Разлука
К ночи поднялся ветер, и сейчас он пронизывал меня насквозь. Я смог подняться и уже медленно шел домой, но мерзкий моросящий дождь буквально за пару секунд после первой капли воздвиг труднопреодолимую водяную стену. Каждый шаг, сделанный против сил природы, сопровождался хлесткими острыми ударами по щекам. Лес буквально взревел под чутким руководством, внезапно настигшим меня шторма. У меня возникло дикое желание зареветь на всю округу, подобно волчьему вою. Необъяснимое восприятие трагедии с любимым человеком без каких-либо намеков на происходящее лишний раз доказывает, что любовь плевать хотела на все земные законы. Она, как хорошая девушка, неподвластно ни пространству, ни времени, ни объяснению.
Я вспомнил тот самый вечер, когда мы с Евой вместе бежали. Тогда тоже шел дождь, но в тот раз он оберегал нас от преследователей, сейчас же дождь потерял благую цель. Он как будто наоборот намеренно мешал мне, раздавая хлесткие пощёчины. В такой холодный вечер жизненно необходимо обнимать дома близких. Подобную роскошь я променял на поиск успокоения, хоть я и пытался успокоить себя, что это необходимо для нас двоих. Думаю, Ева с ее жизненной силой, из которой сочится самый сладкий сок в этом мире, счастье, смогла бы выкрутиться из самой непростой ситуации, но она ждала меня. На меня была возложена надежда, которая явно больше меня. Ожидание, вот что может со всей силы ударить по нахальному чувству контроля. Затем следует возврат в реальную жизнь из состояния мечты о справедливости и честности.
Страх можно обрести по-разному. Это как палитра красок, для получения одного конкретного цвета следует смешать несколько других, и подобных вариантов несчетное количество. Вот только получается он не из оттенков, а из чувств. Я услышал крик, который сочетал в себе самую страшную смесь страха: отчаяния и безнадежность, отдававшего ядовитым послевкусием. Нотки приторного отчаяния просочились прямиком мне на язык. Вкус был настолько ужасен, что в работу включился рвотный рефлекс, отработав в штатном режиме. Даже глухой, я бы ни за что не смог спутать ее голос с другим. Он пробрался ко мне через мерзкую занавесу воды и голые холодные деревья, так что я не имел никакого морального права сомневаться, что голос принадлежит ей. Я ринулся на звук. Больше не кричит! Что произошло? Страх постепенно окутал меня. Он подобно питону сжимал со всех сторон. От бессилья потекли слезы. Ты же хотел реветь, вот тебе и повод!
– Ева-а-а!
Я отказывался верить, что что-то может произойти. Все было слишком идеально, чтобы кто-то решился на уничтожение. Какой идиот способен на уничтожение Эдема? Только разве что человек! Я уже на пол пути к дому приготовился к мести. Сомнений больше нет! Случилось непоправимое! Еву схватили.
Ворвавшись в дом, я почувствовал резкий толчок в спину. Полиция не жалела своих сил и даже ног, которыми удерживали меня на полу. Я дергался на полу неумело изображав бунтарский пыл вопреки здравой идеи, что сопротивление бесполезно. Я боялся, что Ева увидит, как я сдаюсь, и это ее огорчит, поэтому я брыкался как полный идиот.
– Ева-а-а! – крик души был настолько пронзительным, что мне в рот вставили кляп.
Они выследили нас, благодаря тем самым двум засранцам, которых надо было направить прямиком на заточенные колья. Будь моя воля и вернуть все обратно… Неужели, я бы и правда их убил?
Признание
– Доброе утро, Антон! – Альберт зашел ко мне в палату, где при моем отсутствии провели косметический ремонт, замуровав напрочь переговорное отверстие и поставив решетки на окна. Да, а также благополучно спилили дерево, которое столько времени сохраняло мое убежище в тени от всех, теперь же я словно посреди проходного двора постоянно овеян щедрой порцией солнечных лучей. Такой нагруженный трафик посетителей ни я, ни одна из четырех стен еще никогда не видели. Можно ли похвастаться, что я стал местной селебрити?
Что и говорить о моем положении, которое основывалось на недоверии со стороны медперсонала. Тотальный контроль, которому бы позавидовал Большой брат Джорджа Оруэлла. Я не мог доверить новый план побега даже собственному отражению.
– Вам не стоит на меня злиться, лучше бы вам поскорее начать разговаривать с лечащим врачом, иначе пропишут сильнодействующие препараты. Я категорически против такого лечения, но не могу на это повлиять, поймите. Вы теперь на особом счету, а я каждый день докладываю главврачу о результатах принятого курса терапии. Кроме того, ведется расследование назначенной комиссией. Главврач не может успокоиться, она хочет точно знать ответы на все вопросы. Возможно, нас скоро разлучат. Не стоило было вам это затеивать.
– Особый контроль? – я смотрел в изуродованное стальными прутьями окно, повернувшись спиной к говорившему.
– Вы единственный, кто сбежал из больницы за последние лет 20.
– Нас было двое, и вы это прекрасно знаете. Я бы один не справился – поскромничал я.
– Антон, прошу вас пойдемте прогуляемся по саду. Вы две недели уже сидите безвылазно. Нам надо с вами кое с чем разобраться. Пришло время, больше тянуть нельзя.
Каждый день я начинал с того, что тонул в собственной печали. Я погружался на самое дно в попытке отыскать там утешение, но отыскать его я так и не смог. Вместо него я находил лишь отчаяние, чье влияние настолько опасно, что постепенно привыкаешь к глубине, и сил всплывать больше не остается. Для меня вся жизнь заключалась в нахождении рядом со мной одного человека. Без Евы я медленно и мучительно погибал. Она и есть моя жизнь. Я прикоснулся к источнику красоты, призирая собственный изъян. Я не достоин ее, но моя мечта позволила приблизиться к ней на расстояние поцелуя. Не вижу смысла жизни без нее.
Я пошел с доктором то ли из-за нежелания созерцать наплыв псевдоврачей в мою палату, то ли из-за того, что, действительно, хотел хоть на какое-то время избавиться от ужаса, в котором коптилось мое сердце. Разлука изъедало сердце, а боль сводила меня с ума.
Мы долго ходили по больничному саду и не проронили ни слова, видимо Альберта уже научили держать рот на замке в подобной ситуации, а я не желал говорить с кем-либо в белых халатах, иначе любое мое слово будет непременно направленно на неистовое обожание Евы, а никто не имеет права даже слышать о ней.
Альберт предложил присесть на лавочку. Я чувствовал отстраненность от всего окружающего. Я уперся взглядом в траву под моими ногами и пытался хоть там найти значимую причину, по которой мы не может быть с Евой вместе.
– Антон, расскажите пожалуйста о вашей спутнице, как ее звали? Кажется Ева?
– Ева! – процедил сквозь зубы я, после чего, думаю, врач точно запомнил ее имя.
– Так вот, Ева. Можете ее пожалуйста описать?
Я все еще изучал до мельчайших подробностей зеленый покров под ногами, а глупый вопрос породил страх. Смогу ли я в точности описать Еву? Что, если я забыл, как она выглядит? Меньше всего на свете я хотел отдать ее образ забвению. Только воспоминания удерживали меня на земле.
– Кем она могла быть для меня? Вы ведь и сами ее наверняка видели, сами все должны понимать! Обычно такие как она никогда не обращают внимание, на таких как я. Ева – птица другого полета, а я и крыльев до встречи с ней не имел в принципе. Видимо, она и вправду немного была не в себе, ведь такое клеймо вы тут ставите! А для меня она была всем: воздухом, которым я дышу; светом, который я видел; мелодией, которая ласкала мои уши; в конце концов, она была любовью, которую я не заслужил…– по моим щекам потекли слезы. Будто бы капли воска, они обжигали мои щеки – а самое обидное – ваше молчание. Вы не говорите, что с ней, где она – я не мог говорить громче шепота, так как дыхания едва хватала. Я задыхался – хотя носите халат и эту никчёмную бирку на своих глупых рожах, которая предназначена для малостоящего общественного мнения. «Моя профессия – помогать людям», но эти слова выгравированы кровью тех бедолаг, которые ежедневно мрут, так и не дождавшись помощи! Болен ли я? Болен! Но я болею самой прекрасной заразой на всем свете. Я влюблен!
Я повернулся всем корпусом к Альберту с молниеносной скоростью. Кажется, доктор напряг мышцы, но рукой едва заметно отмахнул двум санитарам, которые явно поджидали где-то рядом:
– Я умираю, Альберт! Так помогите же мне! Наплевать, чего хочет главврач, ваше руководство, коллеги, общество и даже охранники с уборщиками! Поступите по зову вашего сердца…
Между нами, на лавочку втиснулся еще один персонаж. Молчание казалось чем-то столь существенным и тяжелым, что можно было дотронутся до него рукой. Если бы молчание было осязаемо, то явно бы имело нахальный вид.
– Антон, послушайте меня пожалуйста очень внимательно. Это больше не может продолжаться – единственное, с чем я не посмел поспорить за сегодняшний день. Наглядным образом прорисовывается прогресс – Мне очень жаль, что придется вам это сказать, так ведь и другого выхода вы мне не оставили…
Как обычно бывает в минуты сильного напряжения, мысли о самом плачевном варианте событий поражает воображение. Слова Альберта повлекли за собой холод по всему организму. Что-то случилось с Евой. Я не мог усидеть на месте. Все тело как будто бродило изнутри. Единственное, что неумолимо оставалось неподвижным, так это глаза. Я впился, как жадный вампир после долголетней голодовки, в лицо Альберта. Его мышцы напряглись, как в последнем прыжке загнанной жертвы. У доктора был лишь один верный шаг, ослабляющий хищника, и он сделал его.
– Евы больше с нами нет…
– Вы убили ее – сдавленное горло выдавило глухой стон.
– Нет, Антон, нет! Точнее ее вообще никогда не было!
– Вы убийцы – ненависть способствовало резкому возврату силы в трехкратном размере. Выстрелом в голову меня сразила ненависть к моему окружению.
Я больше не хотел его слушать, я знал, что после признания польются оправдания.
– Антон, послушайте! Вы больны! Евы не было, это плод вашего воображения!
– Вы убили ее! – вот он, пронзительный крик срывающейся истерики. Я жаждал мести!
– Будьте разумным человеком, вам необходимо принять эту правду!
– Нет! Вы убили Еву! Да как вы могли?! – я привстал со скамьи. Глаз за глаз. Смерть за смерть.
– Постойте! Вам будет только хуже. Вам следует как можно быстрее это принять. Ева неживой человек, вы никогда не встречались. Этого просто не могло быть.
Разве я мог слушать этого забитого жалкого человека? Это его никогда не было. Он ненастоящий человек, раз так боится жить. Я был глух! Желание раскромсать ему череп, лишь бы он заткнулся со своей «правдой» все больше овладевало мной. Мои кулаки были сжаты настолько сильно, что костяшки приняли бледно-белый цвет. Но мы были не одни. Как только я попытался ударить Альберта на меня накинулись амбалы в белом и скрутили. Уроды, вам тоже достанется! Как только мое тело подняли с земли, доктор подбежал ко мне и обняв за шею прижал к себе. Я попытался укусить его за плечо. Я вцепился в плечо, вонзив единственное оружие возмездия, которым мог орудовать, но кроме сжатого писка не последовало никакой реакции.
– Выслушайте внимательно, Антон, это вам должно помочь! – он говорил очень быстро, так как боль, которую я передал ему через укус уже охватила его сознание – Ева не могла с вами бежать, она не могла даже быть вашей соседкой, посмотрите сами! Откройте же наконец-то глаза, пожалуйста – нота жалости не к самому себе, а к моему положению в последнем предложении, задело какую-то струну внутри меня. Наверное, стоило бы свою злобу направить на другого, кто, действительно, виноват. Мой поступок был слишком опрометчивым.
Почему я так быстро отошел от состояния свирепого мстителя? Альберт сказал мне посмотреть в сторону дуба, а значит могу увидеть что-то, что направленно на колебание моей веры. Я боялся.
Я разжал челюсти, а слезы не прекращали литься из моих глаз. Я взглянул на Альберта, и он тоже рыдал. Доктор держал мое лицо руками, поджал губы и кивнул в знак готовности, но я этого не хотел. Он повернул мое лицо в сторону дуба, на который я постоянно смотрел с этой самой лавочки. Мой самый дорогой друг, оказавший помощь в ту счастливую дождливую ночь, но так горячо расплатившийся за это. Тот самый великан, чьи ветки прикрывали угловую сторону Г-образного здания, и в особенности мою палату, он был спилен чуть ли не под основание. Столько лет его листья радовались первым теплым лучикам весны, пока какой-то самовлюбленный прямоходящий мешок с помоями не решил уничтожить целую историю. Когда я поднял глаза выше жалкого пенька, мое сердце начало издевательски избивать грудную клетку. Мое нутро в буквальном смысле за доли секунды нагрелось до температуры плавления. Пожар, разгоревшийся внутри, потушить не удастся даже ночным запойным ревом. Я впервые увидел свою палату снаружи. Угловая комната, стена которой являлась торцевой. Они уничтожили все, что могло, хоть как-то связать с Евой.
– Не-е-ет! Как вы могли? – последняя попытка Альберта втянуть меня в свою игру провалилась с истеричными возгласами на всю территорию больницы и даже далеко за ее пределами – вам не победить ее! Все это сделано специально! Предатель!
Я плюнул на врача и попал прям рядом с окровавленным слепком моей челюсти. Альберт лишь на секунду закрыл глаза, пытаясь сдержать слезы, но их напор был слишком сильным. Я плакал от отчаяния, а он от сожаления.
Заточение
Как они смеют говорить, что Ева ненастоящая? Я закрываю и вижу ее. Я чувствую любовь пальчиками пальцев. Мы вдвоем с ней гуляем по лесу, а я ощущаю ее нежную кожу, ее взгляд, который буквально ласкает мои волосы. Так как она может быть плодом фантазии? Разве человек способен любить что-то ненастоящее?
Я не мог спать. Лежа на кровати под успокоительными, я всматривался в потолок в никчёмной попытке хоть там найти ответы. Периодически просыпался шорох за стеной, но он был настолько далек, что был едва улавливаемым. Зачем им надо было пилить дерево, проводить перепланировку больницы? Что они хотят от нас с Евой? Где сейчас любовь и смысл моей жизни? Страдает ли она? Неужели нельзя нас оставить в покое?
Пролежав целый день пристегнутым ремнями к кровати, я наконец-то почувствовал свободу, когда Альберт в обход указаниям сверху освободил меня. Расстегивал ремни конечно же не он сам лично, доктор видимо еще боялся меня, это делала та самая медсестра, с которой у нас была какая-то там договоренность. Но я знал, что врач стоит у входа в палату, он все контролировал. А я в тот момент не мог даже повернуться к нему, так как был напичкан таким количеством «медицинского чуда», что не смог бы и задницу себе подтереть. Все вернулось на свои места: я все такой же жалкий терпила, не способный заявить об угнетающих меня факторах, а любовь так далека от меня, что кажется будто ее не существует. Мысль как паразит медленно, но, верно, поедала меня изнутри: мы больше никогда не сможем встретиться с Евой. Они, противное во всех пониманиях общество, не допустят этого. Как стая жалких антилоп, готовых затоптать любого, кто спотыкнулся, социальная среда избавляется от «нежелательных элементов».
К ночи поднялся ветер, и сейчас он пронизывал меня насквозь. Я смог подняться и уже медленно шел домой, но мерзкий моросящий дождь буквально за пару секунд после первой капли воздвиг труднопреодолимую водяную стену. Каждый шаг, сделанный против сил природы, сопровождался хлесткими острыми ударами по щекам. Лес буквально взревел под чутким руководством, внезапно настигшим меня шторма. У меня возникло дикое желание зареветь на всю округу, подобно волчьему вою. Необъяснимое восприятие трагедии с любимым человеком без каких-либо намеков на происходящее лишний раз доказывает, что любовь плевать хотела на все земные законы. Она, как хорошая девушка, неподвластно ни пространству, ни времени, ни объяснению.
Я вспомнил тот самый вечер, когда мы с Евой вместе бежали. Тогда тоже шел дождь, но в тот раз он оберегал нас от преследователей, сейчас же дождь потерял благую цель. Он как будто наоборот намеренно мешал мне, раздавая хлесткие пощёчины. В такой холодный вечер жизненно необходимо обнимать дома близких. Подобную роскошь я променял на поиск успокоения, хоть я и пытался успокоить себя, что это необходимо для нас двоих. Думаю, Ева с ее жизненной силой, из которой сочится самый сладкий сок в этом мире, счастье, смогла бы выкрутиться из самой непростой ситуации, но она ждала меня. На меня была возложена надежда, которая явно больше меня. Ожидание, вот что может со всей силы ударить по нахальному чувству контроля. Затем следует возврат в реальную жизнь из состояния мечты о справедливости и честности.
Страх можно обрести по-разному. Это как палитра красок, для получения одного конкретного цвета следует смешать несколько других, и подобных вариантов несчетное количество. Вот только получается он не из оттенков, а из чувств. Я услышал крик, который сочетал в себе самую страшную смесь страха: отчаяния и безнадежность, отдававшего ядовитым послевкусием. Нотки приторного отчаяния просочились прямиком мне на язык. Вкус был настолько ужасен, что в работу включился рвотный рефлекс, отработав в штатном режиме. Даже глухой, я бы ни за что не смог спутать ее голос с другим. Он пробрался ко мне через мерзкую занавесу воды и голые холодные деревья, так что я не имел никакого морального права сомневаться, что голос принадлежит ей. Я ринулся на звук. Больше не кричит! Что произошло? Страх постепенно окутал меня. Он подобно питону сжимал со всех сторон. От бессилья потекли слезы. Ты же хотел реветь, вот тебе и повод!
– Ева-а-а!
Я отказывался верить, что что-то может произойти. Все было слишком идеально, чтобы кто-то решился на уничтожение. Какой идиот способен на уничтожение Эдема? Только разве что человек! Я уже на пол пути к дому приготовился к мести. Сомнений больше нет! Случилось непоправимое! Еву схватили.
Ворвавшись в дом, я почувствовал резкий толчок в спину. Полиция не жалела своих сил и даже ног, которыми удерживали меня на полу. Я дергался на полу неумело изображав бунтарский пыл вопреки здравой идеи, что сопротивление бесполезно. Я боялся, что Ева увидит, как я сдаюсь, и это ее огорчит, поэтому я брыкался как полный идиот.
– Ева-а-а! – крик души был настолько пронзительным, что мне в рот вставили кляп.
Они выследили нас, благодаря тем самым двум засранцам, которых надо было направить прямиком на заточенные колья. Будь моя воля и вернуть все обратно… Неужели, я бы и правда их убил?
Признание
– Доброе утро, Антон! – Альберт зашел ко мне в палату, где при моем отсутствии провели косметический ремонт, замуровав напрочь переговорное отверстие и поставив решетки на окна. Да, а также благополучно спилили дерево, которое столько времени сохраняло мое убежище в тени от всех, теперь же я словно посреди проходного двора постоянно овеян щедрой порцией солнечных лучей. Такой нагруженный трафик посетителей ни я, ни одна из четырех стен еще никогда не видели. Можно ли похвастаться, что я стал местной селебрити?
Что и говорить о моем положении, которое основывалось на недоверии со стороны медперсонала. Тотальный контроль, которому бы позавидовал Большой брат Джорджа Оруэлла. Я не мог доверить новый план побега даже собственному отражению.
– Вам не стоит на меня злиться, лучше бы вам поскорее начать разговаривать с лечащим врачом, иначе пропишут сильнодействующие препараты. Я категорически против такого лечения, но не могу на это повлиять, поймите. Вы теперь на особом счету, а я каждый день докладываю главврачу о результатах принятого курса терапии. Кроме того, ведется расследование назначенной комиссией. Главврач не может успокоиться, она хочет точно знать ответы на все вопросы. Возможно, нас скоро разлучат. Не стоило было вам это затеивать.
– Особый контроль? – я смотрел в изуродованное стальными прутьями окно, повернувшись спиной к говорившему.
– Вы единственный, кто сбежал из больницы за последние лет 20.
– Нас было двое, и вы это прекрасно знаете. Я бы один не справился – поскромничал я.
– Антон, прошу вас пойдемте прогуляемся по саду. Вы две недели уже сидите безвылазно. Нам надо с вами кое с чем разобраться. Пришло время, больше тянуть нельзя.
Каждый день я начинал с того, что тонул в собственной печали. Я погружался на самое дно в попытке отыскать там утешение, но отыскать его я так и не смог. Вместо него я находил лишь отчаяние, чье влияние настолько опасно, что постепенно привыкаешь к глубине, и сил всплывать больше не остается. Для меня вся жизнь заключалась в нахождении рядом со мной одного человека. Без Евы я медленно и мучительно погибал. Она и есть моя жизнь. Я прикоснулся к источнику красоты, призирая собственный изъян. Я не достоин ее, но моя мечта позволила приблизиться к ней на расстояние поцелуя. Не вижу смысла жизни без нее.
Я пошел с доктором то ли из-за нежелания созерцать наплыв псевдоврачей в мою палату, то ли из-за того, что, действительно, хотел хоть на какое-то время избавиться от ужаса, в котором коптилось мое сердце. Разлука изъедало сердце, а боль сводила меня с ума.
Мы долго ходили по больничному саду и не проронили ни слова, видимо Альберта уже научили держать рот на замке в подобной ситуации, а я не желал говорить с кем-либо в белых халатах, иначе любое мое слово будет непременно направленно на неистовое обожание Евы, а никто не имеет права даже слышать о ней.
Альберт предложил присесть на лавочку. Я чувствовал отстраненность от всего окружающего. Я уперся взглядом в траву под моими ногами и пытался хоть там найти значимую причину, по которой мы не может быть с Евой вместе.
– Антон, расскажите пожалуйста о вашей спутнице, как ее звали? Кажется Ева?
– Ева! – процедил сквозь зубы я, после чего, думаю, врач точно запомнил ее имя.
– Так вот, Ева. Можете ее пожалуйста описать?
Я все еще изучал до мельчайших подробностей зеленый покров под ногами, а глупый вопрос породил страх. Смогу ли я в точности описать Еву? Что, если я забыл, как она выглядит? Меньше всего на свете я хотел отдать ее образ забвению. Только воспоминания удерживали меня на земле.
– Кем она могла быть для меня? Вы ведь и сами ее наверняка видели, сами все должны понимать! Обычно такие как она никогда не обращают внимание, на таких как я. Ева – птица другого полета, а я и крыльев до встречи с ней не имел в принципе. Видимо, она и вправду немного была не в себе, ведь такое клеймо вы тут ставите! А для меня она была всем: воздухом, которым я дышу; светом, который я видел; мелодией, которая ласкала мои уши; в конце концов, она была любовью, которую я не заслужил…– по моим щекам потекли слезы. Будто бы капли воска, они обжигали мои щеки – а самое обидное – ваше молчание. Вы не говорите, что с ней, где она – я не мог говорить громче шепота, так как дыхания едва хватала. Я задыхался – хотя носите халат и эту никчёмную бирку на своих глупых рожах, которая предназначена для малостоящего общественного мнения. «Моя профессия – помогать людям», но эти слова выгравированы кровью тех бедолаг, которые ежедневно мрут, так и не дождавшись помощи! Болен ли я? Болен! Но я болею самой прекрасной заразой на всем свете. Я влюблен!
Я повернулся всем корпусом к Альберту с молниеносной скоростью. Кажется, доктор напряг мышцы, но рукой едва заметно отмахнул двум санитарам, которые явно поджидали где-то рядом:
– Я умираю, Альберт! Так помогите же мне! Наплевать, чего хочет главврач, ваше руководство, коллеги, общество и даже охранники с уборщиками! Поступите по зову вашего сердца…
Между нами, на лавочку втиснулся еще один персонаж. Молчание казалось чем-то столь существенным и тяжелым, что можно было дотронутся до него рукой. Если бы молчание было осязаемо, то явно бы имело нахальный вид.
– Антон, послушайте меня пожалуйста очень внимательно. Это больше не может продолжаться – единственное, с чем я не посмел поспорить за сегодняшний день. Наглядным образом прорисовывается прогресс – Мне очень жаль, что придется вам это сказать, так ведь и другого выхода вы мне не оставили…
Как обычно бывает в минуты сильного напряжения, мысли о самом плачевном варианте событий поражает воображение. Слова Альберта повлекли за собой холод по всему организму. Что-то случилось с Евой. Я не мог усидеть на месте. Все тело как будто бродило изнутри. Единственное, что неумолимо оставалось неподвижным, так это глаза. Я впился, как жадный вампир после долголетней голодовки, в лицо Альберта. Его мышцы напряглись, как в последнем прыжке загнанной жертвы. У доктора был лишь один верный шаг, ослабляющий хищника, и он сделал его.
– Евы больше с нами нет…
– Вы убили ее – сдавленное горло выдавило глухой стон.
– Нет, Антон, нет! Точнее ее вообще никогда не было!
– Вы убийцы – ненависть способствовало резкому возврату силы в трехкратном размере. Выстрелом в голову меня сразила ненависть к моему окружению.
Я больше не хотел его слушать, я знал, что после признания польются оправдания.
– Антон, послушайте! Вы больны! Евы не было, это плод вашего воображения!
– Вы убили ее! – вот он, пронзительный крик срывающейся истерики. Я жаждал мести!
– Будьте разумным человеком, вам необходимо принять эту правду!
– Нет! Вы убили Еву! Да как вы могли?! – я привстал со скамьи. Глаз за глаз. Смерть за смерть.
– Постойте! Вам будет только хуже. Вам следует как можно быстрее это принять. Ева неживой человек, вы никогда не встречались. Этого просто не могло быть.
Разве я мог слушать этого забитого жалкого человека? Это его никогда не было. Он ненастоящий человек, раз так боится жить. Я был глух! Желание раскромсать ему череп, лишь бы он заткнулся со своей «правдой» все больше овладевало мной. Мои кулаки были сжаты настолько сильно, что костяшки приняли бледно-белый цвет. Но мы были не одни. Как только я попытался ударить Альберта на меня накинулись амбалы в белом и скрутили. Уроды, вам тоже достанется! Как только мое тело подняли с земли, доктор подбежал ко мне и обняв за шею прижал к себе. Я попытался укусить его за плечо. Я вцепился в плечо, вонзив единственное оружие возмездия, которым мог орудовать, но кроме сжатого писка не последовало никакой реакции.
– Выслушайте внимательно, Антон, это вам должно помочь! – он говорил очень быстро, так как боль, которую я передал ему через укус уже охватила его сознание – Ева не могла с вами бежать, она не могла даже быть вашей соседкой, посмотрите сами! Откройте же наконец-то глаза, пожалуйста – нота жалости не к самому себе, а к моему положению в последнем предложении, задело какую-то струну внутри меня. Наверное, стоило бы свою злобу направить на другого, кто, действительно, виноват. Мой поступок был слишком опрометчивым.
Почему я так быстро отошел от состояния свирепого мстителя? Альберт сказал мне посмотреть в сторону дуба, а значит могу увидеть что-то, что направленно на колебание моей веры. Я боялся.
Я разжал челюсти, а слезы не прекращали литься из моих глаз. Я взглянул на Альберта, и он тоже рыдал. Доктор держал мое лицо руками, поджал губы и кивнул в знак готовности, но я этого не хотел. Он повернул мое лицо в сторону дуба, на который я постоянно смотрел с этой самой лавочки. Мой самый дорогой друг, оказавший помощь в ту счастливую дождливую ночь, но так горячо расплатившийся за это. Тот самый великан, чьи ветки прикрывали угловую сторону Г-образного здания, и в особенности мою палату, он был спилен чуть ли не под основание. Столько лет его листья радовались первым теплым лучикам весны, пока какой-то самовлюбленный прямоходящий мешок с помоями не решил уничтожить целую историю. Когда я поднял глаза выше жалкого пенька, мое сердце начало издевательски избивать грудную клетку. Мое нутро в буквальном смысле за доли секунды нагрелось до температуры плавления. Пожар, разгоревшийся внутри, потушить не удастся даже ночным запойным ревом. Я впервые увидел свою палату снаружи. Угловая комната, стена которой являлась торцевой. Они уничтожили все, что могло, хоть как-то связать с Евой.
– Не-е-ет! Как вы могли? – последняя попытка Альберта втянуть меня в свою игру провалилась с истеричными возгласами на всю территорию больницы и даже далеко за ее пределами – вам не победить ее! Все это сделано специально! Предатель!
Я плюнул на врача и попал прям рядом с окровавленным слепком моей челюсти. Альберт лишь на секунду закрыл глаза, пытаясь сдержать слезы, но их напор был слишком сильным. Я плакал от отчаяния, а он от сожаления.
Заточение
Как они смеют говорить, что Ева ненастоящая? Я закрываю и вижу ее. Я чувствую любовь пальчиками пальцев. Мы вдвоем с ней гуляем по лесу, а я ощущаю ее нежную кожу, ее взгляд, который буквально ласкает мои волосы. Так как она может быть плодом фантазии? Разве человек способен любить что-то ненастоящее?
Я не мог спать. Лежа на кровати под успокоительными, я всматривался в потолок в никчёмной попытке хоть там найти ответы. Периодически просыпался шорох за стеной, но он был настолько далек, что был едва улавливаемым. Зачем им надо было пилить дерево, проводить перепланировку больницы? Что они хотят от нас с Евой? Где сейчас любовь и смысл моей жизни? Страдает ли она? Неужели нельзя нас оставить в покое?
Пролежав целый день пристегнутым ремнями к кровати, я наконец-то почувствовал свободу, когда Альберт в обход указаниям сверху освободил меня. Расстегивал ремни конечно же не он сам лично, доктор видимо еще боялся меня, это делала та самая медсестра, с которой у нас была какая-то там договоренность. Но я знал, что врач стоит у входа в палату, он все контролировал. А я в тот момент не мог даже повернуться к нему, так как был напичкан таким количеством «медицинского чуда», что не смог бы и задницу себе подтереть. Все вернулось на свои места: я все такой же жалкий терпила, не способный заявить об угнетающих меня факторах, а любовь так далека от меня, что кажется будто ее не существует. Мысль как паразит медленно, но, верно, поедала меня изнутри: мы больше никогда не сможем встретиться с Евой. Они, противное во всех пониманиях общество, не допустят этого. Как стая жалких антилоп, готовых затоптать любого, кто спотыкнулся, социальная среда избавляется от «нежелательных элементов».
