Белая Панночка

26.02.2021, 17:39 Автор: Ричард Брук

Закрыть настройки

Показано 1 из 18 страниц

1 2 3 4 ... 17 18


ПРОЛОГ


       
       Лютый январь девятнадцатого года надолго запомнился Екатеринославу. В первые дни город сотрясался от пушечной пальбы, дрожал от ружейных выстрелов, свиста сабель и конского топота, что знаменовали налет степной разбойничьей вольницы - войска батьки Махно; мирные обыватели тревожно спали ночами, днем старались не выходить из домов, боялись грабежей, насилий, пожаров… Очень уж много страшных слухов ходило о гуляйпольском “атамане над атаманами”; говорили, что он безжалостен, на расправу скор и пощады не знает к тем, кого считает врагами крестьянской революции.
       Отчасти слухи были верны. Махно со своими сынками, под реющими на ветру черными знаменами, пронесся по Екатеринославу, как смерч, перевернул все вверх дном, открыл тюрьмы, магазины и лавки на Озерном рынке реквизировал для нужд армии. Сам поселился и устроил штаб в гостинице “Астория”, где принимал просителей, подписывал какие-то бумаги, изучал карты и строил планы. Но спустя всего сутки - издал приказ, под страхом расстрела запрещавший всякое насилие против мирных граждан, мародерства и грабежи; говорили, что нескольких насильников он лично не то расстрелял, не то зарубил шашкой…
       Рассказы эти не особенно успокаивали, но вселяли надежду, что при Махно в городе хотя бы не будет еврейских погромов, пьяного буйства и самочинных расправ, как при Петлюре; куда сильнее пугала новая большевистская власть, только вышедшая из подполья, только въехавшая в городской совет, под прикрытием махновских ружей и сабель… Одних пугала, а других злила, иначе с чего бы всего через несколько дней, едва к городу подошел петлюровский полковник Самокиш со своими стрелками, рабочие дружины взбунтовались - да и начали стрелять и по большевикам, и по махновцам, гнать и тех, и других прочь из Екатеринослава, теснить к Днепру?..
       Пальба стояла такая, что глохли и люди, и кони, в воздухе висел пороховой дым… Петлюровцы напирали все сильнее, прорываясь в город, рабочие приветствовали их, как освободителей...
       Третьего января Махно со своей конницей оказался зажат в нижнем городе, между вокзалом, Екатерининским проспектом и мостом через Днепр, и, пытаясь вырваться из ловушки, принял бой… Отчаянная храбрость и ожесточение, проявленные в схватке, позволили части отряда попасть на мост и перейти реку, но остальные рассеялись по берегу, в разные стороны, и превратились в живые мишени для стрелков, бивших по ним с высоких мест.
       Батька Махно, потеряв две трети своих людей, сумел с оставшимися бойцами уйти в Гуляй Поле, но Днепр еще долго выбрасывал на берег трупы погибших “сынков”.
       Петлюровцы торжествовали победу, однако их власть в Екатеринославе оказалась непрочной: всего через три недели по льду Днепра к городу подошли части Красной Армии, под командованием Павла Дыбенко… вместе с ними в авангарде снова наступал батька Махно. По крайней мере, так сообщала молва, а телеграфные сведения и сообщения в газетах были отрывочны и противоречивы.
       Простые горожане снова переживали пальбу и разрывы снарядов, прятались в домах и в тревоге ждали новых правителей и первых шагов новой власти… втихомолку проклинали всех - и петлюровцев, и деникинцев, и красных, и махновцев. Хотелось нормальной жизни, а ее все не было. Привычный уклад ломался, прежние порядки сгорали, как старая мебель в печах-буржуйках. Постоянный страх - неустроенности, голода, холода, шальной пули, бандитов, военных - стал привычным спутником и сотрапезником… страх караулил по ночам у изголовья, а по утрам встречал первый взор.
       Лишь одна женщина, тихо и скромно живущая в двух комнатах большой квартиры, сдающейся внаем вблизи Озерного рынка, не испытывала страха. В неверных слухах об атамане Махно, носящихся над Екатеринославом, как черные птицы, она пыталась вызнать единственную правду: жив ли?.. Сумел ли в самом деле перебраться через мост, уйти в родную степь, к Гуляй Полю, или утонул в глубоких темных водах Днепра? Не догнала ли его шальная пуля? Вернется ли к ней ее суженый, как обещал в страшный день екатеринославского разгрома, перед тем, как вскочил на коня и повел своих хлопцев в сражение:
       “Коли жив буду - свидимся, любушка! Два раза за тобой приезжал - и в третий приеду…”
       В том и была вся ее надежда.
       


       Глава 1. Атаманша Маруся


       
       - Александра Николаевна! Александра Николаевна, голубушка!.. - профессор Иртеньев, с усилием отворив тяжелую дверь кабинета, просунулся внутрь и поманил к себе молодую женщину, сидевшую за столом, заваленным бумагами. - Полно вам возиться… Пойдемте домой.
       Саша подняла голову, улыбнулась своему “ректору”, как мысленно называла Иртеньева, себя же представляла средневековым школяром - переписчиком книг:
       - Как же, Григорий Александрович, вы сами просили разобрать студенческие карточки… Ведь неизвестно, что теперь будет… теперь, с новой властью… Вы идите, я закончу за полчаса и сама домой доберусь.
       - Какое там “сама”, голубушка!.. Вы разве не слышите, что на улице делается?.. Опять пальба, и близко совсем… нужно торопиться, пока трамваи ходят… пешком идти сегодня никак нельзя!.. Пойдемте, пойдемте, без разговоров!
       Саша незаметно вздохнула: трусоватый профессор был тем еще защитником, но он старался, так старался держаться, что это выглядело трогательным, и обижать его не хотелось. Слишком много он сделал для нее в страшные январские дни… вот хотя бы секретарская работа на кафедре: не так просто было договориться о самом маленьком жалованье, а он договорился, и вот, у нее есть настоящее дело. Монотонное, утомительное (в гуляйпольском культпросвете и то было веселее), но все ж лучше, чем сидеть часами дома, в полутемной комнате, глядя на остывающую печь и в окно, покрытое снежными узорами, и чувствовать, как потолок опускается все ниже и ниже, и давит, давит на голову...
       С тех пор, как младенец впервые пошевелился в животе (это случилось неделю назад), Саша больше не чувствовала себя одинокой, но тревога удвоилась, и в комнатах было душно. Все казалось чужим, тесным…
       В университете становилось лучше. Университет, с его огромными, во всю стену, окнами, высокими потолками, паркетным полом, хрустальными люстрами, импозантной мебелью, напоминал “Асторию”, где она так странно, жутко и сладко встретила девятнадцатый год.
       Закрыв глаза, уйдя в воспоминания, можно было представить, что ее атаман, Нестор, снова здесь. Не дальше, чем в соседнем зале… сидит за большим столом, в окружении доверенных хлопцев - Каретника, Лепетченки, Чубенко - и, склонившись над картой, вычерчивает маршрут для своей конницы, строит план атаки. Рассеянно прихлебывает чай, пускает кольцами дым из турецкой трубки - подарок Щуся - и, чуть прикрыв глаза, внимательно слушает, что докладывает вестовой… терпеливо говорит с просителями… резким почерком подписывает приказы, раздает устные поручения, прежде чем встать, поправить на плечах бекешу - и пойти к ней, своей любушке. Обниматься, целовать в губы, ласкать жарко, да шептать:
       “Що, скучала за мной, кошка дика?.. Ну, прости… прости… дела… вот он я, с тобой, Сашенька”.
       Вспоминая, она алела щеками, теряла дыхание, и была счастлива - точно сон наяву смотрела, забывала об усталости, о зимней стуже, о патрулях и орудийном гуле, и о страхе вечной разлуки, верила всем сердцем, знала, что Нестор жив и скоро вернется.
       Дома с ней такого не случалось. Дома по комнатам бродила тоска, дома был шепоток соседей за спиной и осуждающие взгляды… Профессор и Ольга Константиновна, его стойкая, жизнерадостная супруга, к ней привыкли, любили, заботились как о родной дочери - тем и жива была; а для квартирной хозяйки и ее толстых дочек, для других жильцов, что видели Нестора, и не могли от страха опомниться - она была “махновка”, “бандитка”.
       Чудо, что доноса на нее не сделали, помогла петлюровская неразбериха, всем было не до того... а может, Юрко, что остался при ней по атаманову приказу, не прислужник, не пес цепной, а младший братик, друг верный, сумел им страху нагнать. Язык у хлопца был хорошо подвешен, ум - быстрый, сметливый, и сам ловкий, верткий, не поймать, не ухватить; знал, как и что кому сказать, когда пригрозить, когда меду подлить, когда смолчать… все слушал, все запоминал, и все знал наперед, на пять шагов… Не зря батька Махно ценил его, нахваливал, говорил:
       “Подрастешь маленько - годным командиром будешь! А пока у тебя справа иная…”
       Вот Юрко и старался. Как ни хотелось ему на фронт, в бою себя показать, но и разведчиком быть нравилось, и о “сестрице Саше” заботится было не в тягость. Приглядывал за Панночкой в оба глаза: и как за сестрой, и как за атамановой жинкой…
       Саша так и сказала профессору, что нетерпеливо топтался на пороге, большой, грузный в черной каракулевой шубе, и все настаивал на своем:
       - Вы идите, Григорий Александрович… Юрка сейчас вернется - проводит меня, с ним мне ничего не страшно.
       - Ох, смотрите, Александра Николаевна. Юра, конечно, смышленый юноша, и те, что в город входят - ему вроде как свои… но он не Геракл с палицей, голубушка, а птенец желторотый, вот бы вы о чем подумали… ну, дело ваше… смотрите, если сильно стрелять начнут, уж лучше здесь пересидите, не выходите никуда, пока все не стихнет.
       - Не волнуйтесь, Григорий Александрович. Я же не одна остаюсь. В канцелярии люди есть, и на нижнем этаже еще занятия идут, у доцента Суховерхого. Вы же знаете наших… смена власти не мешает читать Ключевского и латынь зубрить.
       Профессор ушел - с облегчением, как показалось Саше. Она снова склонилась над своей работой, мельком подумала, что Юрко и впрямь где-то запропал… выскочил час назад, чтобы “раздобыть белых булок” (Бог весть, где, но места он знал), да до сих пор не вернулся. А шум на улицах усиливался. Похоже, и в самом деле что-то необычное творилось вблизи университета...
       Саша посмотрела на часы, висевшие на стене: половина пятого пополудни, на Екатеринослав уже пали густые синие сумерки, еще чуть-чуть - и станет совсем темно, пора бы Юрку и появиться. Выходить наружу и впрямь было не обязательно, университет напоминал Саше крепкий средневековый замок, который с налету не возьмешь… Запереть изнутри дубовые двери кабинета, погасить свет, подогреть на спиртовке чайник -и хоть осаду выдерживай, гляди потихоньку в окно, и жди, пока не рассветет, или не минует опасность.
       “Чаю… чаю горячего хорошо бы попить…” - Саша поежилась, обернула поплотнее плечи турецкой шалью, громадной и теплой.
       Но где же все-таки Юрко?.. За себя она совсем не боялась, до странности стала отважной после короткой встречи с Нестором под Новый год, и после ужаса первых дней января, когда жила в полнейшей неизвестности, как в тумане, и после того, как впервые увидела человеческие и конские трупы на улицах, и на берегу Днепра… Мало что могло напугать сильнее, если бы речь шла только о ней самой… и за атамана учила себя не бояться - лишь верить в его удачу, в заговоренное черное знамя, что вилось над его головой, и в крест кипарисовый, что сама ему подарила как оберег. Помогало. А все-таки за двоих мальчишек сердце трепетало - за того, что был к ней приставлен самим батькой Махно, и за того, что носила под сердцем.
       - Почему, Сашенька, вы так уверены насчет пола? - не утерпев, спросила однажды деликатная, но любопытная Ольга Константиновна. - Ведь это может быть и девочка!
       И авторитетно, по-профессорски, добавила:
       - Раз у вашей матушки две дочери- то и у вас, Сашенька, первой может родиться дочь!
       - Это мальчик, Ольга Константиновна… - улыбнулась в ответ Саша. - Точно мальчик. Сам отец его так сказал… а он будущее видит…
       - О… не смею спорить! - профессорша только руками развела и слегка побледнела. Ей повезло увидеть Нестора Махно вблизи, встретить его свирепый, проницательный взгляд - и забыть этого взгляда добрая Олюшка не могла…
       На улице между тем становилось все шумнее, горластее: какой-то отряд, человек в двадцать-тридцать конных, и примерно столько же пеших, подходил к университету со стороны проспекта. Знамени не было видно, но тут и там мелькали красные банты, так что, должно быть, большевики… Новая власть делает смотр городу, своим владениям, выискивает врагов и трофеи.
       - Здесь-то им что понадобилось, товарищам дорогим? Ведь не ювелирный магазин, не лавка табачная или продуктовая… - пробормотала Саша, стоя у окна сбоку, чтобы ее не заметили с улицы, украдкой выглядывала в щель между тяжелыми шторами.
       Тельняшки, бескозырки, бекеши, кубанки, смушковые шапки, чудные черные пелерины, лица - заросшие щетиной, красные от мороза и горилки, веселые, злые… Знакомых среди них не было никого: Саша почему-то была уверена, что “своих”, гуляйпольских, распознает на раз. Нет, эти - не гуляйпольские, и вообще не махновцы.
       И люди, и кони вышагивали устало: значит, долгий был переход, трудный. А к университету добрались не случайно, очень уж целеустремленно двинули все во двор, и дальше, к главному подъезду. Не ровен час, заедут в вестибюль на конях, как Нестор три недели назад, то ли из удали разбойничьей, то ли из мальчишеского озорства, заехал в “Асторию” верхом на Овсее Овсеиче.
       Холодок пробежал по спине. Саша отошла вглубь комнаты, соображая, что делать - сидеть тихо и ждать Юрка, в надежде, что незваные гости сюда не дойдут (им и на первом этаже хватит дел) и ее не обнаружат, или быстро-быстро пробраться на черную лестницу, по ней спуститься на улицу и улизнуть прочь… На углу есть пекарня с маленькой чайной, окна выходят и на университет, и на проспект, если спрятаться там, заказать чаю, то она и мальчишку не пропустит, и за отрядом сможет наблюдать - заодно поймет, кто такие, чего хотят.
       “Известно, чего хотят, голубушка Александра Николаевна…” - отчетливо услышался вдруг голос Ивана Петровича Ланского, что шел теперь в Крым со своим офицерским корпусом. - “Реквизировать и национализировать, а говоря проще -грабить… грабить, да нас, буржуев, на фонарных столбах вешать. Не обманывайтесь, Сашенька, не обманывайтесь. Вы для них -классовый враг, и своей никогда не будете. Любовник ваш, атаман, кого мужем зовете, это Стенька Разин, а вы - княжна… Если он в Днепр вас однажды столкнет, так считайте, что легко отделались”.
       Ланской нарочно пугал ее - хотел уговорить, убедить, забрать с собою в Крым, но правда в его словах была, Саша чувствовала… и сейчас, глядя на отряд из бравых, наглых, веселых, но оборванных людей - ватагу - остро понимала, что это чужие, и добра от них ждать не приходится. Имя Нестора Махно могло стать ей защитой, но Махно в Екатеринославе не было, и кто знает, что думает о нем новая советская власть.
        ***
       - Жора, куда? Давай в залу… Туда всех согнали, Маруся декрет читать будет.
       - Подожди, Йося, проверить надо… Мож, кто остался… Я шорох слыхал.
       - Ладно тебе, шорох! - Йоська встряхнул длинными черными волосами, поправил накидку. - Крысы бегают, шуршат бумажками.
       - Нееее, друже, посмотреть треба, что там за крысы такие… а то перед Маруськой потом отвечать за недосмотр, знашь, неохота.
       - Ну, давай…
       Жорка, держа маузер наизготовку, легко пробежал до конца коридора, встал у двустворчатой двери, прислушался - все тихо, ни шагов, ни шороха, не стука… но все же кто-то живой за дверями прятался, Жорка чуял.
       

Показано 1 из 18 страниц

1 2 3 4 ... 17 18