Эпиграф:“Шествуй, Афина; и нектаром светлым с амброзией сладкой
Грудь ороси Ахиллесу...” (Гомер “Илиада”, песнь 19, строка 347)
Вечная юность зародилась здесь, среди нависающих скал, грозных утёсов и замысловатых птичьих гнёзд. Её хранители испокон веков спускались из тёмных ущелий в светлые долины. Они шли от камней к оливковым деревьям и стремились множить добрые дела. Им хотелось поделиться секретами нескончаемого счастья с теми, кто по соседству пас стада и возделывал почву. А главное - из своих рук предложить каждому человеку вкусить несколько ломтиков бессмертия.
И люди оливковых долин жаждали этих встреч. Потому что верили в Зевса. И верили Зевсу. Дыхание могущественного Олимпа обволакивало волшебством, зачаровывало тайной. И путнику мечталось пересечь границу неведомого, чтобы очутиться поближе к сверхцивилизации.
Иначе и быть не могло. Если долго смотреть на горную гряду с морского побережья, то неминуемо возникнет ощущение сквозняка, который будто указывает на вход в иную сферу жизни. Почудится, что там, за сказкой крутых отвесов, можно получить награду за человечность. Не секрет, что сверхсущества не имеют ничего против того, чтобы щедро облагодетельствовать любого, забредшего к ним скитальца, ибо ценят дружбу людей и их уважительное отношение к попутчику по земной жизни.
Так размышляла жрица храма Артемиды, облокотившись на мрамор небольшого, но помпезного сооружения. Белое строение из колонн и невысоких ступеней стояло на западном берегу Аттики. Оттуда открывался чарующий пейзаж - неподражаемые картины Эллады: слева - величественные Афины, справа - бирюзовое море и многоярусные скалы.
Жрице нравилось подолгу наслаждаться великолепием окружающего мира. Но чаще всего она не сводила взора с дальних гор, словно ждала кого-то. Однако ни день, ни ночь не приносили исполнения желания. Только море принималось шуметь громче, будто нарочно стремилось заглушить шаги того, кто должен появиться.
Новая ночь не сулила радости. Примчался ветер. Он кружился возле жрицы, тормошил подол её одеяния, норовя дотянуться кромкой вышивки до костра.
Прижимая к коленям трепещущую ткань, жрица подбросила в огонь хворосту, и тот полыхнул столь неистово, что полетевшие искры затмили берег. Ничего не стало видно, кроме мечущихся язычков пламени. На ощупь выбрав в темноте из кучи предметов глиняный кувшин, жрица поднесла его к костру, покрутила, как бы прикидывая, то ли это, что она искала, и швырнула в скалу изо всех сил, чтобы разбить вдребезги.
Та же участь постигла и другие предметы обихода. Глиняные изделия жрица разламывала о глыбы, серебряные сосуды сплющивала ударом большого камня, а золотые и медные кидала в огонь.
Это была знаменитая Ифигения. Она после нескольких лет страданий и лишений вернулась на родину из Тавриды и выбрала для своего пристанища уединённое место на пустом побережье, чтобы не беспокоить шумом жителей Афин.
Но сегодня кто-то услышал звон керамики. И вылез из моря. И спрятался за скалу. Ифигения не сразу заметила посетителя своих владений. Поэтому вздрогнула от неожиданности, случайно увидев в лунном свете чью-то длинную тень.
- Нельзя ли громыхать потише? - спросила тень недовольным голосом. - И хватит тут дымить! Мне это мешает. Я живу поблизости. Своё существование стараюсь не выпячивать. Но твоя деятельность может привлечь толпы любопытствующих, что подвергнет меня опасности.
- Куда мне идти? - безвольно опустила руки Ифигения, растерявшись от такого бесцеремонного к ней отношения. - Я не знаю более уединённого побережья, чем это.
- Иди домой спать! Хоть ночью позволь мне отдохнуть от какофонии твоих битых горшков и треска костра.
- У меня нет дома.
- Как так? Никто не рождается под кустом. Кто отнял у тебя дом? Надо восстановить справедливость.
- Я вернулась из далёкой страны. Но в моём дворце живёт убийца-брат. С ним оставаться страшно.
- Так ты Ифигения? То-то я смотрю, ты удивительно большеглазая: вся в мать, в царицу Микен, Клитемнестру. В семье Тиндарея много таких яснооких. Елену Прекрасную, тётушку твою, величают соответственно.
- Про тётю слышала. Вроде Троянская война связана с нею? Но я после Троянской войны осталась без матери, без отца.
- Осиротела, бедняжка?
- Да. Но это случилось давно. Я обвыклась с новым статусом. Быть жрицей не так плохо.
- Ну и будь. Сироток боги защищают. Никто не посмеет обидеть сироту. А коли так, и ты под присмотром Олимпа, то, наверно, тебе позволено вещать от его имени?
- Все жрицы вещают от имени Олимпа. Чем помочь?
- Мне, нереиде, от человека помощь не нужна. Но, коль ты горшками гремишь и костром дымишь, то пусть от этого мне хоть какая-то польза будет. Пусть твой огонь ответит, не сердится ли на меня Посейдон за мой частый выход на берег? Заметил он это? Ничего со мной не случится?
- Ничего. Костер горит ровно, - Ифигения замялась и, чтобы оправдать паузу в разговоре, поправила на своей голове шнурок, придерживающий пучок волос. Завитки прядей слегка распрямились, но вскоре снова закрутились наподобии витой ракушки, подчинясь строгим правилам красоты. - Если скрываешь свой облик, то никакая стихия не сорвёт с тебя завесу мрака.
- Я не прячусь, не угадала, Ифигения! А выхожу на берег ночью просто потому, что не в состоянии сделать это днём по причине невыносимой жары. Избегаю зноя. Зной высушивает кожу и старит. Удивляюсь на тебя! Как ты тут на весеннем солнцепёке целыми днями торчишь на солнце и не стареешь. Тебе Олимп, что ли, даровал вечную молодость?
- Не молодая я. Просто беспрестанно рыдаю. Вот лицо от слёз и опухло.
- О чём горюешь?
- Люблю мужчину, которого нет со мной и не будет. Он ушел за подземные воды Стикса. Он погиб. Это Ахилл.
- Ахилл? - тень колыхнулась и подалась вперёд. - Ахилл герой. Он прославился во время Троянской войны. Разве вы были с ним близко знакомы? Он же нигде, кроме стана воинов, не появлялся на людях. У вас с ним не могло быть никакого общения. Тебя ж лишь однажды из Микен привезли к Эгейскому морю, где на глазах у многотысячного войска началась ваша нежданная встреча и тутже прервалась. Ведь так было, я ничего не путаю? Когда ж ты успела его полюбить? Да ты даже не имела возможности разглядеть его получше, не то чтобы попасть под власть его обояния. Нет, Ифигения, в тебе говорит не любовь, а что-то другое. Не бывает любви с бухты-барахты. У этого сильного чувства всегда фундаментальное основание. А ты Ахилла и не знала совсем. Ты ж, по преданиям, очутилась с ним рядом возле жертвенника буквально за миг до собственной смерти. То есть, ты видела Ахилла один раз и всего-навсего несколько мгновений.
- Да. Несколько мгновений. Но какие это были мгновения! Ахилл спас меня от смерти. Он не разрешил принести меня в жертву! Как у него хватило мужества для этого? Он ведь тогда был совсем юным. И всё равно пошёл на риск осознанно, хоть понимал, что войско не простит ему такого заступничества за какую-то царскую дочку. А он не испугался. Вышел перед войском и грудью заслонил меня от жертвенного ножа, когда смертоносная медь готовилась разорвать мою плоть. Лезвие не смогло достать меня, потому что между мной и лезвием стоял Ахилл - как стена, как крепость, как щит. Я в тот миг впервые в жизни глянула в его глаза.
“Эвхаристо, Ахилл! - прошептала я. - Спасибо! У тебя большое сердце и необыкновенная отвага. Но боюсь, что за мою защиту тебе может непоздоровиться. Войско ждёт жертвы в надежде, что та принесёт попутный ветер кораблям. А ты, заслонив меня от жреца, идёшь против жречества. Не хочу твой гибели. Такие благородные люди, как ты, должны жить долго, ибо они способны совершить много добрых дел и сделать мир счастливым”.
- Помню тот день. Я видела из Эгейского моря, как ты тогда обогнула Ахилла и мимо него ринулась на жертвенник прямо под обрядовый нож. Ахилл не смог тебя удержать. Так что ошибаешься, что Ахилл тебя спас. Не спас.
- Спас! Мгновений, пока он стоял между мной и жертвенником, хватило, чтобы богиня Артемида успела спуститься с Олимпа и выхватить меня из-под удара жреца.
Тень заворочалась под скалой. Шлёпанье и оханье послышалось оттуда. То ли кто-то чавкал, то ли булькала вода, стекавшая из отжимаемой одежды. Эти звуки испугали Ифигению, потому что трудно было понять, что на уме у невидимой собеседницы. Кто её знает, вдруг она прислана довершить незавершённое много лет назад? Хотя, какой прок от этого сейчас? Но тогда почему нимфа замолкла?
Тень под скалой снова поменяла форму. Теперь она приняла человеческие очертания. Нимфа вышла из укрытия, но луна за её спиной, разлив по плечам гостьи приглушенный свет, оставила в темноте лицо. И внешность морской обитательницы по-прежнему не была ясна. Да разве только внешность? Ни имени её, ни образа жизни, ни чувств - ничего не может разгадать Ифигения. И сам разговор непонятен. Для чего он, о чём? Почему нимфа не уплывает? Что ей надо от жрицы?
- И с тех самых пор ты поклолняешься Артемиде? И твоё поклонение заключается в битье горшков? - с какой-то неожиданной ехидцей сквозь зубы процедила нимфа.
- Я бью посуду, чтобы Ахилл в подземном мире услышал этот звон и убедился, что я помню об его смелом поступке. Я благодарна Ахиллу за спасение. Пусть он это знает.
Нимфа как-то неуклюже повернулась вокруг себя и едва не упала, растопырив руки. Такая реакция была совсем непонятна. Показалось, что тело нереиды тряслось то ли от смеха, то ли его пробила дрожь чрезмерного напряжения. И жрица почти пожалела, что разоткровенничалась неизвестно перед кем. Если эта болтливая морская сущность доведёт всё сказанное до ушей горожан, то молва припишет Ифигении помешательство, похожее на сумасшествие её брата Ореста.
Но что странного в действиях Ифигении? Она бьёт посуду из благодарности. Что тут из ряда вон выходящего? С чего тут корчиться от смеха, или от чего там нереида кривляется? Неужто нимфе неизвестно понятие благодарности? Ну да, конечно, откуда ей это знать? У них там в море разве бывают такие битвы, такие жертвоприношения, такие потери и такие рыдания? Они там не плачут. И не реагируют на чужие слёзы. В воде слёз не видно.
- Допустим, Ахилл услышит бряканье глиняных черепков и явится, - как-то тускло пробубнила нимфа в темноту. - Увидит тебя, узнает. Но как он поймёт по осколкам посуды, что это крошево - признак твоей любви?
- Нереида, ты же нимфа! Ты должна видеть дальше своего носа!
- Не надо упрекать меня в недальновидности! Без тебя знаю, что не умею предугадывать события. Несколько раз убеждалась в своей бытовой близорукости. Морские нимфы все недальновидны. Морская толща воды затрудняет разглядывание дальних предметов. Способность видеть то, что впереди, в нас не сформировалась за ненадобностью. А что ты имеешь в виду, говоря про мой нос?
- Я о посуде. Я ж бью не все кувшины. А только троянские.
- А! Ты хочешь показать Ахиллу, что презираешь всё троянское? Мол, мыслишь, как он, и придерживаешься его мнения о Троянской войне? Он ведь пришел к Трое не ради завладения богатством её царя, а за тем, чтобы мирными переговорами освободить от перекрытия троянскими судами пролива между морями. Подарить эллинам выход в Геллеоспонт - вот какой была цель Ахилла.
- Да, именно об этом желаю ему сказать. И ещё чувствую вину перед Ахиллом за то, что не отблагодарила его как следует за своё спасение. Хочу хоть чем-то порадовать его даже мёртвого. Уверена, Ахиллу будет приятно сознавать, что на земле есть его единомышленники. Ты права, нимфа, он всегда выступал против кровавой войны, но не находил понимания. Только один Одиссей не торопился собирать флот для отплытия к Трое, а остальные военачальники рвались в бой. И поведение Ахилла вызывало недоумение у царей Эллады. Ахилл удивлял всех отстранённостью от происходящего возле Илиона. Ахилл тогда переживал, наверное, из-за этого. И сейчас, возможно, нет ему покоя от воспоминаний.
- Я тоже была против Троянской войны, - тень нереиды соскочила с края скалы и распласталась по берегу. - Я пыталась уберечь Ахилла от гибели. Но под стенами Трои на битву звали такие гиганты - Гера, Афина, Арес. Куда мне тягаться с ними? Даже Кронион не стал ввязываться в драку разгневанных божеств.
- Жаль, что много воинов сложили головы под Троей. И Ахилл среди них.
- Погибшие ахейцы своей кровью освободили проход в северное море. Им воздаются почести. Эллада гордится своими сынами.
- Вот и я тоже хочу показать Ахиллу, что он оказался на высоте, в итоге всё-таки включившись в сражение. Он действовал так, как надо. Он не изменил своему благородству. Он участвовал в битве за свободное плавание по проливу, а не за троянские золотые украшения. Я хочу успокоить Ахилла. Не знаю, как. Хоть так, - Ифигения подняла над головой глиняный сосуд и бросила его на камни. - Ахилл! Услышь! Ахилл, я знаю, ты воевал не за роскошь, а за выход в Геллеоспонт, чтобы пролив никогда больше не был заперт троянскими судами. Не за побрякушки воевал ты. И нам они не нужны.
- Ты и впрямь влюблена в Ахилла. Ему это приятно. Он всю жизнь искал любви. Не нашёл. Он так и покинул мир живых, будучи неуверенным, что достоин нежности и верности. Ему не было и тридцати. Вы ровесники. Но ты не повзрослела за несколько десятилетий. Открытая и искренняя, ты такая, какими все бывают лишь в юности. Эмоции из тебя хлещут водопадом. Сколько у тебя посуды для битья?
- Заканчивается.
- Надо восполнить запасы. Звенеть так звенеть! Чтобы звон летел до небес, отзывался эхом в пещерах и достигал самых мрачных уголков подземного царства Аида! Чтоб Ахилл услышал и улыбнулся.
- А тебе-то что о том беспокоиться?
- Я тоже люблю Ахилла. Желаю ему только хорошего в его подземном царстве. И мне импонирует то, что он любим тобой.
- Мы соперницы?
- Нет. Нам соперничать не за кого. Ахилла никогда не будет с нами. Но мы вправе любить его вечно. Только разной любовью. Моя любовь сильнее, чем твоя: я рада твоей любви. И моя вина перед Ахиллом больше твоей: ты хотела, но не смогла, а я могла, но не сумела. Ты битьём горшком снимаешь с себя груз недосказанности. А я ничем не скину с плеч давящую ношу вины за смерть Ахилла.
- Ты разрешаешь мне бить посуду?
- Да. Греми, Ифигения. Тебе будет разрешено всё, потому что ты душевная.
Грудь ороси Ахиллесу...” (Гомер “Илиада”, песнь 19, строка 347)
ПРОЛОГ
Вечная юность зародилась здесь, среди нависающих скал, грозных утёсов и замысловатых птичьих гнёзд. Её хранители испокон веков спускались из тёмных ущелий в светлые долины. Они шли от камней к оливковым деревьям и стремились множить добрые дела. Им хотелось поделиться секретами нескончаемого счастья с теми, кто по соседству пас стада и возделывал почву. А главное - из своих рук предложить каждому человеку вкусить несколько ломтиков бессмертия.
И люди оливковых долин жаждали этих встреч. Потому что верили в Зевса. И верили Зевсу. Дыхание могущественного Олимпа обволакивало волшебством, зачаровывало тайной. И путнику мечталось пересечь границу неведомого, чтобы очутиться поближе к сверхцивилизации.
Иначе и быть не могло. Если долго смотреть на горную гряду с морского побережья, то неминуемо возникнет ощущение сквозняка, который будто указывает на вход в иную сферу жизни. Почудится, что там, за сказкой крутых отвесов, можно получить награду за человечность. Не секрет, что сверхсущества не имеют ничего против того, чтобы щедро облагодетельствовать любого, забредшего к ним скитальца, ибо ценят дружбу людей и их уважительное отношение к попутчику по земной жизни.
Аннотация к первому эпизоду. У БЕСКОНЕЧНОЙ ЮНОСТИ сильно развита такая черта характера, как уважительность. Юность помнит тех, кто пестовал её детство: родителей, учителей, нянь, друзей, сестер и братьев. Она уважает их за ум, отзывчивость, общительность. И умеет относиться к людям с почтением. Даже обычная юность отличается благопристойностью. Вечная - тем более. Потому что у бесконечной юности все качества усилены: неохватны, безбрежны.
Так размышляла жрица храма Артемиды, облокотившись на мрамор небольшого, но помпезного сооружения. Белое строение из колонн и невысоких ступеней стояло на западном берегу Аттики. Оттуда открывался чарующий пейзаж - неподражаемые картины Эллады: слева - величественные Афины, справа - бирюзовое море и многоярусные скалы.
Жрице нравилось подолгу наслаждаться великолепием окружающего мира. Но чаще всего она не сводила взора с дальних гор, словно ждала кого-то. Однако ни день, ни ночь не приносили исполнения желания. Только море принималось шуметь громче, будто нарочно стремилось заглушить шаги того, кто должен появиться.
Новая ночь не сулила радости. Примчался ветер. Он кружился возле жрицы, тормошил подол её одеяния, норовя дотянуться кромкой вышивки до костра.
Прижимая к коленям трепещущую ткань, жрица подбросила в огонь хворосту, и тот полыхнул столь неистово, что полетевшие искры затмили берег. Ничего не стало видно, кроме мечущихся язычков пламени. На ощупь выбрав в темноте из кучи предметов глиняный кувшин, жрица поднесла его к костру, покрутила, как бы прикидывая, то ли это, что она искала, и швырнула в скалу изо всех сил, чтобы разбить вдребезги.
Та же участь постигла и другие предметы обихода. Глиняные изделия жрица разламывала о глыбы, серебряные сосуды сплющивала ударом большого камня, а золотые и медные кидала в огонь.
Это была знаменитая Ифигения. Она после нескольких лет страданий и лишений вернулась на родину из Тавриды и выбрала для своего пристанища уединённое место на пустом побережье, чтобы не беспокоить шумом жителей Афин.
Но сегодня кто-то услышал звон керамики. И вылез из моря. И спрятался за скалу. Ифигения не сразу заметила посетителя своих владений. Поэтому вздрогнула от неожиданности, случайно увидев в лунном свете чью-то длинную тень.
- Нельзя ли громыхать потише? - спросила тень недовольным голосом. - И хватит тут дымить! Мне это мешает. Я живу поблизости. Своё существование стараюсь не выпячивать. Но твоя деятельность может привлечь толпы любопытствующих, что подвергнет меня опасности.
- Куда мне идти? - безвольно опустила руки Ифигения, растерявшись от такого бесцеремонного к ней отношения. - Я не знаю более уединённого побережья, чем это.
- Иди домой спать! Хоть ночью позволь мне отдохнуть от какофонии твоих битых горшков и треска костра.
- У меня нет дома.
- Как так? Никто не рождается под кустом. Кто отнял у тебя дом? Надо восстановить справедливость.
- Я вернулась из далёкой страны. Но в моём дворце живёт убийца-брат. С ним оставаться страшно.
- Так ты Ифигения? То-то я смотрю, ты удивительно большеглазая: вся в мать, в царицу Микен, Клитемнестру. В семье Тиндарея много таких яснооких. Елену Прекрасную, тётушку твою, величают соответственно.
- Про тётю слышала. Вроде Троянская война связана с нею? Но я после Троянской войны осталась без матери, без отца.
- Осиротела, бедняжка?
- Да. Но это случилось давно. Я обвыклась с новым статусом. Быть жрицей не так плохо.
- Ну и будь. Сироток боги защищают. Никто не посмеет обидеть сироту. А коли так, и ты под присмотром Олимпа, то, наверно, тебе позволено вещать от его имени?
- Все жрицы вещают от имени Олимпа. Чем помочь?
- Мне, нереиде, от человека помощь не нужна. Но, коль ты горшками гремишь и костром дымишь, то пусть от этого мне хоть какая-то польза будет. Пусть твой огонь ответит, не сердится ли на меня Посейдон за мой частый выход на берег? Заметил он это? Ничего со мной не случится?
- Ничего. Костер горит ровно, - Ифигения замялась и, чтобы оправдать паузу в разговоре, поправила на своей голове шнурок, придерживающий пучок волос. Завитки прядей слегка распрямились, но вскоре снова закрутились наподобии витой ракушки, подчинясь строгим правилам красоты. - Если скрываешь свой облик, то никакая стихия не сорвёт с тебя завесу мрака.
- Я не прячусь, не угадала, Ифигения! А выхожу на берег ночью просто потому, что не в состоянии сделать это днём по причине невыносимой жары. Избегаю зноя. Зной высушивает кожу и старит. Удивляюсь на тебя! Как ты тут на весеннем солнцепёке целыми днями торчишь на солнце и не стареешь. Тебе Олимп, что ли, даровал вечную молодость?
- Не молодая я. Просто беспрестанно рыдаю. Вот лицо от слёз и опухло.
- О чём горюешь?
- Люблю мужчину, которого нет со мной и не будет. Он ушел за подземные воды Стикса. Он погиб. Это Ахилл.
- Ахилл? - тень колыхнулась и подалась вперёд. - Ахилл герой. Он прославился во время Троянской войны. Разве вы были с ним близко знакомы? Он же нигде, кроме стана воинов, не появлялся на людях. У вас с ним не могло быть никакого общения. Тебя ж лишь однажды из Микен привезли к Эгейскому морю, где на глазах у многотысячного войска началась ваша нежданная встреча и тутже прервалась. Ведь так было, я ничего не путаю? Когда ж ты успела его полюбить? Да ты даже не имела возможности разглядеть его получше, не то чтобы попасть под власть его обояния. Нет, Ифигения, в тебе говорит не любовь, а что-то другое. Не бывает любви с бухты-барахты. У этого сильного чувства всегда фундаментальное основание. А ты Ахилла и не знала совсем. Ты ж, по преданиям, очутилась с ним рядом возле жертвенника буквально за миг до собственной смерти. То есть, ты видела Ахилла один раз и всего-навсего несколько мгновений.
- Да. Несколько мгновений. Но какие это были мгновения! Ахилл спас меня от смерти. Он не разрешил принести меня в жертву! Как у него хватило мужества для этого? Он ведь тогда был совсем юным. И всё равно пошёл на риск осознанно, хоть понимал, что войско не простит ему такого заступничества за какую-то царскую дочку. А он не испугался. Вышел перед войском и грудью заслонил меня от жертвенного ножа, когда смертоносная медь готовилась разорвать мою плоть. Лезвие не смогло достать меня, потому что между мной и лезвием стоял Ахилл - как стена, как крепость, как щит. Я в тот миг впервые в жизни глянула в его глаза.
“Эвхаристо, Ахилл! - прошептала я. - Спасибо! У тебя большое сердце и необыкновенная отвага. Но боюсь, что за мою защиту тебе может непоздоровиться. Войско ждёт жертвы в надежде, что та принесёт попутный ветер кораблям. А ты, заслонив меня от жреца, идёшь против жречества. Не хочу твой гибели. Такие благородные люди, как ты, должны жить долго, ибо они способны совершить много добрых дел и сделать мир счастливым”.
- Помню тот день. Я видела из Эгейского моря, как ты тогда обогнула Ахилла и мимо него ринулась на жертвенник прямо под обрядовый нож. Ахилл не смог тебя удержать. Так что ошибаешься, что Ахилл тебя спас. Не спас.
- Спас! Мгновений, пока он стоял между мной и жертвенником, хватило, чтобы богиня Артемида успела спуститься с Олимпа и выхватить меня из-под удара жреца.
Тень заворочалась под скалой. Шлёпанье и оханье послышалось оттуда. То ли кто-то чавкал, то ли булькала вода, стекавшая из отжимаемой одежды. Эти звуки испугали Ифигению, потому что трудно было понять, что на уме у невидимой собеседницы. Кто её знает, вдруг она прислана довершить незавершённое много лет назад? Хотя, какой прок от этого сейчас? Но тогда почему нимфа замолкла?
Тень под скалой снова поменяла форму. Теперь она приняла человеческие очертания. Нимфа вышла из укрытия, но луна за её спиной, разлив по плечам гостьи приглушенный свет, оставила в темноте лицо. И внешность морской обитательницы по-прежнему не была ясна. Да разве только внешность? Ни имени её, ни образа жизни, ни чувств - ничего не может разгадать Ифигения. И сам разговор непонятен. Для чего он, о чём? Почему нимфа не уплывает? Что ей надо от жрицы?
- И с тех самых пор ты поклолняешься Артемиде? И твоё поклонение заключается в битье горшков? - с какой-то неожиданной ехидцей сквозь зубы процедила нимфа.
- Я бью посуду, чтобы Ахилл в подземном мире услышал этот звон и убедился, что я помню об его смелом поступке. Я благодарна Ахиллу за спасение. Пусть он это знает.
Нимфа как-то неуклюже повернулась вокруг себя и едва не упала, растопырив руки. Такая реакция была совсем непонятна. Показалось, что тело нереиды тряслось то ли от смеха, то ли его пробила дрожь чрезмерного напряжения. И жрица почти пожалела, что разоткровенничалась неизвестно перед кем. Если эта болтливая морская сущность доведёт всё сказанное до ушей горожан, то молва припишет Ифигении помешательство, похожее на сумасшествие её брата Ореста.
Но что странного в действиях Ифигении? Она бьёт посуду из благодарности. Что тут из ряда вон выходящего? С чего тут корчиться от смеха, или от чего там нереида кривляется? Неужто нимфе неизвестно понятие благодарности? Ну да, конечно, откуда ей это знать? У них там в море разве бывают такие битвы, такие жертвоприношения, такие потери и такие рыдания? Они там не плачут. И не реагируют на чужие слёзы. В воде слёз не видно.
Аннотация к следующему эпизоду. У БЕСКОНЕЧНОЙ ЮНОСТИ сердце полно благодарности за самую малость. Юность обильно раздаёт одобрительный смех комику, восторг - факиру, овации - скульптору, возгласы приветствия - герою, поцелуи - матери, объятия - отцу. Юность любуется цветущей яблонькой и переливами ручья. И всё это делает постоянно.
- Допустим, Ахилл услышит бряканье глиняных черепков и явится, - как-то тускло пробубнила нимфа в темноту. - Увидит тебя, узнает. Но как он поймёт по осколкам посуды, что это крошево - признак твоей любви?
- Нереида, ты же нимфа! Ты должна видеть дальше своего носа!
- Не надо упрекать меня в недальновидности! Без тебя знаю, что не умею предугадывать события. Несколько раз убеждалась в своей бытовой близорукости. Морские нимфы все недальновидны. Морская толща воды затрудняет разглядывание дальних предметов. Способность видеть то, что впереди, в нас не сформировалась за ненадобностью. А что ты имеешь в виду, говоря про мой нос?
- Я о посуде. Я ж бью не все кувшины. А только троянские.
- А! Ты хочешь показать Ахиллу, что презираешь всё троянское? Мол, мыслишь, как он, и придерживаешься его мнения о Троянской войне? Он ведь пришел к Трое не ради завладения богатством её царя, а за тем, чтобы мирными переговорами освободить от перекрытия троянскими судами пролива между морями. Подарить эллинам выход в Геллеоспонт - вот какой была цель Ахилла.
- Да, именно об этом желаю ему сказать. И ещё чувствую вину перед Ахиллом за то, что не отблагодарила его как следует за своё спасение. Хочу хоть чем-то порадовать его даже мёртвого. Уверена, Ахиллу будет приятно сознавать, что на земле есть его единомышленники. Ты права, нимфа, он всегда выступал против кровавой войны, но не находил понимания. Только один Одиссей не торопился собирать флот для отплытия к Трое, а остальные военачальники рвались в бой. И поведение Ахилла вызывало недоумение у царей Эллады. Ахилл удивлял всех отстранённостью от происходящего возле Илиона. Ахилл тогда переживал, наверное, из-за этого. И сейчас, возможно, нет ему покоя от воспоминаний.
- Я тоже была против Троянской войны, - тень нереиды соскочила с края скалы и распласталась по берегу. - Я пыталась уберечь Ахилла от гибели. Но под стенами Трои на битву звали такие гиганты - Гера, Афина, Арес. Куда мне тягаться с ними? Даже Кронион не стал ввязываться в драку разгневанных божеств.
- Жаль, что много воинов сложили головы под Троей. И Ахилл среди них.
- Погибшие ахейцы своей кровью освободили проход в северное море. Им воздаются почести. Эллада гордится своими сынами.
- Вот и я тоже хочу показать Ахиллу, что он оказался на высоте, в итоге всё-таки включившись в сражение. Он действовал так, как надо. Он не изменил своему благородству. Он участвовал в битве за свободное плавание по проливу, а не за троянские золотые украшения. Я хочу успокоить Ахилла. Не знаю, как. Хоть так, - Ифигения подняла над головой глиняный сосуд и бросила его на камни. - Ахилл! Услышь! Ахилл, я знаю, ты воевал не за роскошь, а за выход в Геллеоспонт, чтобы пролив никогда больше не был заперт троянскими судами. Не за побрякушки воевал ты. И нам они не нужны.
- Ты и впрямь влюблена в Ахилла. Ему это приятно. Он всю жизнь искал любви. Не нашёл. Он так и покинул мир живых, будучи неуверенным, что достоин нежности и верности. Ему не было и тридцати. Вы ровесники. Но ты не повзрослела за несколько десятилетий. Открытая и искренняя, ты такая, какими все бывают лишь в юности. Эмоции из тебя хлещут водопадом. Сколько у тебя посуды для битья?
- Заканчивается.
- Надо восполнить запасы. Звенеть так звенеть! Чтобы звон летел до небес, отзывался эхом в пещерах и достигал самых мрачных уголков подземного царства Аида! Чтоб Ахилл услышал и улыбнулся.
- А тебе-то что о том беспокоиться?
- Я тоже люблю Ахилла. Желаю ему только хорошего в его подземном царстве. И мне импонирует то, что он любим тобой.
- Мы соперницы?
- Нет. Нам соперничать не за кого. Ахилла никогда не будет с нами. Но мы вправе любить его вечно. Только разной любовью. Моя любовь сильнее, чем твоя: я рада твоей любви. И моя вина перед Ахиллом больше твоей: ты хотела, но не смогла, а я могла, но не сумела. Ты битьём горшком снимаешь с себя груз недосказанности. А я ничем не скину с плеч давящую ношу вины за смерть Ахилла.
- Ты разрешаешь мне бить посуду?
- Да. Греми, Ифигения. Тебе будет разрешено всё, потому что ты душевная.
