ГЛАВА 1. Мирош. Голос
Входить в оранжерею было страшно. Мирош замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Обычное дело.
Знакомые садовники говорили: хуже, когда теряешь страх, когда привыкаешь. Это действительно опасно. А пока чувствуешь себя так, будто входишь в клетку с опасным хищником, — это ещё ничего.
Стоявшая рядом с входом наставница жриц ехидно улыбнулась:
— Не бойся, смельчак, цветы не кусаются.
Хорошо ей язвить… Ей не приходится иметь дело с лилиями. Больше не приходится. Мирош даже удивился, когда вспомнил, что наставница когда-то была жрицей цветов и проводила с лилиями много времени. С одной лилией, разумеется. Одна лилия — одна жрица. Это садовник может ухаживать за несколькими цветами. Но, конечно, никто к этому не стремится. Справиться бы с одним! Ни в чём не ошибиться… Цена ошибки слишком велика.
Конечно, Мирош знал, что наставницами становятся бывшие жрицы. Но как-то никогда прежде не представлял себе вот эту, например, немолодую некрасивую и недобрую женщину жрицей цветов. Не задумывался, что было время — и она танцевала для лилии, жила рядом с ней, пела ей, спала рядом.
Поразительно… Жрицы цветов — они, как создания с другой планеты. Нет, даже ещё таинственнее и невозможнее. Существ с других планет Мирош успел повидать немало. Разные, странные, иногда уродливые, иногда — даже по-своему красивые. Но жрицу цветов он не видел никогда. И никто не видел, кроме наставниц и их прислужниц. Мужчинам не позволено видеть жриц, а жрицам не позволено видеть мужчин. Никогда — до самого конца служения. Как странно, что именно худшие из жриц становятся наставницами. Казалось бы, наставлять должны лучшие, а не худшие, но — что есть то есть. Таковы правила Судеб. А правила — священны.
— Ну что застыл! — прервала женщина мысли садовника. — Давай, входи! Да не забудь мантру! Совсем безголовая молодёжь… Только и знают, что шляться, по девкам гулять… Между прочим, садовник тоже должен хранить чистоту!
От такого поворота у Мироша моментально прибавилось мужества. Лилия по крайней мере не станет читать ему нотации! Эта старая карга, будь её воля, и садовников бы перевела на монастырский устав! Мало ей жриц…
Мирош скользнул в дверь, бесшумно и плотно закрывшуюся за его спиной. Постоял немного, привыкая к влажному зеленоватому полумраку. На расстоянии двух десятков метров смутно виднелся силуэт лилии.
Примерно двухметровый стебель, толстый и сочный, покрытый тонкими волосками, от основного стебля отходили многочисленные ответвления потоньше, узкие и длинные резные листья, наверху стебель слегка загибался вниз и там, в обрамлении небольших плотных листьев виднелся бутон. Пока, кажется, всего один, зато неожиданно большой.
Странно. Мирош был здесь всего пять дней тому назад, и тогда почка была совсем крохотной. Парень вздохнул. Он-то надеялся, что удастся провести с новой подружкой спокойную недельку. Хотя бы одну. Но раз приближается цветение, о покое можно забыть. Подружка была хороша… И без ума от него!
Мирош вообще нравился женщинам и категорически не нравился мужчинам. Иногда он им не нравился вплоть до мордобоя и попыток нанести серьёзные травмы. Недоброжелателям особенно хотело подпортить Мирошу витрину. Ну нервировал их красавчик блондин, с тонкими чертами лица, большими серыми глазами и стройной, почти по девичьи гибкой, фигурой. Это было излюбленной затравкой для разного рода издёвок — мол, он на девушку похож.
Когда Мирошу было лет семнадцать-восемнадцать, его это ужасно расстраивало. Но когда стукнуло двадцать, он сообразил, что ему просто завидуют. Да, не всем женщинам нравятся такие, как он. Некоторым подавай типаж "настоящего мужчины" — чтобы играл рельефными мускулами и был похож на гориллу со старой Земли. Но ценительниц его внешности тоже хватало — на недостаток женского внимания жаловаться не приходилось. А он и не кредит, чтобы всем нравиться!
Мирош осмотрел плотно закрытую почку и с облегчением снял "маску садовника" — специальный респиратор, совмещённый с очками. и плотные перчатки. Когда цветение приблизится вплотную, придётся облачаться в полностью закрытый защитный костюм, но пока в этом нет необходимости.
— Какой глупый… — внезапно услышал Мирош. — Глупый… — вздохнул тихий голос. — Жаль…
Садовник застыл, как вкопанный! Что это… Что?! Он действительно глупый! Он не просто глупый — он непроходимый идиот! Как он мог забыть о мантре?! Наставница напомнила, но он не хотел её слушать, она была ему неприятна, а его мысли всё ещё полнились приятными воспоминаниями о манящих прелестях новой подружки, о её грудном смехе и умелых ласках. Вот и… домечтался…
— Я ничего не вижу, я ничего не слышу, — забубнил Мирош. — Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не слышу, ничегоневижуничегонеслышу!
— О да… — донеслось до него. — Да… глухой и слепой… Конечно… И безмозглый…
Стон невольно вырвался из горла Мироша. Только не это! Только не голоса! Неужели с ним случится худшее — то, о чём садовники боятся говорить даже шёпотом…
— Ничего не вижу, ничего не слышу, — упрямо продолжал Мирош, проговаривая мантру садовника вслух — всё громче и громче, лишь бы заглушить голос… — Ничегоневижу! Ничегонеслышу! Ничегоневижуничегонеслышу… — и дальше — громко и отчётливо: — Ничего не вижу! Ничего не слышу!
"Как бы не услышала старая карга за дверью, — пронеслась мысль. — Если услышит, как он тут голосит, живо догадается, что это не просто так!"
Мантра имела одно слабое место — к ней вырабатывалась привычка. Иногда мантру рекомендовалось менять. Но момент смены — тоже приводил к повышенной уязвимости на какое-то время. В общем, это был порочный круг.
Мирош свою мантру не менял ещё ни разу. И привык к ней настолько, что нередко ловил себя на ней дома, на отдыхе и вообще — в самых неподходящих обстоятельствах. Она привычно крутилась в мыслях, и мозг к этому привык — научился думать "поверх" мантры или, может быть, под ней. Но сейчас надо было вытеснить все мысли, заглушить всё!
Однако Мирошем неумолимо овладевало оцепенение — он не мог поверить, что это происходит с ним, происходит на самом деле! Наверное, ему показалось… Он сам не заметил, как с привычной мантры перешёл именно на это слово, ухватившись за него, будто тонущий за проплывающее мимо бревно: — Показалось, показалось, показалось, — шептал он онемевшими губами. — Показалосьпоказалосьпоказалось…
А потом вдруг нервно хихикнул, услышав будто со стороны в своих словах фразу "пока, лось". Он как-то видел лосей в одном из фильмов о старой Земле, так что представил себе его вполне ясно, а рядом и себя, прощающимся с огромным лосём, как со старым приятелем.
Так и понеслось у него дальше, выбросив лишнее "за", за которое цеплялся язык: — Пока, лось, пока, лось, пока, лось.
"И рассудок тоже — прощай!" — ожил внутренний ехидный голос. Его пробуждение означало, что Мирош почти пришёл в себя — этого ехидного внутреннего комментатора он неизменно обнаруживал, когда начинал успокаиваться после сильной встряски.
Надо дышать медленно, глубоко и размеренно. Надо просто успокоиться, — подумал парень, пытаясь улыбнуться и даже посмеяться над своим испугом. Просто горячиловка, принятая на отдыхе, ещё не до конца выветрилась — только и всего!
Он быстро занялся делом — проверил уловители пыльцы и верхнюю защитную сетку, подрыхлил почву, где нужно, добавил подкормку, проверил уровень влажности, подрегулировал его… Мирош осознал, что избегает самого главного — осмотра цветка, — только когда все остальные дела были закончены, и всё проверено уже раза три! Да, он почти поверил в своё "пока-лось", почти, но не до конца. Откладывать и дальше было нельзя, и Мирош всё-таки приступил к осмотру.
Цветок был просто на диво здоров и крепок. На диво, потому что ему уже стукнуло восемь лет, а большинство белых лилий выпускали последние побеги максимум на седьмом году, а то и на пятом. Потому-то его и вызвали так срочно — если цветок выпустит последний побег, требуется тщательное наблюдение, уход и вообще тогда садовника ждёт множество разного рода забот, в том числе и отчёт перед начальством, определение места посадки побега, утилизация отжившей своё материнской лилии, а главное — сама посадка — самое сложное и важное дело для любого садовника. К счастью, случалось это нечасто.
Мирош неожиданно подумал, чем обернётся гибель лилии для жрицы цветка. Одна лилия — одна жрица. Этот закон не может быть нарушен. Да и возраст у жриц ко времени гибели их лилии обычно уже не тот, чтобы начинать всё сначала с новым растением. Хотя… какой он там "не тот", если девчонок отбирают в жрицы в десять лет, а то и раньше, а лилия живёт от пяти до семи лет. И всё — лилия умирает, а жрица…
Мирош встряхнул головой, мотнулся по спине хвост светлых волос, что так нравились женщинам. С чего это он вдруг задумался о горькой судьбе жриц? Да, весёлого мало, что и говорить, но такова жизнь и воля Судеб.
По краю сознания скользнула подленькая мысль: что же это за божества такие, если по их воле десятилеток отбирают у родителей, обрекая на жизнь наедине с цветком, а потом — и того хуже… Хорошо, если повезёт стать наставницей. Но не всем такое счастье. Остальные же подвергаются очищению.
Очищению… От чего их очищать, скажите на милость, если они проводят юность в затворничестве наедине с лилией?! Ну наставница ещё приходит да прислужницы. Ну и от чего очищать? И зачем… Мирош снова помотал головой, прогоняя почти отчётливое понимание, от чего именно "очищают" бывших жриц, прихватывая попутно все-все воспоминания с разумом в придачу.
Странное у него сегодня состояние. Он старался никогда не задумываться об этих вещах. Ни к чему оно. Он всё равно ничего не может изменить. От него ничего не зависит. Он и свою-то судьбу не выбирал. Можно было, конечно, сдохнуть в джунглях или оказаться в борделе — других вариантов у него не было. Только вот этот — стать садовником. Он и стал. Плывёт по течению и надеется плыть подольше.
Эх, такой отдых испоганила ему эта лилия со своим цветением! Ну, хорошо хоть не выпустила последний побег, и на том спасибо!
ГЛАВА 2. Тайли. Молчание
Тайли открыла глаза и прислушалась. Было тихо. Слишком тихо. Лилия молчала. Значит, ничего не вышло? Цветок расстроен? Пойти к нему, попытаться утешить? Но хватит ли сил… Как бы самой не расплакаться...
Последний раз она плакала, рыдала даже, горько и бурно, когда наставницы вырывали её из рук отца, до самого последнего не желавшего верить, что ничего не помогло, что он напрасно изуродовал любимую дочь — её всё равно забрали.
Когда отец всё же разжал руки и девочку оттащили буквально волоком на пару метров, она обернулась. Отца держали трое мужчин, он уже перестал рваться из их рук и смотрел на неё, — большой, сильный, суровый мужчина, губы его дрожали, а по щекам текли слёзы. Он шептал: "прости, прости, дочка…"
Она не слышала слов, вокруг было слишком шумно, но она знала, что он говорит. И в тот момент Тайли внезапно перестала плакать, будто внутри закрылась какая-то заслонка, раз и навсегда запечатавшая то место внутри, где рождаются слёзы. Иногда там болело — в груди, где копились её невыплаканные слёзы, но дать им выход она не могла. И не хотела. А сейчас ощутила вдруг — ещё немного и они хлынут! Как бы не утонуть тогда, не растерять всю решимость, все силы.
Слёзы означали бы, что она сдалась. Нет. Она не сдастся. Пока ещё есть время, пока её цветок всё отодвигает и отодвигает черенкование — борется за жизнь. И она будет бороться. Это их общая война.
Тайли поднялась с ложа, закружила по небольшой, но уютно, почти роскошно обставленной комнате. Дорогие мягкие ковры везде — на полу, на ложе, на кушетке у окна, выходящего в её собственный сад — обычный сад с фруктовыми деревьями, травой и самыми простыми цветами. Золотистые, персиковые тона, шёлковые драпировки на стенах. Большое зеркало в полный рост. Снова не занавешено!
Тайли не любила закрывать лицо, но и видеть своё отражение ей не нравилось. Обычно она набрасывала шёлковую ткань на резную раму, но каждый раз после посещения наставницы ткань оказывалась сброшена!
— Гата… — прошипела девушка. — Что тебе неймётся! За что ненавидишь меня?
Но на самом деле Тайли давно поняла, за что. Обычно девочки-жрицы были безропотными запуганными созданиями. На наставниц они смотрели, как на саму Судьбу, спустившуюся к ним из обиталища богов. А Тайли была другой.
Начать с того, что она даже ни разу не заплакала. Она ни о чём не просила и ничего не боялась — по крайней мере, не подавала виду. Наставница Гата, требовавшая, чтобы её называли Агатой, — право на дополнительную букву к имени ей дала служба наставницы — была глубоко разочарована такой подопечной. Ведь она сама была когда-то запуганной девчонкой, чудом избежавшей ужасной участи, ожидавшей жриц, исполняющих своё служение должным образом.
Гата не справилась. Этому радоваться нужно! И, наверное, она радовалась, когда поняла, что ждало бы её в противном случае. Но та маленькая девочка, какой она была когда-то, наверняка очень переживала, что у неё не выходит поладить с цветком. И это не считая общей для них для всех трагедии — разлучения с семьёй.
Впрочем, как знать, что там за семья была у Гаты. Может, её не любили? Может, были только рады, что лишний рот забрали? Кроме того, родителям девочек, отобранных в жрицы цветов, полагалось вознаграждение.
Гата наверняка из нищей семьи, само её имя говорит об этом. Всего четыре буквы. Те, в чьём имени было три буквы, были бродягами, чья жизнь зачастую заканчивалась даже раньше, чем они успевали оставить потомство. Четыре буквы — бедняки, но всё же живущие чуть получше — в убогих хижинах и постоянной борьбе за кусок лепёшки.
Те, в чьём имени было пять букв, владели наделами пригодной для обработки земли или ремесленной мастерской, пусть даже вся "мастерская" умещалась в одной комнате, где и спали, и ели, и работали, и отдыхали. Главное, чтобы дело приносило доход, достаточный хотя бы для такой, весьма скромной, жизни.
Хороший доход в их мире приносили только белые лилии. Хороший — для тех, кто ухаживает за ними, для наставниц и садовников, а ещё для учёных, которые всё время придумывают что-то новое, опять же связанное с лилиями. Только у главных садовников и учёных, достигших больших успехов, в имени бывает шесть букв.
Ну а семь… — это элита. Там надо родиться. И больше уже ничего не нужно. Можно просто наслаждаться жизнью, получая львиную долю доходов от продажи пыльцы. У Правящих в именах восемь букв, но правящих совсем немного.
Однако элита и правящие вытягивают все соки из остальных, которых, вроде бы, так много… И ладно бы только это, но они отнимают и детей! Всё больше и больше девочек с каждым годом…
Так было восемь лет назад, когда выбрали саму Тайли. О том, что происходило эти восемь лет, она ничего не знала, но догадывалась, что лучше не стало. Скорее всего — стало хуже.
Жриц выбирают из девочек, рождённых в низших двух сословиях и двух средних. Высшие, конечно, избавлены от этой участи. Ходили слухи, что и дочерей лучших учёных тоже не забирают. Скорее всего, так и есть. Какой отличный стимул для развития научной мысли! Будешь хорошо трудиться — не лишишься ребёнка. Это тебе не просто посулить высокую зарплату…
