных пацанов?! Отчасти понятно: подростковый максимализм, «понты», бравада, общественный вызов, желание привлечь к себе внимание. Плюс, своего рода, протест против общепринятых норм поведения и правил жизни, ощущение силы, околокриминальная псевдо-романтика, строптивость и агрессивность, как способ защиты. Почему-то тогда среди многих наших пацанов считалось: вежливость, учтивость, доброжелательность — свидетельства мягкотелости, слабости. А слабых бьют! Вот и старались вовсю, выпендривались друг перед другом и всеми вокруг, как могли. И потихоньку, незаметно, исподволь подобная гипертрофированная норма общения формировала некую постоянную жесткую поведенческую установку, выйти из которой у многих уже не получалось. Засасывало. Зачастую ссору можно было легко загасить, но не-е-ет! Как же! Кодекс чести «нормального пацана» не позволял.
Безусловно, группировки гопоты той поры принципиально отличались от «братковских» ОПГ 90-х годов. Мне довелось как-то увидеть по каналу НТВ в телепроекте «Криминальная Россия» сюжеты про казанские ОПГ «Жилка» и «Хади Такташ» — разница колоссальная. Главной причиной отличия, на мой взгляд, является отсутствие, скажем так, экономической составляющей, несопоставимо меньшее влияние на молодежную среду криминального бизнеса «образца» семидесятых годов, размах которого просто смешно сравнивать с лихими девяностыми.
