ГЛАВА 1. Интервью со звездой
Я смотрю, как он пьет пиво, как вытирает губы салфеткой. Как закуривает сигарету, не спеша выдыхает горьковатый дым.
- Would you like to discuss with me, miss ... miss…
Небрежный взгляд на мою визитную карточку.
- Mary.
- OK, miss Mary... And so? Could we start?
- Of course, mister Green.
В моем распоряжении около часа: его удалось урвать всеми правдами и неправдами. Странно, что при таком плотном графике Грин вообще согласился со мной встретиться. У журнала, который мне доверено представлять, не самый высокий тираж и не самая заметная глянцевая обложка.
Я начинаю с того, что бездарно транжирю драгоценные минуты. Просто молча сижу напротив плечистого мужика с модной стрижкой и тяжелым подбородком английского рабочего. В нем нет ни капли изысканности. Вблизи отчетливо видны борозды морщин, мешки под усталыми глазами и... множество веснушек. Интересно, куда они деваются на экране?
Грин не молод и явно ведет не самый здоровый образ жизни. Но не думаю, что он испытывает по этому поводу хоть малейшее сожаление.
Я нажимаю на клавишу записи и кладу диктофон на деревянный стол, развернув микрофон в сторону мистера Грина.
«Скажите, мы не встречались с Вами раньше? - Когда именно, мисс? - Очень давно. В прошлой жизни».
Занятно, что он ответит на такой вопрос?
У меня нет никакого плана интервью, я не имею представления, о чем его спрашивать. В сто двадцать пятый раз - о творческих планах? О предполагаемой четвертой женитьбе? Или о том, как «Шеффилд»* играет в этом сезоне?
Профессиональная привычка приходит на помощь. Я начинаю с дежурного:
- What do you think about Moscow, mister Green? How do you like this?
Мне заранее известно, что он скажет. Девяносто девять из ста знаменитостей, приезжающих в Россию, говорят одно и то же. Пока Грин распространяется о Kremlin, Krasnaya ploshchad, russian vodka (о, vodka!), а диктофон послушно фиксирует его речь, я успеваю собраться с мыслями.
- Thank you. Well, could you tell me about …
Беседа течет плавно и неоригинально. Какую бы чушь ни нес мистер Рон Грин «about-что угодно», это будет схвачено, сверстано и отправлено в печать. Вопросы, которые я действительно хочу задать, никогда не сорвутся с моих губ. По ходу я делаю пометки в блокноте: «никогда не доверяй эксклюзив только пленке» - усвоенная намертво заповедь шеф-редактора.
Увлекшись рассказом, он наклоняется вперед. От него веет опасностью и смертью, волосы пахнут дымом и сталью. Его глаза постепенно меняют цвет, из подводно-зеленых становятся антрацитово-серыми.
- Скажите, мистер Грин, в какой жизни вы были самим собой - не добропорядочным англичанином из мирной семьи, не секс-символом из гламурных журналов, а честным и бескомпромиссным злодеем? Когда вы не играли убийцу, но по-настоящему были очень-очень плохим парнем?
Только секундой спустя, когда он резко замолкает, я понимаю, что проговорила все это вслух. Finita la comedia. Сейчас мистер Грин отреагирует, как и положено нормальному человеку: сообщит, что интервью закончено. Хорошо, если не в грубой форме.
- I’m sorry.
Я машинально тянусь за диктофоном, но тут рука Рона властно ложится на мою. Тяжелая у него рука... В самый раз, чтобы держать боевой топор.
Он заинтересованно смотрит на меня. Уголки его бровей ползут вверх:
- What do you mean, miss Mary?
Мне остается лишь скучным голосом пояснить, что я увлекаюсь регрессионной психологией, и да, я верю в переселение душ, но наше издание не имеет никакого отношения к эзотерике, и I’m sorry, very sorry, и не расскажет ли он лучше о...
Он забывает про пиво. После небольшой паузы я получаю рассудительный ответ, что беседовать о прошлой жизни мистер Грин все же предпочитает не за деловым ланчем в пабе. И желательно, чтобы miss Mary пришла без диктофона.
Настает мой черед спросить, what you mean.
Рон извлекает из бумажника гладкую карточку со странной эмблемой в углу, берет мою ручку и что-то пишет на обороте. Пододвигает карточку ко мне, возвращает ручку и спрашивает:
- Can we continued?
«Continued» занимает еще примерно полчаса. Я смотрю прямо на собеседника, но нахожусь не здесь и не сейчас...
Мост. Горящие дома. Повалившийся частокол. Вдали - тревожный, надрывный гул колокола. Ветер, пахнущий железом и дымом, обжигает лицо. Незнакомые люди, бегущие через мост. Они вооружены. Многие умрут сегодня. Наверное, я тоже...
- Thank you for your answers, mister Green. Good by.
Когда мы прощаемся, Грин протягивает мне руку. Ненадолго задерживает мои пальцы в своей широкой ладони.
- At nine o’clock, yes? Tomorrow.
Уже в машине я достаю из кармана надписанную им карточку. Бесценный автограф.
«Balchug Kempinsky, 9 a.n., April 12. R. 3014, Ron Green».
И еще какие-то пояснения.
***
Я без сожаления смяла карточку и выбросила ее в окно.
«Наверное, вы считаете себя очень остроумным, мистер Грин. Но ваша сегодняшняя шутка не удалась.»
А может быть... Короткий взгляд в зеркало. На свое заурядное лицо, без намека на «фотомодельность» и почти без макияжа (ну разве что в честь мега-звезды чуть тронуты тенями веки и накрашены ресницы). На волосы невнятного цвета, собранные на затылке в банальный хвост. На строгую белую блузку, наглухо застегнутую до самого ворота. О фигуре вообще лучше не вспоминать - что называется, не стандарт.
«Не льсти себе. При длительном общении ты, возможно, и очаровала бы его красотой своей души и пирожками с капустой. Но сейчас он увидел ровно то, что увидел... И, милочка моя, тебе давно уже не двадцать лет. И даже не двадцать пять. Таких, как ты - вокруг него двенадцать на дюжину, и ни одна из них ему не интересна».
Предательский тонкий голосок Неисправимого Оптимиста возмущенно пискнул:
«Зачем же тогда он назначил тебе dating?!»
Да кто ж его знает? Мало ли какие фантазии приходят в голову пресыщенным роскошным мужикам, еще не пришедшим в себя от созерцания Kremlin и пития russian vodka. Возможно, городской сумасшедшей в его сексуальной коллекции еще не было.
На миг я - в порядке горячечного бреда - представила себе, что иду на эту вечернюю встречу... Накрашенная, как положено (Элька с Вероникой помогут), и одетая в свой лучший туалет, купленный полгода назад на распродаже в «Фамилии». Этакая ворона в павлиньих перьях. И долго объясняюсь - сначала с портье, потом с секьюрити или секретарем мистера Грина...
«Он пригласил меня, чтобы побеседовать о переселении душ. О том времени, когда он был царем Вавилона, а я - его рабыней-христианкой...»
Да, сам Вудхауз умер бы от хохота, послушав подобный бред. Наверное, они все же провели бы меня в его номер - есть же карточка, надписанная его рукой, и он что-то говорил о пропуске... Ну а дальше?
Работа журналиста имеет одно неоспоримое достоинство: ты быстро привыкаешь видеть знаменитости вблизи, и не питаешь иллюзий на их счет. Люди как люди, просто их часто показывают по телевизору или в кино. Они ходят по той же земле, что и все прочие смертные, едят, пьют, страдают от неразделенной любви и от утреннего похмелья. А некоторые при этом еще и обладают отвратительным характером.
Лучший способ излечиться от пылкой страсти к «звезде» - поговорить с ней на разные темы час-другой. В совсем запущенных случаях может потребоваться чуть больше времени, но рано или поздно результат будет достигнут.
Я представила мистера Грина в его гостиничном номере - уставшего, слегка нетрезвого, в рубашке с рукавами, закатанными до локтей, и в старых джинсах...
«Hello, miss Mary…»
Сто-оп... Кажется, эта картина должна была вызвать у меня отвращение? Но почему-то возникает обратный эффект.
«И зачем я выбросила его карточку?!»
Я уже готова просить шофера такси развернуться и ехать назад...
«Тоже мне, Айседора Дункан!», - хмыкает Внутренний Критик, но мне не хочется выглядеть еще большей идиоткой, чем есть на самом деле.
Ну вот, я, кажется, плачу. И размазываю по лицу тушь. Этого еще не хватало!
ГЛАВА 2. Рухнувшие планы
Да, мистер Грин, вы подложили мне изрядную свинью. И как, скажите на милость, я теперь буду расшифровывать это дурацкое интервью? Когда один звук вашего голоса из слабенького динамика диктофона наэлектризовывает мое тело так, что впору ощутить себя линией высоковольтных передач.
В семь часов вечера я сдаюсь, звоню редактору и, ссылаясь на все болезни, известные современной медицине, прошу о смягчении приговора:
- Я записала пленку, пусть теперь Грином займется кто-нибудь другой!
- Маша, но если не ты, то кто же? - резонно вопрошает редактор. - Выручай, у нас горит номер...
Да. Горит. Правда, он горит всегда, а в остальных случаях - тлеет...
Но сейчас это «горит» в устах шефа означает лишь то, что мой приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Гвардия умирает, но не сдается: я провозилась с интервью до трех ночи, а в перерывах варила кофе, запивала его валерьянкой и спрашивала себя, какого черта я выбросила его карточку... Воистину, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть.
Когда все заканчивается и я, наконец, засыпаю между котом и диванной подушкой, мне снится престранный сон.
. . . Я в своей привычной комнате, работаю на компьютере. И почему-то перепечатываю со старинной рукописи текст на незнакомом мне языке. Я понятия не имею, о чем он, но обращаю внимание на часто встречающееся слово - «darg». Неярко горит настольная лампа. За спиной сгущаются тени: как живые, они ластятся ко мне, но я, увлеченная работой, не обращаю на них внимания.
Но постепенно до моего сознания доходит, что кто-то стоит на балконе... Стоит и, прижавшись лицом к стеклу, смотрит в комнату. Балкон находится на восьмом этаже, но это обстоятельство кажется менее важным, чем сам факт присутствия поблизости чужака.
Я медленно оборачиваюсь и вижу фигуру в длинном серебряном плаще с капюшоном, в серебряной маске. С плаща стекают струи воды - как будто снаружи идет сильный дождь. Сквозь прорези маски я вижу глаза: тусклые, неживые, напоминающие синеватые ледяные шарики. Даже на расстоянии, через преграду стекла и балконной двери, я чувствую холод, исходящий от пришельца. Существо поднимает руки - белые, большие, с длинными узловатыми пальцами - кладет их на стекло и принимается трясти его. Оно желает проникнуть в комнату, и я понимаю, что если это ему удастся, мне останется только умереть от ужаса.
«Это сон... - всплывает мучительная мысль. - Только сон...»
Я тоже поднимаю руку (она так тяжела, словно налита изнутри свинцом), и троекратно крещусь. И вспоминаю, что на подоконнике стоит икона Бахчисарайской Божьей матери.
«Доселе дойдешь и не перейдешь» . . .
Все исчезает. Я просыпаюсь; сердце колотится так, что мне едва удается дышать. Встревоженный кот тычется в шею влажным бархатистым носом и громко мурчит.
Я перевожу дыхание, переворачиваюсь на живот и утыкаюсь лбом в подушку. Никогда больше не буду смешивать кофе с валерьянкой. А ведь все из-за Вас, мистер Грин!
И зачем только я выбросила эту злосчастную карточку?...
***
Следующие сутки я смело могу назвать худшими в своей жизни. Часы и телефоны сошли с ума, и весь мир вокруг превратился в филиал моего персонального ада.
Было совершенно очевидно, что способность есть, пить, работать и вообще осознавать себя как адекватную человеческую функцию, вернется ко мне не раньше, чем время преодолеет рубеж «в девять пополудни». И всем (в первую очередь - мне самой) станет понятно, что наша встреча с Роном Грином не состоялась.
Впрочем, у Эльки, которой я все-таки позвонила, было другое мнение.
- Дура, обязательно иди! Мало ты в своей жизни упускала возможностей? А такие шансы вообще выпадают раз в сто лет, и то не всем!
- Я выбросила карточку, говорят тебе...
Но Элька неумолима. Ее вообще трудно сбить с толку.
- Ну и что? Журналистское удостоверение у тебя есть. Номер комнаты ты знаешь. И он написал на карточке «кодовое слово» - не говори, что ты не запомнила. Информации больше чем нужно. Иди!
- Послушай, он наверняка просто издевался надо мной. У англичан странное чувство юмора.
- В таком случае, - ледяным тоном отвечает Эльвира, - Ты напишешь эксклюзивный репортаж в «Экспресс-газету». И для сайта «гей.ру». И еще пару постов в Фейсбук. Страна должна знать своих героев с разных сторон.
Она почти убедила меня, и я выкатываю свой последний аргумент:
- Я толстая, страшная и мне тридцать лет.
- Подумаешь. Англичанки еще страшнее.
За что отдельно люблю Эльку - за честность. Она умеет поднять самооценку даже из положения «ниже плинтуса».
***
И все-таки я не попала в «Балчуг». Не знаю, что внутри меня стало причиной тому - страх, или гордость, или самолюбие... Но события сложились вполне естественным образом. Судьба приняла образ Главного редактора, категорическим тоном потребовавшим моего присутствия на верстке номера. Мои слабые возражения не возымели никакого действия.
- А если я не приду?
- Лишу премии. За неподчинение администрации предприятия.
И ведь сделает, как скажет - лишит. Плакали тогда мои зимние сапоги. Что ж, наверное, я как-нибудь проживу без мистера Грина. А вот без сапог будет скучно, особенно если снова ударит мороз под тридцать...
Упрямый Осел, иногда выходящий из спячки в глубинах моего подсознания, делает последнюю попытку:
- А если у меня свидание?
- У тебяяяя?.. Ой, извини... - спохватывается Викентий свет Георгиевич, душа-человек и Мистер Тактичность. Но первая реакция человека всегда красноречива. Ибо идет от самого сердца. Хорошо, что он еще не поинтересовался, с кем. Вот смеху-то было бы.
Прочь, девические грезы. Вам здесь не место.
Переодеваюсь в обычную униформу - джинсы-свитер-сапоги, собираю волосы в «хвост» и послушно еду в редакцию.
Рабочий процесс накануне сдачи номера захватывает меня с порога и не дает сосредоточиться на посторонних вещах. Восемь вечера... Половина девятого... Девять. Четверть десятого. Девять сорок пять.
Я с тайной надеждой смотрю на мобильный телефон - был же номер на моей визитке, оставленной мистеру Грину - но электронная тварь издевательски молчит.
«А чего ты ждала? Что он позвонит и будет умолять о встрече? Окстись, родное сердце».
Десять двадцать. Десять пятьдесят четыре. Одиннадцать ноль две.
Можно расслабиться.
Я стою у стола выпускающего редактора, рассеянно перебираю сверстанные полосы номера. Сейчас их унесут в типографию, и можно ехать домой. Викентий подходит сбоку и тихонько кашляет в кулак.
- Маш, я дурак. Извини за свое свидание.
- Не было у меня никакого свидания, - устало отвечаю я. - Просто неохота было тащиться через всю Москву.
- Да у тебя на лице все написано. Давай, подвезу домой.
- Бог вознаградит вас за доброту, Викентий Георгиевич.
Мы едем молча. Когда зеленая «Шкода» моего шефа поворачивает на Большой Москворецкий мост, и слева вырастает залитый ярким светом отель «Балчуг», я закрываю глаза. Не было ничего. Ничего не было. Все это мне просто приснилось. Я отказываюсь понимать, почему в душе нарастает чувство, одновременно напоминающее истерику и панику.
Зато сейчас самый удобный момент, чтобы попросить у Викентия отпуск. Неделю. Или даже две.
