Небо… Оно бросило меня. Навечно. Оно всегда было прекрасным. Оранжевое, яркое, горячее. Солнце поглощало в себя небо. Оно само было небом.
Свои полеты я помню и теперь. В небесной воде плыть само чудо, а берега облаков всегда мягко принимали мое иссушенное тело. Иссушенное той девчонкой-птицей, что однажды повстречалась мне в полете. Маленькая, с буйными волосами и яркими глазками. Она смешно вертела головкой и подолгу ворковала о всевозможных небылицах. О том, что день невероятно долог, что звуки в нем слишком громкие, и двери хлопают пронзительно, что люди серые, вечно-голодные, а небо единственный ее друг: мерное, спокойное, ласковое.
Я не заметил, как она стала для меня единственным важным человеком во всем мире. Маленькая птичка с глазами-озерами.
Влюбиться? Я не знаю до сих пор, что это. Как объяснить это странное чувство? Это будто окунуться в другую душу, да так и пропасть там. Будто плюхнуться в бутыль с молоком и жадно пить его, пытаясь спастись, но одновременно радуясь этому обстоятельству.
Нет, девочка с яркими глазами не была молоком, скорее терпким кофе. А я жуть как не люблю кофе. Даже странно. Лишь вкус сливок. Да, он хорош. В ней был вкус сливок. Сладких, напоминающих о лете и ярком луге. А там, среди зеленой травы, желтые цветы, как солнце в небе, которое мы с птичкой любили.
Солнце… Дивная сила. Жаркая, страстная, но обожаемая. Солнце подтолкнуло меня к птичке с яркими глазами, небом связало нас.
Я любил ее воркование. Слушал часами, купаясь в глубоком голосе. Она плела кокон из слов, в котором я чувствовал себя ребенком. Тепло, сонно, красиво.
Она толкала меня острым кулачком, когда я проваливался в свое сонное небо и, наморщив губки, что-то сердито бормотала…
Ее губы… Не могу забыть и по сей день. Их тоже коснулось солнце, сделав нежно-розовыми, как рассвет. Эти губы умели шептать ласковые слова, заставляя мои руки дрожать и сердце сжиматься. Однажды я попробовал их на вкус, и осознал, что мое кофе полнится не только сливками, но и привкусом клубники. Летней, спелой, сочной…
Я целовал исступленно, забыв о дыхании. Сжимал ее плечи, столь хрупкие, как у хрустальной статуэтки. Ей было больно, я знаю, но она не противилась, лишь пылко отвечала мне.
Оранжевое небо. Именно в тот день оно навсегда обратилось оранжевым цветом, поглотив нас без остатка.
Солнечные лучи скользили по лицу моей птички, раскрашивая узорами белую кожу, а мои губы следовали за их рисунками, слизывая солнечный сок с привкусом сливок и кофе.
Я улыбался. Возможно впервые в жизни был так счастлив. До самых темных закоулков души, куда прежде не мог добраться даже голос птички.
Шелковый халат, крыло облака, соскользнул с острых девичьих плеч и белым озером лег у ее маленьких ног. Я отбросил халат. Не люблю озера. Они пугают. Что-то есть в них необъяснимое. Такое же, как в глазах моей птички. Ее глаза тоже озера, красочные, чистые. Именно потому я опасаюсь подолгу смотреть в них. Боюсь провалиться.
Птичка улыбнулась, напомнив мне о рассвете и я вновь позабыл обо всем, лишь только оранжевое небо осталось с нами.
Я целовал ее бархатное тело, погружаясь в дурманящую смесь солнца и сливок. И память размывалась, будто воспоминаний никогда и не было. Не существовало скрипящих дверей, что рассказывали страшные истории, холодного камня вечно молчащего камина, в пропасти которого обитали страшные существа. Не было безумного и смешного парня, который ступил не на ту дорожку и провалился в зыбучие пески времени...
Время… Дивная штука. Постоянно вращающиеся песочные часы, стеклянные колбы которых так напоминали полную грудь моей птички. Я целовал ее, надеясь покорить время, которое никогда не слушало меня, вечно избегало, и лишь только крало счастливые минуты.
Однажды я не выдержал и разбил эти часы, а с ними и миры, что существовали в песках. И свой мир. Маленький мирок, в котором никогда не было света. Только жар от раскаленного песка и духота. Но, если я надеялся наконец вдохнуть реальность, сделать ее своей, то ошибался. Песочные часы разбили ее на осколки. А с ней и мою жизнь. Последнее дыхание. Жестокое, жаркое время. Оно было более бессердечным, чем мое солнце, ненасытным.
Небо приняло меня, как теперь моя птичка… Я содрогнулся и невольно прокусил губу. Птичка с воркованием слизала кровь и ее рассветные губы обрели цвет заката.
— Нет! — крикнул кто-то во мне. — Не хочу закат!
Я ударил ее, пытаясь стереть кровь. И птичка закричала, а ее озера едва не поглотили меня. Я с трудом удержался на краю, одновременно теряясь в реках упоения. Пески… они не желали покидать меня, тянули в нижнюю колбу, где я бы задохнулся, умер.
— Не хочу закат. Птичка, пожалей, — обнял ее, ища успокоения, и она вновь ворковала, шептала об оранжевом небе.
Я вдыхал тягучий аромат солнечных сливок ее тела и водил пальцем по рисункам лучей на прекрасном лице. Губы вновь приобрели цвет рассвета.
— Не смотри, — просил, — не люблю озера. Холодные. В них тонет солнце, даже песок оседает на дно… и не остается жизни. Я люблю жизнь. Люблю оранжевое небо… мою птичку… ее воркование.
Я впился в ее рассветные губы, пытаясь выпить до остатка силу нового дня. Птичка почему-то вскрикнула и оттолкнула меня. Песочные часы покачнулись и я сорвался в узкую пропасть. Песок забился в нос, глаза и я тер их, пытаясь защититься от едких крупинок.
…Сюда не проникал даже свет солнца, пески все заполонили, душили меня в своих минутах и годах. Порой я даже забывал голос моей птички, ее ласковый шепот. Но не мог забыть любимую, она сдерживала моего зверя, давала надежду выкарабкаться из безумного мира.
Когда буря взметала пески, я цеплялся в изголовье своей койки, и молил птичку защитить меня, вновь рассказать мне об оранжевом небе. И все ждал и ждал… когда песочные часы перевернутся…
Свои полеты я помню и теперь. В небесной воде плыть само чудо, а берега облаков всегда мягко принимали мое иссушенное тело. Иссушенное той девчонкой-птицей, что однажды повстречалась мне в полете. Маленькая, с буйными волосами и яркими глазками. Она смешно вертела головкой и подолгу ворковала о всевозможных небылицах. О том, что день невероятно долог, что звуки в нем слишком громкие, и двери хлопают пронзительно, что люди серые, вечно-голодные, а небо единственный ее друг: мерное, спокойное, ласковое.
Я не заметил, как она стала для меня единственным важным человеком во всем мире. Маленькая птичка с глазами-озерами.
Влюбиться? Я не знаю до сих пор, что это. Как объяснить это странное чувство? Это будто окунуться в другую душу, да так и пропасть там. Будто плюхнуться в бутыль с молоком и жадно пить его, пытаясь спастись, но одновременно радуясь этому обстоятельству.
Нет, девочка с яркими глазами не была молоком, скорее терпким кофе. А я жуть как не люблю кофе. Даже странно. Лишь вкус сливок. Да, он хорош. В ней был вкус сливок. Сладких, напоминающих о лете и ярком луге. А там, среди зеленой травы, желтые цветы, как солнце в небе, которое мы с птичкой любили.
Солнце… Дивная сила. Жаркая, страстная, но обожаемая. Солнце подтолкнуло меня к птичке с яркими глазами, небом связало нас.
Я любил ее воркование. Слушал часами, купаясь в глубоком голосе. Она плела кокон из слов, в котором я чувствовал себя ребенком. Тепло, сонно, красиво.
Она толкала меня острым кулачком, когда я проваливался в свое сонное небо и, наморщив губки, что-то сердито бормотала…
Ее губы… Не могу забыть и по сей день. Их тоже коснулось солнце, сделав нежно-розовыми, как рассвет. Эти губы умели шептать ласковые слова, заставляя мои руки дрожать и сердце сжиматься. Однажды я попробовал их на вкус, и осознал, что мое кофе полнится не только сливками, но и привкусом клубники. Летней, спелой, сочной…
Я целовал исступленно, забыв о дыхании. Сжимал ее плечи, столь хрупкие, как у хрустальной статуэтки. Ей было больно, я знаю, но она не противилась, лишь пылко отвечала мне.
Оранжевое небо. Именно в тот день оно навсегда обратилось оранжевым цветом, поглотив нас без остатка.
Солнечные лучи скользили по лицу моей птички, раскрашивая узорами белую кожу, а мои губы следовали за их рисунками, слизывая солнечный сок с привкусом сливок и кофе.
Я улыбался. Возможно впервые в жизни был так счастлив. До самых темных закоулков души, куда прежде не мог добраться даже голос птички.
Шелковый халат, крыло облака, соскользнул с острых девичьих плеч и белым озером лег у ее маленьких ног. Я отбросил халат. Не люблю озера. Они пугают. Что-то есть в них необъяснимое. Такое же, как в глазах моей птички. Ее глаза тоже озера, красочные, чистые. Именно потому я опасаюсь подолгу смотреть в них. Боюсь провалиться.
Птичка улыбнулась, напомнив мне о рассвете и я вновь позабыл обо всем, лишь только оранжевое небо осталось с нами.
Я целовал ее бархатное тело, погружаясь в дурманящую смесь солнца и сливок. И память размывалась, будто воспоминаний никогда и не было. Не существовало скрипящих дверей, что рассказывали страшные истории, холодного камня вечно молчащего камина, в пропасти которого обитали страшные существа. Не было безумного и смешного парня, который ступил не на ту дорожку и провалился в зыбучие пески времени...
Время… Дивная штука. Постоянно вращающиеся песочные часы, стеклянные колбы которых так напоминали полную грудь моей птички. Я целовал ее, надеясь покорить время, которое никогда не слушало меня, вечно избегало, и лишь только крало счастливые минуты.
Однажды я не выдержал и разбил эти часы, а с ними и миры, что существовали в песках. И свой мир. Маленький мирок, в котором никогда не было света. Только жар от раскаленного песка и духота. Но, если я надеялся наконец вдохнуть реальность, сделать ее своей, то ошибался. Песочные часы разбили ее на осколки. А с ней и мою жизнь. Последнее дыхание. Жестокое, жаркое время. Оно было более бессердечным, чем мое солнце, ненасытным.
Небо приняло меня, как теперь моя птичка… Я содрогнулся и невольно прокусил губу. Птичка с воркованием слизала кровь и ее рассветные губы обрели цвет заката.
— Нет! — крикнул кто-то во мне. — Не хочу закат!
Я ударил ее, пытаясь стереть кровь. И птичка закричала, а ее озера едва не поглотили меня. Я с трудом удержался на краю, одновременно теряясь в реках упоения. Пески… они не желали покидать меня, тянули в нижнюю колбу, где я бы задохнулся, умер.
— Не хочу закат. Птичка, пожалей, — обнял ее, ища успокоения, и она вновь ворковала, шептала об оранжевом небе.
Я вдыхал тягучий аромат солнечных сливок ее тела и водил пальцем по рисункам лучей на прекрасном лице. Губы вновь приобрели цвет рассвета.
— Не смотри, — просил, — не люблю озера. Холодные. В них тонет солнце, даже песок оседает на дно… и не остается жизни. Я люблю жизнь. Люблю оранжевое небо… мою птичку… ее воркование.
Я впился в ее рассветные губы, пытаясь выпить до остатка силу нового дня. Птичка почему-то вскрикнула и оттолкнула меня. Песочные часы покачнулись и я сорвался в узкую пропасть. Песок забился в нос, глаза и я тер их, пытаясь защититься от едких крупинок.
…Сюда не проникал даже свет солнца, пески все заполонили, душили меня в своих минутах и годах. Порой я даже забывал голос моей птички, ее ласковый шепот. Но не мог забыть любимую, она сдерживала моего зверя, давала надежду выкарабкаться из безумного мира.
Когда буря взметала пески, я цеплялся в изголовье своей койки, и молил птичку защитить меня, вновь рассказать мне об оранжевом небе. И все ждал и ждал… когда песочные часы перевернутся…
