Если встречаешь на пути настоящую любовь,
Ты готов отдать за неё жизнь!
И не одну...
1
Жуткие сны преследуют меня. Я выпадаю из реальности и бегу, бегу… сам не знаю куда, лишь вижу в темноте свои белые босые ноги. Они уверенно ступают по лысой тропе, поднимаются по грязным убогим лестницам, спускаются в студёные подвалы… Я продираюсь через каменоломни и шахты, скрываюсь в трущобах… и в этих снах я не знаю, кто я, откуда взялся и куда бегу, а главное — от кого?.. Странное ощущение — будто сотни раз прохожу одни и те же пути, но в итоге всё оканчивается тупиком. Я вдруг просыпаюсь…
…и нахожу себя лежащим на ступеньках покосившегося от времени крыльца. Перед глазами всплывает древняя приземистая постройка из серого камня. Окна наглухо забиты, но хлипкая дверь распахнута настежь. Тело затекло от неудобной позы и ноет, в груди перекатывается и саднит тупая боль. Поднимаю взгляд и вижу чуть в отдалении её — хрупкую, милую девушку, сидящую на земле. Голова низко опущена, плечи поникшие, будто придавлены грузом непосильных проблем. Тёмные одежды скрывают тонкую фигурку. Волосы цвета воронова крыла рассыпались по спине и груди. Черты лица приятны, кожа бледная, полупрозрачная, гладкая, как шёлк. Чётко очерченные брови разлетаются, словно крылья парящей чайки.
К слову, дворик этот совсем небольшой, с узкими тропинками, ведущими к скале, на которой виднеется шатёр, обитый драным целлофаном, он неплотно прилегает к остову кибитки. Именно кибитки. Шаткая, обдуваемая сильными горными ветрами конструкция прикреплена к краю скалы и балансирует над пропастью. Кажется, что от ветхости она вот-вот рассыплется.
Чёрное полотнище целлофана шуршит на ветру — однообразный надоедливый раздражающий звук. Возможно, моё видение — продолжение ночного кошмара. Однако ясное сознание говорит об обратном, и я недоумеваю: как я оказался тут?! Осмеливаюсь пошевелиться, и незнакомка тут же вскидывает голову. Лицо её припухло от слёз, и мне становится жаль несчастную.
— Что происходит? — осторожно спрашиваю и присаживаюсь.
— Я скрываюсь от мужа, — затравленно шепчет она, а в огромных чёрных глазах мерцает тревога и страх. — Он ищет меня, я боюсь его, он очень жесток, если найдёт меня — убьёт.
Почему-то не удивляюсь, не задаю вопросов, мне кажется, ей нужно выговориться.
— Я здесь уже вторую неделю, сначала скрывалась у людей, но он заподозрил что-то, вышел на мой след. Мне пришлось бежать ночью. Удивляюсь, как я не попалась в лапы маньяка. Путь лежал через старое кладбище и лес. Как это жутко — надгробные камни в сизом свете луны, светящиеся лики статуй и потревоженные птицы, бьющие крыльями и рассекающие тьму… в лесу ещё страшней, там нет никакой возможности укрыться от зверя. За мной гнались хищники с горящими глазами, я бежала не останавливаясь, падала в овраги, пробиралась сквозь дремучую чащу и только чудо меня спасло! Я добралась сюда на рассвете, этот дом давно заброшенный, и, видно, тут никто не живёт, он у самого обрыва. Если муж найдёт меня — я брошусь со скалы.
Она говорит чуть не плача, и отчего-то её возбуждённая речь глубоко волнует меня, отзывается тянущей болью в мышцах, словно и я вместе с ней был в бегах.
— Странное место, не находишь? — Оглядываюсь по сторонам, и нутро сжимается от странного чувства пустоты и тоски.
Девушка шумно вздыхает, поднимается на ноги, хватает ведро и направляется к старому, местами ссохшемуся винограднику, рядом с которым стоит деревянная бочка. Не спеша она наполняет ведро водой и, сняв полотенце с крючка, возвращается.
— Умойся, ты весь в крови. — Ведро опускается рядом, полотенце летит в меня, а девушка снова садится на прежнее место.
Удивлённо разглядываю свои окровавленные руки и меня начинает мутить. Вид запёкшейся крови, сбитые костяшки и ссадины на предплечьях поднимают из недр памяти обрывки сцен: приглушённый свет кабака, вульгарный голос шансонетки и драку с пьяными туристами, прицепившимися ко мне в забегаловке. Похоже, меня хорошо отделали там. Тело ноет, голова гудит, рубашка залита кровью.
— Я не спрашиваю, что с тобой, — продолжает она. — У вас, у мужчин, вечные проблемы, как у животных — размножаться, воевать, жрать. Только вот вопрос — что у кого на первом месте. У тебя, видно, второе.
— Как цинично! — Я поднимаю глаза, и она поспешно отводит свои. — Говоришь, тут орудует маньяк, а меня не боишься? — усмехаюсь и продолжаю обтирать лицо влажным полотенцем.
— Посмотри на себя, разве маньяки такие? — огрызается она.
Подавляю желание спросить: «Что со мной не так?» и ухмыляюсь.
— А ты дерзкая. — Бросаю тряпку в ведро и пытаюсь встать, но резкая боль простреливает тело, и я сгибаюсь пополам. — Как я тут оказался?
— Часа в два ночи перед домом остановился внедорожник и тебя выкинули оттуда, вышли два здоровенных амбала, попинали ногами и оставили у обочины. Скажи спасибо, что не бросила. Ты был без сознания. Твоё счастье, что не грузный, я притащила тебя во двор, только по ступенькам не смогла поднять, так и оставила лежать тут, но согласись, всё лучше, чем валяться на улице.
— Соглашусь. А что теперь? Я должен быть тебе благодарен?
— Благодарность мне твоя не нужна, — жёстко отзывается она, — можешь пожить тут, пока не окрепнешь. И мне веселее будет. Оставайся в доме, а я буду там. — Она кивает в направлении кибитки, прикреплённой к скале.
— Ты странная, — удивляюсь я, — разве в доме не надёжнее?
Полоснув меня хмурым взглядом, она удаляется в свой «скворечник», но вскоре возвращается с молоком и хлебом в руках.
— У меня разносолов нет, на вот, подкрепись. — Она кладёт еду рядом со мной и быстро отступает.
— А ты так и сидишь тут, не выходишь? — интересуюсь я, прихлёбывая молоко со специфическим вкусом. Кажется, оно козье, и девушка тут же подтверждает мои предположения.
— Когда темнеет, лазаю в соседский сарай, ворую молоко и хлеб. Там у них козочка живёт. Пока не хватились, но скоро поймут… нужно выбираться отсюда.
С этими словами она встаёт и удаляется к скале. Вечереет. Уныло всё вокруг. Порываюсь встать, но тело ноет, а душу словно наизнанку выворачивает. Похоже, мне тут придётся заночевать.
Холодно. С гор дуют ледяные ветра, пронизывают до мозга костей, сводят мышцы, ломают. Ощущение физического дискомфорта лишь усиливает тревожное волнение, будто мне предстоит изощрённая пытка. Сложный экзамен, от которого зависит вся моя дальнейшая жизнь. Дремлющий зверь пробуждается, поднимает с глубин сознания муть, влечёт. Кажется, если я не поддамся ему — наложу на себя руки. Внутри меня словно тугая пружина сжимается, готовая в любой момент рвануть. Жалок и ненавистен сам себе.
Небо заволакивает сизыми тучами и вокруг стремительно темнеет. Облака проплывают мимо, цепляются за острые выступы скал, принимают причудливые формы, рисуют лики святых, наводящие на мысли о небесном знамении. Огромный ледник на пике горы, проглядывающий сквозь рыхлую толщу тумана, нависает над селением бесформенной глыбой. Смертельная громада лишь создаёт впечатление маленькой безобидной льдинки. Если она обрушится — сотрёт с лица земли горное селение. Почему люди живут здесь, подвергая риску собственную жизнь? Что это? Безвыходность? Традиции? Экстрим? Невольно сопоставляю себя с дремлющей безжалостной стихией, с гипнотической силой, заложенной в ней. Она вольна нагрянуть внезапно, не спросясь, так же как и я…
Меня одолевает отчаяние и страх, но вскоре уныние сменяется диким восторженным исступлением и желанием выплеснуть из себя навеянные воображением сущности. Они пока ещё безлики, но чудовищны, я слышу их голоса. Впотьмах хватаюсь за карандаш и достаю измятый блокнот. На ощупь рисую кривые иглы, рваные зигзаги и морок… тем самым ослабляя влияние внутренних бесов. Из мрачной глубины рисунка на меня взирают чёрные впадины глазниц. «Агнец» — подписываюсь в правом нижнем углу сего творения.
Сколько теперь времени? Судя по оттенкам неба, около десяти. Заглядываю в чёрное нутро дома, из которого тянет затхлостью, овчиной и кошачьей мочой. Понимаю, почему она не захотела там оставаться. Не решаюсь зайти внутрь, оглядываюсь в поисках возможных вариантов ночлега и вижу рядом с виноградником мангал и разбросанные дрова.
С трудом поднимаюсь — тело нещадно ломит от побоев и затёкших от долгой и неудобной позы мышц. Что-то изначально пошло не так. Уроды, добраться бы до вас. Ползаю по земле и закидываю поленья в топку, тут же нахожу бутылку с бензином и поливаю дрова, кидаю зажжённую спичку, и кроваво-фиолетовое пламя разливается жидкой лавой, даря благословенный жар. Сквозь опущенные ресницы наблюдаю за беспорядочной игрой огненных языков, жадно льнущих к источнику насыщения. Они пульсируют, словно пляска «каротид» на шее, танец смерти, дарующий жизнь. Блаженствую в тишине, и мысли растворяются в виртуальном пространстве.
— Люблю смотреть на огонь, — слышу грустный голос девушки. Она опускается на колени и, пристроившись удобнее, протягивает руки к жаркому источнику.
— Не спится? — шепчу я и присаживаюсь рядом с ней. Мне кажется, от неё исходит тёплый мягкий свет. Может, аура этого необычного места и моя извращённая фантазия художника всему виной?
— Огонь — магическая субстанция, он сближает, помогает понять сущность другого человека, выявляет пороки и чувствует нечистую… — задумчиво шепчет она, и рыжие сполохи трепещут в отражении её чёрных, как бездна, глаз.
— Благодатный огонь. Ты веришь во всю эту чушь? — размышляю я вслух, и она пожимает плечами.
— Адский огонь жжёт изнутри — благодатный исцеляет… — произносит она с жаром, будто на сцене играет, а я не могу отвести от неё зачарованных глаз. В тот момент она мне кажется невообразимо юной и прекрасной.
— Тебя тоже сжирает огонь, ты тоже бежишь, и этим мы схожи. Только мне приходится убегать, а ты бежишь от самого себя… — говорит она истину.
— Неудачный брак? — прерываю её, недослушав.
— Неудачный — мягко сказано. Он бил меня, издевался, унижал, приводил других женщин и заставлял прислуживать им…
— Что за бред? Разве такое встречается в наше время?
Её лицо ожесточается, руки скрещиваются на груди, а острые ногти с силой впиваются в собственную нежную плоть.
— Лучше не спрашивай, — рычит она и вскакивает на ноги. — Несчастней меня нет существа на земле… Я ухожу к себе. Адских снов! — желает она напоследок, а я с трудом подавляю желание пойти за ней.
Огонь постепенно угасает, унося с собой тепло, раскалённые поленья превращаются в седые головешки, и тело окутывает холодом. Дрёма отяжеляет веки, сон всё больше одолевает меня, и я решаюсь укрыться внутри старой кровли.
В ней оказывается не так плохо, как я думал поначалу. Осторожно вхожу в дом, спасаясь от сырости и промозглых ветров, зажигаю спичку и в увядающем свете горящего луча исследую взглядом единственную комнатушку, в углу которой обнаруживается древняя лежанка, стол у стены и самодельный костыль, валяющийся на полу. Жилище одинокого старого горца. Валюсь на дряхлый диван, и подо мной со скрипом проваливаются пружины, а вокруг поднимается затхлый дух старья и сырости, но выбирать не приходится: даже такие условия мне кажутся райскими после ночи, проведённой на крыльце. Я укладываюсь поудобнее и тут же проваливаюсь в сон…
2
Узкие полоски солнечного света проникают сквозь щели дощатого потолка, тускло освещая убогое жилище, на стенах которого виднеются остатки бумажных обоев, покрытых плесенью. В простенке между дверью и заколоченным окном свисают клочья свалявшейся пакли, выбившиеся из дыр. Слышится скрип старой крыши и скрежет разросшихся ветвей грецкого ореха, потревоженных ветром.
Как ни странно, лежанка оказалась удобной, а сон — крепким. Я проспал до самого утра и даже не видел снов. Кажется, я настолько привык к жилищу, что не чувствую его специфических запахов. Однако неожиданно спёртый воздух наполняется ароматом свежего кофе, желудок сводит от голода, я тут же встаю и направляюсь к выходу. На ступеньках крыльца вижу кружку с дымящейся чёрной жидкостью, глиняную тарелку с ломтями домашнего сыра и хлеба и кувшинчик молока. Неужели Несчастная позаботилась и обо мне? С удовольствием принимаюсь за еду — она мне кажется сродни манны небесной. Утоляю голод и любуюсь развернувшейся вокруг панорамой — куда ни кинь взгляд, всюду горы с ослепительными шапками снега. От прозрачной бирюзы неба так и веет вечностью и прохладой. Мне кажется, я растворяюсь в нём, уплываю… Этот дивный пейзаж призван дарить покой, однако совсем другие фантазии лезут в мою бедовую голову. Вынимаю из-за пазухи свой неизменный скетчбук и делаю наброски будущих картин, стремясь передать эмоцию. «Кисть художника-иллюзиониста» выводит только одному ему понятные абстракции.
— Можно мне взглянуть? — слышу над ухом певучий голос хозяйки. Удивлённо поднимаю голову и встречаюсь со взглядом тёмно-карих глаз. Они настолько тёмные, что в них почти не видно зрачков, всё сливается в единую чёрную радужку. Я так увлёкся, что не заметил её появления.
Она всё в том же длинном балахоне, вьющиеся волосы заплетены в толстую косу, нежное лицо чуть тронуто бледным румянцем. Девушка присаживается рядом, и её плечо слегка касается моего.
— Спасибо тебе, ничего вкуснее я отродясь не ел, — благодарю хозяйку за угощение и возвращаюсь к своему занятию.
— А, это… — беззаботно произносит она. — Сосед поймал меня с поличным, но вместо того, чтобы прогнать — наложил целую корзину еды. Теперь мне одной не управиться… — Она внезапно замолкает, хмурится, будто раздумывает над чем-то, но потом вдруг решается и выдаёт: — Он очень странно смотрел на меня, очень…
— Странно смотрел? — говорю по инерции, продолжая выводить карандашом ломаные линии. — Ничего удивительного — ты красивая, сразила наповал старичка соседа.
— Он вовсе не старик, на вид ему всего лет сорок, мой муж гораздо старше. Он… так пожирал меня глазами, мне даже пришлось прикрыть руками грудь, мне было страшно!
— Глупости, он просто любовался тобой!.. — Внезапная мысль сражает меня наповал, перевожу на соседку смеющийся взгляд. — Постой, ты… что, была голая?
— Ну да… а что мне оставалось делать? Мне пришлось раздеться… Платье цепляется за прутья изгороди. Он мог меня поймать.
Ухмыляюсь, представив себе живописную картинку.
— И что же?..
— Ничего, он пялился на меня. Я схватила пустую корзину и надела ему на голову, а потом убежала, спряталась в кибитке. Когда решилась выйти, на пороге уже стояла та самая корзина, доверху набитая едой! А ещё лежали вот эти штаны. — Агнесса положила рядом со мной мужские кальсоны не первой свежести. — Сюр какой-то! Но это не главное, он теперь знает, где меня искать, и мне становится страшно!..
Неожиданно перед взором всплывают ошалелые глаза соседа, в которых так и плещется недоумение и ещё нечто такое… схожее с плотским желанием. Её слова отзываются гулким эхом в душе и теряются в закоулках сознания, и тут же мои внутренние бесы ощетиниваются и лязгают клыками. Грифель карандаша с силой шаркает по листу, изображая жирную кривую и привлекая внимание девушки.
Ты готов отдать за неё жизнь!
И не одну...
1
Жуткие сны преследуют меня. Я выпадаю из реальности и бегу, бегу… сам не знаю куда, лишь вижу в темноте свои белые босые ноги. Они уверенно ступают по лысой тропе, поднимаются по грязным убогим лестницам, спускаются в студёные подвалы… Я продираюсь через каменоломни и шахты, скрываюсь в трущобах… и в этих снах я не знаю, кто я, откуда взялся и куда бегу, а главное — от кого?.. Странное ощущение — будто сотни раз прохожу одни и те же пути, но в итоге всё оканчивается тупиком. Я вдруг просыпаюсь…
…и нахожу себя лежащим на ступеньках покосившегося от времени крыльца. Перед глазами всплывает древняя приземистая постройка из серого камня. Окна наглухо забиты, но хлипкая дверь распахнута настежь. Тело затекло от неудобной позы и ноет, в груди перекатывается и саднит тупая боль. Поднимаю взгляд и вижу чуть в отдалении её — хрупкую, милую девушку, сидящую на земле. Голова низко опущена, плечи поникшие, будто придавлены грузом непосильных проблем. Тёмные одежды скрывают тонкую фигурку. Волосы цвета воронова крыла рассыпались по спине и груди. Черты лица приятны, кожа бледная, полупрозрачная, гладкая, как шёлк. Чётко очерченные брови разлетаются, словно крылья парящей чайки.
К слову, дворик этот совсем небольшой, с узкими тропинками, ведущими к скале, на которой виднеется шатёр, обитый драным целлофаном, он неплотно прилегает к остову кибитки. Именно кибитки. Шаткая, обдуваемая сильными горными ветрами конструкция прикреплена к краю скалы и балансирует над пропастью. Кажется, что от ветхости она вот-вот рассыплется.
Чёрное полотнище целлофана шуршит на ветру — однообразный надоедливый раздражающий звук. Возможно, моё видение — продолжение ночного кошмара. Однако ясное сознание говорит об обратном, и я недоумеваю: как я оказался тут?! Осмеливаюсь пошевелиться, и незнакомка тут же вскидывает голову. Лицо её припухло от слёз, и мне становится жаль несчастную.
— Что происходит? — осторожно спрашиваю и присаживаюсь.
— Я скрываюсь от мужа, — затравленно шепчет она, а в огромных чёрных глазах мерцает тревога и страх. — Он ищет меня, я боюсь его, он очень жесток, если найдёт меня — убьёт.
Почему-то не удивляюсь, не задаю вопросов, мне кажется, ей нужно выговориться.
— Я здесь уже вторую неделю, сначала скрывалась у людей, но он заподозрил что-то, вышел на мой след. Мне пришлось бежать ночью. Удивляюсь, как я не попалась в лапы маньяка. Путь лежал через старое кладбище и лес. Как это жутко — надгробные камни в сизом свете луны, светящиеся лики статуй и потревоженные птицы, бьющие крыльями и рассекающие тьму… в лесу ещё страшней, там нет никакой возможности укрыться от зверя. За мной гнались хищники с горящими глазами, я бежала не останавливаясь, падала в овраги, пробиралась сквозь дремучую чащу и только чудо меня спасло! Я добралась сюда на рассвете, этот дом давно заброшенный, и, видно, тут никто не живёт, он у самого обрыва. Если муж найдёт меня — я брошусь со скалы.
Она говорит чуть не плача, и отчего-то её возбуждённая речь глубоко волнует меня, отзывается тянущей болью в мышцах, словно и я вместе с ней был в бегах.
— Странное место, не находишь? — Оглядываюсь по сторонам, и нутро сжимается от странного чувства пустоты и тоски.
Девушка шумно вздыхает, поднимается на ноги, хватает ведро и направляется к старому, местами ссохшемуся винограднику, рядом с которым стоит деревянная бочка. Не спеша она наполняет ведро водой и, сняв полотенце с крючка, возвращается.
— Умойся, ты весь в крови. — Ведро опускается рядом, полотенце летит в меня, а девушка снова садится на прежнее место.
Удивлённо разглядываю свои окровавленные руки и меня начинает мутить. Вид запёкшейся крови, сбитые костяшки и ссадины на предплечьях поднимают из недр памяти обрывки сцен: приглушённый свет кабака, вульгарный голос шансонетки и драку с пьяными туристами, прицепившимися ко мне в забегаловке. Похоже, меня хорошо отделали там. Тело ноет, голова гудит, рубашка залита кровью.
— Я не спрашиваю, что с тобой, — продолжает она. — У вас, у мужчин, вечные проблемы, как у животных — размножаться, воевать, жрать. Только вот вопрос — что у кого на первом месте. У тебя, видно, второе.
— Как цинично! — Я поднимаю глаза, и она поспешно отводит свои. — Говоришь, тут орудует маньяк, а меня не боишься? — усмехаюсь и продолжаю обтирать лицо влажным полотенцем.
— Посмотри на себя, разве маньяки такие? — огрызается она.
Подавляю желание спросить: «Что со мной не так?» и ухмыляюсь.
— А ты дерзкая. — Бросаю тряпку в ведро и пытаюсь встать, но резкая боль простреливает тело, и я сгибаюсь пополам. — Как я тут оказался?
— Часа в два ночи перед домом остановился внедорожник и тебя выкинули оттуда, вышли два здоровенных амбала, попинали ногами и оставили у обочины. Скажи спасибо, что не бросила. Ты был без сознания. Твоё счастье, что не грузный, я притащила тебя во двор, только по ступенькам не смогла поднять, так и оставила лежать тут, но согласись, всё лучше, чем валяться на улице.
— Соглашусь. А что теперь? Я должен быть тебе благодарен?
— Благодарность мне твоя не нужна, — жёстко отзывается она, — можешь пожить тут, пока не окрепнешь. И мне веселее будет. Оставайся в доме, а я буду там. — Она кивает в направлении кибитки, прикреплённой к скале.
— Ты странная, — удивляюсь я, — разве в доме не надёжнее?
Полоснув меня хмурым взглядом, она удаляется в свой «скворечник», но вскоре возвращается с молоком и хлебом в руках.
— У меня разносолов нет, на вот, подкрепись. — Она кладёт еду рядом со мной и быстро отступает.
— А ты так и сидишь тут, не выходишь? — интересуюсь я, прихлёбывая молоко со специфическим вкусом. Кажется, оно козье, и девушка тут же подтверждает мои предположения.
— Когда темнеет, лазаю в соседский сарай, ворую молоко и хлеб. Там у них козочка живёт. Пока не хватились, но скоро поймут… нужно выбираться отсюда.
С этими словами она встаёт и удаляется к скале. Вечереет. Уныло всё вокруг. Порываюсь встать, но тело ноет, а душу словно наизнанку выворачивает. Похоже, мне тут придётся заночевать.
Холодно. С гор дуют ледяные ветра, пронизывают до мозга костей, сводят мышцы, ломают. Ощущение физического дискомфорта лишь усиливает тревожное волнение, будто мне предстоит изощрённая пытка. Сложный экзамен, от которого зависит вся моя дальнейшая жизнь. Дремлющий зверь пробуждается, поднимает с глубин сознания муть, влечёт. Кажется, если я не поддамся ему — наложу на себя руки. Внутри меня словно тугая пружина сжимается, готовая в любой момент рвануть. Жалок и ненавистен сам себе.
Небо заволакивает сизыми тучами и вокруг стремительно темнеет. Облака проплывают мимо, цепляются за острые выступы скал, принимают причудливые формы, рисуют лики святых, наводящие на мысли о небесном знамении. Огромный ледник на пике горы, проглядывающий сквозь рыхлую толщу тумана, нависает над селением бесформенной глыбой. Смертельная громада лишь создаёт впечатление маленькой безобидной льдинки. Если она обрушится — сотрёт с лица земли горное селение. Почему люди живут здесь, подвергая риску собственную жизнь? Что это? Безвыходность? Традиции? Экстрим? Невольно сопоставляю себя с дремлющей безжалостной стихией, с гипнотической силой, заложенной в ней. Она вольна нагрянуть внезапно, не спросясь, так же как и я…
Меня одолевает отчаяние и страх, но вскоре уныние сменяется диким восторженным исступлением и желанием выплеснуть из себя навеянные воображением сущности. Они пока ещё безлики, но чудовищны, я слышу их голоса. Впотьмах хватаюсь за карандаш и достаю измятый блокнот. На ощупь рисую кривые иглы, рваные зигзаги и морок… тем самым ослабляя влияние внутренних бесов. Из мрачной глубины рисунка на меня взирают чёрные впадины глазниц. «Агнец» — подписываюсь в правом нижнем углу сего творения.
Сколько теперь времени? Судя по оттенкам неба, около десяти. Заглядываю в чёрное нутро дома, из которого тянет затхлостью, овчиной и кошачьей мочой. Понимаю, почему она не захотела там оставаться. Не решаюсь зайти внутрь, оглядываюсь в поисках возможных вариантов ночлега и вижу рядом с виноградником мангал и разбросанные дрова.
С трудом поднимаюсь — тело нещадно ломит от побоев и затёкших от долгой и неудобной позы мышц. Что-то изначально пошло не так. Уроды, добраться бы до вас. Ползаю по земле и закидываю поленья в топку, тут же нахожу бутылку с бензином и поливаю дрова, кидаю зажжённую спичку, и кроваво-фиолетовое пламя разливается жидкой лавой, даря благословенный жар. Сквозь опущенные ресницы наблюдаю за беспорядочной игрой огненных языков, жадно льнущих к источнику насыщения. Они пульсируют, словно пляска «каротид» на шее, танец смерти, дарующий жизнь. Блаженствую в тишине, и мысли растворяются в виртуальном пространстве.
— Люблю смотреть на огонь, — слышу грустный голос девушки. Она опускается на колени и, пристроившись удобнее, протягивает руки к жаркому источнику.
— Не спится? — шепчу я и присаживаюсь рядом с ней. Мне кажется, от неё исходит тёплый мягкий свет. Может, аура этого необычного места и моя извращённая фантазия художника всему виной?
— Огонь — магическая субстанция, он сближает, помогает понять сущность другого человека, выявляет пороки и чувствует нечистую… — задумчиво шепчет она, и рыжие сполохи трепещут в отражении её чёрных, как бездна, глаз.
— Благодатный огонь. Ты веришь во всю эту чушь? — размышляю я вслух, и она пожимает плечами.
— Адский огонь жжёт изнутри — благодатный исцеляет… — произносит она с жаром, будто на сцене играет, а я не могу отвести от неё зачарованных глаз. В тот момент она мне кажется невообразимо юной и прекрасной.
— Тебя тоже сжирает огонь, ты тоже бежишь, и этим мы схожи. Только мне приходится убегать, а ты бежишь от самого себя… — говорит она истину.
— Неудачный брак? — прерываю её, недослушав.
— Неудачный — мягко сказано. Он бил меня, издевался, унижал, приводил других женщин и заставлял прислуживать им…
— Что за бред? Разве такое встречается в наше время?
Её лицо ожесточается, руки скрещиваются на груди, а острые ногти с силой впиваются в собственную нежную плоть.
— Лучше не спрашивай, — рычит она и вскакивает на ноги. — Несчастней меня нет существа на земле… Я ухожу к себе. Адских снов! — желает она напоследок, а я с трудом подавляю желание пойти за ней.
Огонь постепенно угасает, унося с собой тепло, раскалённые поленья превращаются в седые головешки, и тело окутывает холодом. Дрёма отяжеляет веки, сон всё больше одолевает меня, и я решаюсь укрыться внутри старой кровли.
В ней оказывается не так плохо, как я думал поначалу. Осторожно вхожу в дом, спасаясь от сырости и промозглых ветров, зажигаю спичку и в увядающем свете горящего луча исследую взглядом единственную комнатушку, в углу которой обнаруживается древняя лежанка, стол у стены и самодельный костыль, валяющийся на полу. Жилище одинокого старого горца. Валюсь на дряхлый диван, и подо мной со скрипом проваливаются пружины, а вокруг поднимается затхлый дух старья и сырости, но выбирать не приходится: даже такие условия мне кажутся райскими после ночи, проведённой на крыльце. Я укладываюсь поудобнее и тут же проваливаюсь в сон…
2
Узкие полоски солнечного света проникают сквозь щели дощатого потолка, тускло освещая убогое жилище, на стенах которого виднеются остатки бумажных обоев, покрытых плесенью. В простенке между дверью и заколоченным окном свисают клочья свалявшейся пакли, выбившиеся из дыр. Слышится скрип старой крыши и скрежет разросшихся ветвей грецкого ореха, потревоженных ветром.
Как ни странно, лежанка оказалась удобной, а сон — крепким. Я проспал до самого утра и даже не видел снов. Кажется, я настолько привык к жилищу, что не чувствую его специфических запахов. Однако неожиданно спёртый воздух наполняется ароматом свежего кофе, желудок сводит от голода, я тут же встаю и направляюсь к выходу. На ступеньках крыльца вижу кружку с дымящейся чёрной жидкостью, глиняную тарелку с ломтями домашнего сыра и хлеба и кувшинчик молока. Неужели Несчастная позаботилась и обо мне? С удовольствием принимаюсь за еду — она мне кажется сродни манны небесной. Утоляю голод и любуюсь развернувшейся вокруг панорамой — куда ни кинь взгляд, всюду горы с ослепительными шапками снега. От прозрачной бирюзы неба так и веет вечностью и прохладой. Мне кажется, я растворяюсь в нём, уплываю… Этот дивный пейзаж призван дарить покой, однако совсем другие фантазии лезут в мою бедовую голову. Вынимаю из-за пазухи свой неизменный скетчбук и делаю наброски будущих картин, стремясь передать эмоцию. «Кисть художника-иллюзиониста» выводит только одному ему понятные абстракции.
— Можно мне взглянуть? — слышу над ухом певучий голос хозяйки. Удивлённо поднимаю голову и встречаюсь со взглядом тёмно-карих глаз. Они настолько тёмные, что в них почти не видно зрачков, всё сливается в единую чёрную радужку. Я так увлёкся, что не заметил её появления.
Она всё в том же длинном балахоне, вьющиеся волосы заплетены в толстую косу, нежное лицо чуть тронуто бледным румянцем. Девушка присаживается рядом, и её плечо слегка касается моего.
— Спасибо тебе, ничего вкуснее я отродясь не ел, — благодарю хозяйку за угощение и возвращаюсь к своему занятию.
— А, это… — беззаботно произносит она. — Сосед поймал меня с поличным, но вместо того, чтобы прогнать — наложил целую корзину еды. Теперь мне одной не управиться… — Она внезапно замолкает, хмурится, будто раздумывает над чем-то, но потом вдруг решается и выдаёт: — Он очень странно смотрел на меня, очень…
— Странно смотрел? — говорю по инерции, продолжая выводить карандашом ломаные линии. — Ничего удивительного — ты красивая, сразила наповал старичка соседа.
— Он вовсе не старик, на вид ему всего лет сорок, мой муж гораздо старше. Он… так пожирал меня глазами, мне даже пришлось прикрыть руками грудь, мне было страшно!
— Глупости, он просто любовался тобой!.. — Внезапная мысль сражает меня наповал, перевожу на соседку смеющийся взгляд. — Постой, ты… что, была голая?
— Ну да… а что мне оставалось делать? Мне пришлось раздеться… Платье цепляется за прутья изгороди. Он мог меня поймать.
Ухмыляюсь, представив себе живописную картинку.
— И что же?..
— Ничего, он пялился на меня. Я схватила пустую корзину и надела ему на голову, а потом убежала, спряталась в кибитке. Когда решилась выйти, на пороге уже стояла та самая корзина, доверху набитая едой! А ещё лежали вот эти штаны. — Агнесса положила рядом со мной мужские кальсоны не первой свежести. — Сюр какой-то! Но это не главное, он теперь знает, где меня искать, и мне становится страшно!..
Неожиданно перед взором всплывают ошалелые глаза соседа, в которых так и плещется недоумение и ещё нечто такое… схожее с плотским желанием. Её слова отзываются гулким эхом в душе и теряются в закоулках сознания, и тут же мои внутренние бесы ощетиниваются и лязгают клыками. Грифель карандаша с силой шаркает по листу, изображая жирную кривую и привлекая внимание девушки.
