ГЛАВА 1. Тала
Пословица говорит: "Среди росомах красавиц не бывает". Хотя иногда встречаются такие, что поневоле засмотришься: глаза лукавые, бёдра крутые, румянец яркий — так и пышут здоровьем и жизненной силой! На них не только свои сородичи-росомахи, но и красавцы снежные барсы, тигры да волки любуются и замуж зовут! О медведях и говорить нечего.
Но Тала уродилась обыкновенной — неказистой. Невысокая и крепкая, глаза узкие, лицо широкое, нос приплюснутый. Ну что тут поделаешь? Даже парни росомахи в её сторону не смотрят, про всяких там тигров да лисов и мечтать нечего.
Только Стей замуж позвал — в бою тяжёлом ему позвоночник перебили. Живучи росомахи, поднялся Стей, но ловкости да силы поубавилось, охотник теперь из него не лучший, а ремёслами прежде не владел, теперь хоть и учится понемногу, но, видно, хорошим мастером не станет.
Жить, конечно, можно, а клан в любом случае не бросит, и прокормит, и поддержит, однако тоскливо одному, а те девицы, что по нраву ему, в его сторону и не глянут. Вот и решил Талу замуж позвать, подумал — она и такому жениху рада будет, станет заботиться о нём.
Мать Талы советует не отказывать, отец молчит — вздыхает. Что тут скажешь? Не люб ей Стей. Да и она ему — не люба. Двое одиноких росомах — что из их союза выйдет? Общая жизнь, в которой одиночества уже не будет? Или будет двойное одиночество?
Попросила Тала время — подумать. Стею это не понравилось, но согласился он подождать до конца зимы. Тала всё чаще уходила из поселения, бродила по округе, словно с жизнью свободной прощалась. А и не в свободе дело… С мечтами о любви, о счастье — таком, чтобы сердце билось до боли, чтобы плакать от него хотелось и смеяться, чтобы… не вмещалось оно в сердце! Кто же не хочет такого? Кто не мечтает?
А Тала с детства такая была — мечтательница. И отец её так называл ещё малышкой, говорил: "Опять в поднебесье летаешь, мечтательница моя?" И улыбался. Но не радостно. Видел, что дочка растёт непохожей на других, охотой, что от века для росомах самое первое дело, не интересуется. Хорошо, что рукодельная, хотя всё это можно и у людей купить, однако на всё про всё не напокупаешься, а Тала шубы шьёт, рубахи вышивает цветами невиданными… Грубоваты росомахи, но Талины вышивки и им по душе.
И всё же, нет-нет да и подумают мать с отцом: что ж это за росомаха?! Она же самый страшный хищник, зверь безжалостный, мощный, только и ищет, на кого напасть, кого разорвать! А Тала… То оленёнка подранка нашла — выходила, то на дерево лезет — птенца выпавшего поднимает, то орла с перебитым крылом где-то отыскала — целую зиму выкармливала да лечила. Цветы у дома развела, каких в росомашьем клане отродясь никто не видел! Деревья фруктовые посадила… Зачем?! У людей можно фрукты купить. А цветы и вовсе ни на что не годятся. Несъедобны.
Видно, весёлая богиня Олиана что-то напутала — не тем зверем наделила нежную душу. Ей бы оленухой родиться или птичкой какой! А не самым кровожадным и свирепым из хищников. Но с богини не спросишь, что родилось то родилось, какой зверь пробудился — с тем и жить.
Вот и бродила Тала по лесу родному, по тропкам знакомым. К озеру шла — озеро у них поблизости непростое! Те озёра, в центре которых остров есть, священными зовут. Там непременно выход есть в другой мир, оттуда существа волшебные приходить могут. Летом Тале до острова не добраться, а так хотелось всегда! Но зимой — по льду — сколько хочешь туда-сюда ходить можно.
Почти каждый день ходила она на лыжах — на сказку зимнюю любоваться. Могла бы и без лыж обойтись — в теле зверином везде легко прошла бы. Росомахи отличные ходоки и даже по глубокому снегу легко бегают — лапы у них что снегоступы. Но зрение зверя другое и обзор снизу — не тот. Да и нравилось Тале на лыжах бегать.
Красивы леса Залесья — круглый год хороши, даже поздней осенью, когда листва многоцветная сброшена и пожухла, а снег ещё не лёг. Даже тогда — торжественны, суровы и прекрасны. Но в этом месте, на островке малом, где кусты пышные и невысокие деревья сплелись, будто шатры снежные, инистые раскинули, — здесь сам воздух волшебством искрился, волшебством зимним, белоснежным, как в добрых сказках, что Тала так любила слушать, когда забредала к ним в посёлок тётушка-зайчиха — понянчить деток.
Тихо-тихо здесь, только птичка тинькнет да со снежным шорохом осыпется белая шапка, ставшая слишком тяжёлой для тонких ветвей. Тихо так… Словно она одна во всём свете. Но не одиноко от этого. В сказке одиноко не бывает. Сам остров — живой, сам — создание невиданное, чудесное, приплывшее из дальних морей-океанов, из снежных просторов, родившееся под звёздами яркими, ласковыми, близкими.
Здесь Тала кормушку для птиц устроила. Сама стояла рядом — любовалась. Прилетали снегири красногрудые, синицы жёлтопузые, красавцы свиристели хохлатые, румяные. Вот бы коснуться их… Нежный пух, — его, должно быть, и пальцы её, от шитья огрубевшие, не почувствуют. Обычно птицы малые росомах боятся — чуют их и звери, и птицы даже в человечьем облике. Но Талы не боялись. Она и белок с рук кормила, и оленей. Знали они, что не обидит.
Родители только грустно смотрели вслед, когда уходила дочь. Не страшно росомахе бродить одной по лесу — нет таких, кто посмел бы напасть. Хоть Тала и не крутого нрава, но и она за себя постоять может, силой магической Олиана всё же не обидела.
В том году зима суровая выдалась, с метелями многодневными, с морозами лютыми, сковала земли Залесья. Дни всё короче, а солнце и вовсе не показывается, лишь поманит утро сереньким светом, день промелькнёт сумерками, и снова — ночь, ночь непроглядная, морозная, безжалостная.
Оборотням ещё жить можно — запасы есть, дичь себе в лесах они всяко найдут, ведь ловкости и силы у них ещё больше, чем у обычного зверя, а ум — человечий. Не пропадут.
Простым же людям тяжко. Зверя добыть не могут — в лесах одни хищники попадаются, смотрят голодными глазами, того и гляди на человечину позарятся. Запасы есть, конечно, как не быть, однако прежде и рыбу зимой ловили, и дичь промышляли, а тут — все реки да озёра чуть не до дна промёрзли, вода в колодцах замерзает! Скотину в дома брать приходится, а у хороших хозяев скотины много — режут да плачут. Дома никак не протопить, сады гибнут!
Старики говорили: народился новый Зимний король! Одиноко ему, жены у него нет, вот и лютует. Зимние Короли из мира далёкого снежного приходят, там зима круглый год и ничего другого там не надо. Снег да лёд, лёд да снег. Места сказочные, красоты небывалой. Особые там звери и птицы живут, иные твари, коих ни люди, ни оборотни не видали никогда и не слыхали о них.
Живут в том мире создания неведомые — и не простые люди, и не маги, и не оборотни, хотя силы волшебной у них на тысячу магов хватит! Рождены они, чтобы снегом, льдом да морозом повелевать. В разные миры ходят из своего мира, приносят зиму, приносят снежные чудеса, магию свою зимнюю приносят. Иные из них жестоки, иные добры. Разные они, как и люди, как и оборотни. Нет двух одинаковых.
По зиме приходит непременно из того мира в Залесье Зимний король. Если найдёт здесь себе жену по нраву — будет добр к землям Лоаниры, как зовут Залесье его жители. Долгие годы потом зимы будут мягкими. Наконец надоест старому Зимнему королю приходить на Лоаниру, обоснуется он прочно в своём мире — в замке прекрасном с любимой женой, которой подарит жизнь такую же долгую, как и его. А в Залесье новый Зимний король припожалует — молодой. Если же не найдёт жены — тосковать станет и заморозит совсем!
А то, говорят, и того хуже может случиться — женится на такой же, как он сам, ледяной красавице. Может стать холодным и жестоким к людям. Ведь чужие они ему. Букашки-однодневки — кто они для него? Вовсе замечать их не будет — станет порядки привычные наводить, чтобы сковало всё льдом, чтобы снежное безмолвие царило повсюду и не нарушал его ни зверь, ни человек.
Нет, должен Зимний король непременно найти жену из людей или из оборотней. Тогда она сердце его смягчит, расскажет, как беззащитны люди перед его ледяной силой, как прекрасны их песни и сказки, как коротка их жизнь — беречь их надо, пусть живут, пусть радуются жизни хоть и недолог век их, а ярок, словно солнечный зимний день!
Вот и остров заветный, похрустывает под лыжами искристый снег. День выдался ясный, красивый, хоть пиши картину, но студёный и короткий — самый короткий в году. Промелькнул незаметно, вот уже и светило на покой собралось, спешит укрыться за краем земли, последние лучи розовыми пятнами разукрасили белоснежность, зарумянили верхушки деревьев, под белыми шапками застывшие.
Тала подошла к кормушке, высыпала зёрнышки, крошки, припасённые для птиц. Отошла немного, любуясь, как осторожно присматривается к ней снегирь — не обидит ли, можно ли есть без опаски? Как бойкая синица косит глазом, подпрыгивая и подбираясь поближе к еде. Тих зимний лес, застыл в морозном сне, но вдруг какой-то звук встревожил Талу. Будто плачет кто-то… тонко, жалобно, со всхлипами и подвыванием. И недалеко вроде бы…
Осторожно, медленно Тала пошла на звук, высматривая среди заснеженных кустов и деревьев его источник. Плач то затихал, и тогда Тала думала, что ей померещилось, то снова доносился до неё — тихий, такой безнадежный, что щемило сердце. Вот и самое высокое дерево показалось, дуб могучий, что рос в самой серёдке островка. Другие деревья образовывали круг, будто смиренные подданные, замершие на почтительном расстоянии от правителя, и в круге этом снег был утоптан следами многих ног, словно танцевали здесь или… боролись? Поначалу именно это увиделось Тале и только после она осознала то, что глаза уже приметили, но разум отказывался принимать: к дереву была привязана девушка.
Тала растерянно смотрела на незнакомку, а та притихла, как зверушка, что притворяется мёртвой, чтобы хищник не заметил, прошёл мимо, только глаза голубые, огромные, как показалось Тале, полнились немым ужасом, будто не другую девушку видела привязанная, а чудище жуткое! На пленнице дорогая одежда, белая шубка расшита бисером разноцветным, изукрашены и сапожки, и рукавички, а сама девица так хороша, что кажется не настоящей — картинкой из волшебной книги!
Даже слёзы не испортили нежной красоты: узкий овал лица, тонкие черты, пухлые губки, глаза цвета весеннего неба, чистая белоснежная кожа, иней на ресницах тоже кажется диковинным украшением… Тала всплеснула руками, ругая себя за медлительность — не оттого ли так бела кожа, что незнакомка замёрзла до полусмерти?
Кто знает, как давно она здесь, а мороз-то никого не милует, тем более обычных людей. Оборотням легче, особенно таким, чей зверь холода не боится, как у Талы, к примеру, но даже и её мороз покусывает за щёки и нос, каково же этому нежному созданию?
— Не бойся меня! — Тала подбежала к несчастной, быстро скинула лыжи. — Я не причиню тебе вреда! Кто это сделал? Почему?
Она достала охотничий нож, и привязанная девушка, в чьих глазах было вспыхнула надежда, испуганно отшатнулась, но деваться ей было некуда, так что только зря ударилась затылком о промёрзший ствол, поморщилась невольно, хорошо, что толстый меховой капюшон смягчил удар.
— Я разрежу верёвки, — пояснила Тала, видя испуг незнакомки.
Скоро она уже освободила на совесть привязанную девушку, впрочем, тот или, скорее, те, кто это сделал, позаботились, чтобы их жертва не пострадала — верёвки держали надёжно, не позволяя освободиться, но не пережимали слишком сильно.
Тала поделилась с незнакомкой горячим ягодным взваром, который всегда брала с собой во фляге с крохотным жар-камнем, вделанным в дно. Пока его заряд не иссяк, он всегда поддерживает налитое горячим. Для обычных людей такая вещь — роскошь, но оборотни владеют магией, кто больше, кто меньше, но уж такой маленький камень Тала и сама могла зарядить.
Но горячее питьё не привело несчастную в чувство, а напротив, будто отняло последние силы. Ноги её подогнулись, хрупкое тело сотрясала дрожь, рыдания не давали вымолвить ни слова. Тала обнимала незнакомку, гладила по плечам, шептала что-то утешительное, а между тем небесная синь густела, плотнее становились тени — вечер зимний проходит быстро, а вслед за ним спешит ночь — суровая, ледяная, самая долгая в годовом круге.
Казалось, что девушка вовсе не слушает, не слышит Талу, но когда она заговорила о том, что ночь близится и надо идти — если не туда, где живёт незнакомка, то к поселению росомах — семья Талы не откажется приютить несчастную — тогда-то девица будто проснулась, встрепенулась, взгляд стал осмысленным, хоть и по-прежнему полным страха. Она посмотрела вокруг, взглянула на небо, вцепилась в Талу, как тонущий в проплывающее мимо бревно по счастливой случайности оказавшееся рядом — так что и пальцев не разжать!
— Бежать надо! — заговорила она наконец. — Бежать отсюда! Ночью он придёт… придёт…
— Кто придёт? — удивилась Тала, думая, что речь о каких-то глупых человеческих суевериях.
— Зимний король… — едва слышный шёпот, словно именование это может призвать его, и тот появится немедленно. — Для него меня здесь привязали… Говорят, если найдёт себе жену — умилостивится, и морозы отступят.
— Так вот что… — задумчиво протянула Тала.
Может, люди и верят в разные глупости, как она не раз слышала, но в то, что есть Зимний мир, из которого приходит Зимний король, верили и росомахи, и другие оборотни северных краёв.
— В жёны, говорят, возьмёт! — горько всхлипнула девушка. — Да только и сами в это не верят!
Тала тряхнула головой.
— Зачем же тогда оставили тебя здесь?
— В жертву ему! Неужели не понимаешь?! Зимний король — злой жестокий старик, придёт… заморозит насмерть, а может, и похуже что сделает… Говорят, после этого он сменит гнев на милость… Только не хочу… не хочу я! Почему я должна умирать?! Я не хочу! — она вцепилась в плечи Талы, а взгляд уже полнился не только страхом — почти безумием.
— Да не может того быть… Не может он таким быть! — возразила Тала.
— Отчего ж тогда гневается он на нас?
— Не знаю, — вздохнула Тала. — Может, он и вовсе не знает, каково людям… Тихо-тихо, не плачь, никто тебя не заморозит, давай, отведу тебя… — Тала осеклась — куда вести её, если родные, может быть, сами отдали девицу в жертву? Или её увели насильно, против воли семьи? — Скажи хоть, как зовут тебя. Я — Тала. Из клана росомах.
— Мне домой дороги нет… Инга меня зовут. Всем посёлком меня собирали, чтобы его, жестокого, умилостивить. Теперь отцу вовек не расплатиться, если сбегу отсюда, домой вернусь. Если другой жертвы не будет… — на этих словах взгляды двух девушек, таких разных, схожих лишь своей юностью, встретились и несколько долгих мгновений они молчали.
Каждая думала по-своему и о своём, но в то же время — об одном были их мысли: о Зимнем короле и жестокой стуже, о жестокости людей и о мучениях и лишениях, о жертве и о молодости, о жизни, что только началась и казалась бесконечно долгой, расстилающейся впереди — радостной ли, печальной, одинокой, счастливой, но желанной и такой… своей, с которой и мысли не было расставаться. Казалось, что будет она всегда, как небо над головой, и дойти до её края немыслимо, как до линии горизонта, что всегда убегает в даль, сколько ни пройдёшь.
