Он приходил в кафе на набережной, заказывал кофе и садился у окна с газетой. Я обедала там почти каждый день, и часто его видела. Поначалу ничего необычного я в нем не заметила – красивый, хорошо одетый мужчина, лет тридцати на вид. У него были немного вьющиеся темно-русые волосы, почти всегда стянутые в хвост, и крупные, грубоватые черты лица. Специально я не присматривалась, но спустя какое-то время, стало очевидно, что кофе он не пьет, да и газету не читает. Это меня заинтриговало и заставило внимательнее за ним наблюдать. Большую часть времени странный посетитель проводил сидя за столом и глядя в пространство. Бесстрастное и задумчивое лицо казалось ненастоящим, словно маска. Его не оживляли никакие эмоции. Глаза, устремленные в пустоту, пугали своей неподвижностью.
Собственно наблюдением исподтишка все и закончилось бы, но вмешалась судьба.
Случай, приведший к знакомству, оригинальностью не отличался. В один прекрасный (или ужасный) дождливый день в кафе не осталось свободных столиков, даже стулья почти все были заняты. Перерыв уже заканчивался, искать другое кафе времени не было, и я, набравшись храбрости, направилась к столику у окна.
— Можно? – спросила я.
Мужчина посмотрел на меня. Он, казалось, был слегка удивлен, но кивнул и снова опустил взгляд к газете.
Минут через пять он вдруг спросил:
— Вы где-то недалеко работаете?
— Почему Вы так решили? – ответила я, с ужасом представляя, как со стороны могло выглядеть частое посещение кафе, если учитывать пристальное внимание к его столику.
— Вы здесь часто бываете, – улыбнулся мой сосед.
— Действительно, глупый вопрос, - я тоже улыбнулась ему, - да, я работаю совсем рядом. Знаете офис-центр за углом? – мне было важно показать, что я прихожу сюда по некой объективной причине.
— А вы тоже работаете поблизости? – спросила я, отчаянно пытаясь сообразить, как вывести разговор подальше от собственной персоны.
— Я? – и снова мимолетная улыбка. - Нет, просто место нравится – и обстановка приятная, и вид из окна.
— Да, обстановка замечательная. И кухня тоже.
— Не имел возможности оценить. Как вы могли заметить, я прихожу сюда не обедать.
Все, подумала я, теперь можно проваливаться под землю. Он заметил, что я подсматривала.
— Да, меня всегда интересовало, почему вы никогда ничего не заказываете, а только сидите и смотрите на улицу, – теперь точно можно проваливаться, раз уж фактически призналась в подглядывании.
— И почему же не спросили, если интересовало?
На его лице легко читалось любопытство, но без намека на иронию. Как будто всё это в порядке вещей.
— Да, странно бы это выглядело. Честно говоря, надеялась, что вы не заметили, моего внимания. Очень неловко себя теперь чувствую.
— Это было незаметно. Практически. – на этот раз он улыбнулся по-настоящему, тепло и открыто. – Просто я очень наблюдателен. Кстати, раз уж мы так давно знакомы, позвольте узнать, как же Вас зовут?
— Женя. И можно на «ты». – Камень свалился с плеч, ответная улыбка в этот раз была настоящей.
— Рунольв. Правда, здесь меня чаще зовут Слава.
В голове вихрем понеслись мысли, имя было странное и явно нерусское. Видимо удивление отразилось на моем лице, потому что он пояснил:
— Это скандинавское имя. Старое довольно-таки. Поэтому, хотя по документам я Рунольв, обычно называюсь Славой, чтобы избежать ненужного внимания.
— Вы… ты иностранец? Но ведь говоришь без акцента.
— Отец был иностранцем. Мать – местная. Я очень давно живу в России, акцент просто стерся.
На работу я в тот день опоздала. Зато в эти украденные у рабочего дня полчаса родилась дружба. Та самая, настоящая. Не знаю, как так получилось, как такие разные во всех отношениях люди крепко-накрепко сдружились. За тот час мы не сказали друг другу ничего важного, ничего, что могло бы объяснить почему, еще ничего не зная о Рунольве, я ему поверила. И верю до сих пор.
Он не спросил моего телефона или адреса. Просто сказал:
— Я завтра опять буду здесь. Приходи.
Я пришла. И потом приходила снова и снова. Это продолжалось около месяца. Меня саму удивляет, как легко было ему все рассказывать, он всегда слушал со вниманием, не пытался дать понять, что мои проблемы мелкие и незначительные, а те новости, что я ему рассказываю, для него ровным счетом ничего не значат, чем грешили другие мои приятели. Нет, напротив. Когда я пыталась сдержать свою природную болтливость, Рунольв начинал сам расспрашивать. Меня всегда поражало, как он запоминал разные мелочи – это было лестно для самолюбия. Я и сейчас не знаю, почему рассказывала ему столько о себе – ни одна подруга обо мне столько не знала. Даже мама не знала.
В то же время о себе мой друг, (да, несмотря на свою врожденную осторожность в обращении с такими словами, Рунольва я без колебаний называю своим другом) рассказывал мало, обрывками, скупыми фразами. В них не было жизни – он рассказывал, будто анкету заполнял – без эмоций. Я старалась не расспрашивать – чувствовала, что что-то мешает Рунольву рассказывать о себе – не надо лезть туда, куда не приглашают. Но мне тогда даже в голову не могла придти истинная причина такой скрытности.
Легко и без колебаний он говорил только о недавней поездке в Норвегию. Передо мной как живые вставали суровые скалы, фьорды, холодное северное море. Но ни одно слово не указывало, к кому и зачем он ездил.
Вообще в его речи не было ни одного упоминания людей – знакомых, друзей, родных.
Но полчаса в кафе явно не хватало – он никак не хотел меня отпускать, да мне и самой не хотелось уходить. Поэтому сначала он стал провожать меня до работы, потом, после работы до дома. Была ранняя, еще теплая осень, идти до меня было около часа, но Рунольв умел растянуть этот час на два, чему я была очень рада.
Как бы все не выглядело со стороны, никакой романтики не было. Не знаю на сто процентов, что чувствовал Рунольв, но у меня даже мысли не появлялось о том, что друг мой, помимо всего прочего, весьма привлекательный мужчина. Нет, конечно, головой я это понимала, но на этом все и заканчивалось – никаких выводов за таким пониманием не следовало.
С его стороны также никаких намеков на ухаживание не следовало, за что я была благодарна. Во-первых у меня был на тот момент мужчина. Правда отношения наши явно готовились сыграть в ящик, но Дима (мой молодой человек) все еще имел на меня некие серьезные планы и убедить его в невозможности их исполнения мне пока не удалось. Об этом я Рунольву тоже рассказала. Ну а во-вторых, если бы между нами возникло нечто романтическое, то дружбы уже не было бы – невозможно быть полностью откровенной с человеком, которому хочешь понравиться.
Этот месяц для меня был одним из самых счастливых. Каждый раз, с нетерпеньем ожидая перерыва, а потом спеша в кафе я была счастлива.
Кажется за всю жизнь я столько не улыбалась. Внутри меня постоянно горел неяркий, ровный огонек радости. Это было очень заметно. Девчонки на работе начали меня поддразнивать, а когда Рунольв стал меня провожать, то поток намеков и предположений стал просто невозможным.
Конечно же, Дима тоже заметил перемены. И сделал соответствующие выводы. Когда он предъявил свои претензии, я только рассмеялась и предложила расстаться. Он не поверил, что это всерьез. А я не могла поверить, что произнесла эти слова вслух. Ведь думала об этом уже почти год. А сказать не решалась. Много чего боялась – и Диму обидеть, и одиночества, и ошибиться боялась – вдруг Дима моя судьба, а я просто слишком многое от него требую? Но стоило ему стать не единственным близким человеком в городе, как слова сами спрыгнули с языка.
Однажды, подходя с Рунольвом к подъезду моего дома, я увидела знакомую машину. «Все», подумалось тогда, «сегодня он, наконец, поймет, что я не лгала, предлагая расстаться».
Радость в душе померкла. Никогда не любила выяснять отношения.
— Что случилось? – спросил Рунольв.
— Там мой парень – вон его машина. Сейчас разборки будут. – Поморщилась я. – А что, по мне так все заметно?
— Просто я тебя хорошо знаю. Это тот самый? Дима?
— По-твоему их у меня много? – я начала распаляться. Когда злюсь, всегда чувствую себя правой, а совесть молчит.
— Сама будешь говорить? Или помочь? – его казалось не задел мой тон.
Предложение меня удивило. Рунольв, наверное, был первым, кто предложил помощь в таком деле – обычно люди старались держаться подальше. Еще один его плюс добавился к тем десяткам, что уже были в копилке.
— Сам решай. По ситуации. – Я ухмыльнулась. Не могу рядом с ним злиться.
Сцена получилась, как я и предполагала, ны, - он все же произнес это слово, - бывают разные. Кстати есть люди, которые могут питаться силой другого человека, вы их тоже зовете вампирами, хотя это и неверно.
— А откуда вы взялись?
— Я не знаю. Мне только известно, что вампиры существуют примерно столько же, сколько и люди.
— Так ты не заразный? – При этих словах он беззвучно рассмеялся, впрочем, я тоже.
— Я Мне жаль тебя разочаровывать, но я даже не кусаюсь.
Хотя стоял июнь, та ночь была очень долгой. Для нас.
Переходя от горькой иронии и грусти к едким насмешкам и взаимным подшучиваниям, мы проговорили до рассвета.
Рунольв рассказал, что вампиры делятся на несколько видов по типу питания. Есть и те, что питаются кровью.
По его словам выходило, что вампиры появляются вовсе не после заражения другим вампиром. Нет. Вампиры – это проклятые. Точнее тела людей, проклятых при жизни. Души у них не было.
То, к какому виду будет принадлежать вампир после смерти, зависит от силы проклятия и его причины. Те вампиры, которые питаются кровью, при жизни были убийцами, насильниками, палачами. У них почт не было надежды вернуть душу, потому что в кровавом хмелю своего теперешнего существования они не видели ничего плохого.
Да, вампиры могли вернуть душу. На вопрос, как это возможно, Рунольв сказал, что никто точно не знает. Точно известно только, что он должен исполнять повеления Высших, когда они к нему обращаются и искать. Я тогда спросила что же они должны искать? Рунольв пожал плечами:
- Прощение... искупление. Может душу? Никто не знает.
Неизвестно, есть ли вампиры, вернувшие душу, потому что все вампиры одиночки и между собой общаются мало, а если их пути вдруг пересекаются, то говорить на эту тему считается неприличным и оскорбительным.
Высшие – это божественные сущности, подробнее он так и не сказал – то ли сам не знал, то ли об этом было запрещено говорить.
Вампир появляется не в тот момент, когда человека проклинают, а только после смерти. Но не каждое проклятие способно сотворить такое, а только сказанное от всего сердца, с настоящей злобой или произнесенное человеком, который имеет особую силу, колдуном. Однако, те, на кого пало проклятие, как правило, долго не живут. Умирают они внезапно – либо от несчастного случая, либо от руки вора, либо на поле битвы.
Рунольв так и не сказал, когда же он родился, упомянул только, что погиб в бою. Когда я спросила, кто же его проклял и за что, он отказался отвечать. Я чувствовала как ему до сих пор больно от этих воспоминаний и не стала допытываться.
Еще он рассказал, что когда вампир возвращает душу, он становится смертным и как бы продолжает свой жизненный путь. Но долго они после этого не живут. Возможно, от долгого осознания собственной неуязвимости их инстинкт самосохранения слишком крепко спит, возможно, так и должно быть, но вампир, получивший душу, умирает вскоре после этого и не своей смертью.
Об этом известно всем вампирам, несмотря на то, что никто никогда не видел исцелившихся и несмотря на то, что они не разговаривают на эту тему.
Да, он так и сказал, исцелившихся. Проклятие, по его словам, как бы обрывает нити, связывающие душу и тело. Когда рождается вампир, на месте души остается открытая рана, которая не заживает никогда.
Он относился к тем проклятым, которые питались эмоциями – горе, боль, тоска – все это являлось своего рода пищей для него. Поэтому он и жил в большом городе, где всегда хватало подобного. Но ему не нравился город. Как Рунольв рассказывал, он родился недалеко от этих мест, но таких городов еще не было. И ему было тяжело здесь.
Я очень удивилась тому, что и его ко мне тоже тянуло с самой первой встречи. Не знаю, в-точности, что чувствовал он, но у меня это была почти физическая потребность. Причем вовсе не сексуального характера – нет. У меня развилась самая настоящая зависимость от общения с ним. Постоянно хотелось быть рядом, касаться его, разговаривать. Я так и не нашла более-менее правдоподобного объяснения этому явлению. По словам Рунольва выходило, что от меня шло какое-то тепло, подобное солнечному. А он был холоден, на месте души была ледяная пустыня. И как змея выползает на солнце погреться, так и ему постоянно хотелось быть рядом. Но почему это было так, почему так было только со мной, он ответить не мог.
Это было в пятницу. После этого Рунольв уехал на несколько дней. Как я теперь понимаю, это и было одно из тех таинственных заданий.
А потом что-то изменилось. Я поняла, что именно только через несколько дней. Он стал другим. Нет, внешне все было по-прежнему. И, одновременно, все не так. Кроме того, мне было неспокойно. Мучила странная, необъяснимая тревога.
Я пыталась понять, чем она вызвана, звонила родственникам, друзьям – но у них было все в порядке. Когда это делала, то мне казалось, что это не из-за них.
Когда я спросила Рунольва, чувствует ли он что-нибудь необычное, он только покачал головой. Ему казалось, что все изменилось из-за того, что все открылось.
— Знаешь, - сказал он, - с одной стороны, мне легче от того, что тебе все известно, а с другой – очень жаль, что все не может быть как прежде. Просто для тебя я изменился. Поэтому тебе так тревожно.
— Ты не прав, - ответила я, - все это время я подозревала нечто подобное. Просто все оказалось и не так ужасно, и, одновременно, намного страшнее, чем я предполагала. Нет, дело не в этом. Что-то происходит. Я это чувствую. Ты же знаешь, у меня сильная интуиция.
Рунольв долго смотрел на меня, потом опустил голову так, что мне не было видно лица и тихо, почти шепотом, сказал:
— Помнишь, я говорил тебе, что там, где была душа теперь рана? – он упорно смотрел на свои руки, лежащие на столе. – Так она пропала. Я не уверен, что обрел душу, но рана теперь не болит.
Мороз прошел по коже. Это из-за него меня не отпускал страх. Что-то должно было случиться.
— И что теперь будет? – голос мой звучал как-то странно – от волнения сжало горло.
Он, наконец, поднял голову.
— Ну что ты так испугалась? Если я искупил проклятие, то просто буду смертным. И умру, когда подойдет срок. Если нет, то все будет по-прежнему.
Я не знала что сказать. Соврать ему, сказать, что, после его объяснений, все встало на места, и причина моей тревоги нашла объяснение, я не могла – он почувствует и ложь и тревогу. Поэтому я просто подошла и обняла его. Это было так просто, казалось таким правильным.
Мне очень хотелось узнать, что с ним случилось, почему он стал таким. Но снова спросить не решалась. Если через столько лет ему все еще больно, значит случилось что-то действительно страшное.
Прошло несколько недель, наступило настоящее лето. Я взяла отпуск, мы ездили по разным местам. Были в Новгороде, Пскове, Владимире других городах. Я просила Рунольва показать мне места, где он раньше жил, но ничего особенного мы там не нашли – все слишком изменилось.
Собственно наблюдением исподтишка все и закончилось бы, но вмешалась судьба.
Случай, приведший к знакомству, оригинальностью не отличался. В один прекрасный (или ужасный) дождливый день в кафе не осталось свободных столиков, даже стулья почти все были заняты. Перерыв уже заканчивался, искать другое кафе времени не было, и я, набравшись храбрости, направилась к столику у окна.
— Можно? – спросила я.
Мужчина посмотрел на меня. Он, казалось, был слегка удивлен, но кивнул и снова опустил взгляд к газете.
Минут через пять он вдруг спросил:
— Вы где-то недалеко работаете?
— Почему Вы так решили? – ответила я, с ужасом представляя, как со стороны могло выглядеть частое посещение кафе, если учитывать пристальное внимание к его столику.
— Вы здесь часто бываете, – улыбнулся мой сосед.
— Действительно, глупый вопрос, - я тоже улыбнулась ему, - да, я работаю совсем рядом. Знаете офис-центр за углом? – мне было важно показать, что я прихожу сюда по некой объективной причине.
— А вы тоже работаете поблизости? – спросила я, отчаянно пытаясь сообразить, как вывести разговор подальше от собственной персоны.
— Я? – и снова мимолетная улыбка. - Нет, просто место нравится – и обстановка приятная, и вид из окна.
— Да, обстановка замечательная. И кухня тоже.
— Не имел возможности оценить. Как вы могли заметить, я прихожу сюда не обедать.
Все, подумала я, теперь можно проваливаться под землю. Он заметил, что я подсматривала.
— Да, меня всегда интересовало, почему вы никогда ничего не заказываете, а только сидите и смотрите на улицу, – теперь точно можно проваливаться, раз уж фактически призналась в подглядывании.
— И почему же не спросили, если интересовало?
На его лице легко читалось любопытство, но без намека на иронию. Как будто всё это в порядке вещей.
— Да, странно бы это выглядело. Честно говоря, надеялась, что вы не заметили, моего внимания. Очень неловко себя теперь чувствую.
— Это было незаметно. Практически. – на этот раз он улыбнулся по-настоящему, тепло и открыто. – Просто я очень наблюдателен. Кстати, раз уж мы так давно знакомы, позвольте узнать, как же Вас зовут?
— Женя. И можно на «ты». – Камень свалился с плеч, ответная улыбка в этот раз была настоящей.
— Рунольв. Правда, здесь меня чаще зовут Слава.
В голове вихрем понеслись мысли, имя было странное и явно нерусское. Видимо удивление отразилось на моем лице, потому что он пояснил:
— Это скандинавское имя. Старое довольно-таки. Поэтому, хотя по документам я Рунольв, обычно называюсь Славой, чтобы избежать ненужного внимания.
— Вы… ты иностранец? Но ведь говоришь без акцента.
— Отец был иностранцем. Мать – местная. Я очень давно живу в России, акцент просто стерся.
На работу я в тот день опоздала. Зато в эти украденные у рабочего дня полчаса родилась дружба. Та самая, настоящая. Не знаю, как так получилось, как такие разные во всех отношениях люди крепко-накрепко сдружились. За тот час мы не сказали друг другу ничего важного, ничего, что могло бы объяснить почему, еще ничего не зная о Рунольве, я ему поверила. И верю до сих пор.
Он не спросил моего телефона или адреса. Просто сказал:
— Я завтра опять буду здесь. Приходи.
Я пришла. И потом приходила снова и снова. Это продолжалось около месяца. Меня саму удивляет, как легко было ему все рассказывать, он всегда слушал со вниманием, не пытался дать понять, что мои проблемы мелкие и незначительные, а те новости, что я ему рассказываю, для него ровным счетом ничего не значат, чем грешили другие мои приятели. Нет, напротив. Когда я пыталась сдержать свою природную болтливость, Рунольв начинал сам расспрашивать. Меня всегда поражало, как он запоминал разные мелочи – это было лестно для самолюбия. Я и сейчас не знаю, почему рассказывала ему столько о себе – ни одна подруга обо мне столько не знала. Даже мама не знала.
В то же время о себе мой друг, (да, несмотря на свою врожденную осторожность в обращении с такими словами, Рунольва я без колебаний называю своим другом) рассказывал мало, обрывками, скупыми фразами. В них не было жизни – он рассказывал, будто анкету заполнял – без эмоций. Я старалась не расспрашивать – чувствовала, что что-то мешает Рунольву рассказывать о себе – не надо лезть туда, куда не приглашают. Но мне тогда даже в голову не могла придти истинная причина такой скрытности.
Легко и без колебаний он говорил только о недавней поездке в Норвегию. Передо мной как живые вставали суровые скалы, фьорды, холодное северное море. Но ни одно слово не указывало, к кому и зачем он ездил.
Вообще в его речи не было ни одного упоминания людей – знакомых, друзей, родных.
Но полчаса в кафе явно не хватало – он никак не хотел меня отпускать, да мне и самой не хотелось уходить. Поэтому сначала он стал провожать меня до работы, потом, после работы до дома. Была ранняя, еще теплая осень, идти до меня было около часа, но Рунольв умел растянуть этот час на два, чему я была очень рада.
Как бы все не выглядело со стороны, никакой романтики не было. Не знаю на сто процентов, что чувствовал Рунольв, но у меня даже мысли не появлялось о том, что друг мой, помимо всего прочего, весьма привлекательный мужчина. Нет, конечно, головой я это понимала, но на этом все и заканчивалось – никаких выводов за таким пониманием не следовало.
С его стороны также никаких намеков на ухаживание не следовало, за что я была благодарна. Во-первых у меня был на тот момент мужчина. Правда отношения наши явно готовились сыграть в ящик, но Дима (мой молодой человек) все еще имел на меня некие серьезные планы и убедить его в невозможности их исполнения мне пока не удалось. Об этом я Рунольву тоже рассказала. Ну а во-вторых, если бы между нами возникло нечто романтическое, то дружбы уже не было бы – невозможно быть полностью откровенной с человеком, которому хочешь понравиться.
Этот месяц для меня был одним из самых счастливых. Каждый раз, с нетерпеньем ожидая перерыва, а потом спеша в кафе я была счастлива.
Кажется за всю жизнь я столько не улыбалась. Внутри меня постоянно горел неяркий, ровный огонек радости. Это было очень заметно. Девчонки на работе начали меня поддразнивать, а когда Рунольв стал меня провожать, то поток намеков и предположений стал просто невозможным.
Конечно же, Дима тоже заметил перемены. И сделал соответствующие выводы. Когда он предъявил свои претензии, я только рассмеялась и предложила расстаться. Он не поверил, что это всерьез. А я не могла поверить, что произнесла эти слова вслух. Ведь думала об этом уже почти год. А сказать не решалась. Много чего боялась – и Диму обидеть, и одиночества, и ошибиться боялась – вдруг Дима моя судьба, а я просто слишком многое от него требую? Но стоило ему стать не единственным близким человеком в городе, как слова сами спрыгнули с языка.
Однажды, подходя с Рунольвом к подъезду моего дома, я увидела знакомую машину. «Все», подумалось тогда, «сегодня он, наконец, поймет, что я не лгала, предлагая расстаться».
Радость в душе померкла. Никогда не любила выяснять отношения.
— Что случилось? – спросил Рунольв.
— Там мой парень – вон его машина. Сейчас разборки будут. – Поморщилась я. – А что, по мне так все заметно?
— Просто я тебя хорошо знаю. Это тот самый? Дима?
— По-твоему их у меня много? – я начала распаляться. Когда злюсь, всегда чувствую себя правой, а совесть молчит.
— Сама будешь говорить? Или помочь? – его казалось не задел мой тон.
Предложение меня удивило. Рунольв, наверное, был первым, кто предложил помощь в таком деле – обычно люди старались держаться подальше. Еще один его плюс добавился к тем десяткам, что уже были в копилке.
— Сам решай. По ситуации. – Я ухмыльнулась. Не могу рядом с ним злиться.
Сцена получилась, как я и предполагала, ны, - он все же произнес это слово, - бывают разные. Кстати есть люди, которые могут питаться силой другого человека, вы их тоже зовете вампирами, хотя это и неверно.
— А откуда вы взялись?
— Я не знаю. Мне только известно, что вампиры существуют примерно столько же, сколько и люди.
— Так ты не заразный? – При этих словах он беззвучно рассмеялся, впрочем, я тоже.
— Я Мне жаль тебя разочаровывать, но я даже не кусаюсь.
Хотя стоял июнь, та ночь была очень долгой. Для нас.
Переходя от горькой иронии и грусти к едким насмешкам и взаимным подшучиваниям, мы проговорили до рассвета.
Рунольв рассказал, что вампиры делятся на несколько видов по типу питания. Есть и те, что питаются кровью.
По его словам выходило, что вампиры появляются вовсе не после заражения другим вампиром. Нет. Вампиры – это проклятые. Точнее тела людей, проклятых при жизни. Души у них не было.
То, к какому виду будет принадлежать вампир после смерти, зависит от силы проклятия и его причины. Те вампиры, которые питаются кровью, при жизни были убийцами, насильниками, палачами. У них почт не было надежды вернуть душу, потому что в кровавом хмелю своего теперешнего существования они не видели ничего плохого.
Да, вампиры могли вернуть душу. На вопрос, как это возможно, Рунольв сказал, что никто точно не знает. Точно известно только, что он должен исполнять повеления Высших, когда они к нему обращаются и искать. Я тогда спросила что же они должны искать? Рунольв пожал плечами:
- Прощение... искупление. Может душу? Никто не знает.
Неизвестно, есть ли вампиры, вернувшие душу, потому что все вампиры одиночки и между собой общаются мало, а если их пути вдруг пересекаются, то говорить на эту тему считается неприличным и оскорбительным.
Высшие – это божественные сущности, подробнее он так и не сказал – то ли сам не знал, то ли об этом было запрещено говорить.
Вампир появляется не в тот момент, когда человека проклинают, а только после смерти. Но не каждое проклятие способно сотворить такое, а только сказанное от всего сердца, с настоящей злобой или произнесенное человеком, который имеет особую силу, колдуном. Однако, те, на кого пало проклятие, как правило, долго не живут. Умирают они внезапно – либо от несчастного случая, либо от руки вора, либо на поле битвы.
Рунольв так и не сказал, когда же он родился, упомянул только, что погиб в бою. Когда я спросила, кто же его проклял и за что, он отказался отвечать. Я чувствовала как ему до сих пор больно от этих воспоминаний и не стала допытываться.
Еще он рассказал, что когда вампир возвращает душу, он становится смертным и как бы продолжает свой жизненный путь. Но долго они после этого не живут. Возможно, от долгого осознания собственной неуязвимости их инстинкт самосохранения слишком крепко спит, возможно, так и должно быть, но вампир, получивший душу, умирает вскоре после этого и не своей смертью.
Об этом известно всем вампирам, несмотря на то, что никто никогда не видел исцелившихся и несмотря на то, что они не разговаривают на эту тему.
Да, он так и сказал, исцелившихся. Проклятие, по его словам, как бы обрывает нити, связывающие душу и тело. Когда рождается вампир, на месте души остается открытая рана, которая не заживает никогда.
Он относился к тем проклятым, которые питались эмоциями – горе, боль, тоска – все это являлось своего рода пищей для него. Поэтому он и жил в большом городе, где всегда хватало подобного. Но ему не нравился город. Как Рунольв рассказывал, он родился недалеко от этих мест, но таких городов еще не было. И ему было тяжело здесь.
Я очень удивилась тому, что и его ко мне тоже тянуло с самой первой встречи. Не знаю, в-точности, что чувствовал он, но у меня это была почти физическая потребность. Причем вовсе не сексуального характера – нет. У меня развилась самая настоящая зависимость от общения с ним. Постоянно хотелось быть рядом, касаться его, разговаривать. Я так и не нашла более-менее правдоподобного объяснения этому явлению. По словам Рунольва выходило, что от меня шло какое-то тепло, подобное солнечному. А он был холоден, на месте души была ледяная пустыня. И как змея выползает на солнце погреться, так и ему постоянно хотелось быть рядом. Но почему это было так, почему так было только со мной, он ответить не мог.
Это было в пятницу. После этого Рунольв уехал на несколько дней. Как я теперь понимаю, это и было одно из тех таинственных заданий.
А потом что-то изменилось. Я поняла, что именно только через несколько дней. Он стал другим. Нет, внешне все было по-прежнему. И, одновременно, все не так. Кроме того, мне было неспокойно. Мучила странная, необъяснимая тревога.
Я пыталась понять, чем она вызвана, звонила родственникам, друзьям – но у них было все в порядке. Когда это делала, то мне казалось, что это не из-за них.
Когда я спросила Рунольва, чувствует ли он что-нибудь необычное, он только покачал головой. Ему казалось, что все изменилось из-за того, что все открылось.
— Знаешь, - сказал он, - с одной стороны, мне легче от того, что тебе все известно, а с другой – очень жаль, что все не может быть как прежде. Просто для тебя я изменился. Поэтому тебе так тревожно.
— Ты не прав, - ответила я, - все это время я подозревала нечто подобное. Просто все оказалось и не так ужасно, и, одновременно, намного страшнее, чем я предполагала. Нет, дело не в этом. Что-то происходит. Я это чувствую. Ты же знаешь, у меня сильная интуиция.
Рунольв долго смотрел на меня, потом опустил голову так, что мне не было видно лица и тихо, почти шепотом, сказал:
— Помнишь, я говорил тебе, что там, где была душа теперь рана? – он упорно смотрел на свои руки, лежащие на столе. – Так она пропала. Я не уверен, что обрел душу, но рана теперь не болит.
Мороз прошел по коже. Это из-за него меня не отпускал страх. Что-то должно было случиться.
— И что теперь будет? – голос мой звучал как-то странно – от волнения сжало горло.
Он, наконец, поднял голову.
— Ну что ты так испугалась? Если я искупил проклятие, то просто буду смертным. И умру, когда подойдет срок. Если нет, то все будет по-прежнему.
Я не знала что сказать. Соврать ему, сказать, что, после его объяснений, все встало на места, и причина моей тревоги нашла объяснение, я не могла – он почувствует и ложь и тревогу. Поэтому я просто подошла и обняла его. Это было так просто, казалось таким правильным.
Мне очень хотелось узнать, что с ним случилось, почему он стал таким. Но снова спросить не решалась. Если через столько лет ему все еще больно, значит случилось что-то действительно страшное.
Прошло несколько недель, наступило настоящее лето. Я взяла отпуск, мы ездили по разным местам. Были в Новгороде, Пскове, Владимире других городах. Я просила Рунольва показать мне места, где он раньше жил, но ничего особенного мы там не нашли – все слишком изменилось.
