Я зарабатываю на жизнь, стирая у клиентов воспоминания, и раньше был лучшим в этом деле.
В прошлом году получил награду за стирание воспоминаний ста пятидесяти двух человек — самый высокий показатель в нашей компании. Мне вручили бронзовую табличку с моим именем и подарочную карту на пятьсот баксов. Но с того момента я не знаю ни минуты покоя.
Процедура стирания довольно проста. Пока я программирую операцию на компьютере, пациент лежит внутри машины и говорит в течение двух-трех часов о событии, которое хочет стереть. Пока он подробно рассказывает свою историю, мы бомбардируем его образами, звуками и запахами, связанными с событием, сохраняя яркость памяти.
Потом пациент теряет сознание от введенного препарата и просыпается дома, не помня ни стертого события, ни самой процедуры. Записи сеансов сохраняются в нашей базе данных.
Воспоминания, которые люди хотят удалить, исчезают полностью. Ходили слухи о разработке машины, которая может создавать новые воспоминания, взамен стертых, но лично я ее не видел.
Мне нравится эта работа, хотя она отнимает физические и моральные силы. Большинство клиентов хотят стереть травмирующие воспоминания, вызванные их собственными действиями. То, что я вижу ежедневно, меня очень тревожит.
Одним из последних пациентов был Девон, механик на пенсии. Он хотел стереть воспоминания о своем браке, который закончился разводом.
А еще была Дженни, наркоманка, которая хотела, чтобы я стер из памяти автокатастрофу, которую она устроила под кайфом, в результате чего погибли ее трое детей.
Был Марк, бывший военный, который хотел, чтобы я стер память о пытках, которые он проводил во время заграничных миссий. Такое особенно трудно лечить, поскольку приходится вдаваться в подробности каждого случая, из-за чего процедура растянулась на десять ужасных часов.
Армия всегда была крупнейшим поставщиком клиентов, и наши клиники часто строили недалеко от военных объектов. Операторы мотались между клиниками и жили в гостиницах за счет компании. У нас было мало контактов с внешним миром. Все свое время мы посвящали работе.
И хотя я ценю преимущества, которые она дает, факт оставался фактом — ужасные события, которые я стер, не исчезли полностью — они оказались заперты во мне. Я был оператором, в конце концов. Хранителем самых ужасных историй.
Они часто мучили меня кошмарами и бессонницей, когда я достигал предела.
Однажды в воскресенье я постучал в комнату Рава, другого оператора, и признался, что больше не могу. Увольняться нельзя — с компанией был заключен строгий контракт, но мне требовалось облегчение.
У Рава возникла опасная, но интригующая идея. Он сказал, что может стереть мне самые травмирующие случаи, с которыми я имел дело.
— Простой стандартный сеанс, — сказал он, потягивая пиво, которое я принес. — И ты снова будешь образцовым оператором.
Стереть у себя память означало немедленное увольнение, но я был в отчаянии, и мы договорились заняться этим ночью, когда клиника закрыта.
Как любимчик руководства, я имел копии ключей, чтобы открывать заведение утром, если приходил первым.
Мы вошли через парадную дверь, проверяя, не наблюдает ли кто-нибудь за нами с улицы. Рав включил свет в операционной, и я лег в машину. Через несколько минут он ввел мне Dream Injection.
Это первый этап, на котором препарат попадает в кровь пациента, машина получает ДНК и генерирует уникальный идентификатор для хранения в базе данных.
Я лежал и готовился к предстоящему долгому сеансу, как вдруг Рав внезапно, с недоумением, показал мне предупреждение, появившееся на экране монитора:
«ВНИМАНИЕ. ИД 119184 — ЭТО ВТОРАЯ ПРОЦЕДУРА СТИРАНИЯ»
Я видел такое раньше, когда проблемные клиенты возвращались, чтобы стереть новые травмы.
Предупреждение означало, что человек уже подвергался стиранию ранее. Второе стирание имело высокий риск повреждения мозга.
Но я совершенно не помнил, чтобы когда-то проходил через это. Рав смотрел на меня в недоумении.
Мы перезапустили систему, но предупреждение не исчезло.
Я вспоминал свою жизнь в надежде найти временные пробелы, но ничего не находил. Моя история жизни была самой обычной — школа, колледж, побег из родительского дома, работа. Я не был женат, детей у меня тоже не было.
Может, в базе ошибка? Но у меня не было доступа для просмотра реестра записей стираний — я мог только регистрировать новых пациентов. Впрочем, у моего непосредственного начальника должен быть доступ, и я знал его пароль. Я ввел его, и он сработал.
Открыв реестр ID предупреждений, мы нашли там папку с файлом. Я глубоко вздохнул и кликнул по иконке.
Стало воспроизводиться какое-то видео, но явно не из клиники. Оно было снято в темном, тесном месте с грязными полами и старыми компьютерами на столах. Машина для стирания памяти была намного больше нашей, я не видел таких моделей.
Оператор, мужчина в военной форме, готовил оборудование.
Потом появился я, и явно не по своей воле. Мои руки были скованы за спиной наручниками, глаза завязаны, меня вели двое охранников. Они же уложили меня в машину. На моих руках и ногах было много ссадин, кровоподтеков и каких-то черных пятен.
— Делай, что тебе говорят, — скомандовал оператор. — Или завтра все начнем сначала. Мы тебя в любом случае сломаем.
Я молча лежал примерно минуту, а потом начал говорить. И это были воспоминания с самого раннего детства. Мне стало понятно, что они собирались стереть не какое-то отдельное событие, а большую часть моей жизни, если не всю.
История, которую я рассказывал, сейчас была для меня совершенно чуждой, и я невольно задался вопросом, а это точно я на записи?
Я говорил о жизни в стране, которая находилась за тысячи миль отсюда. О любящих отце и матери, о младшей сестре и старшем брате.
Потом о войне, которая началась внезапно, дождливой зимней ночью. О бомбардировках и погибшей семье.
О солдатах со звездно-полосатым флагом на шевронах, которые запихали меня в вертолет и куда-то отправили с завязанными глазами.
О месяцах, проведенных в маленькой камере, и о том, как тюремщики избивали меня прикладами автоматов.
Человек на видео рассказал всю свою историю, вплоть до момента, как оказался здесь. После этого машина издала сигнал завершения стирания, и пациент потерял сознание.
Затем началась вторая фаза, совершенно незнакомая для меня и Рава. В мои вены начала поступать зеленая жидкость, и аппарат странно засветился.
Мы все поняли, только когда в комнату вошел еще один солдат и сказал оператору:
— Его новые воспоминания должны быть полностью имплантированы через час.
Оператор ничего не ответил, просто кивнул.
Мы с Равом не спали до рассвета, просматривая сеансы, которые были в базе данных. Я оказался такой не один.
Рав был из какой-то деревни рядом с шахтой, как и многие из знакомых нам операторов. Но некоторых привезли из других стран, как и меня.
Нас всех привезли в США и подменили память. И теперь мы живем с прошлым, которое придумали наши враги, и работаем на них, не подозревая об этом.
Я до сих пор работаю на компанию. Когда есть возможность, мы с Равом пробираемся в клинику и копируем записи на свой диск, ожидая того дня, когда все всплывет наружу.
Думаю, мы рискуем не зря.
В прошлом году получил награду за стирание воспоминаний ста пятидесяти двух человек — самый высокий показатель в нашей компании. Мне вручили бронзовую табличку с моим именем и подарочную карту на пятьсот баксов. Но с того момента я не знаю ни минуты покоя.
Процедура стирания довольно проста. Пока я программирую операцию на компьютере, пациент лежит внутри машины и говорит в течение двух-трех часов о событии, которое хочет стереть. Пока он подробно рассказывает свою историю, мы бомбардируем его образами, звуками и запахами, связанными с событием, сохраняя яркость памяти.
Потом пациент теряет сознание от введенного препарата и просыпается дома, не помня ни стертого события, ни самой процедуры. Записи сеансов сохраняются в нашей базе данных.
Воспоминания, которые люди хотят удалить, исчезают полностью. Ходили слухи о разработке машины, которая может создавать новые воспоминания, взамен стертых, но лично я ее не видел.
Мне нравится эта работа, хотя она отнимает физические и моральные силы. Большинство клиентов хотят стереть травмирующие воспоминания, вызванные их собственными действиями. То, что я вижу ежедневно, меня очень тревожит.
Одним из последних пациентов был Девон, механик на пенсии. Он хотел стереть воспоминания о своем браке, который закончился разводом.
А еще была Дженни, наркоманка, которая хотела, чтобы я стер из памяти автокатастрофу, которую она устроила под кайфом, в результате чего погибли ее трое детей.
Был Марк, бывший военный, который хотел, чтобы я стер память о пытках, которые он проводил во время заграничных миссий. Такое особенно трудно лечить, поскольку приходится вдаваться в подробности каждого случая, из-за чего процедура растянулась на десять ужасных часов.
Армия всегда была крупнейшим поставщиком клиентов, и наши клиники часто строили недалеко от военных объектов. Операторы мотались между клиниками и жили в гостиницах за счет компании. У нас было мало контактов с внешним миром. Все свое время мы посвящали работе.
И хотя я ценю преимущества, которые она дает, факт оставался фактом — ужасные события, которые я стер, не исчезли полностью — они оказались заперты во мне. Я был оператором, в конце концов. Хранителем самых ужасных историй.
Они часто мучили меня кошмарами и бессонницей, когда я достигал предела.
Однажды в воскресенье я постучал в комнату Рава, другого оператора, и признался, что больше не могу. Увольняться нельзя — с компанией был заключен строгий контракт, но мне требовалось облегчение.
У Рава возникла опасная, но интригующая идея. Он сказал, что может стереть мне самые травмирующие случаи, с которыми я имел дело.
— Простой стандартный сеанс, — сказал он, потягивая пиво, которое я принес. — И ты снова будешь образцовым оператором.
Стереть у себя память означало немедленное увольнение, но я был в отчаянии, и мы договорились заняться этим ночью, когда клиника закрыта.
***
Как любимчик руководства, я имел копии ключей, чтобы открывать заведение утром, если приходил первым.
Мы вошли через парадную дверь, проверяя, не наблюдает ли кто-нибудь за нами с улицы. Рав включил свет в операционной, и я лег в машину. Через несколько минут он ввел мне Dream Injection.
Это первый этап, на котором препарат попадает в кровь пациента, машина получает ДНК и генерирует уникальный идентификатор для хранения в базе данных.
Я лежал и готовился к предстоящему долгому сеансу, как вдруг Рав внезапно, с недоумением, показал мне предупреждение, появившееся на экране монитора:
«ВНИМАНИЕ. ИД 119184 — ЭТО ВТОРАЯ ПРОЦЕДУРА СТИРАНИЯ»
Я видел такое раньше, когда проблемные клиенты возвращались, чтобы стереть новые травмы.
Предупреждение означало, что человек уже подвергался стиранию ранее. Второе стирание имело высокий риск повреждения мозга.
Но я совершенно не помнил, чтобы когда-то проходил через это. Рав смотрел на меня в недоумении.
Мы перезапустили систему, но предупреждение не исчезло.
Я вспоминал свою жизнь в надежде найти временные пробелы, но ничего не находил. Моя история жизни была самой обычной — школа, колледж, побег из родительского дома, работа. Я не был женат, детей у меня тоже не было.
Может, в базе ошибка? Но у меня не было доступа для просмотра реестра записей стираний — я мог только регистрировать новых пациентов. Впрочем, у моего непосредственного начальника должен быть доступ, и я знал его пароль. Я ввел его, и он сработал.
Открыв реестр ID предупреждений, мы нашли там папку с файлом. Я глубоко вздохнул и кликнул по иконке.
***
Стало воспроизводиться какое-то видео, но явно не из клиники. Оно было снято в темном, тесном месте с грязными полами и старыми компьютерами на столах. Машина для стирания памяти была намного больше нашей, я не видел таких моделей.
Оператор, мужчина в военной форме, готовил оборудование.
Потом появился я, и явно не по своей воле. Мои руки были скованы за спиной наручниками, глаза завязаны, меня вели двое охранников. Они же уложили меня в машину. На моих руках и ногах было много ссадин, кровоподтеков и каких-то черных пятен.
— Делай, что тебе говорят, — скомандовал оператор. — Или завтра все начнем сначала. Мы тебя в любом случае сломаем.
Я молча лежал примерно минуту, а потом начал говорить. И это были воспоминания с самого раннего детства. Мне стало понятно, что они собирались стереть не какое-то отдельное событие, а большую часть моей жизни, если не всю.
История, которую я рассказывал, сейчас была для меня совершенно чуждой, и я невольно задался вопросом, а это точно я на записи?
Я говорил о жизни в стране, которая находилась за тысячи миль отсюда. О любящих отце и матери, о младшей сестре и старшем брате.
Потом о войне, которая началась внезапно, дождливой зимней ночью. О бомбардировках и погибшей семье.
О солдатах со звездно-полосатым флагом на шевронах, которые запихали меня в вертолет и куда-то отправили с завязанными глазами.
О месяцах, проведенных в маленькой камере, и о том, как тюремщики избивали меня прикладами автоматов.
Человек на видео рассказал всю свою историю, вплоть до момента, как оказался здесь. После этого машина издала сигнал завершения стирания, и пациент потерял сознание.
Затем началась вторая фаза, совершенно незнакомая для меня и Рава. В мои вены начала поступать зеленая жидкость, и аппарат странно засветился.
Мы все поняли, только когда в комнату вошел еще один солдат и сказал оператору:
— Его новые воспоминания должны быть полностью имплантированы через час.
Оператор ничего не ответил, просто кивнул.
***
Мы с Равом не спали до рассвета, просматривая сеансы, которые были в базе данных. Я оказался такой не один.
Рав был из какой-то деревни рядом с шахтой, как и многие из знакомых нам операторов. Но некоторых привезли из других стран, как и меня.
Нас всех привезли в США и подменили память. И теперь мы живем с прошлым, которое придумали наши враги, и работаем на них, не подозревая об этом.
Я до сих пор работаю на компанию. Когда есть возможность, мы с Равом пробираемся в клинику и копируем записи на свой диск, ожидая того дня, когда все всплывет наружу.
Думаю, мы рискуем не зря.
