ПРОЛОГ
Ксения долго скрывала свою беременность, сама не понимая, почему. У них с Юрием было уже пятеро детей — все дочери — одна из которых не дожила и до двух, и муж был бы рад новости о возможном будущем наследнике. Но Ксения чувствовала, понимала, знала: у нее снова родится девочка. Она ощущала ее — будто каким-то внутренним чутьем, и, казалось, даже могла говорить с нею, хотя еще даже не наметился животик.
Эта девочка была особенной, не такой, как другие дочери, в ней будто было что-то потустороннее, колдовское, пугающее, но одновременно чарующе манящее — как некая мягкая сила. И эта сила пленяла и дурманила, точно сон-трава, хотя до появления дочери на свет было еще восемь месяцев.
Когда они уже готовились ко сну, Юрий, стаскивая сапоги и разминая уставшие за день ноги, вдруг спросил:
— С тобой что-то не так, Ксения?
Ксения замерла с щеткой для волос в руке, глядя на мужа через отражение в зеркале в витой золотой оправе, что он привез ей в подарок из дальней поездки. Длинные густые волосы ее струились по узкой прямой спине черным водопадом.
— Почему ты так думаешь?
Она старалась, чтобы ее голос звучал спокойно и отстраненно, но он дрогнул, замер. Ксения стушевалась и отвела глаза.
— Не думаю, — сказал Юрий. — Вижу. Как сама не своя ходишь четвертый день.
Она не ответила. Перекинула волосы через плечо, принялась заплетать косу. И только через минуту решилась:
— У нас будет еще ребенок.
Сказала — и тут же пожалела об этом. Почему-то ей казалось, что Юрий не должен об этом знать. Тот расцвел в счастливой улыбке, вскочил, взволнованно зашагал босиком по комнате из угла в угол. Половицы тихонько скрипели под его ногами.
— Я буду молить бога о мальчике, — тихо сказал он, снова улыбнулся и вскинул глаза к потолку. — Буду молить о мальчике! Как думаешь, кто родится?
Ксения передернула плечами, отвернулась. Она знала, что будет девочка, и ожидания Юрия раздражали и нервировали ее.
— Не знаю.
— А я знаю. Мальчик!
Он подошел к ней сзади, обнял, зарылся лицом в волосы на ее затылке. Улыбка не сходила с его лица, и это все больше и больше злило Ксению. Ей хотелось сбросить с себя его руки, оттолкнуть, прикрикнуть — но она молчала, замерев перед зеркалом каменным изваянием и изумляясь самой себе. С каких пор ее так раздражает муж? Ведь она всегда любила его!
— Сходи с утра к знахарке, пусть тебе травок даст, — посоветовал Юрий. — Ты должна доходить до срока.
— Схожу, — буркнула Ксения и с громким стуком бросила щетку на столик.
Юрий забрался в постель и похлопал ладонью по месту рядом с собой. За окном уже стояла непроглядная темная ночь; луна пряталась за облаками, лишь изредка показывая безмолвный лик. Где-то громко, будто в пустую бочку, лаяла собака.
Ксения задула толстую свечу. Из окна веяло приятной прохладой, и она постояла какое-то время, подставляя разгоряченное лицо потоку воздуха. Взволнованно стучало, иногда замирая, сердце. Она погладила свой еще плоский живот, и вдруг ей показалось, будто что-то легонько стукнуло в ладонь. Губ коснулась улыбка. Ксения умиротворенно прикрыла глаза, наслаждаясь мгновением: она словно бы видела свою будущую дочь, ее красивое лицо, глубокие темные глаза, слышала ее тихий голос, ощущала мягкое касание руки.
— Ложись уже, — позвал Юрий, и Ксения нехотя вынырнула из своих сладких грез.
Утром она, оставив четверых дочерей на нянек, собралась к знахарке. Долго выбирала наряд, украшения, сапожки — хотелось выйти самой красивой, как на праздник. Стояла яркая, звонкая весенняя погода, вовсю цвенькали и пели птицы, журчали веселые бойкие ручейки. Дороги накрыло вязкой буро-черной грязью. Смело, бойко пробивалась из земли молодая трава — изумрудно-зеленая, упругая, пахнущая свежестью и новой жизнью. И Ксения думала: забеременеть весной — хороший знак, значит, у ребенка будет счастливая и долгая судьба.
Знахарка Аксинья, древняя старуха, которой уже никто и не помнил, сколько лет, жила за полверсты от усадьбы бояр Сабуровых. Ксения взяла с собой молоденькую служанку, Аннушку, которая помогала ей одеваться — появляться на улице в одиночестве было не просто неприлично, а даже опасно. Накинула на богато расшитую жемчугом и золотыми нитями кику кашемировый платок и скрепила его под подбородком серебряной булавкой с малахитом, надела узорчатую, отороченную собольим мехом душегрею из персидского шелка. Довершали наряд василькового цвета сапожки на каблучке, с парчовыми кисточками и отворотами, украшенные причудливым орнаментом.
Они с Анной спустились по широкой деревянной лестнице, миновали просторный двор. Тихонько скрипнула калитка, выпуская их за ворота. По дороге ехали, нещадно грохоча на ухабах, телеги и упряжки, скакали всадники — вестовые, торговцы, дружинники, княжеские приказчики, слышались выкрики, щелчки хлыста, лошадиное ржание. По обочинам были кинуты широкие деревянные помосты для пешеходов. Ксения подобрала юбки, чтобы не выпачкать их в черно-сером месиве, перепрыгнула на помост и двинулась вперед, стуча каблучками. Анна, опустив глаза, засеменила следом. В руках она несла большую корзину с угощениями — к Аксинье было не принято приходить просто так.
Жила знахарка в ремесленной слободе боярина Тихонова — ее отец занимался литьем бронзы и изготовлением украшений, и был весьма толковым, известным в городе мастером, вот только наследников после себя не оставил. Из всех детей выжила только Аксинья. Народ относился к ней с уважением вперемешку со страхом. Говорили, мол, она сильная колдунья, и если что, может такую порчу наслать, что вовек не отделаешься, а то и вовсе со свету сжить — потому и продолжала она жить в слободе, хотя никаким ремеслом, кроме знахарства, не занималась. Вроде как даже и Тихонов ее побаивался и избу ее стороной старался обходить.
У маленького дворика всегда топтался народ — с десяток человек, не меньше, но принимала Аксинья не всех. По какому критерию она вела отбор, никто не знал, да и не спрашивал, и порой людям приходилось ждать до глубокой ночи в ожидании вызова. Здесь передавались из уст в уста сплетни, вспыхивали ссоры и начиналась новая дружба; здесь всегда стоял тихий, но бесперебойный гул из людских голосов, смеха, удивленных или рассерженных возгласов, вздохов, плача.
Ксению знахарка вызвала сразу, как только та появилась у калитки: вышла на низенькое деревянное крыльцо, украшенное скромной простенькой резьбой, без слов поманила за собой. Ксения взяла у Анны корзинку.
— Не нужно мне твоих яств, — строго, будто бы даже сердито сказала Аксинья. — Оставь и заходи в избу.
Ксения послушно вернула корзинку служанке и поднялась по скрипучим, щелястым ступеням. В тесных сенях царил пыльный полумрак, сладко пахли развешенные по стенам сухие букеты полевых трав. Аксинья распахнула низкую, обитую медными скобами дверь, пропустила гостью в горницу. Ксения нерешительно ступила за порог. Прежде ей никогда не доводилось бывать внутри этой избы, все снадобья, что она покупала, Аксинья всегда выносила на крыльцо.
— Садись, — указала знахарка на широкую, покрытую вышитым рушником лавку, и Ксения покорно села.
Свежевыбеленная печь дышала приятным теплом, на длинном столе горели несколько свечей. Дневной свет проникал через узкую щель между ставней и рамой на окне, и ложился на дощатый, чисто выметенный пол длинной тонкой золотистой полосой.
Аксинья долго смотрела на Ксению ничего не выражающим, пустым взглядом. Та сидела, не смея и шевельнуться, боясь нарушить эту странную тишину. Свечи трещали, моргали беспокойно своими маленькими огоньками.
— Сама знаешь, Ксения Даниловна, кого носишь? — спросила Аксинья и, чуть сощурив глаза, наклонилась вперед. — Ты подумай...
Ксения жестом велела ей замолчать, как завороженная встала, подошла к стоящей в углу иконе и вгляделась в печальный лик склонившейся к младенцу Иисусу Девы Марии. Он казался таинственным и величественным в неровном, колеблющемся свете, в слабых отблесках свечного огня.
— Знаю. Дочь.
Знахарка помолчала, потом тяжело поднялась со скамьи, проковыляла к печи и сняла с нее несколько маленьких, с ладошку, мешочков с тесемками. Вернулась к столу и высыпала их содержимое в ступку, потом вынула из печной пасти чугунок с кипящей водой.
— Не просто дочь. Коль в семье одни девочки получаются, то шестая или седьмая по счету точно ведьмой родится. Ведьму ты и носишь, Ксения Даниловна. Чувствую.
Ксения улыбнулась.
— И я чувствую, — тихо сказала она и погладила свой живот. Пояснила зачем-то: — Силу ее чувствую.
Ее глаза сверкали в полутьме подобно двум драгоценным каменьям.
— И не боишься, вижу! — со смешком протянула Аксинья. — Радуешься!
— А чего мне бояться? — Ксения с вызовом вскинула голову. — Чего, скажи?
— Снадобья я тебе дам, — вместо ответа сказала Аксинья. — Беременность ты хорошо выносишь, здоровую девочку родишь. Но как дальше быть — сама решай. Тут я тебе не помощница.
— Непременно решу, — кивнула Ксения и снова коснулась живота. — Я за травами и пришла. Не за советом.
Когда она ушла, Аксинья вытащила из-под лавки ведро с водой, взяла веник и щедро окропила горницу.
— Выходи, нечистая, — приговаривала она. — Убирайся прочь!
Дочь, как и обещала знахарка, родилась точно в срок — здоровая, крепкая, с розовыми щеками и пронзительно-голубыми глазами. Роды тоже прошли на удивление легко: уже к утру Ксения чувствовала себя так, будто и не корчилась в схватках почти всю ночь напролет.
Повивальные бабки умело обмыли девочку в большом медном тазу, запеленали в вышитую золотом пеленку и положили на стол, рядом с образами. Девочка спокойно смотрела в потолок, зевая беззубым ртом, пока бабки возносили молитвы за здоровье и благополучие новорожденной и ее родителей.
Заглянул Юрий. Волосы его были всклокочены, глаза жестко поблескивали. Он обвел комнату взбудораженным взглядом.
— Дочь?
— Дочь, — кивнула она из повитух и взяла младенца на руки. — Ты посмотри только, боярин, какая красавица!
Юрий зачарованно взирал на девочку. Подошел, осторожно, будто боясь причинить боль, коснулся кончиком пальца ее щеки и вдруг счастливо, беззаботно засмеялся.
— И правда красавица! — подтвердил он и посмотрел на жену: — Каким именем крестить ее будем?
Ксения приподнялась на локтях, села в постели. Косы ее были растрепаны, белая ночная рубашка пропиталась потом и прилипла к телу большими темными пятнами.
— Как дочь назовем, Ксения? — повторил вопрос Юрий.
— Соломония.
ГЛАВА I
Отец вошел в светлицу, когда Соломония уже заканчивала вышивать полотно — оставалось не больше сотни-другой стежков. Склонившись над натянутой на деревянной раме тканью, она ловко орудовала иглой, ослепительно сверкающей в ее тонких изящных пальцах. На узкой прямой спине лежала перевязанная шелковой лентой толстая черная коса, из-под подола расшитого сарафана выглядывали круглые носы мягких домашних туфель.
— Здравствуй, дочь, — сказал Юрий и присел на широкую, застеленную белой скатертью скамью у стены. — Как поживаешь?
Соломония взглянула на него и тут же почтительно склонила голову. Появление отца отвлекло ее от собственных мыслей, точнее, мечтаний.
— Здравствуй, батюшка. Все хорошо. А как ты поживаешь?
Отец не ответил. Встал, прошелся по залитому солнечным светом помещению, остановился у вышитых руками Соломонии икон и воздухов для церкви. Окинул их оценивающим взглядом.
— Красота какая, глаз не отвести!
— Спасибо, — улыбнулась Соломония и невольно посмотрела на свои сплошь исколотые пальцы. Наперсток не всегда спасал от случайных уколов.
— Когда в церковь понесешь?
— Сегодня. Хочу всенощную отстоять, матушку помянуть.
— Это дело хорошее, — одобрил Юрий и вернулся к лавке. — Я вот зачем пришел… Князь жену себе ищет, объявил смотр невест по всем землям.
Соломония вскинула на него глаза, но ничего не сказала. Снова отвела взгляд, смешалась, догадавшись сразу, на что он намекает: конечно же, хочет ее на этот смотр отправить. Вот какого ответа он от нее ждет? Согласия? А есть ли у нее какой-то другой выбор? Она давно уже вошла в брачный возраст и жениха ей искали больше года, но почему-то всем отец отказывал. И Соломония догадывалась, почему: потому что хотел найти для нее жениха побогаче да познатнее, чтобы получить побольше выгоды от этого брака. Но Сабуровы и сами происходили от Гедиминовичей, сами занимали высокое положение, сами не были бедны! Откуда же в отце столько алчности, чего ему не хватает?
Сватались к Соломонии многие. Однажды даже Старицкий князь, Андрей Иванович почтил своим вниманием — и после отказа сильно обиделся. Говорил язвительно, мол, какого же тогда жениха Юрий Сабуров желает для своей дочери? Неужто Московского князя?
— Я для нее лучшей партией был бы, вовек им такую и не сыскать! — восклицал он.
Соломония видела его только два раза в жизни — и то издалека. Первый раз тогда, когда он приходил свататься: подглядела с лестницы, как он говорил с отцом, сидя за длинным столом в горнице. Второй раз случайно встретила на улице, когда шла на ярмарку выбирать ленты и нитки для рукоделия. Князь Андрей проехал мимо на лошади, скользнул по ней взглядом — будто и не узнал, а Соломония подумала: а ведь как красив! Высокий, широкоплечий, с гордо поднятой головой, мужественными чертами лица и глубокими темными глазами. И почему отец ему отказал? Ведь и происхождение высокое, и собой недурен!
— Боярышня, ты чегой-то встала-то нехай как вкопанная? — засмеялась Мария, служанка, что всегда сопровождала Соломонию на ярмарку. — Увидала чего?
И Соломония вдруг поняла, что стоит и беззастенчиво разглядывает Андрея Старицкого. К щекам бросилась кровь. А если заметил кто?.. Кошмар какой, кошмар! Стоит благородная девица посередь улицы и пялится на мужчину, как какая-то чернавка! Ужас!
Она пошла вперед, с каждой секундой все ускоряя шаг, почти бегом пробежала мимо князя, что неспешно двигался по мощеной плоским камнем московской улице. Тот вздрогнул и обернулся — узнал, увидел, понял, кто перед ним. Глаза его вспыхнули, он рывком развернул лошадь, и Соломония почему-то вдруг подумала, что он собрался ее преследовать. Наверное, видел ее взгляд да неправильно его растолковал! Боже, какой позор!
— Каков красавец! — восхищенно пробормотала за спиной Мария. — Все в нем ладно: и фигура, и лицо!
Соломония стиснула зубы. Она что, издевается? Хотела было повернуться и строго отчитать служанку за лишнюю болтовню, но тут услыхала частый стук копыт. Поняла: Андрей решил нагнать ее! В ушах зашумело, внутри что-то панически сжалось-напряглось. Она подхватила юбки и со всех ног бросилась бежать. Сердце билось где-то в горле, снова и снова ухая вниз. Только бы не догнал! Только бы не догнал!
— Боярышня, ты куда? — изумленно вскричала Мария. — Подожди, боярышня! Стой!
Но Соломония не слышала ее голоса. Она бежала так, будто за ней гнались захватчики — не разбирая дороги, точно безумная, сталкиваясь с прохожими. Чуть не сбила с ног древнюю старуху с клюкой. Та охнула, испуганно заморгала морщинистыми веками без ресниц, бормоча что-то себе под нос, перекрестилась.
