Некурортный роман
Кира
Меня разбудили знакомые с детства, но так давно, так непростительно забытые запахи и звуки. Кто-то, фальшиво, но вдохновенно напевая, жарил блинчики на моей кухне. Интересно, кто? В моей жизни давно уже не было никого, кто мог бы готовить блинчики у меня на кухне. Даже сестра, и та далеко. А с её неприятием моего прошлого, моего образа жизни, моих взглядов и увлечений мы, по сути, давно уже чужие люди и общаемся от случая к случаю, всё реже и реже….
Так, Кирка, соберись. У тебя в доме – посторонний, не время сейчас о семейных ценностях. Думай, Кира, думай. Что вчера было?
Тру ладонями лицо, пытаясь согнать остатки сна. Кошусь на календарь. Да. Вчера.
Встреча однополчан. Точнее – одновзводников, интересно, есть такое слово? А должно быть.
В этот раз пришли всего семь человек. Старика не было. Старик сейчас вообще в другой стране, перевёз больную жену в тёплый климат, поближе к морю и проводит с ней всё время. Недавно прислал мне письмо – бумажное, в конверте с марками, удивительно – а там: «Если бы мы все проводили чуть больше времени со своими любимыми, никому из нас никогда не пришлось бы воевать. Никогда, понимаешь, Ящерка?»
Ящерка. Это после того, как она проскользнула в просвет между валунами, куда у любого мужика из их роты разве что рука протиснется, да и то не вся. А она протиснулась, поднялась выше и оттуда уже….
Хватит, Кира. Та война кончилась. Для тебя теперь все войны закончились. Как и для Старика.
Человек всю свою жизнь отдал армии. Воевал. Имел множество наград и ещё больше взысканий: начальству не кланялся, идиотам в лицо говорил, что они идиоты. А потому генералом не стал. А нам и не нужен был генерал. Нам нужен был наш Старик.
Так, Кира Анатольевна, соберитесь! Кухня, блинчики, чужой.
Твою мать.
Кирилл….
Кирилл.
Так, ещё вот этот перевернуть.... Оп-па! Да я ас! Кирка проснётся, а тут ей – и стол, и дом… Дом, правда, её, но это детали. И кухня её. И постель её…. Чёрт, Кир, прекрати. Не вовремя ты это.
Не вовремя. А когда – вовремя? Сколько лет уже….
А сколько, кстати, лет? Когда всё началось? Там, на войне, когда он впервые её увидел, девчонку-снайпера, и поначалу решил, что она и впрямь ещё ребёнок – такой маленькой она казалась среди всех этих мужиков в полёвке? Она стояла там, в коридоре, со своей «подружкой» СВД за плечом, сама едва ли не меньше винтовки. Стрижка «ёжиком», лишь чуть-чуть длиннее, чем у бритоголовых бойцов-мужчин, тонкая шея в распахнутом вороте комбинезона и дикая смесь горечи и вызова во взгляде.
Как он тогда психанул! Орал в кабинете у Дока, потом – на полосе, где Старик смотрел, как разгружают привезённое с Большой Земли снаряжение, пытался тоже повысить голос, но со Стариком такие номера не проходили.
- Всё сказал? А теперь слушай меня: эта девочка – лучший снайпер на пару тысяч километров в любую сторону. И нам эту девочку прислали специально к началу операции. Специально, понимаешь? И, между нами, мне оттуда, – Старик ткнул жёлтым от курева пальцем куда-то в белое от жары небо, – настоятельно намекнули: девочку беречь. Не обижать. Не мешать. И руками не трогать. Не трогать, понял? А если понял – иди и другим объясни.
Пришлось заткнуться, идти и объяснять.
Поняли, правда, не все и не сразу. Один такой непонятливый едва яиц не лишился. Кто ж знал, что девочка в армию не затем пришла, а штык-нож можно заточить так, что хлеще бритвы резать будет. И в армейском берце такой спрятать – нефиг делать, особенно если ножка как у ребёнка. Лежал потом несостоявшийся мудак у Дока в палатке и орал, как он эту суку … и через … и сзаду, и спереду, а потом…. А потом Док его прямо со стола, едва сняв швы, отправил туда, где ему головы поднять некогда было, не то, что о затейливом сексе с нерасположенными к нему снайперами думать.
Девочку после этого десятой дорогой обходили даже записные полковые ловеласы, из тех, что и посреди пустыни себе зазнобу отыщут, поимеют и похвастать потом не забудут.
Куда-то тебя занесло, Кирилл….
Как всё было – 1
Сам он с этой малолеткой не общался – никак, ни по-уставному, ни по-дружески, зачем? Прилетела, улетела. Вертушку ради неё одной гоняют, надо же, цаца нашлась. Какая там она особенная, нах. Наверняка же дала кому надо, сейчас покрутится в разведроте, потом там, наверху, хахалю своему настучит, какие здесь порядки неправильные, и опять Старику в штабе шею намылят. Кирилл зло сплюнул в раскалённый песок. Ну нехрен бабам на войне делать, нехрен.
А потом, как-то утром, он заметил в коротко стриженных тёмных волосах искры густой седины. Увидел и замер. Стоял за спиной у девчонки, шагах в пяти и не мог пошевелиться. Ну не вязалось оно в голове – субтильность эта едва ли не детская, шейка тонкая, цыплячья, нога размера 34, не больше, где хоть берцы откопала?! И седина. Откуда?!
Потом он осторожно присматривался к «особенной». Замечал, как она сторонится всех. Исключением стали Старик, Док и, как ни странно, Малёк – пацан ростовский, связист, по субтильности едва ли не повторяющий госпожу снайпершу. Девка для Кирилла стала занозой в непонятном месте. Бесила, раздражала, но оторваться от неё он не мог. Ловил себя на том, что каждую свободную минуту старается провести так, чтобы мелкая была в поле зрения. А мелкая его в упор не видела, зараза.
А потом была та самая операция. И Кир вдруг заметил, что не только он, но и остальные мужики в роте молчаливую дикарку-снайпершу ненавязчиво оберегают. И стараются же, гады, делать это так, чтобы она не заметила: Аллах её знает, кинется ещё с ножиком своим на такого незадачливого помощника, да ну нах. Лучше делать вид, что такое обращение отработано, просчитано и вообще в порядке вещей.
На самом деле ведь каждый из них понимал: если девка и впрямь такой спец, как о ней говорят – а Док специально мотался в Центр, уши грел на её счёт – так ей тяжелее в разы, чем им всем. Кир, пройдя множество кругов и огня, и воды, давно знал: мало кто из здоровых, сильных мужиков способен сутки, а то и двое-трое лежать неподвижно, когда ни оправиться, ни от москитов отмахнуться. И плевать, жара там, или всемирный потоп, не шевельнись, не дыши лишний раз, и вообще старайся не моргать. А эта девочка, говорят, три месяца тому назад двое суток по горло в болоте, почти под гатью, по которой мотоциклы и пехота мотаются туда-сюда без конца, в пиявках, холоде, грязи и вони. И сняла же «объект», с одного выстрела сняла, и уходила потом теми же болотами, со змеями и москитами. Одна, без прикрытия. Прикрытие её полегло ещё по пути к цели, их всех в Центре уже похоронили, награды посмертно, письма родным, все дела. И вдруг – приходит. Искусанная, распухшая, нога располосована от щиколотки до бедра, температура под сорок, губы чёрные. А она – на доклад к начальству. Док, пока рассказывал, всё косил глазами в сторону её палатки – не услышала бы. Хотя… девка умная, наверняка же знала, что на её счёт кому не лень языками полощут. Только плевала она на всё с минарета.
Ей, похоже, вообще всё на свете было параллельно, вот только прикосновений не выносила. Старательно держала дистанцию, а если кто-то ненароком – а то и специально, желающих поиграть с единственной на много кэмэ вокруг женщиной хватает – приближался слишком, шарахалась в сторону, как пуганая кошка. Глаза только стеклянными становились, смотреть страшно. Игры эти скоро прекратились, мало удовольствия встречать этот мёртвый взгляд, ну нафиг. Хоть и мало в лагере развлечений, но всем быстро стало понятно, что мелкая на роль игрушки не подходит совсем.
Последней каплей для выдержки Кирилла стал эпизод, когда в местной деревушке к снайперше со спины подбежал мальчишка лет пяти. Мгновение, рывок – смазанная тень, почти незаметное взгляду движение – и мальчишка замер с вытаращенными в ужасе глазами. У его горла подрагивал в тонкой девичьей руке старательно отточенный штык-нож. Кир, на глазах у которого происходила эта сцена, сделал шаг, пригнулся, готовясь к броску, но она уже пришла в себя, нож будто сам собой спрятался в берце, пацан, громко сглотнув, засверкал голыми пятками, гортанно выкрикивая то ли жалобы, то ли ругательства….
Он шагнул было к девушке, но она уже летела стрелой – сквозь деревню, не слыша окриков вслед, не разбирая дороги, неслась, как будто её жизнь от этого зависела. Кир каким-то десятым чувством понял, что оставлять её одну сейчас нельзя. Ему вслед никто ничего не кричал – боялись. Снайпершу он нашёл на берегу арыка, выше по течению от деревни. Та стояла на коленях у воды, до пояса спустив песочного цвета комбинезон. Намокшая белая хлопковая майка не скрывала ни выпуклых позвонков на узкой смуглой спине, ни багровых рубцов, пересекавших её наискось: от левого плеча к рёбрам справа. Девушка наклонилась низко-низко к воде, поливала на голову из сложенных ковшиком ладоней, вздрагивая и шипя сквозь зубы каждый раз, когда текущая с гор ледяная влага обжигала разгорячённую солнцем и бегом кожу. Закончив, замерла, смотрела в своё отражение и склоняла всё ниже и ниже взъерошенную стриженую голову. Кириллу показалось, что ещё немного, и она просто-напросто свалится в арык. По себе знал, что делает с людьми резкий контраст температур, а как повлияет такой нырок на девушку, явно пребывавшую в шоковом состоянии, не хотел даже представлять. Поэтому подошёл ближе и окликнул по званию. Замерла. Острые лопатки торчали, как цыплячьи крылышки: втянув голову в плечи, всем телом демонстрируя страшное напряжение, девушка вся походила на загнанного в угол зверька. На всякий случай Кир сделал шаг назад. Хорошо помнил, как молниеносно нож оказался у беззащитного детского горла.
Хрупкие плечи приподнялись, медленно опустились: вдох-выдох. Встала, выпрямила спину, свела лопатки. Натянула комбинезон, застегнула все пуговицы – до самого горла. Медленно развернулась, посмотрела в глаза. И Киру захотелось выть. Не должно у неё быть таких глаз, такого взгляда. Ну не должно, ребёнок же почти! А на него смотрела вековая пустота. Тоскливая, дикая, мёртвая пустота, заключённая в серых широко распахнутых глазах.
Все увещевания, все заготовленные заранее речи моментально пошли лесом. Что можно сказать такой, как она? В чём обвинять? Как утешать? Всё ей и без него прекрасно известно, и единственное что он может сделать – предложить поддержку. И он предложил. Правда, хватило ума не облекать своё предложение в галантную обёртку. Выдал приказным тоном распоряжение, дождался короткого кивка, почувствовал себя держимордой, самому противно. Но, главное, до лагеря дошли без приключений, и девчонка к тому времени, вроде, пришла в себя. Дрожать, во всяком случае, перестала: ему, шедшему на полшага позади и чуть сбоку, хорошо было видно, как пульсирует голубая жилка на тонкой шее, как постепенно становится размеренным дыхание и как его «подконвойная» по мере приближения к лагерю перестаёт едва заметно вздрагивать от каждого постороннего звука.
Кто-то из старейшин, похоже, всё же нажаловался начальству: назавтра, прямо во время завтрака, на лагерь свалилось «счастье» в виде замвээр. Тому, видать, ощутить свою власть очень хотелось, но район (пусть и условно) боевых действий – это вам не тыловое армейское болото, где банька, телефонисточки, преферанс по пятницам и солдатики на побегушках. «Комиссаров» здесь не чтили, не любили и за людей зачастую не считали. Никому здесь не нужны были курсы политпросвещения, пламенные речи о долге и чести – как и прочее промывание мозгов. Те, кто пытался их воспитывать, как правило, очень быстро смазывали лыжи куда подальше от лагеря.
А тут явился воспитатель во всей красе: красная морда, брыли лежат на белом подворотничке, китель едва сходится на брюхе и – предмет моментальной вспышки веселья у всего боевого состава – туфли. Чёрные кожаные туфли, начищенные до зеркального блеска. В этих раскалённых до стеклянного блеска песках. Издевательство. Глупость несусветная.
Всех выдернули прямо из-за столов. Построили. Комсостав в лице Старика медленно закипал и прятал глаза до поры до времени. У Дока на лице в полный рост – издевательски ироническая ухмылка.
Стояли на жаре, на самом солнцепёке, слушали нравоучения: замвээр заход сделал издалека, с установленных правил общения с местным населением, с долга и ответственности, с ожиданий Президента и невозможности боевого состава эти самые ожидания не оправдать. Тут жирдяй сделал вынужденную паузу, достал платок и начал вытирать побагровевшие лоб и шею, по которым вовсю уже текли отвратительные ручейки пота. В наступившей тишине отчётливо слышался скрип зубов Старика.
Отдышавшийся замвээр вызвал из строя старлея Александрову. Мелкая вышла, чеканя шаг крошечными берцами. Встала напротив большого начальства и… посмотрела ему в лицо. Тот отшатнулся, побледнел, но вспомнил, что перед ним подчинённые и взял себя в руки. Но момент своей слабости запомнил и горел желанием взять реванш. Поэтому в выражениях не стеснялся. Александрова стояла перед ним навытяжку, смотрела в никуда, только чуть заметно побледнела, и это было единственное, что выдавало её реакцию на происходящее.
А словесная экзекуция всё длилась и длилась. Лицо замвээра уже походило цветом на перезрелую свёклу, пот лил с него сплошным потоком, насквозь пропитывая щегольский китель и белоснежный ещё совсем недавно воротничок. Не видя абсолютно никакой ответной реакции от провинившейся девки, «воспитатель» дошёл до прямых оскорблений, пройдясь «ласковым» словом по всему женскому составу армии скопом. Александрова молчала, только челюсти сцепила сильнее. И тут замвээр потребовал показать ему тот самый нож. Снайперша тянула с выполнением, медленно переводила взгляд из далёкой пустоты на замвээра, будто надеялась, что он одумается и отменит распоряжение. Тот рявкнул, требуя пошевеливаться. Девушка чуть шевельнулась, наклоняясь, и буквально через секунду уже стояла, держа в руке свой нож.
«Комиссар» протянул руку, требуя сдать ему неуставное оружие. Александрова какое-то время смотрела непонимающе, словно не веря, что он и в самом деле потребовал отдать ему этот нож. Толстяк шагнул вперёд, протягивая руку. Александрова отступила, спрятав нож за спину. Замвээр на глазах начал надуваться, и все ясно видели, что сейчас грянет взрыв. И тут вдоль строя вызывающе спокойно, даже несколько вальяжно прошёл Старик. Подошёл к «воспитателю» подхватил его под локоток, с виду – легко, на деле же побелевшие пальцы сжимали начальственную конечность как клещи. И, не слушая визгливых возражений, ругани и угроз, уволок высокое начальство в сторону полосы, через плечо бросив подчинённым «вольно, разойтись».
Но ещё до того, как эта команда была выполнена, к Александровой подошёл замхыч Фокин по кличке Циркуль, мужик неплохой, но немного странноватый. Впрочем, все здесь подобрались… кхм… с нестандартным мышлением. Другие не выживали. Длинновязый заместитель по хозяйственной части встал напротив снайперши, наклонился к ней и задушевным голосом спросил:
- Ты, душа моя, на хера в деревню с оружием сунулась?
Девушка медленно подняла на него глаза.
Кира
Меня разбудили знакомые с детства, но так давно, так непростительно забытые запахи и звуки. Кто-то, фальшиво, но вдохновенно напевая, жарил блинчики на моей кухне. Интересно, кто? В моей жизни давно уже не было никого, кто мог бы готовить блинчики у меня на кухне. Даже сестра, и та далеко. А с её неприятием моего прошлого, моего образа жизни, моих взглядов и увлечений мы, по сути, давно уже чужие люди и общаемся от случая к случаю, всё реже и реже….
Так, Кирка, соберись. У тебя в доме – посторонний, не время сейчас о семейных ценностях. Думай, Кира, думай. Что вчера было?
Тру ладонями лицо, пытаясь согнать остатки сна. Кошусь на календарь. Да. Вчера.
Встреча однополчан. Точнее – одновзводников, интересно, есть такое слово? А должно быть.
В этот раз пришли всего семь человек. Старика не было. Старик сейчас вообще в другой стране, перевёз больную жену в тёплый климат, поближе к морю и проводит с ней всё время. Недавно прислал мне письмо – бумажное, в конверте с марками, удивительно – а там: «Если бы мы все проводили чуть больше времени со своими любимыми, никому из нас никогда не пришлось бы воевать. Никогда, понимаешь, Ящерка?»
Ящерка. Это после того, как она проскользнула в просвет между валунами, куда у любого мужика из их роты разве что рука протиснется, да и то не вся. А она протиснулась, поднялась выше и оттуда уже….
Хватит, Кира. Та война кончилась. Для тебя теперь все войны закончились. Как и для Старика.
Человек всю свою жизнь отдал армии. Воевал. Имел множество наград и ещё больше взысканий: начальству не кланялся, идиотам в лицо говорил, что они идиоты. А потому генералом не стал. А нам и не нужен был генерал. Нам нужен был наш Старик.
Так, Кира Анатольевна, соберитесь! Кухня, блинчики, чужой.
Твою мать.
Кирилл….
Кирилл.
Так, ещё вот этот перевернуть.... Оп-па! Да я ас! Кирка проснётся, а тут ей – и стол, и дом… Дом, правда, её, но это детали. И кухня её. И постель её…. Чёрт, Кир, прекрати. Не вовремя ты это.
Не вовремя. А когда – вовремя? Сколько лет уже….
А сколько, кстати, лет? Когда всё началось? Там, на войне, когда он впервые её увидел, девчонку-снайпера, и поначалу решил, что она и впрямь ещё ребёнок – такой маленькой она казалась среди всех этих мужиков в полёвке? Она стояла там, в коридоре, со своей «подружкой» СВД за плечом, сама едва ли не меньше винтовки. Стрижка «ёжиком», лишь чуть-чуть длиннее, чем у бритоголовых бойцов-мужчин, тонкая шея в распахнутом вороте комбинезона и дикая смесь горечи и вызова во взгляде.
Как он тогда психанул! Орал в кабинете у Дока, потом – на полосе, где Старик смотрел, как разгружают привезённое с Большой Земли снаряжение, пытался тоже повысить голос, но со Стариком такие номера не проходили.
- Всё сказал? А теперь слушай меня: эта девочка – лучший снайпер на пару тысяч километров в любую сторону. И нам эту девочку прислали специально к началу операции. Специально, понимаешь? И, между нами, мне оттуда, – Старик ткнул жёлтым от курева пальцем куда-то в белое от жары небо, – настоятельно намекнули: девочку беречь. Не обижать. Не мешать. И руками не трогать. Не трогать, понял? А если понял – иди и другим объясни.
Пришлось заткнуться, идти и объяснять.
Поняли, правда, не все и не сразу. Один такой непонятливый едва яиц не лишился. Кто ж знал, что девочка в армию не затем пришла, а штык-нож можно заточить так, что хлеще бритвы резать будет. И в армейском берце такой спрятать – нефиг делать, особенно если ножка как у ребёнка. Лежал потом несостоявшийся мудак у Дока в палатке и орал, как он эту суку … и через … и сзаду, и спереду, а потом…. А потом Док его прямо со стола, едва сняв швы, отправил туда, где ему головы поднять некогда было, не то, что о затейливом сексе с нерасположенными к нему снайперами думать.
Девочку после этого десятой дорогой обходили даже записные полковые ловеласы, из тех, что и посреди пустыни себе зазнобу отыщут, поимеют и похвастать потом не забудут.
Куда-то тебя занесло, Кирилл….
Как всё было – 1
Сам он с этой малолеткой не общался – никак, ни по-уставному, ни по-дружески, зачем? Прилетела, улетела. Вертушку ради неё одной гоняют, надо же, цаца нашлась. Какая там она особенная, нах. Наверняка же дала кому надо, сейчас покрутится в разведроте, потом там, наверху, хахалю своему настучит, какие здесь порядки неправильные, и опять Старику в штабе шею намылят. Кирилл зло сплюнул в раскалённый песок. Ну нехрен бабам на войне делать, нехрен.
А потом, как-то утром, он заметил в коротко стриженных тёмных волосах искры густой седины. Увидел и замер. Стоял за спиной у девчонки, шагах в пяти и не мог пошевелиться. Ну не вязалось оно в голове – субтильность эта едва ли не детская, шейка тонкая, цыплячья, нога размера 34, не больше, где хоть берцы откопала?! И седина. Откуда?!
Потом он осторожно присматривался к «особенной». Замечал, как она сторонится всех. Исключением стали Старик, Док и, как ни странно, Малёк – пацан ростовский, связист, по субтильности едва ли не повторяющий госпожу снайпершу. Девка для Кирилла стала занозой в непонятном месте. Бесила, раздражала, но оторваться от неё он не мог. Ловил себя на том, что каждую свободную минуту старается провести так, чтобы мелкая была в поле зрения. А мелкая его в упор не видела, зараза.
А потом была та самая операция. И Кир вдруг заметил, что не только он, но и остальные мужики в роте молчаливую дикарку-снайпершу ненавязчиво оберегают. И стараются же, гады, делать это так, чтобы она не заметила: Аллах её знает, кинется ещё с ножиком своим на такого незадачливого помощника, да ну нах. Лучше делать вид, что такое обращение отработано, просчитано и вообще в порядке вещей.
На самом деле ведь каждый из них понимал: если девка и впрямь такой спец, как о ней говорят – а Док специально мотался в Центр, уши грел на её счёт – так ей тяжелее в разы, чем им всем. Кир, пройдя множество кругов и огня, и воды, давно знал: мало кто из здоровых, сильных мужиков способен сутки, а то и двое-трое лежать неподвижно, когда ни оправиться, ни от москитов отмахнуться. И плевать, жара там, или всемирный потоп, не шевельнись, не дыши лишний раз, и вообще старайся не моргать. А эта девочка, говорят, три месяца тому назад двое суток по горло в болоте, почти под гатью, по которой мотоциклы и пехота мотаются туда-сюда без конца, в пиявках, холоде, грязи и вони. И сняла же «объект», с одного выстрела сняла, и уходила потом теми же болотами, со змеями и москитами. Одна, без прикрытия. Прикрытие её полегло ещё по пути к цели, их всех в Центре уже похоронили, награды посмертно, письма родным, все дела. И вдруг – приходит. Искусанная, распухшая, нога располосована от щиколотки до бедра, температура под сорок, губы чёрные. А она – на доклад к начальству. Док, пока рассказывал, всё косил глазами в сторону её палатки – не услышала бы. Хотя… девка умная, наверняка же знала, что на её счёт кому не лень языками полощут. Только плевала она на всё с минарета.
Ей, похоже, вообще всё на свете было параллельно, вот только прикосновений не выносила. Старательно держала дистанцию, а если кто-то ненароком – а то и специально, желающих поиграть с единственной на много кэмэ вокруг женщиной хватает – приближался слишком, шарахалась в сторону, как пуганая кошка. Глаза только стеклянными становились, смотреть страшно. Игры эти скоро прекратились, мало удовольствия встречать этот мёртвый взгляд, ну нафиг. Хоть и мало в лагере развлечений, но всем быстро стало понятно, что мелкая на роль игрушки не подходит совсем.
Последней каплей для выдержки Кирилла стал эпизод, когда в местной деревушке к снайперше со спины подбежал мальчишка лет пяти. Мгновение, рывок – смазанная тень, почти незаметное взгляду движение – и мальчишка замер с вытаращенными в ужасе глазами. У его горла подрагивал в тонкой девичьей руке старательно отточенный штык-нож. Кир, на глазах у которого происходила эта сцена, сделал шаг, пригнулся, готовясь к броску, но она уже пришла в себя, нож будто сам собой спрятался в берце, пацан, громко сглотнув, засверкал голыми пятками, гортанно выкрикивая то ли жалобы, то ли ругательства….
Он шагнул было к девушке, но она уже летела стрелой – сквозь деревню, не слыша окриков вслед, не разбирая дороги, неслась, как будто её жизнь от этого зависела. Кир каким-то десятым чувством понял, что оставлять её одну сейчас нельзя. Ему вслед никто ничего не кричал – боялись. Снайпершу он нашёл на берегу арыка, выше по течению от деревни. Та стояла на коленях у воды, до пояса спустив песочного цвета комбинезон. Намокшая белая хлопковая майка не скрывала ни выпуклых позвонков на узкой смуглой спине, ни багровых рубцов, пересекавших её наискось: от левого плеча к рёбрам справа. Девушка наклонилась низко-низко к воде, поливала на голову из сложенных ковшиком ладоней, вздрагивая и шипя сквозь зубы каждый раз, когда текущая с гор ледяная влага обжигала разгорячённую солнцем и бегом кожу. Закончив, замерла, смотрела в своё отражение и склоняла всё ниже и ниже взъерошенную стриженую голову. Кириллу показалось, что ещё немного, и она просто-напросто свалится в арык. По себе знал, что делает с людьми резкий контраст температур, а как повлияет такой нырок на девушку, явно пребывавшую в шоковом состоянии, не хотел даже представлять. Поэтому подошёл ближе и окликнул по званию. Замерла. Острые лопатки торчали, как цыплячьи крылышки: втянув голову в плечи, всем телом демонстрируя страшное напряжение, девушка вся походила на загнанного в угол зверька. На всякий случай Кир сделал шаг назад. Хорошо помнил, как молниеносно нож оказался у беззащитного детского горла.
Хрупкие плечи приподнялись, медленно опустились: вдох-выдох. Встала, выпрямила спину, свела лопатки. Натянула комбинезон, застегнула все пуговицы – до самого горла. Медленно развернулась, посмотрела в глаза. И Киру захотелось выть. Не должно у неё быть таких глаз, такого взгляда. Ну не должно, ребёнок же почти! А на него смотрела вековая пустота. Тоскливая, дикая, мёртвая пустота, заключённая в серых широко распахнутых глазах.
Все увещевания, все заготовленные заранее речи моментально пошли лесом. Что можно сказать такой, как она? В чём обвинять? Как утешать? Всё ей и без него прекрасно известно, и единственное что он может сделать – предложить поддержку. И он предложил. Правда, хватило ума не облекать своё предложение в галантную обёртку. Выдал приказным тоном распоряжение, дождался короткого кивка, почувствовал себя держимордой, самому противно. Но, главное, до лагеря дошли без приключений, и девчонка к тому времени, вроде, пришла в себя. Дрожать, во всяком случае, перестала: ему, шедшему на полшага позади и чуть сбоку, хорошо было видно, как пульсирует голубая жилка на тонкой шее, как постепенно становится размеренным дыхание и как его «подконвойная» по мере приближения к лагерю перестаёт едва заметно вздрагивать от каждого постороннего звука.
Кто-то из старейшин, похоже, всё же нажаловался начальству: назавтра, прямо во время завтрака, на лагерь свалилось «счастье» в виде замвээр. Тому, видать, ощутить свою власть очень хотелось, но район (пусть и условно) боевых действий – это вам не тыловое армейское болото, где банька, телефонисточки, преферанс по пятницам и солдатики на побегушках. «Комиссаров» здесь не чтили, не любили и за людей зачастую не считали. Никому здесь не нужны были курсы политпросвещения, пламенные речи о долге и чести – как и прочее промывание мозгов. Те, кто пытался их воспитывать, как правило, очень быстро смазывали лыжи куда подальше от лагеря.
А тут явился воспитатель во всей красе: красная морда, брыли лежат на белом подворотничке, китель едва сходится на брюхе и – предмет моментальной вспышки веселья у всего боевого состава – туфли. Чёрные кожаные туфли, начищенные до зеркального блеска. В этих раскалённых до стеклянного блеска песках. Издевательство. Глупость несусветная.
Всех выдернули прямо из-за столов. Построили. Комсостав в лице Старика медленно закипал и прятал глаза до поры до времени. У Дока на лице в полный рост – издевательски ироническая ухмылка.
Стояли на жаре, на самом солнцепёке, слушали нравоучения: замвээр заход сделал издалека, с установленных правил общения с местным населением, с долга и ответственности, с ожиданий Президента и невозможности боевого состава эти самые ожидания не оправдать. Тут жирдяй сделал вынужденную паузу, достал платок и начал вытирать побагровевшие лоб и шею, по которым вовсю уже текли отвратительные ручейки пота. В наступившей тишине отчётливо слышался скрип зубов Старика.
Отдышавшийся замвээр вызвал из строя старлея Александрову. Мелкая вышла, чеканя шаг крошечными берцами. Встала напротив большого начальства и… посмотрела ему в лицо. Тот отшатнулся, побледнел, но вспомнил, что перед ним подчинённые и взял себя в руки. Но момент своей слабости запомнил и горел желанием взять реванш. Поэтому в выражениях не стеснялся. Александрова стояла перед ним навытяжку, смотрела в никуда, только чуть заметно побледнела, и это было единственное, что выдавало её реакцию на происходящее.
А словесная экзекуция всё длилась и длилась. Лицо замвээра уже походило цветом на перезрелую свёклу, пот лил с него сплошным потоком, насквозь пропитывая щегольский китель и белоснежный ещё совсем недавно воротничок. Не видя абсолютно никакой ответной реакции от провинившейся девки, «воспитатель» дошёл до прямых оскорблений, пройдясь «ласковым» словом по всему женскому составу армии скопом. Александрова молчала, только челюсти сцепила сильнее. И тут замвээр потребовал показать ему тот самый нож. Снайперша тянула с выполнением, медленно переводила взгляд из далёкой пустоты на замвээра, будто надеялась, что он одумается и отменит распоряжение. Тот рявкнул, требуя пошевеливаться. Девушка чуть шевельнулась, наклоняясь, и буквально через секунду уже стояла, держа в руке свой нож.
«Комиссар» протянул руку, требуя сдать ему неуставное оружие. Александрова какое-то время смотрела непонимающе, словно не веря, что он и в самом деле потребовал отдать ему этот нож. Толстяк шагнул вперёд, протягивая руку. Александрова отступила, спрятав нож за спину. Замвээр на глазах начал надуваться, и все ясно видели, что сейчас грянет взрыв. И тут вдоль строя вызывающе спокойно, даже несколько вальяжно прошёл Старик. Подошёл к «воспитателю» подхватил его под локоток, с виду – легко, на деле же побелевшие пальцы сжимали начальственную конечность как клещи. И, не слушая визгливых возражений, ругани и угроз, уволок высокое начальство в сторону полосы, через плечо бросив подчинённым «вольно, разойтись».
Но ещё до того, как эта команда была выполнена, к Александровой подошёл замхыч Фокин по кличке Циркуль, мужик неплохой, но немного странноватый. Впрочем, все здесь подобрались… кхм… с нестандартным мышлением. Другие не выживали. Длинновязый заместитель по хозяйственной части встал напротив снайперши, наклонился к ней и задушевным голосом спросил:
- Ты, душа моя, на хера в деревню с оружием сунулась?
Девушка медленно подняла на него глаза.
