И вот самоубийца берется за перо и пишет
М.Науменко «Старые раны»
Поздний вечер, практически ночь. Прокуренный дом. Заляпанный и засыпанный пеплом стол и старый ноутбук. Мужчина, не торопясь отхлебывая из бокала жидкость коричневого цвета и попыхивая дешевой сигаретой, под звуки музыки поудобнее устраивается за столом. Слега выдохнув и почесав не прикрытую застиранной майкой татуировку на правой ключице, начинает через чур размерено набирать текст на клавиатуре:
Здравствуй, любовь моя!
Прошу прощения за столь высокопарное начало, хотя ты знаешь, что оно отражает всю суть моего отношения к тебе. Еще раз извини.
Во-первых строках этого письма… Черт! Первые строки были уже абзацем выше.
А ведь когда-то я умел писать письма. Более того, от руки, так, чтобы уродство моего почерка было не так заметно, так, чтобы это мог прочитать адресат… а не так, как сейчас, с помощью бездушного организма. Да ладно уж, а то еще подумаешь, что разнылся твой заяц. В конце концов, уж пора переходить к делу, так сказать.
Хотя что еще я могу тебе поведать тебе? Мы слишком давно и уж больно близко знаем друг друга, чтобы тебе, звездочка, было что-то не ведомо в моей душе. Но все ж я чувствую, что могу поведать кое-что интересное. Ты ведь и сама прекрасно понимаешь, что я за человек. Нет, я тебе никогда не вру, как говориться, в лоб. Но кое-что порой утаиваю. С одной стороны, такова моя натура. А с другой – это проклятие нашей дружбы. Я знаю о тебе и о твоих возлюбленных слишком многое. Воспользоваться? Я слишком древний, чтобы идти на такую низость. Это претит мне, даже если я могу получить преференции по сравнению с твоими имбецилами. Легко ли мне? Не знаю. Сама знаешь, как я отношусь к собственным болевым ощущениям – поболит да перестанет.
Так, о чем я?
За все эти годы я серьезно изменился. Поменялся, благодаря именно тебе. Сама вспомни, каким я был в начале нашего общения. Плюшевый, мягонький, уютненький… Нет, у меня, конечно, и тогда был свой стержень. Поэтому у тебя не получится сравнить меня со своим неким индивидуумом – я даже тогда никогда не падал на колени, ни перед людьми, ни перед обстоятельствами, как бы не было хуево. Да, ты прекрасно помнишь, как собирала меня по кусочкам. Но согласись, без моей воли бы тебе не удалось это сделать.
Хотя… Как можно говорить о воле у человека, что постоянно задумывается о саморазрушении, о самоубийстве? Да, загадочная фишка… с восемнадцати лет решать, как лучше наложить на себя руки, и при этом быть абсолютно живым и относительно жизнерадостным уже почти четверть века… Не находишь? Впрочем, я как-то уже говорил, что, кажется, именно эти мысли о смерти всегда заставляли жить дальше. Возможно, я не так уж и далек от истины.
Да, под твоим влиянием я стал жёстче. Я стал гораздо тверже, но не меня своей сути. Душа романтичного отпрыска галантного века сплелась с нервами гопника современности. Забавно, не находишь? Тем не менее мне это изменение по душе. Врезать по морде невзирая на вес и рост оппонента уже дорогого стоит. А выйти впоследствии победителем вообще отдельный разговор. Лишь бы ты была цела.
Надо признать, что и раньше во мне жила частичка жестокости. Но то была лишь жестокость на словах. Да, они порой ранят похлеще любого физического удара. Но я никогда не резал правду матку ради самой жестокой правды, только лишь раскрыть глаза собеседнику.
К тому же я точно начал погружаться в мистику. Нет, она не была мне чуждой до знакомства с тобой, нет. Скорее, я был не готов к ней. Теперь я уже могу чувствовать многие деяния и колебания, неподвластные и непонятные обывателям. Могу даже прочувствовать твою боль, не видя и не слыша тебя. Да, я могу так. Могу почувствовать, когда ты пытаешься помочь мне без моего ведома. Да, ты могла это уже прочувствовать, моя ведьма. Ты прекрасно ощущала, когда я начинал ерепениться.
Здесь я тоже готов признать, что эта перемена мне по душе. Впрочем, в этот раз все несколько сложнее: сама метаморфоза мне чертовски нравится, но жуть как бесит моя слабость в этом вопросе. Ты прекрасно знаешь каково это все понимать, но порой быть бессильным что-либо предпринять, ибо просто тонка кишка. Особенно, когда приходят твои бестелесные «спутники», ломящиеся в дом как к себе, а ты и слова против вставить не можешь.
Вот что я действительно не могу изменить, так это собственную преданность дружбе. Сколько было переговорено, пережито, сколько выпито, сколько скурено, сколько крови пролито… Возможно, глупо рассчитывать на что-то большее… Но уж так я устроен, так уж я воспитан, так уж думаю. Для меня избранница должна быть другом, которому я могу доверять всегда и во всем. И постель лишь последняя печать скрепляющая полное доверие. Это мой принцип. Жаль, что он не совпадает с твоим, бескрайне жаль. Не могу судить тебя за это, хоть ни черта не понимаю.
Да и кто меня может понять?
Биться за любимую, но при этом с благодушием относиться к соперникам, давать им советы, как лучше добиваться твоего сердца? Да что за маразм?! Полнейший! Особенно, когда в полной мере осознаешь свое превосходство над ними.
Да, заниженной самооценкой я никогда не страдал. Прям сказать, никогда не считал себя красавцем и гением, но при взгляде на них определенная гордость за себя любимого берет аж за душу. Как ты их подбираешь? Помощь сирым и убогим? А как же собственные стремления, желания? Ведь ты у меня такая целеустремленная. Как это увязывается? «Мудак? Дайте восемь!» Так что ли?
Как бы не стремился бы связать наши судьбы воедино, никогда, слышь, никогда не опущусь до состояния мудакообразного существа! Как не было горько и обидно.
А может мне просто мешает один единственный фактор? Малюсенький, но такой противный. Они-то изначально выходят с нулевой суммой, это они бьются за право возлюбить себя за то, как они будут ощущать себя рядом с тобой. Я же уже заранее знаю, ты сама это знаешь, что мы при любом раскладе будем рядом. Ибо ни ты, ни я друг друга не бросим. Может стоит отбросить сию условность?
Нет. Мы оба знаем, что у меня это не выйдет, так как слишком я тебя люблю и дорожу нашими отношениями, хоть и такими… неполноценными. Нет, дружба наша вполне полноценна, не было у меня еще никогда такого человека, которому я так мог беззаветно доверять. Ни родители, ни родственники… никто-либо еще не пользовались таким моим доверием. Только ты! Неполноценны они для меня лишь потому, что я желаю большего. Большего счастья для тебя, для меня… для обоих.
Блин, мы даже посраться нормально не можем! Сами пробовали, нас сорили… пара часов, и все по-прежнему. Как так? Родственные души? Хрен знает.
А все-таки, я никогда не забуду первую драку за тебя. Пусть я, возможно, был не прав, ноя увидел, то что увидел. Да, я не стал победителем в ней, но как минимум не проиграл… Твой взгляд после этого… Это бесценно! Остальные… а что там воспоминать, коли после этого любое оскорбление в твой адрес просто схлапывает мой разум. Остается лишь желание бить, бить и… Нет, отчетливо я не желал смерти никому… но, соглашусь, был близок к убийству.
Какую же страшную власть вы, женщины, имеете над мужчинами, юнцами, мальчиками… «Шерше ля фам», - как говорят французы по поводу любого происшествия.
Были разные женщины в моей жизни, но лишь ты стала для меня настоящей путеводной звездой. Звезда моя, просто знай, что с давних пор я лишь твой инструмент. Жизнь моя – твоя.
Да, всё именно так, и никак иначе. Свою жизнь я полностью связал с тобой. Чтобы всегда быть рядом с тобой, я ухожу. «Прощай – это надолго». Но у нас не будет долгой разлуки. Девять дней, и я уж буду подле ног твоих, моя звездная ведьма.
Закончив написание, седой мужчина вложил файл в письмо и нажал на отправку. Как только появилось сообщение об выполнении операции, он ленивыми движениями вытащил из портсигара очередную сигарету, прикурил, смачно выпустив клубы дыма и вновь отпил из бокала. Его взгляд упал на разделочный нож, что валялся прямо здесь, рядом с ноутбуком.
- Ты закончил? – раздался вкрадчивый шепот.
- Можно подумать, что ты и не следил за мной последние пару часов, - вяло парировал седой.
- Хозяйка ждет тебя.
- Что ж, не пристало мужчине томить даму ожиданием. Согласен?
- Что правда, то правда, смерд. Тебе помочь?
- Нет, я все сделаю сам. Выйди вон.
- Как скажешь. Я вернусь через десять минут.
Оставшись вновь в одиночестве, мужчина не спеша повертел разделочный нож в руке, но помешкав отложил его подальше. Снова налил и закурил. Пыхтя сигаретой, залез в ящик стола и, покопавшись совсем чуть-чуть, извлек канцелярский нож. Когда бокал опустел, выдвинул слегка поржавевшее лезвие. Примерил к руке и без лишнего замаха вспорол предплечье от локтя до кисти. Удовлетворившись произведенным эффектом. Так же приложил к яремной вене, тем же движением перерезал и её. После выронил оружие и обмяк.
Кровь толчками покидало его тело, заливая пол под стулом.
Все отболит, и мудрый говорит:
«Каждый костер когда-то догорит
Ветер золу развеет без следа»
А. Макаревич «Костер»
М.Науменко «Старые раны»
Поздний вечер, практически ночь. Прокуренный дом. Заляпанный и засыпанный пеплом стол и старый ноутбук. Мужчина, не торопясь отхлебывая из бокала жидкость коричневого цвета и попыхивая дешевой сигаретой, под звуки музыки поудобнее устраивается за столом. Слега выдохнув и почесав не прикрытую застиранной майкой татуировку на правой ключице, начинает через чур размерено набирать текст на клавиатуре:
Здравствуй, любовь моя!
Прошу прощения за столь высокопарное начало, хотя ты знаешь, что оно отражает всю суть моего отношения к тебе. Еще раз извини.
Во-первых строках этого письма… Черт! Первые строки были уже абзацем выше.
А ведь когда-то я умел писать письма. Более того, от руки, так, чтобы уродство моего почерка было не так заметно, так, чтобы это мог прочитать адресат… а не так, как сейчас, с помощью бездушного организма. Да ладно уж, а то еще подумаешь, что разнылся твой заяц. В конце концов, уж пора переходить к делу, так сказать.
Хотя что еще я могу тебе поведать тебе? Мы слишком давно и уж больно близко знаем друг друга, чтобы тебе, звездочка, было что-то не ведомо в моей душе. Но все ж я чувствую, что могу поведать кое-что интересное. Ты ведь и сама прекрасно понимаешь, что я за человек. Нет, я тебе никогда не вру, как говориться, в лоб. Но кое-что порой утаиваю. С одной стороны, такова моя натура. А с другой – это проклятие нашей дружбы. Я знаю о тебе и о твоих возлюбленных слишком многое. Воспользоваться? Я слишком древний, чтобы идти на такую низость. Это претит мне, даже если я могу получить преференции по сравнению с твоими имбецилами. Легко ли мне? Не знаю. Сама знаешь, как я отношусь к собственным болевым ощущениям – поболит да перестанет.
Так, о чем я?
За все эти годы я серьезно изменился. Поменялся, благодаря именно тебе. Сама вспомни, каким я был в начале нашего общения. Плюшевый, мягонький, уютненький… Нет, у меня, конечно, и тогда был свой стержень. Поэтому у тебя не получится сравнить меня со своим неким индивидуумом – я даже тогда никогда не падал на колени, ни перед людьми, ни перед обстоятельствами, как бы не было хуево. Да, ты прекрасно помнишь, как собирала меня по кусочкам. Но согласись, без моей воли бы тебе не удалось это сделать.
Хотя… Как можно говорить о воле у человека, что постоянно задумывается о саморазрушении, о самоубийстве? Да, загадочная фишка… с восемнадцати лет решать, как лучше наложить на себя руки, и при этом быть абсолютно живым и относительно жизнерадостным уже почти четверть века… Не находишь? Впрочем, я как-то уже говорил, что, кажется, именно эти мысли о смерти всегда заставляли жить дальше. Возможно, я не так уж и далек от истины.
Да, под твоим влиянием я стал жёстче. Я стал гораздо тверже, но не меня своей сути. Душа романтичного отпрыска галантного века сплелась с нервами гопника современности. Забавно, не находишь? Тем не менее мне это изменение по душе. Врезать по морде невзирая на вес и рост оппонента уже дорогого стоит. А выйти впоследствии победителем вообще отдельный разговор. Лишь бы ты была цела.
Надо признать, что и раньше во мне жила частичка жестокости. Но то была лишь жестокость на словах. Да, они порой ранят похлеще любого физического удара. Но я никогда не резал правду матку ради самой жестокой правды, только лишь раскрыть глаза собеседнику.
К тому же я точно начал погружаться в мистику. Нет, она не была мне чуждой до знакомства с тобой, нет. Скорее, я был не готов к ней. Теперь я уже могу чувствовать многие деяния и колебания, неподвластные и непонятные обывателям. Могу даже прочувствовать твою боль, не видя и не слыша тебя. Да, я могу так. Могу почувствовать, когда ты пытаешься помочь мне без моего ведома. Да, ты могла это уже прочувствовать, моя ведьма. Ты прекрасно ощущала, когда я начинал ерепениться.
Здесь я тоже готов признать, что эта перемена мне по душе. Впрочем, в этот раз все несколько сложнее: сама метаморфоза мне чертовски нравится, но жуть как бесит моя слабость в этом вопросе. Ты прекрасно знаешь каково это все понимать, но порой быть бессильным что-либо предпринять, ибо просто тонка кишка. Особенно, когда приходят твои бестелесные «спутники», ломящиеся в дом как к себе, а ты и слова против вставить не можешь.
Вот что я действительно не могу изменить, так это собственную преданность дружбе. Сколько было переговорено, пережито, сколько выпито, сколько скурено, сколько крови пролито… Возможно, глупо рассчитывать на что-то большее… Но уж так я устроен, так уж я воспитан, так уж думаю. Для меня избранница должна быть другом, которому я могу доверять всегда и во всем. И постель лишь последняя печать скрепляющая полное доверие. Это мой принцип. Жаль, что он не совпадает с твоим, бескрайне жаль. Не могу судить тебя за это, хоть ни черта не понимаю.
Да и кто меня может понять?
Биться за любимую, но при этом с благодушием относиться к соперникам, давать им советы, как лучше добиваться твоего сердца? Да что за маразм?! Полнейший! Особенно, когда в полной мере осознаешь свое превосходство над ними.
Да, заниженной самооценкой я никогда не страдал. Прям сказать, никогда не считал себя красавцем и гением, но при взгляде на них определенная гордость за себя любимого берет аж за душу. Как ты их подбираешь? Помощь сирым и убогим? А как же собственные стремления, желания? Ведь ты у меня такая целеустремленная. Как это увязывается? «Мудак? Дайте восемь!» Так что ли?
Как бы не стремился бы связать наши судьбы воедино, никогда, слышь, никогда не опущусь до состояния мудакообразного существа! Как не было горько и обидно.
А может мне просто мешает один единственный фактор? Малюсенький, но такой противный. Они-то изначально выходят с нулевой суммой, это они бьются за право возлюбить себя за то, как они будут ощущать себя рядом с тобой. Я же уже заранее знаю, ты сама это знаешь, что мы при любом раскладе будем рядом. Ибо ни ты, ни я друг друга не бросим. Может стоит отбросить сию условность?
Нет. Мы оба знаем, что у меня это не выйдет, так как слишком я тебя люблю и дорожу нашими отношениями, хоть и такими… неполноценными. Нет, дружба наша вполне полноценна, не было у меня еще никогда такого человека, которому я так мог беззаветно доверять. Ни родители, ни родственники… никто-либо еще не пользовались таким моим доверием. Только ты! Неполноценны они для меня лишь потому, что я желаю большего. Большего счастья для тебя, для меня… для обоих.
Блин, мы даже посраться нормально не можем! Сами пробовали, нас сорили… пара часов, и все по-прежнему. Как так? Родственные души? Хрен знает.
А все-таки, я никогда не забуду первую драку за тебя. Пусть я, возможно, был не прав, ноя увидел, то что увидел. Да, я не стал победителем в ней, но как минимум не проиграл… Твой взгляд после этого… Это бесценно! Остальные… а что там воспоминать, коли после этого любое оскорбление в твой адрес просто схлапывает мой разум. Остается лишь желание бить, бить и… Нет, отчетливо я не желал смерти никому… но, соглашусь, был близок к убийству.
Какую же страшную власть вы, женщины, имеете над мужчинами, юнцами, мальчиками… «Шерше ля фам», - как говорят французы по поводу любого происшествия.
Были разные женщины в моей жизни, но лишь ты стала для меня настоящей путеводной звездой. Звезда моя, просто знай, что с давних пор я лишь твой инструмент. Жизнь моя – твоя.
Да, всё именно так, и никак иначе. Свою жизнь я полностью связал с тобой. Чтобы всегда быть рядом с тобой, я ухожу. «Прощай – это надолго». Но у нас не будет долгой разлуки. Девять дней, и я уж буду подле ног твоих, моя звездная ведьма.
Закончив написание, седой мужчина вложил файл в письмо и нажал на отправку. Как только появилось сообщение об выполнении операции, он ленивыми движениями вытащил из портсигара очередную сигарету, прикурил, смачно выпустив клубы дыма и вновь отпил из бокала. Его взгляд упал на разделочный нож, что валялся прямо здесь, рядом с ноутбуком.
- Ты закончил? – раздался вкрадчивый шепот.
- Можно подумать, что ты и не следил за мной последние пару часов, - вяло парировал седой.
- Хозяйка ждет тебя.
- Что ж, не пристало мужчине томить даму ожиданием. Согласен?
- Что правда, то правда, смерд. Тебе помочь?
- Нет, я все сделаю сам. Выйди вон.
- Как скажешь. Я вернусь через десять минут.
Оставшись вновь в одиночестве, мужчина не спеша повертел разделочный нож в руке, но помешкав отложил его подальше. Снова налил и закурил. Пыхтя сигаретой, залез в ящик стола и, покопавшись совсем чуть-чуть, извлек канцелярский нож. Когда бокал опустел, выдвинул слегка поржавевшее лезвие. Примерил к руке и без лишнего замаха вспорол предплечье от локтя до кисти. Удовлетворившись произведенным эффектом. Так же приложил к яремной вене, тем же движением перерезал и её. После выронил оружие и обмяк.
Кровь толчками покидало его тело, заливая пол под стулом.
Все отболит, и мудрый говорит:
«Каждый костер когда-то догорит
Ветер золу развеет без следа»
А. Макаревич «Костер»
