Он не всегда был одиноким. Раньше его жизнь полнилась весельем, счастьем, теплом. А теперь это тепло единственное, что осталось в ней. Да и жизнь ли это? Возможно. Но потерянная, загубленная… чужая.
Когда-то его звали Макей. Раньше он любил это имя, гордился им, ведь оно несло в себе великую силу богов. Теперь же даже не хотел вспоминать его. Старик… всего лишь старик…
Да и не заслуживал он своего прошлого имени, загубил его, как и весь мир, не смог защитить глупых людей, закрыть их от мелочности, гнева, зависти. Не смог отогреть своим светом их хрупкие, слабые сердца.
Прежде мир был совсем другим, во что теперь даже не верится, смотря на серое небо, такие же серые дома и особенно бездушные лица прохожих. Они спешили по своим делам, пробегали мимо остановки, на промерзлой скамье которой сидел одинокий старик… и совершенно не замечали его. Хотя раньше люди всегда кланялись Макею, благодарили за свет, тепло и радость, что он дарил. Теперь же людям не нужно было тепло, в их жестоких сердцах больше не осталось для него уголка. Да и зачем? Когда ложь так прекрасна, холод столь мягок, а злость настолько чарующа?
В том далеком мире для злости не было места. Как и для убийств. Но они все-таки пришли. С войной. Оказывается, даже любовь может иметь цвет крови. И она была вся ею измазана, когда брат пошел на брата, не разделив счастья на двоих. А из одного сорняка вырастает сотня. И они проросли в сердцах людей, немногим позже обратившись войной.
То время было страшным, оно убивало свет, душило Макея, затягивало в свой черный смерч. Он не был готов к подобному, слишком сильным казалось счастье, Макей не ожидал, что оно так легко может окраситься кровью…
А после мир словно покатился со скалы и обрушился в ледяное море. Макей сражался, бился, отдавал свое сердце даже самому злу… Но все зря, никому уже не нужна была его любовь. Люди словно сошли с ума. Их глаза дико мерцали, губы чернели от ссор, умы терзала похоть, а души - зависть и неусыпная жажда. Бестолковая жажда. Ведь они и сами не понимали чего хотят. Но бесконечно желали и добивались. Если нужно, забирали через боль, смерть, страдания. И чем больше человек получал, тем большего хотел.
Многим позже Макей понял, что желали люди не счастья для себя, не богатств, не любви, даже не удовольствия, а лишь боли и потерь для других. Вот высшее наслаждение. Видеть, как твой ближний погибает в муках, склоняется перед твоей силой, отдает тебе все самое дорогое, обрекая свою семью на голод и смерть.
Но наибольшим разочарованием для Макея было осознание того, что даже самый несчастный и обиженный человек в мыслях своих хотел того же для других. Имей он больше сил, то не задумываясь поступал бы так же, как и обидевшие его. Ведь раб, по-сути, ненавидит не хозяина, посадившего его на цепь, а свободных людей, в мечтах видит своих рабов, а никак не свободу.
Именно тогда Макей и отказался от своего имени. От своей судьбы. Потерялся в жестокости мира и больше не хотел бороться.
Так он и стал одиноким. Сперва молодым юношей, теперь уж стариком. Лишь счастье могло подарить молодость, а боль и страдания омрачили его тело морщинами и слабостью.
Крики вырвали старика из забытья и, тряхнув головой, он отыскал глазами двух мужчин, что яростно спорили из какой-то очередной мелочи. Когда один ударил другого, старик поморщился, ведь это приносило и ему боль. Раньше боль была неистовой, ядовитой, теперь стала тупой, даже слабой, но все такой же мерзкой.
Старик поспешил подняться и, миновав разгорающуюся драку, с трудом переставляя непослушные ноги, зашагал вверх по мостовой.
Он много плутал по улочкам, прежде чем добраться до своего тайного убежища. Уже подвывая от усталости, старик ступил в небольшой дворик заброшенного, такого же забытого, как и Макей, дома. Но именно здесь еще обитал кусочек старого мира. В покосившейся, ветхой рябине, чьи тонкие ветви лежали на земле, не имея сил держаться прямо, но все продолжали бороться за жизнь. И яркие, красные ее ягоды были самой судьбой. Они будто горели в этом сером мире, освещали его своей тягой к жизни.
Рябина учила и старика не сдаваться. Но как он не старался, не мог побороть отчаяние и бессилие. Зачем лишний раз надеяться? Чтобы пережить новое крушение? Нет, старик больше не мог этого допустить. Надежде не будет места в его сердце. Тоске, жалости, печали. Но только не надежде.
Старик не осознал, когда расплакался. Но не стал бороться со слезами. Они были единственной его отдушиной, возможностью уменьшить страдания.
Глотая слезы, старик и не заметил как качнула ветвями рябина, пытаясь ему что-то сказать. Но зато ощутил ласковое касание на своих волосах. Резко обернувшись, увидел маленького мальчика, лет семи, что теперь прятался за щербатым выступом дома.
Старик нахмурился. Он не хотел, чтобы с ним играли. Больше и детям верить нельзя. Взрослые не давали им возможности познать добро и любовь, остаться собой. С первых же дней учили злости и зависти. Родители кричали друг на друга, расставались, делили прошлую жизнь, завидовали соседям и знакомым, радовались их потерям, встречали улыбками их страдания. А дети, как губка, впитывали эту легкую науку и спешили с нею в мир.
Когда-то старик еще верил, что сможет восстановить мир с помощью детей. Но сейчас знал, какой ничтожной была та вера.
И потому он не хотел слышать шелеста рябины, что просила его не отталкивать ребенка. Не хотел следовать ее глупым советам… пока не услышал дрожащий голос мальчика:
— Пожалуйста… Я не хотел мешать… Но вы похожи на дедушку… Простите
Старик уже давно не слышал подобных слов. «Пожалуйста», «простите». Как удивительно они звучали. И потому не заметил, как улыбнулся. А мальчик, истолковав это по своему, нерешительно приблизился.
— Вы тоже один? — прошептал он и оглядел дворик: — Это ваше место? — увидев недовольный взгляд старика, покраснел и потупился, нижняя же губа мелко задрожала. — Простите… Она столь красива, — бледные пальчики коснулись грозди рябины.
— Красива, — не мог не согласиться старик. — Я забываю о печалях, когда вижу ее.
— Вы плачете? — испугался мальчик. — Не плачьте, пожалуйста… а то и я буду. Смотрите, рябина от этого дрожит, даже ягоды тускнеют.
— Тускнеют? — удивленно повторил старик и заглянул в светло-голубые глаза мальчика. Он не мог поверить тому, что видел. Как этот маленький росточек выжил в жестоком мире? Где нашлись силы в его сердце? Какой волей должен обладать малыш. Какой любовью.
Старик сердился на себя, неистовствовал. Но надежда шустрой змейкой пронеслась по венам, спеша к сердцу. Он пытался остановить ее, сопротивлялся, но когда мальчик неуверенно прижался к нему, видимо почувствовав, что не оттолкнут, прикрыл глаза и вскоре мирно засопел, Макей позабыл обо всем и отдался во власть надежды. Возможно она будет ложной, но какой прекрасной, счастливой и светлой…
Когда-то его звали Макей. Раньше он любил это имя, гордился им, ведь оно несло в себе великую силу богов. Теперь же даже не хотел вспоминать его. Старик… всего лишь старик…
Да и не заслуживал он своего прошлого имени, загубил его, как и весь мир, не смог защитить глупых людей, закрыть их от мелочности, гнева, зависти. Не смог отогреть своим светом их хрупкие, слабые сердца.
Прежде мир был совсем другим, во что теперь даже не верится, смотря на серое небо, такие же серые дома и особенно бездушные лица прохожих. Они спешили по своим делам, пробегали мимо остановки, на промерзлой скамье которой сидел одинокий старик… и совершенно не замечали его. Хотя раньше люди всегда кланялись Макею, благодарили за свет, тепло и радость, что он дарил. Теперь же людям не нужно было тепло, в их жестоких сердцах больше не осталось для него уголка. Да и зачем? Когда ложь так прекрасна, холод столь мягок, а злость настолько чарующа?
В том далеком мире для злости не было места. Как и для убийств. Но они все-таки пришли. С войной. Оказывается, даже любовь может иметь цвет крови. И она была вся ею измазана, когда брат пошел на брата, не разделив счастья на двоих. А из одного сорняка вырастает сотня. И они проросли в сердцах людей, немногим позже обратившись войной.
То время было страшным, оно убивало свет, душило Макея, затягивало в свой черный смерч. Он не был готов к подобному, слишком сильным казалось счастье, Макей не ожидал, что оно так легко может окраситься кровью…
А после мир словно покатился со скалы и обрушился в ледяное море. Макей сражался, бился, отдавал свое сердце даже самому злу… Но все зря, никому уже не нужна была его любовь. Люди словно сошли с ума. Их глаза дико мерцали, губы чернели от ссор, умы терзала похоть, а души - зависть и неусыпная жажда. Бестолковая жажда. Ведь они и сами не понимали чего хотят. Но бесконечно желали и добивались. Если нужно, забирали через боль, смерть, страдания. И чем больше человек получал, тем большего хотел.
Многим позже Макей понял, что желали люди не счастья для себя, не богатств, не любви, даже не удовольствия, а лишь боли и потерь для других. Вот высшее наслаждение. Видеть, как твой ближний погибает в муках, склоняется перед твоей силой, отдает тебе все самое дорогое, обрекая свою семью на голод и смерть.
Но наибольшим разочарованием для Макея было осознание того, что даже самый несчастный и обиженный человек в мыслях своих хотел того же для других. Имей он больше сил, то не задумываясь поступал бы так же, как и обидевшие его. Ведь раб, по-сути, ненавидит не хозяина, посадившего его на цепь, а свободных людей, в мечтах видит своих рабов, а никак не свободу.
Именно тогда Макей и отказался от своего имени. От своей судьбы. Потерялся в жестокости мира и больше не хотел бороться.
Так он и стал одиноким. Сперва молодым юношей, теперь уж стариком. Лишь счастье могло подарить молодость, а боль и страдания омрачили его тело морщинами и слабостью.
Крики вырвали старика из забытья и, тряхнув головой, он отыскал глазами двух мужчин, что яростно спорили из какой-то очередной мелочи. Когда один ударил другого, старик поморщился, ведь это приносило и ему боль. Раньше боль была неистовой, ядовитой, теперь стала тупой, даже слабой, но все такой же мерзкой.
Старик поспешил подняться и, миновав разгорающуюся драку, с трудом переставляя непослушные ноги, зашагал вверх по мостовой.
Он много плутал по улочкам, прежде чем добраться до своего тайного убежища. Уже подвывая от усталости, старик ступил в небольшой дворик заброшенного, такого же забытого, как и Макей, дома. Но именно здесь еще обитал кусочек старого мира. В покосившейся, ветхой рябине, чьи тонкие ветви лежали на земле, не имея сил держаться прямо, но все продолжали бороться за жизнь. И яркие, красные ее ягоды были самой судьбой. Они будто горели в этом сером мире, освещали его своей тягой к жизни.
Рябина учила и старика не сдаваться. Но как он не старался, не мог побороть отчаяние и бессилие. Зачем лишний раз надеяться? Чтобы пережить новое крушение? Нет, старик больше не мог этого допустить. Надежде не будет места в его сердце. Тоске, жалости, печали. Но только не надежде.
Старик не осознал, когда расплакался. Но не стал бороться со слезами. Они были единственной его отдушиной, возможностью уменьшить страдания.
Глотая слезы, старик и не заметил как качнула ветвями рябина, пытаясь ему что-то сказать. Но зато ощутил ласковое касание на своих волосах. Резко обернувшись, увидел маленького мальчика, лет семи, что теперь прятался за щербатым выступом дома.
Старик нахмурился. Он не хотел, чтобы с ним играли. Больше и детям верить нельзя. Взрослые не давали им возможности познать добро и любовь, остаться собой. С первых же дней учили злости и зависти. Родители кричали друг на друга, расставались, делили прошлую жизнь, завидовали соседям и знакомым, радовались их потерям, встречали улыбками их страдания. А дети, как губка, впитывали эту легкую науку и спешили с нею в мир.
Когда-то старик еще верил, что сможет восстановить мир с помощью детей. Но сейчас знал, какой ничтожной была та вера.
И потому он не хотел слышать шелеста рябины, что просила его не отталкивать ребенка. Не хотел следовать ее глупым советам… пока не услышал дрожащий голос мальчика:
— Пожалуйста… Я не хотел мешать… Но вы похожи на дедушку… Простите
Старик уже давно не слышал подобных слов. «Пожалуйста», «простите». Как удивительно они звучали. И потому не заметил, как улыбнулся. А мальчик, истолковав это по своему, нерешительно приблизился.
— Вы тоже один? — прошептал он и оглядел дворик: — Это ваше место? — увидев недовольный взгляд старика, покраснел и потупился, нижняя же губа мелко задрожала. — Простите… Она столь красива, — бледные пальчики коснулись грозди рябины.
— Красива, — не мог не согласиться старик. — Я забываю о печалях, когда вижу ее.
— Вы плачете? — испугался мальчик. — Не плачьте, пожалуйста… а то и я буду. Смотрите, рябина от этого дрожит, даже ягоды тускнеют.
— Тускнеют? — удивленно повторил старик и заглянул в светло-голубые глаза мальчика. Он не мог поверить тому, что видел. Как этот маленький росточек выжил в жестоком мире? Где нашлись силы в его сердце? Какой волей должен обладать малыш. Какой любовью.
Старик сердился на себя, неистовствовал. Но надежда шустрой змейкой пронеслась по венам, спеша к сердцу. Он пытался остановить ее, сопротивлялся, но когда мальчик неуверенно прижался к нему, видимо почувствовав, что не оттолкнут, прикрыл глаза и вскоре мирно засопел, Макей позабыл обо всем и отдался во власть надежды. Возможно она будет ложной, но какой прекрасной, счастливой и светлой…
