К тому же, каждый раз при форсированном обнаружении партию умудрялись поджигать и она детонировала, точно динамит, вызывая даже у химиков глубокий когнитивный диссонанс.
Название «Сладость» вещество получило у местной шпаны, которая всё же понемногу, но сбывала его на местный рынок, догадавшись продавать её в разбавленном виде с ягодной газировкой. Вкус получался настолько приторно-сладким, что название быстро закрепилось среди немногочисленных потребителей. Эффект вызывал сомнения — стандартные галлюцинации кислоты, расслабление гладкой мускулатуры и чудесное обезболивающее от всех насущных проблем. Бывали замечены случаи так же с трёхчасовой эрекцией, после которой несчастного наркошу закономерно отвозили в больницу, где в лучшем случае ампутировали посиневший член, а в худшем оставляли курочку в том числе и без яиц.
— Всё выглядит еще паршивее, чем звучит, поверь мне на слово. — Реджинальд хмуро мотнул головой.
— Понятно. Ну, а зачем я здесь?
— Мы долго караулили этот пункт и уверены, что здесь не одна заначка. Ты здесь для того, чтобы составить профиль… — мужчина задумчиво помычал, подбирая слово -…кренделька, что мы успели откачать до того, как он бы двинул коньки на месте, отравившись дымом.
Дэвид даже не пытался подавить издевательский смешок.
У главы оперативного отдела, что сейчас предлагал Дэвиду устроить профайлинг-сессию человеку, который только что находился при смерти, была одна интересная особенность — абсолютное отсутствие чувства юмора, которое он пытался компенсировать чем-то вроде метафорических словечек по поводу и без. Некоторые люди даже побаивались его за это, ведь никогда не знаешь, когда этот внушительный мужчина с почти постоянно-хмурым выражением на лице, выдаст что-то вроде «Эй, сырная ондатра, где отчёт за прошлую неделю?».
В метафорах этих было меньше смысла, чем кофеина в какао.
— Значит «кренделёк» выглядит условно-подозрительным, и ты очень не хочешь вести его в отдел для допроса.
Реджинальд издал утвердительный звук и стремительно направился за оградительную ленту, минуя всё еще причитающего Брайана, что теперь увлеченно копался в грязи.
Дождь усилился, холодные капли заливались за шиворот кожаной куртки, но профайлер побрел следом за бывшим начальником, матерясь сквозь зубы.
Он прослужил в оперативной группе Федерального Бюро под начальством Реджинальда около полугода после выпуска из академии, прежде чем его перевели сначала в аналитический отдел, а потом и вовсе уволили с припиской «по собственному желанию».
Дай человеку с чем-то, вполне себе подходящим под определение бесконечного ПТСР, скачками настроения и волнообразной эмоциональной тупостью пистолет и он сначала пригрозится прострелить крайне неприятному и нарушающему кодекс офицеру колено, а потом действительно прострелит. Неправомерные действия офицера Генри Ньюмана оказались делом подсудным, особенно когда выяснилось, что он и вовсе крот одной из местных мафиозных групп. Но и за «оперативную бдительность» Дэвида никто по голове не погладил просто потому, что у него не было никаких доказательств на счёт недоумка, и всё, что он делал — это орал на него, грозясь и притворяя свои угрозы в жизнь. Впрочем, никто не отрицал феноменального чутья Вэнса на всякого рода помои, что внутри бюро, что вне его, поэтому дельце замяли, а нестабильный сотрудник был переведен в более спокойную обстановку.
Оттуда Дэвид еще через четыре месяца отправился на вольные хлеба по совершенно такой же причине, и пусть пистолета у него в тот раз уже не было — сломанная бедренная кость сотрудника, торчащая из штанов, потемневших от крови, еще долго снилась в кошмарах всему аналитическому отделу.
Как бы там ни было, у него был чёртов дар. Дар распознавать ложь и отделять её от правды даже почти без применения физического насилия.
Почти, потому что, как правило люди не собираются сознаваться в том, что они сливают информацию мафии, затыкают потенциальных свидетелей и посасывают конфискованный герыч, даже если вся их мимика, бегающие глаза и несостыковки в словах и фактах говорят об обратном. Дэвид в целом считался человеком предельно вспыльчивым, когда дело касалось того, что не видели или не хотели признавать другие, даже если в том была исключительно вина их подсознания или природное лицемерие.
Даже не смотря на то, что шалости Дэвида в общем то послужили хорошему делу, заставив начальство переполошить не только все отделы бюро, но и начать в кое-то веки осторожничать — Вэнс в целом подозревал, что отделался не заключением под стражу с последующим отбыванием срока за все свои прегрешения или таким же закономерным отбытием в мягкую комнату с белыми стенами, а лишь фигуральным похлопыванием по заднице потому, что вмешалась его мать, со скандалом подняв в бюро несколько своих крупных связей еще со времен собственной службы. Даже будучи на пенсии эта женщина была способна вырвать хребет любому — уж в этом Дэвид не сомневался.
Но он не был ей благодарен. Ни секунды.
Ему было просто все равно.
К тому же, от чего ему даже везло — работа как профайлера не осталась не замеченной не только из-за подобных скандалов, но и вполне по созидательным причинам. Поэтому он бывало фрилансил под предводительством бывшего начальства практически законно.
Фриланс для Дэвида всегда казался куда лучшей альтернативой, чем хождение по стойке смирно на поводке и вылизывание чужих задниц. Уж точно не после того, как ты это опробовал и пооткусывал паре рук пальцы.
На делишки же Реджинальда Лотча с приводом «психически неуравновешенного» в качестве консультанта, как правило, предпочитали закрывать глаза. Выслуга лет, бескомпромиссность и безумная идея справедливости — даже среди высших чинов бюро не находилось того, кто хотел бы вступать с ним в споры, грозясь получить пулю в колено или в лоб. Лотч был человеком не только чести и вполне себе грубой силы, но и упрямства — совершенно незаменимый экземпляр справедливости бытия, готовый на всё ради достижения каких-то эфемерных для мира, но вполне себе реальных для себя целей.
Реджинальд был искренним, насколько это было возможным, и уважал Дэвида за ту же искренность.
Их можно было бы даже назвать друзьями, если бы посиделки в баре за стаканом крепкого случались чаще, чем никогда.
Подозреваемый парень, на вид лет 20-ти от роду, испуганно завозился на медицинской кушетке, стоило Вэнсу бесцеремонно запрыгнуть в карету скорой помощи. Двое парамедиков лишь недоуменно поглядели на незваного гостя, но появившийся в поле зрения Реджинальд тут же вернул в их взгляды обреченную осознанность. Тот факт, что они еще не уехали с подозреваемым и одновременно потерпевшим, которого откачивали последние 20-ть минут из-за отравления угарным газом — уже говорил о том, что господин Лотч уладил всё заранее.
— Выйдите, пожалуйста.
Дэвид уселся на скамью, пристально вглядываясь в лицо встревоженного парня, пока парамедики покидали свой пост, а офицер закрывал за собой двери.
Работа профайлера — одна из немногих вещей, что навевала Дэвиду иллюзию контроля собственной жизни. Стезя, в которой он был уверен целиком и полностью до тех пор, пока сам не позволял себе разувериться. Постоянная переменная, которая не исчезала в тумане даже тогда, когда кроме неё ничего не оставалось вокруг.
Он всегда видел то, что не должен был увидеть, и никогда не ошибался — не просто знал, когда люди лгут, а видел, как они это делают и что за этим стоит. И речь шла далеко не только о микро-эмоциях, ширине зрачка или подергивания конечностей, нет.
Дэвид видел больше, много больше, как причудливое насекомое, способное разобрать сотни оттенков цвета, не доступных человеческому глазу.
Абсолютная эмпатия без погружения, но с обнаружением — совершенная система, сочетающая в себе отточенную аналитическую и интуитивную составляющую.
И за это он должен был быть благодарен своим родителям, вынуждающим ребенка подмечать те знаки в лицах и жестах, в словах и реакциях, какие не должен подмечать ни один ребенок. Благодарен за то, что их эмоциональные реакции были столь противоречивыми, столь спонтанными и ранили его каждый раз настолько глубоко, что психика быстро нашла способ попытаться сбежать от этих ран.
Отец казался стабильнее матери, отстраненно-безразличный и не агрессивный, но глубоко внутри пронизанный струнами, каждый раз звучащими по-разному. Иногда он гладил, иногда отталкивал, и Дэвид адаптировался, понимая, когда и как. На нём было учиться тяжелее, чем на матери, но лёгкого пути не существовало вовсе.
Дэвид учился, пытался выжить, замечая за благосклонной улыбкой острую ледяную глыбу, что вопьётся в сердце секунду спустя. Учился подходить к взбешенной матушке, дрожа от страха, но видя, что её гнев вызван болью, которую она попытается компенсировать лаской, если он подойдёт ближе — обнимет сына и будет бормотать что-то невнятное, не вполне понятное для ребёнка его возраста.
Эмпатия, выработанная для того, чтобы не рассыпаться на части стала тем, что держало Дэвида на плаву.
Его родители не были виноваты в том, что он родился таким чувствительным ребенком. Его родители не были виноваты в том, что он выбрал единственный верный путь, который мог нащупать, будучи таким.
Вэн продолжал повторять это про себя и благодарить каждый раз, когда скользил острым взглядом по чужим лицам, подмечая самые незначительные детали, и когда сидел у себя в доме днями напролёт, прижавшись спиной к холодной стене, бесцельно вперив взгляд в противоположный угол.
Он был благодарен за то, что хотя бы так он чувствовал себя немного живым.
Тяжело дышащий молодой парень на кушетке тараторил, почти хныкал, словно перед ним был не худощавый мужчина с тёмным, внимательным взглядом, а сам Дьявол, дорвавшийся до грешной души.
— Ну что? — Реджинальд не отходил далеко от кареты скорой помощи, и обернулся с вопросом тут же, стоило Дэвиду вынырнуть на свежий воздух, недовольно цокая языком.
— Бесполезная трата времени. Ваш кренделек оказался из разряда приторных кексов. — всегда становилось немного смешно от того, как быстро он перенимал манеру общения Лотча, стоило им заговорить друг с другом, поэтому слова звучали со смешком, — Он не лжёт и ничего не знает. Он помогал ныне покойному сторожу, получая крохотные чаевые за то, что позволял бандам брать контейнеры в аренду без записей в учетной книге. Неудачная смена.
Дэвид смотрел куда угодно, лишь бы не чувствовать на себе взгляд собеседника. Реджинальд не отличался терпением, не смотря на свою справедливостливую выдержку вселенского масштаба. Поговаривали, что он провёл четыре года в горах в монастыре, прежде чем спуститься в мир и пойти обучаться в академию еще мальчишкой, но это нисколько не сбило его мрачный пыл. Хорошая байка для того, чтобы назвать своего начальника пришибленным, не иначе.
— Чёрт! — Мужчина с чувством ругнулся, круто разворачиваясь в противоположную сторону.
— Так значит, это всё? — Дэвид чуть повышает голос, бросая слова в спину уходящего начальника, — Ты разбудил меня в 3 ночи, чтобы я просто спросил у пацана то, что ты мог и сам выведать?
Мужчина отмахнулся от Вэнса, как от мухи, тяжелой поступью ступая по влажному асфальту. Толпа оперативников, криминалистов и еще черт знает кого, поглотила его в мгновение ока.
Дэвид недовольно фыркнул. Пусть он и не спал на самом деле, вызов обещал быть куда более увлекательным, и от несоответствия реальности завышенным ожиданиям — это предсказуемо вызывало раздражение. Более не глядя начальнику вслед, профайлер принялся шарить по карманам куртки. Сигареты в бело-голубой пачке, размокшей из-за воды, оказались влажными и рассыпались в пальцах трухой. Дэвиду не оставалось ничего, кроме как чертыхнуться в тон Реджинальда, небрежно примяв всю испорченную пачку носком ботинка к асфальту.
Рокотание грома среди тёмных туч прошлось вибрацией даже по земле — Вэнс поднял голову вверх, наблюдая за мимолётными вспышками молний среди кучевой серости. Словно мифические рыбы в мутной воде, сине-фиолетовые молнии выныривали отблесками, освещая тяжелые грани облаков.
Грани, что невозможно разглядеть человеческому глазу в такой кромешной темноте.
Нужно было ехать домой, но дождь лишь усиливался, изо рта валил пар, успешно имитируя так и не закуренную сигарету — мужчина поёжился, отдергивая воротник куртки, и двинулся к одному из открытых, но внешне целых контейнеров.
Он мимолётно заглянул внутрь, прежде чем зайти — многочисленные ящики, промаркированные изображением спелых бананов, в беспорядке валялись на полу, образуя по углам корявые пирамидки. Вероятно, полицейские вскрыли и осмотрели этот контейнер, как и несколько других за пределами оградительной ленты, в тщетных поисках очередных залежей наркотиков.
Внутри пахло сыростью и сладостью, но Дэвид лишь фыркнул, прислонившись плечом к металлической раме на входе, и без интереса принялся наблюдать за тем, как поспешно криминалисты и оперативная группа пытаются свернуться, пока дождь окончательно не похерил все их планы.
Иронично, но чем дольше Дэвид смотрел, тем отчётливее видел, как их затмевает стена дождя — фигурки людей мутнели, отдалялись вместе со звуками, покрытыми шумом бьющейся об асфальт воды. От искусственного освещения порта осталась лишь дымка ярко-оранжевого света, рассеивающаяся во влажном тумане, что постепенно накрывал город.
В воздухе пахло озоном, солью и гнилыми водорослями — контейнерный пункт находился достаточно далеко от воды, но запах моря был слишком ярким и даже самый слабый ветер разносил его повсюду.
Непогода действовала успокаивающе, в какой-то мере убаюкивающе — Дэвид не раз в своей жизни удивлялся, почему именно так. Когда он был маленьким, даже старшая сестра, храбрая и бойкая, съеживалась комочком в кровати, стоило молнии сверкнуть за стеклом и грому огласить округу. Дождь ли, сильнейший ветер, что трепал деревянные оконные рамы так, словно хотел выдрать их, или снежная буря, из-за которой все оставались дома, и отец не гасил камин весь день — Анора хмурилась, дрожала и таскала за собой большое пуховое одеяло, в которое кутался и сам Дэвид, обнимая сестру поперек живота.
Она всегда боялась, расстраивалась, ловила на себе недоуменный и сочувствующий взгляд матери, что говорила:
— Ну же, ты уже большая девочка, а это просто ветер.
Ветер выл для Аноры сотней оголодавших волков, что сновали по округе эфемерными тенями, огромными чудовищами, притаившимися среди укрытых дождём зарослей шиповника и крапивы. Анора всегда тянулась к солнцу, погожим летним дням и еще не совсем холодным, но ярким мгновениям осени перед началом сезона дождей.
Дэвид никогда не понимал. Для него буря была тем, под что он засыпал быстрее и спокойнее, чем под колыбельные, слушая музыку среди скрипа голых веток и перешептывания внутри крохотных щелей в оконной раме. Дребезжание стекла под хлесткими ударами, грохот грома, похожий на звук, с которым небо вот-вот упадет тебе на голову — всё это никогда не тревожило его, а совсем наоборот. Безопаснее было разве что во снах.
Иногда, Дэвид тайком выбирался на улицу, мочил
Название «Сладость» вещество получило у местной шпаны, которая всё же понемногу, но сбывала его на местный рынок, догадавшись продавать её в разбавленном виде с ягодной газировкой. Вкус получался настолько приторно-сладким, что название быстро закрепилось среди немногочисленных потребителей. Эффект вызывал сомнения — стандартные галлюцинации кислоты, расслабление гладкой мускулатуры и чудесное обезболивающее от всех насущных проблем. Бывали замечены случаи так же с трёхчасовой эрекцией, после которой несчастного наркошу закономерно отвозили в больницу, где в лучшем случае ампутировали посиневший член, а в худшем оставляли курочку в том числе и без яиц.
— Всё выглядит еще паршивее, чем звучит, поверь мне на слово. — Реджинальд хмуро мотнул головой.
— Понятно. Ну, а зачем я здесь?
— Мы долго караулили этот пункт и уверены, что здесь не одна заначка. Ты здесь для того, чтобы составить профиль… — мужчина задумчиво помычал, подбирая слово -…кренделька, что мы успели откачать до того, как он бы двинул коньки на месте, отравившись дымом.
Дэвид даже не пытался подавить издевательский смешок.
У главы оперативного отдела, что сейчас предлагал Дэвиду устроить профайлинг-сессию человеку, который только что находился при смерти, была одна интересная особенность — абсолютное отсутствие чувства юмора, которое он пытался компенсировать чем-то вроде метафорических словечек по поводу и без. Некоторые люди даже побаивались его за это, ведь никогда не знаешь, когда этот внушительный мужчина с почти постоянно-хмурым выражением на лице, выдаст что-то вроде «Эй, сырная ондатра, где отчёт за прошлую неделю?».
В метафорах этих было меньше смысла, чем кофеина в какао.
— Значит «кренделёк» выглядит условно-подозрительным, и ты очень не хочешь вести его в отдел для допроса.
Реджинальд издал утвердительный звук и стремительно направился за оградительную ленту, минуя всё еще причитающего Брайана, что теперь увлеченно копался в грязи.
Дождь усилился, холодные капли заливались за шиворот кожаной куртки, но профайлер побрел следом за бывшим начальником, матерясь сквозь зубы.
Он прослужил в оперативной группе Федерального Бюро под начальством Реджинальда около полугода после выпуска из академии, прежде чем его перевели сначала в аналитический отдел, а потом и вовсе уволили с припиской «по собственному желанию».
Дай человеку с чем-то, вполне себе подходящим под определение бесконечного ПТСР, скачками настроения и волнообразной эмоциональной тупостью пистолет и он сначала пригрозится прострелить крайне неприятному и нарушающему кодекс офицеру колено, а потом действительно прострелит. Неправомерные действия офицера Генри Ньюмана оказались делом подсудным, особенно когда выяснилось, что он и вовсе крот одной из местных мафиозных групп. Но и за «оперативную бдительность» Дэвида никто по голове не погладил просто потому, что у него не было никаких доказательств на счёт недоумка, и всё, что он делал — это орал на него, грозясь и притворяя свои угрозы в жизнь. Впрочем, никто не отрицал феноменального чутья Вэнса на всякого рода помои, что внутри бюро, что вне его, поэтому дельце замяли, а нестабильный сотрудник был переведен в более спокойную обстановку.
Оттуда Дэвид еще через четыре месяца отправился на вольные хлеба по совершенно такой же причине, и пусть пистолета у него в тот раз уже не было — сломанная бедренная кость сотрудника, торчащая из штанов, потемневших от крови, еще долго снилась в кошмарах всему аналитическому отделу.
Как бы там ни было, у него был чёртов дар. Дар распознавать ложь и отделять её от правды даже почти без применения физического насилия.
Почти, потому что, как правило люди не собираются сознаваться в том, что они сливают информацию мафии, затыкают потенциальных свидетелей и посасывают конфискованный герыч, даже если вся их мимика, бегающие глаза и несостыковки в словах и фактах говорят об обратном. Дэвид в целом считался человеком предельно вспыльчивым, когда дело касалось того, что не видели или не хотели признавать другие, даже если в том была исключительно вина их подсознания или природное лицемерие.
Даже не смотря на то, что шалости Дэвида в общем то послужили хорошему делу, заставив начальство переполошить не только все отделы бюро, но и начать в кое-то веки осторожничать — Вэнс в целом подозревал, что отделался не заключением под стражу с последующим отбыванием срока за все свои прегрешения или таким же закономерным отбытием в мягкую комнату с белыми стенами, а лишь фигуральным похлопыванием по заднице потому, что вмешалась его мать, со скандалом подняв в бюро несколько своих крупных связей еще со времен собственной службы. Даже будучи на пенсии эта женщина была способна вырвать хребет любому — уж в этом Дэвид не сомневался.
Но он не был ей благодарен. Ни секунды.
Ему было просто все равно.
К тому же, от чего ему даже везло — работа как профайлера не осталась не замеченной не только из-за подобных скандалов, но и вполне по созидательным причинам. Поэтому он бывало фрилансил под предводительством бывшего начальства практически законно.
Фриланс для Дэвида всегда казался куда лучшей альтернативой, чем хождение по стойке смирно на поводке и вылизывание чужих задниц. Уж точно не после того, как ты это опробовал и пооткусывал паре рук пальцы.
На делишки же Реджинальда Лотча с приводом «психически неуравновешенного» в качестве консультанта, как правило, предпочитали закрывать глаза. Выслуга лет, бескомпромиссность и безумная идея справедливости — даже среди высших чинов бюро не находилось того, кто хотел бы вступать с ним в споры, грозясь получить пулю в колено или в лоб. Лотч был человеком не только чести и вполне себе грубой силы, но и упрямства — совершенно незаменимый экземпляр справедливости бытия, готовый на всё ради достижения каких-то эфемерных для мира, но вполне себе реальных для себя целей.
Реджинальд был искренним, насколько это было возможным, и уважал Дэвида за ту же искренность.
Их можно было бы даже назвать друзьями, если бы посиделки в баре за стаканом крепкого случались чаще, чем никогда.
Подозреваемый парень, на вид лет 20-ти от роду, испуганно завозился на медицинской кушетке, стоило Вэнсу бесцеремонно запрыгнуть в карету скорой помощи. Двое парамедиков лишь недоуменно поглядели на незваного гостя, но появившийся в поле зрения Реджинальд тут же вернул в их взгляды обреченную осознанность. Тот факт, что они еще не уехали с подозреваемым и одновременно потерпевшим, которого откачивали последние 20-ть минут из-за отравления угарным газом — уже говорил о том, что господин Лотч уладил всё заранее.
— Выйдите, пожалуйста.
Дэвид уселся на скамью, пристально вглядываясь в лицо встревоженного парня, пока парамедики покидали свой пост, а офицер закрывал за собой двери.
***
Глава 2.
Работа профайлера — одна из немногих вещей, что навевала Дэвиду иллюзию контроля собственной жизни. Стезя, в которой он был уверен целиком и полностью до тех пор, пока сам не позволял себе разувериться. Постоянная переменная, которая не исчезала в тумане даже тогда, когда кроме неё ничего не оставалось вокруг.
Он всегда видел то, что не должен был увидеть, и никогда не ошибался — не просто знал, когда люди лгут, а видел, как они это делают и что за этим стоит. И речь шла далеко не только о микро-эмоциях, ширине зрачка или подергивания конечностей, нет.
Дэвид видел больше, много больше, как причудливое насекомое, способное разобрать сотни оттенков цвета, не доступных человеческому глазу.
Абсолютная эмпатия без погружения, но с обнаружением — совершенная система, сочетающая в себе отточенную аналитическую и интуитивную составляющую.
И за это он должен был быть благодарен своим родителям, вынуждающим ребенка подмечать те знаки в лицах и жестах, в словах и реакциях, какие не должен подмечать ни один ребенок. Благодарен за то, что их эмоциональные реакции были столь противоречивыми, столь спонтанными и ранили его каждый раз настолько глубоко, что психика быстро нашла способ попытаться сбежать от этих ран.
Отец казался стабильнее матери, отстраненно-безразличный и не агрессивный, но глубоко внутри пронизанный струнами, каждый раз звучащими по-разному. Иногда он гладил, иногда отталкивал, и Дэвид адаптировался, понимая, когда и как. На нём было учиться тяжелее, чем на матери, но лёгкого пути не существовало вовсе.
Дэвид учился, пытался выжить, замечая за благосклонной улыбкой острую ледяную глыбу, что вопьётся в сердце секунду спустя. Учился подходить к взбешенной матушке, дрожа от страха, но видя, что её гнев вызван болью, которую она попытается компенсировать лаской, если он подойдёт ближе — обнимет сына и будет бормотать что-то невнятное, не вполне понятное для ребёнка его возраста.
Эмпатия, выработанная для того, чтобы не рассыпаться на части стала тем, что держало Дэвида на плаву.
Его родители не были виноваты в том, что он родился таким чувствительным ребенком. Его родители не были виноваты в том, что он выбрал единственный верный путь, который мог нащупать, будучи таким.
Вэн продолжал повторять это про себя и благодарить каждый раз, когда скользил острым взглядом по чужим лицам, подмечая самые незначительные детали, и когда сидел у себя в доме днями напролёт, прижавшись спиной к холодной стене, бесцельно вперив взгляд в противоположный угол.
Он был благодарен за то, что хотя бы так он чувствовал себя немного живым.
Тяжело дышащий молодой парень на кушетке тараторил, почти хныкал, словно перед ним был не худощавый мужчина с тёмным, внимательным взглядом, а сам Дьявол, дорвавшийся до грешной души.
— Ну что? — Реджинальд не отходил далеко от кареты скорой помощи, и обернулся с вопросом тут же, стоило Дэвиду вынырнуть на свежий воздух, недовольно цокая языком.
— Бесполезная трата времени. Ваш кренделек оказался из разряда приторных кексов. — всегда становилось немного смешно от того, как быстро он перенимал манеру общения Лотча, стоило им заговорить друг с другом, поэтому слова звучали со смешком, — Он не лжёт и ничего не знает. Он помогал ныне покойному сторожу, получая крохотные чаевые за то, что позволял бандам брать контейнеры в аренду без записей в учетной книге. Неудачная смена.
Дэвид смотрел куда угодно, лишь бы не чувствовать на себе взгляд собеседника. Реджинальд не отличался терпением, не смотря на свою справедливостливую выдержку вселенского масштаба. Поговаривали, что он провёл четыре года в горах в монастыре, прежде чем спуститься в мир и пойти обучаться в академию еще мальчишкой, но это нисколько не сбило его мрачный пыл. Хорошая байка для того, чтобы назвать своего начальника пришибленным, не иначе.
— Чёрт! — Мужчина с чувством ругнулся, круто разворачиваясь в противоположную сторону.
— Так значит, это всё? — Дэвид чуть повышает голос, бросая слова в спину уходящего начальника, — Ты разбудил меня в 3 ночи, чтобы я просто спросил у пацана то, что ты мог и сам выведать?
Мужчина отмахнулся от Вэнса, как от мухи, тяжелой поступью ступая по влажному асфальту. Толпа оперативников, криминалистов и еще черт знает кого, поглотила его в мгновение ока.
Дэвид недовольно фыркнул. Пусть он и не спал на самом деле, вызов обещал быть куда более увлекательным, и от несоответствия реальности завышенным ожиданиям — это предсказуемо вызывало раздражение. Более не глядя начальнику вслед, профайлер принялся шарить по карманам куртки. Сигареты в бело-голубой пачке, размокшей из-за воды, оказались влажными и рассыпались в пальцах трухой. Дэвиду не оставалось ничего, кроме как чертыхнуться в тон Реджинальда, небрежно примяв всю испорченную пачку носком ботинка к асфальту.
Рокотание грома среди тёмных туч прошлось вибрацией даже по земле — Вэнс поднял голову вверх, наблюдая за мимолётными вспышками молний среди кучевой серости. Словно мифические рыбы в мутной воде, сине-фиолетовые молнии выныривали отблесками, освещая тяжелые грани облаков.
Грани, что невозможно разглядеть человеческому глазу в такой кромешной темноте.
Нужно было ехать домой, но дождь лишь усиливался, изо рта валил пар, успешно имитируя так и не закуренную сигарету — мужчина поёжился, отдергивая воротник куртки, и двинулся к одному из открытых, но внешне целых контейнеров.
Он мимолётно заглянул внутрь, прежде чем зайти — многочисленные ящики, промаркированные изображением спелых бананов, в беспорядке валялись на полу, образуя по углам корявые пирамидки. Вероятно, полицейские вскрыли и осмотрели этот контейнер, как и несколько других за пределами оградительной ленты, в тщетных поисках очередных залежей наркотиков.
Внутри пахло сыростью и сладостью, но Дэвид лишь фыркнул, прислонившись плечом к металлической раме на входе, и без интереса принялся наблюдать за тем, как поспешно криминалисты и оперативная группа пытаются свернуться, пока дождь окончательно не похерил все их планы.
Иронично, но чем дольше Дэвид смотрел, тем отчётливее видел, как их затмевает стена дождя — фигурки людей мутнели, отдалялись вместе со звуками, покрытыми шумом бьющейся об асфальт воды. От искусственного освещения порта осталась лишь дымка ярко-оранжевого света, рассеивающаяся во влажном тумане, что постепенно накрывал город.
В воздухе пахло озоном, солью и гнилыми водорослями — контейнерный пункт находился достаточно далеко от воды, но запах моря был слишком ярким и даже самый слабый ветер разносил его повсюду.
Непогода действовала успокаивающе, в какой-то мере убаюкивающе — Дэвид не раз в своей жизни удивлялся, почему именно так. Когда он был маленьким, даже старшая сестра, храбрая и бойкая, съеживалась комочком в кровати, стоило молнии сверкнуть за стеклом и грому огласить округу. Дождь ли, сильнейший ветер, что трепал деревянные оконные рамы так, словно хотел выдрать их, или снежная буря, из-за которой все оставались дома, и отец не гасил камин весь день — Анора хмурилась, дрожала и таскала за собой большое пуховое одеяло, в которое кутался и сам Дэвид, обнимая сестру поперек живота.
Она всегда боялась, расстраивалась, ловила на себе недоуменный и сочувствующий взгляд матери, что говорила:
— Ну же, ты уже большая девочка, а это просто ветер.
Ветер выл для Аноры сотней оголодавших волков, что сновали по округе эфемерными тенями, огромными чудовищами, притаившимися среди укрытых дождём зарослей шиповника и крапивы. Анора всегда тянулась к солнцу, погожим летним дням и еще не совсем холодным, но ярким мгновениям осени перед началом сезона дождей.
Дэвид никогда не понимал. Для него буря была тем, под что он засыпал быстрее и спокойнее, чем под колыбельные, слушая музыку среди скрипа голых веток и перешептывания внутри крохотных щелей в оконной раме. Дребезжание стекла под хлесткими ударами, грохот грома, похожий на звук, с которым небо вот-вот упадет тебе на голову — всё это никогда не тревожило его, а совсем наоборот. Безопаснее было разве что во снах.
Иногда, Дэвид тайком выбирался на улицу, мочил
