Описываемые ниже события происходили уже после полета Гагарина в космос, но до того, как пенсионерам при зрелом Путине было предложено не симулировать старческую немощь.
16+
Внимание! В тексте имеются сцены употребления спиртных напитков.
Автор предупреждает о пагубном влиянии алкоголя на физическое здоровье каждого отдельно взятого индивидуума и на психологическое – социума в целом. Однако, он допускает, как и некоторые европейские ученые – континентальные и особенно островные, что при дозированном и нечастом его употреблении, возможен определённый обратный эффект.
Как известно, дьявол, проявляет своё присутствие в деталях. Применительно к алкоголю такими деталями являются его качественные и количественные показатели.
Сторонитесь всего злачного и да пребудет с вами Бог!
Первый раз в Анапе я побывал в августе. Мне было всего пять. Тогда, благодаря внутренней экономической политике Хрущёва, у моих дедов ещё не было коровы и большого, требующего постоянного полива огорода. Даже палисады перед домом Кукурузный Секретарь запрещал. Это была последовательная программа партии, унаследованная от легендарного усатого предшественника. Видимо для успешного проведения коллективизации включался какой-то механизм продуманно завышенного налога на земельные наделы свыше шести соток. Надо будет разузнать в интернете подробности.
Люди отказывались от огородов, которыми до того смыкались внутри кварталов их владения, переносили заборы ближе к хатам, отчего «на задах» в некоторых некрупных городах возникал хозяйственный вакуум. Никому не принадлежащая теперь территория, ввиду крайне неудобного эксклавного расположения не была востребована муниципальными институтами. Зады захламлялись, зарастали непролазным кустарником.
От скуки и из любопытства до школы и в начальных классах я посещал эти компостно-помойные земли. Особо значимых географических открытий не сделал. Посмотрел на дедов двор в необычном ракурсе. Несколько раз видел ящерицу. Однажды проколол гвоздём ногу. Самое интересное из найденного – виток многожильной алюминиевой проволоки оставшийся от ремонта воздушки, на которую упал старый вяз и ржавая велосипедная рама. Ничего дельного. Зады – они и в Африке зады!
Но мы, читатель, не полезем в эти неприглядные дебри. Мы поднимемся в небо и искупаемся в море!
https://vk.com/photo-94142273_457239304
Зимний вариант шасси Ан-2.
Дед мой работал учителем математики в школе, а бабушка – бухгалтером в техникуме. Хлопотным хозяйством они обзавелись позже, уже на пенсии. Хрущёва потеснил у руля его соратник и свояк Брежнев, спустя лет пять хватку власть ослабила, и «зады» снова разобрали прежние хозяева. Но, повторяю, это случилось позже.
А в тот август завертелись в нашей семье события…
Родственники деда в пятидесятых перебрались на берег Чёрного моря и, справедливо полагая, что в лихие времена, которые в России случались часто, прокормить семью может только земля, поселились в Супсехе под Анапой. Саму Анапу не рассматривали, поскольку в городе не подразумевалось наличие значительного приусадебного участка. Под индивидуальное строительство давали четыре, в лучшем случае – шесть соток. Считалось, что этого достаточно для постройки дома, угольного сарая и отхожего места. Между домом и сараем обычно варили из труб и катанки или арматуры решетку, которая за пару лет обрастала виноградной лозой и превращалась в изумительную, создающую конвективные струи прохладного воздуха, беседку.
В жарких античных грециях и римах этот эффект был замечен и активно использовался посредством устройства портиков при сооружении культовых построек Акрополя или, допустим, Капитолия. На Ближнем Востоке, в Средней и Передней Азии любой шахский Сарай и самое рядовое медресе для достижения того же эффекта обносились по внутреннему периметру двора частоколом колонн, на которые опиралось продолжение крыши строения. Одним словом, беседка в жарком климате – не роскошь, а жизненная необходимость!
Автомобилей в личном пользовании рядового советского населения в тот исторический период было мало, но, при желании, воткнуть небольшой гаражик в пределы участка удавалось. Кто же тогда мог предположить, что через пятьдесят лет все эти наделы будут приватизированы и, подобно Манхэттену, с мизерным зазором, а порой и брандмауэром застроены трёх-пятиэтажными частными отелями разного уровня звёздности и сертификации!
В письмах дед Николай, доводившийся дядькой моему деду, хвалил климат, море и прочие прелести юга, подбивал племянника, который был лет на пять младше дядьки, на переезд, звал в гости – приезжай, мол, посмотри, подумай, у нас тут море, персики, абрикосы, виноград. Хотелось ему родственников рядом, веселее б было.
Упоминалось о возможности получения определённых бонусов от государства, заинтересованного, по слухам, в сохранении славянской популяции или просто советской общности на черноморском побережье. Подъёмные выдавались и местными властями, которым требовались рабочие руки для выполнения планов партии. Учить детей трудящихся тогда тоже считалось важным делом.
Дед побывал у родичей, попил их свойского вина, посетил Сукко и Утриш, покупался в море на песчаном пляже Джемете и на каменистом Высокого берега. В самой Анапе он зашёл в районный отдел народного образования, справился о наличии свободных мест в штате и приценился к предлагаемому для математика с приличным стажем жалованию.
Всё было вполне приемлемо и очень заманчиво. Но работу менять пришлось бы всем – жене, дочери, пять лет назад окончившей медицинский институт и успешно практикующей в горздравотделе. Сложнее всего дело обстояло с зятем – моим отцом. Он мог не согласиться на переезд, поскольку ему пришлось бы уезжать от брата, сестёр и родителей – моих вторых дедов. Возникали проблемы и с жильём. Всего два года назад родители получили государственную квартиру. Снова становиться на очередь, платить за постой уже никому не хотелось. Да и самому жалко было уезжать из родных мест, где все рыбачьи угодья знакомы с детства, где сам рыл колодец, сажал фруктовые деревья и достраивал под себя дом.
Много возникало проектов, но все вилами по воде. Однако, рассмотреть предложение, попробовать, так сказать, море ногой всё же не мешало. А вдруг соблазн победит! Едем все! – решил семейный совет. Лето уже порядком перевалило за экватор. Билеты купить – дело непростое, особенно если не один-два, а целых пять. Деду нужно было успеть в школу к концу августа, а отца не отпускали, пока сменщик не вернётся из командировки. Поэтому выдвигались к морю двумя этапами.
Поручив кормление кота, курей и полив помидоров родственникам, дед с бабулей прихватили меня – единственного тогда внука и отправились на юг первой группой.
День отлёта выдался жарким и солнечным, обычным для начала августа. Над городом висело безупречно-однотонное голубое небо, наполненное запахами полыни и воробьиным щебетом. Я бы сильно удивился, если б мне сказали, что через четыре часа будет гроза, земля покроется лужами, я буду дрожать и промочу сандалии. Это просто невозможно!
Наш самолёт вылетал под вечер. В аэропорт приехали загодя, в самое пекло. Строго говоря, аэропорта ещё не существовало. Место это называли правильно и честно – аэродром.
Старый порт, с грунтовым лётным полем, был поглощён городом и, утратив потребительские качества, подвергся перепрофилированию. В его небольшие по теперешним меркам, но помпезные помещения с колоннами в холле и по фасадам переехали отдел кадров, бухгалтерия, партком, профком и прочие, увешанные графиками, лозунгами, портретами вождей и плакатами по технике безопасности, вспомогательные службы авиаотряда. В степи, в километре от старого порта, учитывая розу ветров, поясную глубину? промерзания почвы, режим талых и грунтовых вод, отгрохали суперсовременную взлётную полосу с твёрдым покрытием длиной аж в три тысячи двести метров, способную в любую распутицу принимать тяжёлые самолёты и огородили её проволочным забором, чтобы домашний скот или дикие звери ненароком не забрели на лётное поле. Рядом со взлётной полосой застелили бетонными плитами площадку для стоянки трёх-четырёх бортов, а за забором построили тесную времянку с низкими потолками, один из углов которой отделили фанерными листами под кассу. Вот и весь аэропорт!
Мы зашли во времянку. У деда в одной руке был чемодан, в другой – большая дорожная сумка. Бабуля в левой руке держала женскую сумочку, а в правой – мою ладонь. Я вдохнул тяжёлый воздух и осмотрелся. В приямке возле кассы стояли багажные весы с большой, размером с автобусное колесо или даже больше, зелёной головой. Они доминировали в объеме, как новогодняя ёлка в зале хрущёвской «рубашки». По всему периметру вдоль стен стояли скамейки из досок-шестидесяток. Одна доска – лавочка, вторая – спинка. На оставшейся площади могло поместиться около тридцати пассажиров. Но по факту их было всего пять, включая нас.
Напротив времянки была расположена просторная, крытая волновым шифером, беседка.
– Дедушка, а что там написано? – поинтересовался я, показывая на неструганный фронтон беседки, где зелёной масляной краской от руки было намазюкано три слова.
– Написано, что это место для курения.
– А нам можно сюда заходить, мы же не курим?
– Можно, – переглянулись, улыбнувшись, дедушка с бабушкой.
– Роль пепельницы в глубине беседки выполняла на треть вкопанная в землю двухсотлитровая металлическая бочка с белым трафаретом Веселого Роджера. Края некогда синей бочки обгорели и покрылись копотью. Череп с крестом из двух обглоданных больших берцовых костей, информирующий о ядовитом содержимом, изначально содержащемся в бочке, теперь предупреждал о вреде курения. Для тех, кого мнемоника не пробивала, посыл был продублирован той же зелёной краской.
– Курение убивает! – назидательно указывая на бочку пальцем, прочёл дед надпись над Роджером.
Зимой и в межсезонье люди сновали из времянки в беседку покурить и обратно – погреться. Летом времянка стояла пустой. Пассажиры, спасались от зноя или дождя под шиферной крышей беседки с ядовитой бочкой, а в душную времянку заходили только для регистрации на рейс.
По инициативе бабушки и с разрешения кассирши меня взвесили на багажных весах. Бабушка внимательно, поверх очков, отследила показания циферблата, напротив которых, поколебавшись, мелко задрожала стрелка. А мне было любопытно наблюдать за качающимися противовесами и секторными шестернями, повинующимися двум вертикальным зубчатым рейкам. Заметив прямую зависимость признаков жизни механизма за стеклом от моей активности, я стал прыгать, за что получил внушение. Оказалось, если прыгать на весах, то коромысла могут соскочить с каких-то призм! Коромысло я видел, с ним бабушка ходила на колонку за водой. Весы были большими, но даже одно коромысло никак не могло поместиться в весы, тем более вместе с какими-то призмами!
– Средний чемодан, – заключила женщина в фанерной будке.
Расплатившись устной благодарностью бабуля отвела меня к деду, следящему за вещами в беседке. Просто сидеть на сумках и тупо ждать для пятилетнего пацана было нестерпимой мукой и незаслуженным наказанием. Вернулся к весам. Никто ничего не взвешивал. Чтобы оживить мудрёный шестерёнчатый механизм, несколько раз слегка наступил на платформу весов.
– Мальчик, ты сейчас поломаешь весы, твоя бабушка не сможет взвесить багаж и вы никуда не полетите! Иди, вон, лучше самолетики посмотри! – кассирша в синем костюме с желтыми нашивками на рукавах показала рукой в окно.
Через три секунды я уже был в курилке:
– Дедушка, бабушка, я иду смотреть на самолеты!
Широкая асфальтированная дорожка в обрамлении редких кустов смородины упиралась в щит с плакатом. Светловолосая женщина в такой же, как у кассирши, форме и в пилотке улыбалась с плаката пассажирам. В одной руке она держала два авиабилета, а второй указывала вверх, где летел самолёт, оставляя белый след в таком же безоблачном, как сегодня, небе. Внизу помещался короткий, всего из трёх слов, текст. Любой, кто застал советские времена хотя бы школьным возрастом, без труда может сказать, что именно там могло быть написано. Но я тогда ещё не читал.
Справа от плаката невысокий металлический забор прерывался ажурной калиткой, к которой сворачивала дорожка. Два больших четырёхмоторных самолёта стояли за забором!
Неожиданно оказавшись у калитки, я спугнул целующуюся за щитом парочку. Тётя с большим шиньоном на голове отвернулась, а дядька с бакенбардами молча посмотрел на меня, надвинул на лоб шляпу и достал из кармана плаща, перекинутого через забор, папиросы со спичками.
– Не надо здесь, могут сделать замечание, – оглянувшись, сказала женщина.
– Пойдем в курилку!
– Не хочу… Ты иди, я пока постою.
Дядька взял плащ и ушёл, а тётя заплакала.
Восторг от созерцания невиданных ранее летательных аппаратов диссонировал в моём детском мироощущении со слезами женщины. Я не видел раньше плачущих взрослых, мне казалось, плакать могут только дети.
Вытирая носовым платком глаза, женщина с шиньоном вышла из узкого прохода между щитом и забором.
– Нравятся самолеты? – спросила она.
Я не смог выдавить из себя слова и только утвердительно кивнул.
– Красивые!... Ты здесь с мамой?
– Нет. Мы с дедушкой и бабушкой полетим сегодня в Москву!
– Как хорошо! Не идёшь в школу в этом году?
– Нет, я хожу в старшую группу. А осенью пойду в подготовительную!
– Какой молодец! А как тебя зовут?
– Саша.
– Правда? Меня тоже зовут Сашей. Значит мы с тобой тёзки! – она погладила меня по голове теплой ладонью и встала чуть позади.
Как заколдованный я простоял у этого забора до самой регистрации и не заметил, когда ушла плакавшая женщина, но лицо её мне запомнилась. И прическа необычная. Позже, когда по телевизору передавали концерты, я находил сходство тёти Саши с певицей Ольгой Воронец. У неё была такая же прическа – голова с приколотым начёсом походила на снеговика или на цифру восемь. А еще у неё было такое же выразительно грустное лицо.
Вид самолетов завораживал совершенством линий, размерами, и окраской. На изгибах крыла, киля и фюзеляжа играли солнечные блики. Мне было интересно узнать о назначении некоторых деталей. Ну, например, зачем из самолёта торчит какая-то палка? Или для чего нужна веревка от хвоста почти до носа? Не белье же на ней сушат! Может на праздники развешивают флажки, как на кораблях? Или она держит хвост, чтобы его в полёте ветром не оторвало?
https://vk.com/photo-94142273_457239303
Ил-18.
Из времянки пришла ещё одна женщина в синей форме. На руке у неё была красная повязка. Женщина открыла калитку и мимо меня стали проходить к самолётам люди с рюкзаками и сумками.
Сколько же было новых впечатлений, когда с небольшим интервалом оба самолёта поочередно завели двигатели и, обдав меня тёплой керосиновой гарью, вырулили на взлётно-посадочную полосу. Один за другим, неспешно разгоняясь, пробегали они по полосе справа налево, и, отрываясь от земли у горизонта, медленно набирали высоту. Второго я провожал взглядом пока он не превратился в маленькую чёрточку на конце дымного шлейфа. Потом эта чёрточка отделилась от дыма и стала уходить влево, постепенно превращаясь в точку.
16+
Внимание! В тексте имеются сцены употребления спиртных напитков.
Автор предупреждает о пагубном влиянии алкоголя на физическое здоровье каждого отдельно взятого индивидуума и на психологическое – социума в целом. Однако, он допускает, как и некоторые европейские ученые – континентальные и особенно островные, что при дозированном и нечастом его употреблении, возможен определённый обратный эффект.
Как известно, дьявол, проявляет своё присутствие в деталях. Применительно к алкоголю такими деталями являются его качественные и количественные показатели.
Сторонитесь всего злачного и да пребудет с вами Бог!
Глава 1. ВЕСЕЛЫЙ РОДЖЕР
Первый раз в Анапе я побывал в августе. Мне было всего пять. Тогда, благодаря внутренней экономической политике Хрущёва, у моих дедов ещё не было коровы и большого, требующего постоянного полива огорода. Даже палисады перед домом Кукурузный Секретарь запрещал. Это была последовательная программа партии, унаследованная от легендарного усатого предшественника. Видимо для успешного проведения коллективизации включался какой-то механизм продуманно завышенного налога на земельные наделы свыше шести соток. Надо будет разузнать в интернете подробности.
Люди отказывались от огородов, которыми до того смыкались внутри кварталов их владения, переносили заборы ближе к хатам, отчего «на задах» в некоторых некрупных городах возникал хозяйственный вакуум. Никому не принадлежащая теперь территория, ввиду крайне неудобного эксклавного расположения не была востребована муниципальными институтами. Зады захламлялись, зарастали непролазным кустарником.
От скуки и из любопытства до школы и в начальных классах я посещал эти компостно-помойные земли. Особо значимых географических открытий не сделал. Посмотрел на дедов двор в необычном ракурсе. Несколько раз видел ящерицу. Однажды проколол гвоздём ногу. Самое интересное из найденного – виток многожильной алюминиевой проволоки оставшийся от ремонта воздушки, на которую упал старый вяз и ржавая велосипедная рама. Ничего дельного. Зады – они и в Африке зады!
Но мы, читатель, не полезем в эти неприглядные дебри. Мы поднимемся в небо и искупаемся в море!
https://vk.com/photo-94142273_457239304
Зимний вариант шасси Ан-2.
Дед мой работал учителем математики в школе, а бабушка – бухгалтером в техникуме. Хлопотным хозяйством они обзавелись позже, уже на пенсии. Хрущёва потеснил у руля его соратник и свояк Брежнев, спустя лет пять хватку власть ослабила, и «зады» снова разобрали прежние хозяева. Но, повторяю, это случилось позже.
А в тот август завертелись в нашей семье события…
Родственники деда в пятидесятых перебрались на берег Чёрного моря и, справедливо полагая, что в лихие времена, которые в России случались часто, прокормить семью может только земля, поселились в Супсехе под Анапой. Саму Анапу не рассматривали, поскольку в городе не подразумевалось наличие значительного приусадебного участка. Под индивидуальное строительство давали четыре, в лучшем случае – шесть соток. Считалось, что этого достаточно для постройки дома, угольного сарая и отхожего места. Между домом и сараем обычно варили из труб и катанки или арматуры решетку, которая за пару лет обрастала виноградной лозой и превращалась в изумительную, создающую конвективные струи прохладного воздуха, беседку.
В жарких античных грециях и римах этот эффект был замечен и активно использовался посредством устройства портиков при сооружении культовых построек Акрополя или, допустим, Капитолия. На Ближнем Востоке, в Средней и Передней Азии любой шахский Сарай и самое рядовое медресе для достижения того же эффекта обносились по внутреннему периметру двора частоколом колонн, на которые опиралось продолжение крыши строения. Одним словом, беседка в жарком климате – не роскошь, а жизненная необходимость!
Автомобилей в личном пользовании рядового советского населения в тот исторический период было мало, но, при желании, воткнуть небольшой гаражик в пределы участка удавалось. Кто же тогда мог предположить, что через пятьдесят лет все эти наделы будут приватизированы и, подобно Манхэттену, с мизерным зазором, а порой и брандмауэром застроены трёх-пятиэтажными частными отелями разного уровня звёздности и сертификации!
В письмах дед Николай, доводившийся дядькой моему деду, хвалил климат, море и прочие прелести юга, подбивал племянника, который был лет на пять младше дядьки, на переезд, звал в гости – приезжай, мол, посмотри, подумай, у нас тут море, персики, абрикосы, виноград. Хотелось ему родственников рядом, веселее б было.
Упоминалось о возможности получения определённых бонусов от государства, заинтересованного, по слухам, в сохранении славянской популяции или просто советской общности на черноморском побережье. Подъёмные выдавались и местными властями, которым требовались рабочие руки для выполнения планов партии. Учить детей трудящихся тогда тоже считалось важным делом.
Дед побывал у родичей, попил их свойского вина, посетил Сукко и Утриш, покупался в море на песчаном пляже Джемете и на каменистом Высокого берега. В самой Анапе он зашёл в районный отдел народного образования, справился о наличии свободных мест в штате и приценился к предлагаемому для математика с приличным стажем жалованию.
Всё было вполне приемлемо и очень заманчиво. Но работу менять пришлось бы всем – жене, дочери, пять лет назад окончившей медицинский институт и успешно практикующей в горздравотделе. Сложнее всего дело обстояло с зятем – моим отцом. Он мог не согласиться на переезд, поскольку ему пришлось бы уезжать от брата, сестёр и родителей – моих вторых дедов. Возникали проблемы и с жильём. Всего два года назад родители получили государственную квартиру. Снова становиться на очередь, платить за постой уже никому не хотелось. Да и самому жалко было уезжать из родных мест, где все рыбачьи угодья знакомы с детства, где сам рыл колодец, сажал фруктовые деревья и достраивал под себя дом.
Много возникало проектов, но все вилами по воде. Однако, рассмотреть предложение, попробовать, так сказать, море ногой всё же не мешало. А вдруг соблазн победит! Едем все! – решил семейный совет. Лето уже порядком перевалило за экватор. Билеты купить – дело непростое, особенно если не один-два, а целых пять. Деду нужно было успеть в школу к концу августа, а отца не отпускали, пока сменщик не вернётся из командировки. Поэтому выдвигались к морю двумя этапами.
Поручив кормление кота, курей и полив помидоров родственникам, дед с бабулей прихватили меня – единственного тогда внука и отправились на юг первой группой.
День отлёта выдался жарким и солнечным, обычным для начала августа. Над городом висело безупречно-однотонное голубое небо, наполненное запахами полыни и воробьиным щебетом. Я бы сильно удивился, если б мне сказали, что через четыре часа будет гроза, земля покроется лужами, я буду дрожать и промочу сандалии. Это просто невозможно!
Наш самолёт вылетал под вечер. В аэропорт приехали загодя, в самое пекло. Строго говоря, аэропорта ещё не существовало. Место это называли правильно и честно – аэродром.
Старый порт, с грунтовым лётным полем, был поглощён городом и, утратив потребительские качества, подвергся перепрофилированию. В его небольшие по теперешним меркам, но помпезные помещения с колоннами в холле и по фасадам переехали отдел кадров, бухгалтерия, партком, профком и прочие, увешанные графиками, лозунгами, портретами вождей и плакатами по технике безопасности, вспомогательные службы авиаотряда. В степи, в километре от старого порта, учитывая розу ветров, поясную глубину? промерзания почвы, режим талых и грунтовых вод, отгрохали суперсовременную взлётную полосу с твёрдым покрытием длиной аж в три тысячи двести метров, способную в любую распутицу принимать тяжёлые самолёты и огородили её проволочным забором, чтобы домашний скот или дикие звери ненароком не забрели на лётное поле. Рядом со взлётной полосой застелили бетонными плитами площадку для стоянки трёх-четырёх бортов, а за забором построили тесную времянку с низкими потолками, один из углов которой отделили фанерными листами под кассу. Вот и весь аэропорт!
Мы зашли во времянку. У деда в одной руке был чемодан, в другой – большая дорожная сумка. Бабуля в левой руке держала женскую сумочку, а в правой – мою ладонь. Я вдохнул тяжёлый воздух и осмотрелся. В приямке возле кассы стояли багажные весы с большой, размером с автобусное колесо или даже больше, зелёной головой. Они доминировали в объеме, как новогодняя ёлка в зале хрущёвской «рубашки». По всему периметру вдоль стен стояли скамейки из досок-шестидесяток. Одна доска – лавочка, вторая – спинка. На оставшейся площади могло поместиться около тридцати пассажиров. Но по факту их было всего пять, включая нас.
Напротив времянки была расположена просторная, крытая волновым шифером, беседка.
– Дедушка, а что там написано? – поинтересовался я, показывая на неструганный фронтон беседки, где зелёной масляной краской от руки было намазюкано три слова.
– Написано, что это место для курения.
– А нам можно сюда заходить, мы же не курим?
– Можно, – переглянулись, улыбнувшись, дедушка с бабушкой.
– Роль пепельницы в глубине беседки выполняла на треть вкопанная в землю двухсотлитровая металлическая бочка с белым трафаретом Веселого Роджера. Края некогда синей бочки обгорели и покрылись копотью. Череп с крестом из двух обглоданных больших берцовых костей, информирующий о ядовитом содержимом, изначально содержащемся в бочке, теперь предупреждал о вреде курения. Для тех, кого мнемоника не пробивала, посыл был продублирован той же зелёной краской.
– Курение убивает! – назидательно указывая на бочку пальцем, прочёл дед надпись над Роджером.
Зимой и в межсезонье люди сновали из времянки в беседку покурить и обратно – погреться. Летом времянка стояла пустой. Пассажиры, спасались от зноя или дождя под шиферной крышей беседки с ядовитой бочкой, а в душную времянку заходили только для регистрации на рейс.
По инициативе бабушки и с разрешения кассирши меня взвесили на багажных весах. Бабушка внимательно, поверх очков, отследила показания циферблата, напротив которых, поколебавшись, мелко задрожала стрелка. А мне было любопытно наблюдать за качающимися противовесами и секторными шестернями, повинующимися двум вертикальным зубчатым рейкам. Заметив прямую зависимость признаков жизни механизма за стеклом от моей активности, я стал прыгать, за что получил внушение. Оказалось, если прыгать на весах, то коромысла могут соскочить с каких-то призм! Коромысло я видел, с ним бабушка ходила на колонку за водой. Весы были большими, но даже одно коромысло никак не могло поместиться в весы, тем более вместе с какими-то призмами!
– Средний чемодан, – заключила женщина в фанерной будке.
Расплатившись устной благодарностью бабуля отвела меня к деду, следящему за вещами в беседке. Просто сидеть на сумках и тупо ждать для пятилетнего пацана было нестерпимой мукой и незаслуженным наказанием. Вернулся к весам. Никто ничего не взвешивал. Чтобы оживить мудрёный шестерёнчатый механизм, несколько раз слегка наступил на платформу весов.
– Мальчик, ты сейчас поломаешь весы, твоя бабушка не сможет взвесить багаж и вы никуда не полетите! Иди, вон, лучше самолетики посмотри! – кассирша в синем костюме с желтыми нашивками на рукавах показала рукой в окно.
Через три секунды я уже был в курилке:
– Дедушка, бабушка, я иду смотреть на самолеты!
Широкая асфальтированная дорожка в обрамлении редких кустов смородины упиралась в щит с плакатом. Светловолосая женщина в такой же, как у кассирши, форме и в пилотке улыбалась с плаката пассажирам. В одной руке она держала два авиабилета, а второй указывала вверх, где летел самолёт, оставляя белый след в таком же безоблачном, как сегодня, небе. Внизу помещался короткий, всего из трёх слов, текст. Любой, кто застал советские времена хотя бы школьным возрастом, без труда может сказать, что именно там могло быть написано. Но я тогда ещё не читал.
Справа от плаката невысокий металлический забор прерывался ажурной калиткой, к которой сворачивала дорожка. Два больших четырёхмоторных самолёта стояли за забором!
Неожиданно оказавшись у калитки, я спугнул целующуюся за щитом парочку. Тётя с большим шиньоном на голове отвернулась, а дядька с бакенбардами молча посмотрел на меня, надвинул на лоб шляпу и достал из кармана плаща, перекинутого через забор, папиросы со спичками.
– Не надо здесь, могут сделать замечание, – оглянувшись, сказала женщина.
– Пойдем в курилку!
– Не хочу… Ты иди, я пока постою.
Дядька взял плащ и ушёл, а тётя заплакала.
Восторг от созерцания невиданных ранее летательных аппаратов диссонировал в моём детском мироощущении со слезами женщины. Я не видел раньше плачущих взрослых, мне казалось, плакать могут только дети.
Вытирая носовым платком глаза, женщина с шиньоном вышла из узкого прохода между щитом и забором.
– Нравятся самолеты? – спросила она.
Я не смог выдавить из себя слова и только утвердительно кивнул.
– Красивые!... Ты здесь с мамой?
– Нет. Мы с дедушкой и бабушкой полетим сегодня в Москву!
– Как хорошо! Не идёшь в школу в этом году?
– Нет, я хожу в старшую группу. А осенью пойду в подготовительную!
– Какой молодец! А как тебя зовут?
– Саша.
– Правда? Меня тоже зовут Сашей. Значит мы с тобой тёзки! – она погладила меня по голове теплой ладонью и встала чуть позади.
Как заколдованный я простоял у этого забора до самой регистрации и не заметил, когда ушла плакавшая женщина, но лицо её мне запомнилась. И прическа необычная. Позже, когда по телевизору передавали концерты, я находил сходство тёти Саши с певицей Ольгой Воронец. У неё была такая же прическа – голова с приколотым начёсом походила на снеговика или на цифру восемь. А еще у неё было такое же выразительно грустное лицо.
Вид самолетов завораживал совершенством линий, размерами, и окраской. На изгибах крыла, киля и фюзеляжа играли солнечные блики. Мне было интересно узнать о назначении некоторых деталей. Ну, например, зачем из самолёта торчит какая-то палка? Или для чего нужна веревка от хвоста почти до носа? Не белье же на ней сушат! Может на праздники развешивают флажки, как на кораблях? Или она держит хвост, чтобы его в полёте ветром не оторвало?
https://vk.com/photo-94142273_457239303
Ил-18.
Из времянки пришла ещё одна женщина в синей форме. На руке у неё была красная повязка. Женщина открыла калитку и мимо меня стали проходить к самолётам люди с рюкзаками и сумками.
Сколько же было новых впечатлений, когда с небольшим интервалом оба самолёта поочередно завели двигатели и, обдав меня тёплой керосиновой гарью, вырулили на взлётно-посадочную полосу. Один за другим, неспешно разгоняясь, пробегали они по полосе справа налево, и, отрываясь от земли у горизонта, медленно набирали высоту. Второго я провожал взглядом пока он не превратился в маленькую чёрточку на конце дымного шлейфа. Потом эта чёрточка отделилась от дыма и стала уходить влево, постепенно превращаясь в точку.
