Волшебная скрипка
...Декабрь, канун Рождества, 1666 год. Франция, Париж
Люлли. Он сам и его музыка создают настроение и властвуют над сердцами. Восхищённые обсуждения и жаркие споры о них не прекращаются при дворе и во всех салонах Парижа. Теперь королевского учителя музыки и танца называют не иначе как Великий маэстро. А ведь не так давно итальянец по происхождению Жан-Батист Люлли удостаивался не более, чем пренебрежительного кивка в свою сторону и презрительной клички «Флорентиец», к которой чуть тише добавляли «демон», намекая на необъяснимую, словно само волшебство, силу, которая звучит в его музыке.
В канун Рождества король разослал приглашения узкому кругу приближённых. Прошёл слух о том, что на званом вечере будет исполнена новая пьеса Люлли, которую никто ещё не слышал при дворе короля или в Париже. Новостные листки «Ля Газетт» сообщали, что репетиции новой пьесы проходили строго за закрытыми дверями и под охраной швейцарцев из личной гвардии короля. Невозможно описать волнение, с которым парижская публика ждала назначенного вечера и концерта. Это были и те немногие счастливчики, кто удостоились приглашения от короля, и те, кто собирались прийти во дворец в надежде услышать хотя бы отголоски нового музыкального творения Великого маэстро. А в каком ажиотаже бурлил Париж в ожидании новостей и первых отзывов о концерте, которому уже пророчествовали бессмертную славу в веках!
Кареты придворных, как тех, у кого было приглашение на концерт, так и тех, кто не удостоились этой чести, но искали малейшей возможности приобщиться к столь важному событию, прибывали к Лувру задолго до назначенного часа. Уже к началу вечера все залы и галереи королевского дворца были до отказа заполнены толпами людей, стремившихся попасть как можно ближе к Малому концертному залу.
Карета с гербами Великого графа де Суассона въехала во внутренний двор Лувра и не успела ещё остановиться, когда два лакея в ливреях Королевского дома уже бежали навстречу для того, чтобы открыть дверцы для прибывших почётных гостей.
- Взгляните! Вас несомненно ждут, моя дорогая! А вы всё ещё сомневаетесь, - с этими словами Эжен-Морис де Суассон вышел первым и подал руку супруге, не спешившей покинуть карету.
За время своего двухлетнего отсутствия Олимпия де Суассон успела многое обдумать и пережить, и, казалось бы, сумела отпустить былое. Расстояние и время не могут залечить раны ни душевные, ни сердечные, зато прекрасно помогают разглядеть в далёком и недавнем прошлом всё то, что до той поры не хотелось ни замечать, ни признавать. Обратив взгляд наверх, в сторону знакомых окон личных королевских покоев, украшенных венками из зелёных веток остролиста, оплетённых красными лентами, Олимпия мысленно спросила себя, хотела ли она как когда-то встретить нетерпеливый взгляд жаждавшего встречи с ней Людовика? Тихий вздох был неопровержимым подтверждением того, что да, она желала этого, испытывая страх и вместе с тем надеясь на чудо.
Но прошлого не вернуть. Бывшая фаворитка его величества поправила чёрную бархатную маску, защищавшую не утратившее свежести юных лет лицо от ледяного декабрьского ветра, но тут же решительно сорвала её и оставила на сиденье в карете.
- Друг мой, вы не утомлены после поездки? - с неподдельным участием в голосе спросил граф, терпеливо ожидая её у дверцы кареты под моросящим мелкой россыпью снегом.
Поездка от самого Суассона в Париж оказалась для графини тем ещё испытанием! А первая настоящая метель только добавила дискомфорта в долгой дороге. И всё-таки, когда по прибытии в Париж она получила письмо с приглашением в Лувр на особый концерт маэстро Люлли, Олимпия настояла на том, чтобы, не откладывая, послать гонца с донесением о её прибытии. Да, она вернулась! И у неё была весомая, нет, драгоценная, причина для того, чтобы немедленно появиться при дворе в тот же вечер, и тем более присутствовать на концерте Люлли.
О, в каком упоительном предвкушении она провела всё время в пути от самого Турина назад во Францию! Ведь именно ей удалось открыть местонахождение и выкупить редкий и самый мистический, окружённый легендами и тайнами музыкальный инструмент во всей Европе - Волшебную скрипку мастера Амати. Оценит ли король этот сюрприз? Об этом Олимпия не думала, не желая возвращаться к ещё не забытым переживаниям. Но она была уверена в том, что Люлли - сам Великий маэстро, весь королевский двор и просвещённая парижская публика оценят её подарок. Сюрприз будет воистину великолепным и волшебным!
- Вам нужно ещё время, любовь моя?
Она посмотрела в глаза мужа, которые светились любовью к ней и готовностью даже после долгой разлуки ждать, сколько бы ни потребовалось. Эжен-Морис Кариньян-Савойский продолжал стоять возле открытой дверцы кареты, не опуская протянутую к Олимпии руку, уже заметно дрожавшую от холода из-за ледяного ветра и не прекращавшегося снега.
- Нет, мой дорогой, - с улыбкой ответила графиня и кивнула мальчику-пажу, приехавшему вместе с ними.
Тот проворно выпрыгнул из кареты с противоположной стороны и подбежал к ней. В руках он нёс небольшой футляр из буйволовой кожи, с любовью завёрнутый в шерстяную шаль.
Задержавшись на одно мгновение на ступеньках парадного крыльца, Олимпия ещё раз взглянула на верхние окна.
Задрапированные гардины дрогнули, словно кто-то стоял там и наблюдал за прибывавшими в Лувр каретами придворных. Неужели это был он!? Нет, это было бы слишком хорошо, а во всё хорошее она более не верила. Нет, не для неё. Не для них вместе. Больше никогда!
- Спасибо, - тихо шепнула она мужу и, опираясь на его руку, поднялась по скользким ступенькам.
- Не отставай, Маурицио! - приказала она мальчику-пажу, нёсшему футляр с сокровищем.
В анфиладе комнат и в галерее перед Малым концертным залом толпилось множество народа. Можно было не сомневаться, на премьеру новой пьесы Великого маэстро собрались ценители музыки со всего Парижа и даже из отдалённых уголков Франции, так как это событие имело гораздо большее значение, чем просто придворный концерт.
- Его светлость Великий граф де Суассон де Кариньян де Дрё и Её светлость Великая графиня де Суассон де Кариньян де Дрё! - объявил церемониймейстер и тут же стих шум оживлённых бесед и споров, царивший у дверей в зал.
Всё внимание было обращено к появившейся супружеской паре. Лицо Олимпии излучало уверенность в себе и в успехе приготовленного ею сюрприза, тогда как её супруг Эжен-Морис с обожанием и нескрываемым восторгом смотрел только на неё одну. Оба они не обратили внимания на гул приглушённых разговоров, главной темой которых сделалось возвращение ко двору гофмейстерины королевы и первой пассии короля. Супруги прошли сквозь расступавшуюся толпу к широко распахнутым перед их появлением дверям Малого концертного зала.
Первым, кого она увидела, был сам Людовик. Он сидел в глубоком кресле рядом с королевой в окружении придворных, державшихся на почтительном расстоянии. Король вежливо кивнул ей и графу де Суассону, и вернулся к прерванной беседе с Генриеттой Орлеанской, но что-то заставило его вернуть взгляд к графине де Суассон.
Заметил ли он любимый с юных лет, весёлый блеск её чёрных очей и был ли вновь очарован неподражаемым шармом мадемуазель Манчини? Свидетелям этой сцены оставалось лишь гадать о причинах внезапной перемены в настроении Людовика, а он подозвал месье Бонтана - своего первого камердинера и что-то тихо шепнул ему. Тотчас же по знаку месье Бонтана лакеи принесли табурет с бархатным сиденьем и высокой спинкой, чтобы поставить его рядом с креслом короля.
- Мы рады видеть вас, дорогая графиня! Если бы не премьера новой музыкальной пьесы маэстро, то этим вечером я бы хотел слушать вас. Рассказы о вашем путешествии в Италию дошли и до нас. Мы слышали новости о том, что вы встречались со многими знаменитостями. Не так ли? - Людовик с намёком посмотрел на стоящего позади него маркиза де Виллеруа, и тот кивнул с улыбкой. - Истории о ваших приключениях в Альпах на пути в Турин не перестают будоражить умы при нашем дворе. Так что мы хотим наконец-то узнать обо всём из первых рук!
- Сир, - сдержанно улыбнувшись сначала Людовику, а потом и Франсуа де Виллеруа, Олимпия наклонила голову и присела в глубоком реверансе. - Вы очень добры к вашей покорной слуге. Но мои истории ничто в сравнении с произведениями маэстро Люлли. Во всех итальянских княжествах, где я гостила, с восторгом говорят о блистательных балетных постановках при дворе Вашего величества и о гениальной музыке маэстро Люлли. Флоренция с гордостью величает себя родиной Великого маэстро музыки и танца.
- Да! Флоренция, - кивнул король и снова переглянулся с де Виллеруа. - Вы слышали, маркиз? О нашем балете говорят даже в Италии! Что ж, это ли не прекрасная слава? Но я желаю добавить к лаврам танцоров и лавры победителей в сражениях.
Он поднялся навстречу к графине, не преминув отвесить галантный поклон, и на несколько секунд замер, целуя её руку. Этот знак особого королевского внимания тут же сделался предметом негромких пересудов. Все взоры были устремлены на Великую графиню, а также на мальчика-пажа, которому она приказала держаться вблизи себя. Завёрнутый в шаль предмет, который он бережно прижимал к груди, привлёк любопытство придворных, и самые азартные из них уже делали ставки, споря о том, что бы это могло быть.
- Дирижёр королевского оркестра Сорока Малых Скрипок, маэстро музыки и танца, господин Люлли! - раздалось громкое объявление церемониймейстера двора, и лишь появление в зале виновника торжества во главе оркестра из сорока музыкантов заставило Людовика прекратить испепелять заинтересованным взглядом лицо Олимпии и отпустить её руку.
- Маэстро! - превосходно играя роль радушного хозяина, Людовик приветствовал Люлли, приглашая его подойти ближе для вручения орденской ленты, пожалованной в честь грядущего Рождества и за заслуги перед королём, Францией и изящными искусствами.
Пока длилась церемония награждения, Олимпия заняла почётное место на табурете подле королевского кресла и успела несколько раз обменяться улыбками с Франсуа де Виллеруа. Тот беспрестанно переминался с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании, когда он сможет освободиться от несения придворных обязанностей и останется наедине с графиней, чтобы расспросить её обо всех приключениях и таинственных событиях, настигших её в путешествии в Турин и обратно, о которых она писала ему в личной переписке. Его живые голубые глаза светились от неприкрытого интереса, и вместе с тем в их взгляде плескались огоньки мальчишеского озорства. Уже в который раз Олимпия мысленно задала себе вопрос о том, каким образом Франсуа в свои двадцать два года, будучи уже не первый год полковником лионского пехотного полка и исполняя обязанности вице-губернатора Лиона, умудрялся при этом сохранять лёгкий нрав никогда не взрослеющего непоседы?
Но вот церемония подошла к концу после того, как Люлли с истинно итальянской пылкостью произнёс хвалебные речи в адрес Людовика - Короля-Солнце и Марии-Терезии - королевы Франции и досточтимой супруги величайшего из монархов. Олимпия не могла не отметить, что в этот раз не прозвучало льстивых слов в адрес королевской фаворитки - Луизы де Лавальер. Неужели не всё было незыблемо и спокойно в чертогах небожителей? Но верная своему правилу не загадывать ничего наперед, графиня со спокойствием истинной римлянки взирала на пылавшего неукротимой энергией и вдохновением Люлли, ожидая удобного момента, чтобы удивить и ошеломить гордого сына великой Флоренции.
Но ещё больше ей хотелось лицезреть удивление Людовика! О, ведь ради этого она откладывала отъезд из Турина, ожидая из Флоренции драгоценную посылку от Фердинанда, Великого герцога Тосканского! Ради заинтригованного взгляда и блеска его серо-голубых глаз, по-прежнему любимых ею и единственных во всём свете, способных пробудить в её сердце чувства, которые по-настоящему так и не угасли.
- Сир, - тихо произнесла Олимпия, как только Люлли умолк и отступил на несколько шагов.
- Ах да, сердце моё! - Людовик с готовностью повернулся к ней, и это давно забытое обращение всколыхнуло искорки былых чувств. - Вы предупредили нас о сюрпризе. И каков же он?
- Это подарок для маэстро. Тот самый, о котором мы некогда договорились с Вашим величеством. Вы же помните? - ответила она, чуть слышно произнеся самые последние слова, относящиеся только к нему одному, к памяти в глубине его сердца. Ведь они оба не забыли, - и это сквозило в его взгляде, потеплевшем и сделавшимся столь интимным, что на мгновение ей показалось, будто бы и не прошло долгих пяти с половиной лет, не случилось между ними всего того, что навсегда и безвозвратно разделило их судьбы. Именно это она боялась увидеть в его взгляде, тогда как её сердце продолжало надеяться! Ах, глупое сердце, отданное навек с первой любовью!
- Да! Это особенный дар для маэстро, который я привезла из Италии, - с решительным видом, словно ничего не происходило в её душе, Олимпия поднялась и дала знак мальчику-пажу подойти.
По лицу Людовика пронеслось облачко разочарования. Ещё минута и он был готов забыть годы размолвки, разделявшие их. Но, не сказав ни слова, она своим отстранённым видом напомнила ему о том, что дважды войти в одну реку невозможно. Никому.
- Что же, - торжественным тоном, который как нельзя лучше подходил для того, чтобы скрыть свои чувства, король заговорил, обращаясь одновременно ко всем. - Мы все внимание! Прошу вас!
Маурицио развернул спрятанный в шерстяной шали футляр, и с почтением, бережно, словно священную реликвию, открыл его, прежде чем протянуть графине де Суассон.
Она обратила к королю вежливую улыбку и глубокий реверанс в знак учтивости, которая полагалась великому монарху, а затем подошла к Люлли. Тот продолжал стоять с почтительно опущенной головой, застыв в тревожном ожидании, когда раскроется интрига.
- Я взяла на себя смелость просить Великого герцога Тосканского об огромной уступке ради того, кто музыкой и ярким талантом прославил Флоренцию, и своё нынешнее отечество - Францию.
- Ваша светлость, вы слишком добры ко мне, - покрывшись красными пятнами от переживаемого волнения, произнёс Люлли. Он всё ещё не смел допустить и мысль, о том, что могло лежать в неказистом на вид футляре, страшась поверить в возможность невероятного чуда.
- Великий герцог Фердинандо согласился уступить и передал мне инструмент, который, по его словам, предназначен только для самого великого из музыкантов. Когда он узнал, что я просила от имени его величества за вас, мой дорогой маэстро, Великий герцог прислал мне эту скрипку со словами, что этот инструмент - король среди всех музыкальных инструментов и его волшебную силу способен пробудить лишь король музыкантов. Фердинандо Тосканский пожелал, чтобы музыка этой скрипки звучала в руках короля виртуозов для великого короля Франции, - произнесла графиня с торжественной драмой в голосе. Её речь тут же пробудила живой отклик среди собравшихся и вызвала бурю аплодисментов жадной до невероятных и драматических событий публики.
- Скрипка Амати! - слышались приглушённые восклицания со всех сторон. - Знаменитая Волшебная скрипка великого мастера!
...Декабрь, канун Рождества, 1666 год. Франция, Париж
Люлли. Он сам и его музыка создают настроение и властвуют над сердцами. Восхищённые обсуждения и жаркие споры о них не прекращаются при дворе и во всех салонах Парижа. Теперь королевского учителя музыки и танца называют не иначе как Великий маэстро. А ведь не так давно итальянец по происхождению Жан-Батист Люлли удостаивался не более, чем пренебрежительного кивка в свою сторону и презрительной клички «Флорентиец», к которой чуть тише добавляли «демон», намекая на необъяснимую, словно само волшебство, силу, которая звучит в его музыке.
В канун Рождества король разослал приглашения узкому кругу приближённых. Прошёл слух о том, что на званом вечере будет исполнена новая пьеса Люлли, которую никто ещё не слышал при дворе короля или в Париже. Новостные листки «Ля Газетт» сообщали, что репетиции новой пьесы проходили строго за закрытыми дверями и под охраной швейцарцев из личной гвардии короля. Невозможно описать волнение, с которым парижская публика ждала назначенного вечера и концерта. Это были и те немногие счастливчики, кто удостоились приглашения от короля, и те, кто собирались прийти во дворец в надежде услышать хотя бы отголоски нового музыкального творения Великого маэстро. А в каком ажиотаже бурлил Париж в ожидании новостей и первых отзывов о концерте, которому уже пророчествовали бессмертную славу в веках!
Кареты придворных, как тех, у кого было приглашение на концерт, так и тех, кто не удостоились этой чести, но искали малейшей возможности приобщиться к столь важному событию, прибывали к Лувру задолго до назначенного часа. Уже к началу вечера все залы и галереи королевского дворца были до отказа заполнены толпами людей, стремившихся попасть как можно ближе к Малому концертному залу.
Карета с гербами Великого графа де Суассона въехала во внутренний двор Лувра и не успела ещё остановиться, когда два лакея в ливреях Королевского дома уже бежали навстречу для того, чтобы открыть дверцы для прибывших почётных гостей.
- Взгляните! Вас несомненно ждут, моя дорогая! А вы всё ещё сомневаетесь, - с этими словами Эжен-Морис де Суассон вышел первым и подал руку супруге, не спешившей покинуть карету.
За время своего двухлетнего отсутствия Олимпия де Суассон успела многое обдумать и пережить, и, казалось бы, сумела отпустить былое. Расстояние и время не могут залечить раны ни душевные, ни сердечные, зато прекрасно помогают разглядеть в далёком и недавнем прошлом всё то, что до той поры не хотелось ни замечать, ни признавать. Обратив взгляд наверх, в сторону знакомых окон личных королевских покоев, украшенных венками из зелёных веток остролиста, оплетённых красными лентами, Олимпия мысленно спросила себя, хотела ли она как когда-то встретить нетерпеливый взгляд жаждавшего встречи с ней Людовика? Тихий вздох был неопровержимым подтверждением того, что да, она желала этого, испытывая страх и вместе с тем надеясь на чудо.
Но прошлого не вернуть. Бывшая фаворитка его величества поправила чёрную бархатную маску, защищавшую не утратившее свежести юных лет лицо от ледяного декабрьского ветра, но тут же решительно сорвала её и оставила на сиденье в карете.
- Друг мой, вы не утомлены после поездки? - с неподдельным участием в голосе спросил граф, терпеливо ожидая её у дверцы кареты под моросящим мелкой россыпью снегом.
Поездка от самого Суассона в Париж оказалась для графини тем ещё испытанием! А первая настоящая метель только добавила дискомфорта в долгой дороге. И всё-таки, когда по прибытии в Париж она получила письмо с приглашением в Лувр на особый концерт маэстро Люлли, Олимпия настояла на том, чтобы, не откладывая, послать гонца с донесением о её прибытии. Да, она вернулась! И у неё была весомая, нет, драгоценная, причина для того, чтобы немедленно появиться при дворе в тот же вечер, и тем более присутствовать на концерте Люлли.
О, в каком упоительном предвкушении она провела всё время в пути от самого Турина назад во Францию! Ведь именно ей удалось открыть местонахождение и выкупить редкий и самый мистический, окружённый легендами и тайнами музыкальный инструмент во всей Европе - Волшебную скрипку мастера Амати. Оценит ли король этот сюрприз? Об этом Олимпия не думала, не желая возвращаться к ещё не забытым переживаниям. Но она была уверена в том, что Люлли - сам Великий маэстро, весь королевский двор и просвещённая парижская публика оценят её подарок. Сюрприз будет воистину великолепным и волшебным!
- Вам нужно ещё время, любовь моя?
Она посмотрела в глаза мужа, которые светились любовью к ней и готовностью даже после долгой разлуки ждать, сколько бы ни потребовалось. Эжен-Морис Кариньян-Савойский продолжал стоять возле открытой дверцы кареты, не опуская протянутую к Олимпии руку, уже заметно дрожавшую от холода из-за ледяного ветра и не прекращавшегося снега.
- Нет, мой дорогой, - с улыбкой ответила графиня и кивнула мальчику-пажу, приехавшему вместе с ними.
Тот проворно выпрыгнул из кареты с противоположной стороны и подбежал к ней. В руках он нёс небольшой футляр из буйволовой кожи, с любовью завёрнутый в шерстяную шаль.
Задержавшись на одно мгновение на ступеньках парадного крыльца, Олимпия ещё раз взглянула на верхние окна.
Задрапированные гардины дрогнули, словно кто-то стоял там и наблюдал за прибывавшими в Лувр каретами придворных. Неужели это был он!? Нет, это было бы слишком хорошо, а во всё хорошее она более не верила. Нет, не для неё. Не для них вместе. Больше никогда!
- Спасибо, - тихо шепнула она мужу и, опираясь на его руку, поднялась по скользким ступенькам.
- Не отставай, Маурицио! - приказала она мальчику-пажу, нёсшему футляр с сокровищем.
В анфиладе комнат и в галерее перед Малым концертным залом толпилось множество народа. Можно было не сомневаться, на премьеру новой пьесы Великого маэстро собрались ценители музыки со всего Парижа и даже из отдалённых уголков Франции, так как это событие имело гораздо большее значение, чем просто придворный концерт.
- Его светлость Великий граф де Суассон де Кариньян де Дрё и Её светлость Великая графиня де Суассон де Кариньян де Дрё! - объявил церемониймейстер и тут же стих шум оживлённых бесед и споров, царивший у дверей в зал.
Всё внимание было обращено к появившейся супружеской паре. Лицо Олимпии излучало уверенность в себе и в успехе приготовленного ею сюрприза, тогда как её супруг Эжен-Морис с обожанием и нескрываемым восторгом смотрел только на неё одну. Оба они не обратили внимания на гул приглушённых разговоров, главной темой которых сделалось возвращение ко двору гофмейстерины королевы и первой пассии короля. Супруги прошли сквозь расступавшуюся толпу к широко распахнутым перед их появлением дверям Малого концертного зала.
Первым, кого она увидела, был сам Людовик. Он сидел в глубоком кресле рядом с королевой в окружении придворных, державшихся на почтительном расстоянии. Король вежливо кивнул ей и графу де Суассону, и вернулся к прерванной беседе с Генриеттой Орлеанской, но что-то заставило его вернуть взгляд к графине де Суассон.
Заметил ли он любимый с юных лет, весёлый блеск её чёрных очей и был ли вновь очарован неподражаемым шармом мадемуазель Манчини? Свидетелям этой сцены оставалось лишь гадать о причинах внезапной перемены в настроении Людовика, а он подозвал месье Бонтана - своего первого камердинера и что-то тихо шепнул ему. Тотчас же по знаку месье Бонтана лакеи принесли табурет с бархатным сиденьем и высокой спинкой, чтобы поставить его рядом с креслом короля.
- Мы рады видеть вас, дорогая графиня! Если бы не премьера новой музыкальной пьесы маэстро, то этим вечером я бы хотел слушать вас. Рассказы о вашем путешествии в Италию дошли и до нас. Мы слышали новости о том, что вы встречались со многими знаменитостями. Не так ли? - Людовик с намёком посмотрел на стоящего позади него маркиза де Виллеруа, и тот кивнул с улыбкой. - Истории о ваших приключениях в Альпах на пути в Турин не перестают будоражить умы при нашем дворе. Так что мы хотим наконец-то узнать обо всём из первых рук!
- Сир, - сдержанно улыбнувшись сначала Людовику, а потом и Франсуа де Виллеруа, Олимпия наклонила голову и присела в глубоком реверансе. - Вы очень добры к вашей покорной слуге. Но мои истории ничто в сравнении с произведениями маэстро Люлли. Во всех итальянских княжествах, где я гостила, с восторгом говорят о блистательных балетных постановках при дворе Вашего величества и о гениальной музыке маэстро Люлли. Флоренция с гордостью величает себя родиной Великого маэстро музыки и танца.
- Да! Флоренция, - кивнул король и снова переглянулся с де Виллеруа. - Вы слышали, маркиз? О нашем балете говорят даже в Италии! Что ж, это ли не прекрасная слава? Но я желаю добавить к лаврам танцоров и лавры победителей в сражениях.
Он поднялся навстречу к графине, не преминув отвесить галантный поклон, и на несколько секунд замер, целуя её руку. Этот знак особого королевского внимания тут же сделался предметом негромких пересудов. Все взоры были устремлены на Великую графиню, а также на мальчика-пажа, которому она приказала держаться вблизи себя. Завёрнутый в шаль предмет, который он бережно прижимал к груди, привлёк любопытство придворных, и самые азартные из них уже делали ставки, споря о том, что бы это могло быть.
- Дирижёр королевского оркестра Сорока Малых Скрипок, маэстро музыки и танца, господин Люлли! - раздалось громкое объявление церемониймейстера двора, и лишь появление в зале виновника торжества во главе оркестра из сорока музыкантов заставило Людовика прекратить испепелять заинтересованным взглядом лицо Олимпии и отпустить её руку.
- Маэстро! - превосходно играя роль радушного хозяина, Людовик приветствовал Люлли, приглашая его подойти ближе для вручения орденской ленты, пожалованной в честь грядущего Рождества и за заслуги перед королём, Францией и изящными искусствами.
Пока длилась церемония награждения, Олимпия заняла почётное место на табурете подле королевского кресла и успела несколько раз обменяться улыбками с Франсуа де Виллеруа. Тот беспрестанно переминался с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании, когда он сможет освободиться от несения придворных обязанностей и останется наедине с графиней, чтобы расспросить её обо всех приключениях и таинственных событиях, настигших её в путешествии в Турин и обратно, о которых она писала ему в личной переписке. Его живые голубые глаза светились от неприкрытого интереса, и вместе с тем в их взгляде плескались огоньки мальчишеского озорства. Уже в который раз Олимпия мысленно задала себе вопрос о том, каким образом Франсуа в свои двадцать два года, будучи уже не первый год полковником лионского пехотного полка и исполняя обязанности вице-губернатора Лиона, умудрялся при этом сохранять лёгкий нрав никогда не взрослеющего непоседы?
Но вот церемония подошла к концу после того, как Люлли с истинно итальянской пылкостью произнёс хвалебные речи в адрес Людовика - Короля-Солнце и Марии-Терезии - королевы Франции и досточтимой супруги величайшего из монархов. Олимпия не могла не отметить, что в этот раз не прозвучало льстивых слов в адрес королевской фаворитки - Луизы де Лавальер. Неужели не всё было незыблемо и спокойно в чертогах небожителей? Но верная своему правилу не загадывать ничего наперед, графиня со спокойствием истинной римлянки взирала на пылавшего неукротимой энергией и вдохновением Люлли, ожидая удобного момента, чтобы удивить и ошеломить гордого сына великой Флоренции.
Но ещё больше ей хотелось лицезреть удивление Людовика! О, ведь ради этого она откладывала отъезд из Турина, ожидая из Флоренции драгоценную посылку от Фердинанда, Великого герцога Тосканского! Ради заинтригованного взгляда и блеска его серо-голубых глаз, по-прежнему любимых ею и единственных во всём свете, способных пробудить в её сердце чувства, которые по-настоящему так и не угасли.
- Сир, - тихо произнесла Олимпия, как только Люлли умолк и отступил на несколько шагов.
- Ах да, сердце моё! - Людовик с готовностью повернулся к ней, и это давно забытое обращение всколыхнуло искорки былых чувств. - Вы предупредили нас о сюрпризе. И каков же он?
- Это подарок для маэстро. Тот самый, о котором мы некогда договорились с Вашим величеством. Вы же помните? - ответила она, чуть слышно произнеся самые последние слова, относящиеся только к нему одному, к памяти в глубине его сердца. Ведь они оба не забыли, - и это сквозило в его взгляде, потеплевшем и сделавшимся столь интимным, что на мгновение ей показалось, будто бы и не прошло долгих пяти с половиной лет, не случилось между ними всего того, что навсегда и безвозвратно разделило их судьбы. Именно это она боялась увидеть в его взгляде, тогда как её сердце продолжало надеяться! Ах, глупое сердце, отданное навек с первой любовью!
- Да! Это особенный дар для маэстро, который я привезла из Италии, - с решительным видом, словно ничего не происходило в её душе, Олимпия поднялась и дала знак мальчику-пажу подойти.
По лицу Людовика пронеслось облачко разочарования. Ещё минута и он был готов забыть годы размолвки, разделявшие их. Но, не сказав ни слова, она своим отстранённым видом напомнила ему о том, что дважды войти в одну реку невозможно. Никому.
- Что же, - торжественным тоном, который как нельзя лучше подходил для того, чтобы скрыть свои чувства, король заговорил, обращаясь одновременно ко всем. - Мы все внимание! Прошу вас!
Маурицио развернул спрятанный в шерстяной шали футляр, и с почтением, бережно, словно священную реликвию, открыл его, прежде чем протянуть графине де Суассон.
Она обратила к королю вежливую улыбку и глубокий реверанс в знак учтивости, которая полагалась великому монарху, а затем подошла к Люлли. Тот продолжал стоять с почтительно опущенной головой, застыв в тревожном ожидании, когда раскроется интрига.
- Я взяла на себя смелость просить Великого герцога Тосканского об огромной уступке ради того, кто музыкой и ярким талантом прославил Флоренцию, и своё нынешнее отечество - Францию.
- Ваша светлость, вы слишком добры ко мне, - покрывшись красными пятнами от переживаемого волнения, произнёс Люлли. Он всё ещё не смел допустить и мысль, о том, что могло лежать в неказистом на вид футляре, страшась поверить в возможность невероятного чуда.
- Великий герцог Фердинандо согласился уступить и передал мне инструмент, который, по его словам, предназначен только для самого великого из музыкантов. Когда он узнал, что я просила от имени его величества за вас, мой дорогой маэстро, Великий герцог прислал мне эту скрипку со словами, что этот инструмент - король среди всех музыкальных инструментов и его волшебную силу способен пробудить лишь король музыкантов. Фердинандо Тосканский пожелал, чтобы музыка этой скрипки звучала в руках короля виртуозов для великого короля Франции, - произнесла графиня с торжественной драмой в голосе. Её речь тут же пробудила живой отклик среди собравшихся и вызвала бурю аплодисментов жадной до невероятных и драматических событий публики.
- Скрипка Амати! - слышались приглушённые восклицания со всех сторон. - Знаменитая Волшебная скрипка великого мастера!
