ПРОЛОГ
Зверь таится за каждым горбом, кустом:
То ль мираж впереди, то ли гор гряда...
Обещает Разлука: "Потом, потом..."
А Любовь вопрошает: "Скажи, когда?"
У Разлуки всегда на уме побег,
Испытание битвой, волной, огнем.
Но в ответ ей Любовь пробивает снег,
Земляникой пурпурной горя на нем (с)
(Кретьен де Труа, "Персеваль")
Лютый январь девятнадцатого года надолго запомнился Екатеринославу. В первые дни город сотрясался от пушечной пальбы, дрожал от ружейных выстрелов, свиста сабель и конского топота, что знаменовали налет степной разбойничьей вольницы - войска батьки Махно; мирные обыватели тревожно спали ночами, днем старались не выходить из домов, боялись грабежей, насилий, пожаров… Очень уж много страшных слухов ходило о гуляйпольском “атамане над атаманами”; говорили, что он безжалостен, на расправу скор и пощады не знает к тем, кого считает врагами крестьянской революции.
Отчасти слухи были верны. Махно со своими сынками, под реющими на ветру черными знаменами, пронесся по Екатеринославу, как смерч. Перевернул все вверх дном, открыл тюрьмы. Магазины и лавки на Озерном рынке реквизировал для нужд армии. Сам поселился и устроил штаб в гостинице “Астория”, где принимал просителей, подписывал какие-то бумаги, изучал карты и строил планы. Но спустя всего сутки - издал приказ, под страхом расстрела запрещавший всякое насилие против мирных граждан, мародерства и грабежи; говорили, что нескольких насильников он лично не то расстрелял, не то зарубил шашкой…
Рассказы эти не особенно успокаивали, но вселяли надежду, что при Махно в городе хотя бы не будет еврейских погромов, пьяного буйства и самочинных расправ, как при Петлюре; куда сильнее пугала новая большевистская власть, только вышедшая из подполья, только въехавшая в городской совет, под прикрытием махновских ружей и сабель… Одних пугала, а других злила, иначе с чего бы всего через несколько дней, едва к городу подошел петлюровский полковник Самокиш со своими стрелками, рабочие дружины взбунтовались - да и начали стрелять и по большевикам, и по махновцам, гнать и тех, и других прочь из Екатеринослава, теснить к Днепру?..
Пальба стояла такая, что глохли и люди, и кони, в воздухе висел пороховой дым… Петлюровцы напирали все сильнее, прорываясь в город, рабочие приветствовали их, как освободителей...
Третьего января Махно со своей конницей оказался зажат в нижнем городе, между вокзалом, Екатерининским проспектом и мостом через Днепр. Пытаясь вырваться из ловушки, атаман принял бой… В схватке махновцы проявили отчаянную храбрость и ожесточение. Часть бойцов из отряда сумела попасть на мост и перейти реку. Остальные рассеялись по берегу, в разные стороны, и превратились в живые мишени для стрелков, бивших по ним с высоких мест.
Батька Махно потерял две трети своих людей и ушел в Гуляй Поле с оставшимися бойцами, но зимний угрюмый Днепр еще долго выбрасывал на берег трупы погибших “сынков”.
Петлюровцы торжествовали победу, однако их власть в Екатеринославе оказалась непрочной. Всего через три недели по льду Днепра к городу подошли части Красной Армии, под командованием некоего Павла Дыбенко - то ли большевика, то ли анархиста… вместе с ними в авангарде снова наступал батька Махно. По крайней мере, так разносила молва, а телеграфные сведения и сообщения в газетах были отрывочны и противоречивы.
Простые горожане снова переживали пальбу и разрывы снарядов, прятались в домах и в тревоге ждали новых правителей и первых шагов новой власти… Втихомолку проклинали всех - и петлюровцев, и деникинцев, и красных, и махновцев. Хотелось нормальной жизни, а ее все не было. Привычный уклад ломался, прежние порядки сгорали, как старая мебель в печах-буржуйках. Постоянный страх - неустроенности, голода, холода, шальной пули, бандитов, военных - стал привычным спутником и сотрапезником… страх караулил по ночам у изголовья, а по утрам встречал первый взор.
Молодая женщина, тихо и скромно живущая в двух комнатах большой квартиры, сдающейся внаем вблизи Озерного рынка, не испытывала страха. В неверных слухах об атамане Махно, носящихся над Екатеринославом, как черные птицы, она пыталась вызнать единственную правду: жив ли?.. Сумел ли в самом деле перебраться через мост, уйти в родную степь, к Гуляй Полю, или утонул в глубоких темных водах Днепра? Не догнала ли его шальная пуля? Вернется ли за ней, как обещал в страшный день екатеринославского разгрома, перед тем, как вскочил на коня и повел своих хлопцев в сражение:
“Коли жив буду - свидимся, любушка! Два раза за тобой приезжал - и в третий приеду…”
В том и была вся ее надежда.
Глава 1. Атаманша Маруся
- Александра Николаевна! - профессор Иртеньев с усилием отворил тяжелую дверь кабинета, просунулся внутрь и поманил к себе Сашу, сидевшую за столом, заваленным бумагами.
Она подняла голову, улыбнулась своему “ректору”, как мысленно называла Иртеньева, себя же представляла средневековым школяром - переписчиком книг:
-Что такое, Григорий Александрович?
- Александра Николаевна, голубушка!.. Полно вам возиться… Пойдемте домой.
- Григорий Александрович, вы же сами просили разобрать сегодня студенческие карточки…
-Это не к спеху!
-Почему же? Неизвестно, что теперь будет в университете, при новой власти… лучше не откладывать. Вы идите, я закончу за полчаса и сама домой доберусь.
Иртеньев всплеснул руками и смешно затряс головой:
- Какое там “сама”, голубушка!.. Вы разве не слышите, что на улице делается?.. Опять пальба, и близко совсем… нужно торопиться, пока трамваи ходят… пешком идти сегодня никак нельзя!.. Пойдемте, пойдемте, без разговоров!
Саша спрятала улыбку: трусоватый профессор был тем еще защитником, но он старался, так старался держаться молодцом, что это выглядело трогательным. Обижать его не хотелось. Слишком много он сделал для нее в страшные январские дни… Вот хотя бы секретарская работа на кафедре: не так просто было договориться о самом маленьком жалованье, а он договорился, и у Саши есть настоящее дело. Монотонное, утомительное, не в пример буйному гудению развеселого культпросвета в Гуляй Поле - но все же на кафедре было лучше, чем дома.
Дома она не всегда находила силы даже на то, чтобы приготовить себе чаю. Часами сидела в полутемной комнате, с книгой на коленях, но не читала. Глядела на остывающую печь и в окно, покрытое снежными узорами, а потолок опускался все ниже и ниже, и давил, давил на голову...
Неделю назад младенец впервые пошевелился в животе. С тех пор Саша больше не чувствовала себя одинокой, но тревога удвоилась. В комнатах было душно. Все казалось чужим, тесным…
В университете она оживала. Университет, с его огромными, во всю стену, окнами, высокими потолками, паркетным полом, хрустальными люстрами, импозантной мебелью, напоминал “Асторию”, где так странно, жутко и сладко встретили девятнадцатый год Черный Атаман и Белая Панночка.
Закрыв глаза, уйдя в воспоминания, можно было представить, что ее атаман, Нестор, снова здесь. Не дальше, чем в соседнем зале… сидит за большим столом, в окружении доверенных хлопцев - Каретника, Лепетченки, Чубенко - и, склонившись над картой, вычерчивает маршрут для своей конницы, строит план атаки. Рассеянно прихлебывает чай, пускает кольцами дым из турецкой трубки - подарок Щуся - и, чуть прикрыв глаза, внимательно слушает, что докладывает вестовой… терпеливо говорит с просителями… резким почерком подписывает приказы, раздает устные поручения, прежде чем встать, поправить на плечах бекешу - и пойти к ней, своей любушке.
Она тоже чем-то занималась тогда, но все время ждала его. Бросала свои занятия, едва Нестор переступал порог. Он обнимал со страстью, жадно целовал в губы, ласкал жарко и шептал, словно хмельной:
“Что, скучала за мной, кошка дика?.. Ну, прости… прости… дела… вот он я, с тобой, Сашенька”.
Вспоминая, что еще он делал и говорил, она алела щеками, теряла дыхание и ненадолго обретала счастье - точно сон наяву смотрела. Забывала об усталости, о зимней стуже, о патрулях и орудийном гуле. Слабел страх вечной разлуки. Саша верила всем сердцем, что Нестор жив и скоро вернется.
Дома с ней такого не случалось. Дома по комнатам бродила тоска, дома был шепоток соседей за спиной и осуждающие взгляды… Профессор Иртеньев и Ольга Константиновна, его стойкая, жизнерадостная супруга, к ней привыкли, полюбили, заботились как о родной дочери - тем и жива была; зато для квартирной хозяйки и ее толстых дочек, для других жильцов, что видели Нестора, и не могли от страха опомниться - она теперь стала“махновка”, “бандитка”.
Чудо, что доноса на нее до сих пор не сделали. Помогла петлюровская неразбериха, всем думали только о том, как бы день прожить, с утра до ночи, и новый начать… больше всего помог Юрко, что остался при Саше по атаманову приказу. Был он для Панночки не прислужник, не пес цепной, а младший братик, друг верный. Сумел соседям страху нагнать. Язык у хлопца был хорошо подвешен, ум - быстрый, сметливый, и сам ловкий, верткий, не поймать, не ухватить; знал, как и что кому сказать, когда пригрозить, когда меду подлить, когда смолчать… Все слушал, все запоминал, и все знал наперед, на пять шагов. Не зря батька Махно ценил его, нахваливал, предрекал:
“Подрастешь маленько - годным командиром будешь! А пока у тебя справа иная…”
Вот Юрко и старался. Как ни хотелось ему на фронт, в бою себя показать, но и разведчиком быть нравилось. О Панночке заботится было не в тягость. Приглядывал за ней в оба глаза: и как за сестрой, и как за атамановой жинкой…
Профессору топтался на пороге, большой, грузный в черной каракулевой шубе, и все настаивал на своем:
-Надо уходить, Александра Николаевна!
Саша терпеливо сказала ему:
- Вы идите, Григорий Александрович… Юрка сейчас вернется - проводит, с ним мне ничего не страшно.
- Ох, смотрите, Александра Николаевна. Юра, конечно, смышленый юноша, и те, что в город входят - ему вроде как свои… но он не Геракл с палицей, голубушка, а птенец желторотый, вот бы вы о чем подумали!
-Бог не выдаст, профессор.
-Ну, дело ваше… смотрите, если сильно стрелять начнут, уж лучше здесь пересидите, не выходите никуда, пока все не стихнет.
- Не волнуйтесь вы так, Григорий Александрович. Я же не одна остаюсь. В канцелярии люди есть, и на нижнем этаже еще занятия идут, у доцента Суховерхого. Вы же знаете наших… смена власти не мешает читать Ключевского и латынь зубрить.
Профессор ушел - с облегчением, как показалось Саше. Она снова склонилась над своей работой, мельком подумала, что Юрко и впрямь где-то запропал… выскочил час назад, чтобы “раздобыть белых булок” (Бог весть, где, но места он знал), но до сих пор не вернулся. Шум на улице усиливался. Похоже, и в самом деле что-то необычное творилось вблизи университета...
Саша посмотрела на часы, висевшие на стене: половина пятого пополудни. На Екатеринослав уже пали густые синие сумерки, еще чуть-чуть - и станет совсем темно, пора бы Юрку и появиться. Впрочем, выходить наружу было не обязательно. Университет напоминал Саше крепкий средневековый замок, который с налету не возьмешь… Запереть изнутри дубовые двери кабинета, погасить свет, подогреть на спиртовке чайник - и хоть осаду выдерживай, гляди потихоньку в окно, и жди, пока не рассветет, или не минует опасность.
“Чаю… чаю горячего хорошо бы попить…” - Саша поежилась, обернула поплотнее плечи турецкой шалью, громадной и теплой. - “Но где же все-таки Юрко?.. Не попал бы в переплет мальчишка бедовый!”
За себя она совсем не боялась. До странности стала отважной - после короткой встречи с Нестором под Новый год, и после ужаса первых дней января, когда жила в полнейшей неизвестности, как в тумане, и после того, как впервые увидела человеческие и конские трупы на улицах и на берегу Днепра… Мало что могло напугать сильнее, и за атамана учила себя не бояться - лишь верить в его удачу, в заговоренное черное знамя, что вилось над его головой, и в крест кипарисовый, что сама ему подарила как оберег. Помогало. А все-таки за двоих мальчишек сердце трепетало: за того, что был к ней приставлен самим батькой Махно, и за того, что носила под сердцем.
- Почему, Сашенька, вы так уверены насчет пола вашего ребенка? - не утерпев, спросила однажды деликатная, но любопытная Ольга Константиновна. - Ведь это может быть и девочка!
И авторитетно, по-профессорски, добавила:
- Раз у вашей матушки две дочери- то и у вас, Сашенька, первой может родиться дочь!
- Это мальчик, Ольга Константиновна… - улыбнулась в ответ Саша. - Точно мальчик. Сам отец его так сказал… а он будущее видит.
- О… не смею спорить! - профессорша только руками развела и слегка побледнела. Ей хватило единожды увидеть Нестора Махно вблизи, встретить его свирепый, проницательный взгляд - забыть этого взгляда добрая Олюшка не могла…
На улице между тем становилось все шумнее, горластее: какой-то отряд, человек в двадцать-тридцать конных, и примерно столько же пеших, подходил к университету со стороны проспекта. Знамени не было видно, но тут и там мелькали красные банты. Новая власть делала смотр городу, своим владениям, выискивала врагов и трофеи.
- Должно быть, большевики… Здесь-то им что понадобилось, товарищам дорогим? Ведь не ювелирный магазин, не лавка табачная или продуктовая… - пробормотала Саша, стоя у окна сбоку, чтобы ее не заметили с улицы, украдкой выглядывала в щель между тяжелыми шторами.
Тельняшки, бескозырки, бекеши, кубанки, смушковые шапки, чудные черные пелерины, лица - заросшие щетиной, красные от мороза и горилки, веселые, злые… Знакомых среди них не было никого: Саша почему-то была уверена, что “своих”, гуляйпольских, распознает на раз. Нет, эти - не гуляйпольские, и вообще не махновцы.
И люди, и кони вышагивали устало: значит, долгий был переход, трудный. А к университету добрались не случайно, очень уж целеустремленно двинули все во двор, и дальше, к главному подъезду. Не ровен час, заедут в вестибюль на конях.
Нестор три недели назад, то ли из удали разбойничьей, то ли из мальчишеского озорства, заехал в “Асторию” верхом на Овсее Овсеиче, и об этом даже написали екатеринославские газеты.
Холодок пробежал по спине. Саша отошла вглубь комнаты, соображая, что делать - сидеть тихо и ждать Юрка, в надежде, что незваные гости сюда не дойдут (им и на первом этаже хватит дел) и ее не обнаружат, или быстро-быстро пробраться на черную лестницу, по ней спуститься на улицу и улизнуть прочь… На углу есть пекарня с маленькой чайной, окна выходят и на университет, и на проспект, если спрятаться там, заказать чаю, то она и мальчишку не пропустит, и за отрядом сможет наблюдать - заодно поймет, кто такие, чего хотят.
“Известно, чего хотят, голубушка Александра Николаевна…” - отчетливо услышался вдруг голос Ивана Петровича Ланского, что шел теперь в Крым со своим офицерским корпусом. - “Реквизировать и национализировать, а говоря проще -грабить… грабить, да нас, буржуев, на фонарных столбах вешать. Не обманывайтесь, Сашенька, не обманывайтесь. Вы для них -классовый враг, и своей никогда не будете. Любовник ваш, атаман, кого мужем изволите звать, это Стенька Разин, а вы - княжна… Если он в Днепр вас однажды столкнет, так считайте, что легко отделались”.
