-Знаешь, Оловянный, может, я и согласился бы на твои условия. Всё звучит разумно, но есть одна небольшая проблемка. Шляется тут по Москве одна гнида, которая меня дико бесит. Пользы от неё никакой, только воздух портит. Ведёт она себя, как дешёвый гопник. Лезет постоянно в чужие дела и таскается по чужим жёнам, пока мужья на работе. Ты и есть - эта гнида, Оловянный. Не будет между нами никакого мира. У нас ещё с прошлой жизни остался незаконченный разговор.
После таких слов бойцы вокруг нас резко занервничали. С обоих сторон послышались щелчки передёрнутых автоматных затворов. Оловянный стоял рядом. Пальцы его сжались в кулаки, а физиономия перекосилась от гнева и недоумения.
-Ты чё несёшь, придурок!? Какая нахер прошлая жизнь?..
Правая рука его уже потянулась за пистолетом, но тут между нами встал Хан. Он, как всегда, был спокоен. По прежнему кутался в своё пальто и курил папироску Беломорканал.
-Угомонись, Оловянный. Ты, Авося, тоже придержи язык. Прямо, как дети малые. Никто сегодня никого не будет убивать. Это я вам обоим говорю.
-Уйди с дороги, старик. Или сам сейчас попадёшь под раздачу.
Оловянный угрожающе шагнул к Хану, но тот даже не шелохнулся. Просто стоял на месте и смотрел на него со спокойствием и презрением.
-Негоже серьёзному вору от всякой шушеры бегать.
-Тогда сдохни вместе с ними!
Сказав это, Оловянный выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в голову Хана. Старый вор законник тихо и медленно опустился на землю. Рядом упала его залитая кровью кепка и дымящаяся папироска. Я не медлили ни секунды. Просто рванул вперёд и сходу ударил Оловянного головой в подбородок. Тот явно не ожидал нападения. Поднял на меня руку с пистолетом, но я вовремя перехватил его запястье и нанёс второй удар кулаком в висок. Тем временем наши бойцы открыли шквальный огонь друг по другу. По нам они не стреляли. Боялись случайно задеть своих главарей. Зато бойцов из вражеских команд и те и другие косили без сожаления. Вокруг творился настоящий ад. Не прекращаясь, гремели пистолетные выстрелы, яростно стрекотали автоматы и приглушённо ревели крупнокалиберные пулемёты. Взрывались машины и истошно кричали раненные. А тут ещё мы с Оловянным сошлись в рукопашной схватке в эпицентре этой маленькой ожесточённой войны.
Мой противник был выше ростом, тяжелее и сильнее меня. Надо быть начеку. Знаю я этих боксёров-профессионалов. Одним ударом отправят в нокаут любого мордоворота. Чтобы слегка уравнять шансы, я достал из кармана один из своих Магнумов и выстрелил в колено Оловянному. Тот взревел от боли и на пару секунд потерял концентрацию. Этого мне было достаточно. Резкий удар в шею, и бесчувственное тело Оловянного повисло на мне, словно старый тулуп.
Дальше я действовал по обстоятельствам. Прикрылся Оловянным, как живым щитом и открыл огонь из пистолета по его людям. Впрочем, моя помощь уже особо и не требовалась. К тому моменту мои ребята почти расколошматили всю его бригаду. На прощание кто-то шмальнул из Мухи по их машинам. Рвануло так, что никому мало не показалось. Даже в ушах зазвенело. После этого оставалось только пойти и добить немногих уцелевших.
Через десять минут всё закончилось. Друганы мои стояли неподалёку. Слава Богу, все живы. Латышу досталось больше других. Одна из пуль слегка зацепила ему левую руку, другая попала в грудь. Вот он согнулся в три погибели и жадно хватает ртом воздух. К счастью хвалёный американский бронежилет не подвёл. Отделается парой ушибов и сломанными рёбрами. Несмотря на острую боль, Латыш чего-то ухмыляется и сияет как мартовское солнце. Кое-как доковылял до меня и по-дружески положил руку на плечо.
-Весёлый сегодня денёк выдался, Авося. Я прямо молодость вспомнил.
Золотой стоит в сторонке какой-то хмурый и отрешённый. Как будто жену свою в карты проиграл. Понятия не имею, чем он ещё недоволен. Биря и Тихий тоже были неподалёку. Первый сидит на корточках перед мёртвым Ханом. Горюет, бедняга, словно близкого родственника потерял. Второй, как ни в чём ни бывало, играет на мобильнике с блаженной улыбкой.
Через несколько секунд, наконец, очнулся Оловянный. Точнее это я помог ему очнуться лёгким пинком по простреленному колену. Тот открыл глаза и весь искорёжился от страшной боли.
-Как дела, Оловянный? У нас, вроде, остался один незаконченный разговор.
Он тяжело сопит и смотрит на меня с бессильной злобой. Хочет порвать меня на части, но реально сделать ничего не может.
-Итак, вопрос первый: какого чёрта пол года назад ты приезжал к моей жене, пока я был на работе?
-Да, пошёл ты...
-Ответ не правильный.
Я достал пистолет и выстрелил чуть повыше его израненного колена. Оловянный закричал диким протяжным голосом.
-Это не то, что ты думаешь...
-А я пока ничего не думаю. Надеюсь, ты мне всё разъяснишь.
-Это... тебя не касается!
-И снова, неправильный ответ.
После следующего выстрела в ногу Оловянный долго не мог прийти в себя. Пару минут дёргался в истерике и вопил от боли. Затем он вдруг прекратил орать и громко безумно рассмеялся.
-Дурак... ты так ничего и не понял... Вика у тебя певица и артистка. У неё талант, а ты её прячешь в четырёх стенах. С другим мужем давно бы прославилась на всю страну. В тайне от тебя она записала музыкальный альбом. Я согласился найти ей продюсера и свести с нужными людьми. Просила, чтобы я тебе ничего не говорил. Даже все деловые вопросы мы решали в машине, подальше от твоего дома. Вот и все наши тайны...
Когда я слушал Оловянного, внутри меня что-то ёкнуло. Всё оказалось не так, как я думал. Всё проще и вместе с тем - гораздо сложнее. А ведь у моей Вики действительно талант от Бога. Такие как она не созданы, чтобы целыми днями сидеть дома, варить борщи и гладить мужу рубашки. Ведь во всех других реальностях она была известной певицей. Я уже начал понемногу сомневаться в своих поступках. Правильно ли я сделал, когда в самом начале запретил ей заниматься любимым делом? Что со мной стало? В какой день, в какую минуту прежний безобидный и робкий человек по имени Антон Авоськин превратился вдруг в жестокого садиста и семейного деспота? Внутри меня вовсю терзали сомнения, но внешне я продолжал оставаться спокойным и невозмутимым.
-Знаешь, Оловянный, я, конечно, догадывался, что у тебя с Викой не могло быть ничего серьёзного. Она в жизни не променяет меня на такого урода. Но ты всё равно зря полез в мою семью. Я такое не прощаю. В моём доме только я хозяин. Один только я решаю, что хорошо, а что - плохо. И я не завидую тому идиоту, который вздумает учить меня жить.
Оловянный всё это время лежал в грязи, сверлил меня ненавистным взглядом и скулил от боли.
-Чего ты ещё ждёшь, Авося? Делай своё дело... Стреляй, и покончим с этим...
А я стою перед ним, держу пистолет в руке и злорадно ухмыляюсь.
-Это слишком лёгкая смерть для такой мрази. Отпущу я тебя восвояси, и даже искать не буду. Ты и так покойник. Не мне теперь тебя судить. Ты убил вора в законе. Скачи на своей одной ноге хоть в Лондон, хоть на Мадагаскар. Друзья Хана найдут тебя везде. Они с тебя дурака живого шкуру спустят, а перед этим будут долго сверлить кости электродрелью. Скоро ты сам узнаешь, каково это - бегать от всех, как загнанная собака. Каждую минуту ты будешь озираться через плечо и обсираться при каждом шорохе. Привыкай к новой жизни, Оловянный. Лучше бы ты никогда не переходил мне дорогу...
Сказав это, я спрятал пистолет и спешно пошагал к своей машине. Латыш и Тихий уже ждали меня там. Я почти забрался внутрь, когда из ближайшего леса вдруг вышли двое. Сгорбленный старик с вязанкой хвороста на спине и старуха в ветхой одежде. Прямо, как на картине восемнадцатого века. Я резко достаю пистолет и иду им навстречу.
-Кто вы такие, и какого чёрта здесь забыли?
Старик здорово перепугался при виде горы трупов, и нескольких десятков вооружённых головорезов. Стоит и растерянно озирается то на меня, то на свою старуху.
-Не убивай, сынок... Христом Богом прошу. Мы, это... за хворостом в лес пошли. Зима нынче холодная... Дрова все закончились...
А тут ещё рядом Золотой нарисовался. Морда унылая, глаза злые, руки крепко сжимают автомат.
-Мочить их надо, Авося. Зачем нам лишние свидетели?
Старик после этого совсем поник. Побледнел, опустил голову и таращится на свои стоптанные валенки.
-Я тебе дам - замочить! Совсем с ума сошёл,- одной рукой я выхватил оружие из рук Золотого, а другой резко оттолкнул его в сторону,- А ты, отец, ступай лучше домой. Ты здесь ничего не видел и ничего не знаешь.
-Спасибо, сынок.
Старик со старухой развернулись и медленно побрели назад в сторону леса.
Золотой ничего не ответил. Только стал ещё мрачнее и печальнее. Обиделся, наверное. Забрался на заднее сиденье моего Хаммера и застыл, как статуя. Почти всю дорогу до Москвы он со мной не разговаривал. А когда мы выехали на кольцевую, вдруг взорвался длинным истеричным монологом:
-Я не понимаю, Авося, в чём дело!? Может, ты мне дураку объяснишь... Какого чёрта ты затеял эту бойню с людьми Оловянного? Сколько народа зря положил. Он ведь и так согласился на все наши условия. Отдал нам то, о чём мы раньше даже мечтать не могли. Ты видимо ещё сам не понял, чего натворил? Мы только что расколошматили бригаду человека, который работал под крышей у ФСБ. Вдобавок оставил в живых двух свидетелей, которые сдадут тебя на следующий день. Тебе совсем жить надоело!!! Из-за твоих проклятых понтов погиб Хан и немало наших пацанов. А всё ради чего? У тебя, что с Оловянным какие-то личные счёты?
Я попросил Бирю остановить машину, после чего обернулся на заднее сиденье и грозно так посмотрел в глаза Золотого.
-Давай, друг, уясним одну простую вещь. Пока я здесь всё решаю. Будешь ты за главного, тогда и покомандуешь. А пока делай, что я говорю.
Золотой резко умолк. Снова обиделся. Опустил голову и печально смотрит на свои ботинки. А меня всего колбасит изнутри. Золотой, в натуре, уже оборзел. Может ему прямо сейчас харю разбить для профилактики. Потом я, правда, остыл немного. Нехорошо как-то с Золотым получилось. Он ведь, как брат мне. Я снова оборачиваюсь и легонько, по дружески хлопаю его по плечу.
-Не парься, Золотой. Всё нормально будет. Скоро к нам столько бабок приплывёт, что мы будем ими жопу подтирать...
На следующий день вся Москва только и говорила, что о нашей разборке с Оловянным, да о смерти Хана. И если первая новость не вызвала в криминальных кругах большого удивления, то вторая оказалась настоящим шоком. На похороны старого вора в законе собралось народу не меньше чем к мавзолею в советские времена. Криминальные авторитеты со всей страны посчитали своим долгом приехать и провести его в последний путь. Полиции даже пришлось перекрыть пол Москвы и принять особые меры безопасности, чтобы пропустить эту многотысячную траурную процессию.
Над гробом звучали длинные скорбные речи. Друзья говорили о том, каким честным и справедливым человеком был покойный. Клялись найти и наказать убийцу. Я лично знал этих людей, и поэтому ничуть не сомневался в их словах. Действительно, найдут и накажут. Они слово дали. С этой минуты Оловянному пришёл конец. Он больше не жилец на этом свете.
Напоследок я тоже выступил с прощальным словом. Говорил о том, как прямо на моих глазах смерть-старуха забрала самого лучшего и достойного из нас. Говорил, что не видел на своём веку человека более порядочного и уважаемого. И, кстати, в словах моих не было ни капли лицемерия. При жизни Хана уважали даже враги, а его слово весило очень немало в криминальном мире столицы.
Вскоре после моего выступления гроб с покойником медленно спустили на дно могилы. Вокруг стояли только его братья и лучшие друзья. У Хана, как у вора старой закалки, никогда не было жены и детей. По очереди они бросили на крышку по горсти земли. Затем рабочие засыпали могилу, и народ начал постепенно расходится.
Мы с пацанами после кладбища направились в один знакомый кабак. Первый тост с серьёзными скорбными лицами мы подняли за Хана. Второй за здоровье Латыша. Его вместе с другими раненными мы отвезли вчера в одну хорошую больничку. Врачи там неплохо разбирались в огнестрелах и при этом не задавали лишних вопросов. Третий тост ушёл за будущее нашего нового строительного бизнеса. Помню, я ещё долго и возбуждённо говорил пацанам, какие радужные возможности у нас открываются после устранения конкурента в лице Оловянного. После таких слов даже Золотой немного развеселился. А то его мрачная, угрюмая физиономия уже начала действовать мне на нервы.
А потом началась обычная весёлая пьянка с криками, девками, битой посудой, дебошем, драками и прочими необходимыми атрибутами. В безумном пьяном угаре прошёл целый день, а потом ещё один и ещё. Последние пару недель выдались весьма напряжёнными, вот мы и решили с пацанами немного расслабиться. Мы колесили по всей Москве. Постоянно меняли кабаки и рестораны. По ночам отрывались в модных молодёжных клубах, а утром просыпались в обнимку с симпатичными тёлками на каких-то левых хатах или гостиницах. За три дня мы по пьяни перевернули десяток столов, побили четверых вышибал, раскорёжили в хлам одну барную стойку и до полусмерти перепугали какую-то солидную иностранную делегацию. Вот она какая - настоящая жизнь! Иногда я просто удивляюсь терпению начальника моей службы безопасности. Во время наших пьяных дебошей Стас с охраной находился рядом и неустанно оберегал наш покой и досуг. Он терпел, когда я требовал посреди ночи ехать в другой конец города, чтобы бухнуть в новом кабаке. Молчал, когда я нагло наезжал на мусоров или других посетителей. Он даже не сказал ни слова, когда в центре Москвы я на ходу вылез из люка своего Хаммера и в очередной раз решил пострелять в воздух из автомата. Единственное, чего он категорически не допускал, это чтобы я в пьяном виде садился за руль. Говорил, что от этого погибает народа в десять раз больше чем от всех бандитских разборок.
Из всего произошедшего в эти дни, я хорошо помню лишь отдельные отрывки. Всё остальное, как в тумане. Помню, например, как в одном из ресторанчиков повстречал Мишу Пожарского. Это, типа, мой кореш из прошлой реальности, который спецэффекты для кино снимает. Чуть ли не силой усадили его за свой столик. В компании известных бандитов Миша поначалу чувствовал себя неловко. Однако после нескольких выпитых рюмок слегка осмелел и заладил свою привычную ахинею о кризисе российского кинематографа. Пришлось гнать его в шею. Потом ещё помню, как десять раз подряд заказывал музыкантам песню "Самый лучший день" Григория Лепса. Почему-то запала она мне в душу. Зато я, хоть убей, не помню, как в нашей компании снова появился Латыш. Свалил, наверно, прямо посреди ночи из больнички. Не хотел пропустить такое веселье.
Дома я объявился только на четвёртый день, весь помятый и подпухший. Вика даже не спросила, где я пропадал. Похоже, ей давно уже всё равно, где и с кем я провожу время. И вот я сижу в гостиной и пью кофе, а она ходит кругами и уже пол часа безуспешно пытается набрать какой-то номер на мобильнике. Я поставил чашку на стол и ехидно усмехнулся.
-В чём дело?.. Может, Оловянному звонишь? Забудь. Нет больше твоего Оловянного.
После таких слов бойцы вокруг нас резко занервничали. С обоих сторон послышались щелчки передёрнутых автоматных затворов. Оловянный стоял рядом. Пальцы его сжались в кулаки, а физиономия перекосилась от гнева и недоумения.
-Ты чё несёшь, придурок!? Какая нахер прошлая жизнь?..
Правая рука его уже потянулась за пистолетом, но тут между нами встал Хан. Он, как всегда, был спокоен. По прежнему кутался в своё пальто и курил папироску Беломорканал.
-Угомонись, Оловянный. Ты, Авося, тоже придержи язык. Прямо, как дети малые. Никто сегодня никого не будет убивать. Это я вам обоим говорю.
-Уйди с дороги, старик. Или сам сейчас попадёшь под раздачу.
Оловянный угрожающе шагнул к Хану, но тот даже не шелохнулся. Просто стоял на месте и смотрел на него со спокойствием и презрением.
-Негоже серьёзному вору от всякой шушеры бегать.
-Тогда сдохни вместе с ними!
Сказав это, Оловянный выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в голову Хана. Старый вор законник тихо и медленно опустился на землю. Рядом упала его залитая кровью кепка и дымящаяся папироска. Я не медлили ни секунды. Просто рванул вперёд и сходу ударил Оловянного головой в подбородок. Тот явно не ожидал нападения. Поднял на меня руку с пистолетом, но я вовремя перехватил его запястье и нанёс второй удар кулаком в висок. Тем временем наши бойцы открыли шквальный огонь друг по другу. По нам они не стреляли. Боялись случайно задеть своих главарей. Зато бойцов из вражеских команд и те и другие косили без сожаления. Вокруг творился настоящий ад. Не прекращаясь, гремели пистолетные выстрелы, яростно стрекотали автоматы и приглушённо ревели крупнокалиберные пулемёты. Взрывались машины и истошно кричали раненные. А тут ещё мы с Оловянным сошлись в рукопашной схватке в эпицентре этой маленькой ожесточённой войны.
Мой противник был выше ростом, тяжелее и сильнее меня. Надо быть начеку. Знаю я этих боксёров-профессионалов. Одним ударом отправят в нокаут любого мордоворота. Чтобы слегка уравнять шансы, я достал из кармана один из своих Магнумов и выстрелил в колено Оловянному. Тот взревел от боли и на пару секунд потерял концентрацию. Этого мне было достаточно. Резкий удар в шею, и бесчувственное тело Оловянного повисло на мне, словно старый тулуп.
Дальше я действовал по обстоятельствам. Прикрылся Оловянным, как живым щитом и открыл огонь из пистолета по его людям. Впрочем, моя помощь уже особо и не требовалась. К тому моменту мои ребята почти расколошматили всю его бригаду. На прощание кто-то шмальнул из Мухи по их машинам. Рвануло так, что никому мало не показалось. Даже в ушах зазвенело. После этого оставалось только пойти и добить немногих уцелевших.
Через десять минут всё закончилось. Друганы мои стояли неподалёку. Слава Богу, все живы. Латышу досталось больше других. Одна из пуль слегка зацепила ему левую руку, другая попала в грудь. Вот он согнулся в три погибели и жадно хватает ртом воздух. К счастью хвалёный американский бронежилет не подвёл. Отделается парой ушибов и сломанными рёбрами. Несмотря на острую боль, Латыш чего-то ухмыляется и сияет как мартовское солнце. Кое-как доковылял до меня и по-дружески положил руку на плечо.
-Весёлый сегодня денёк выдался, Авося. Я прямо молодость вспомнил.
Золотой стоит в сторонке какой-то хмурый и отрешённый. Как будто жену свою в карты проиграл. Понятия не имею, чем он ещё недоволен. Биря и Тихий тоже были неподалёку. Первый сидит на корточках перед мёртвым Ханом. Горюет, бедняга, словно близкого родственника потерял. Второй, как ни в чём ни бывало, играет на мобильнике с блаженной улыбкой.
Через несколько секунд, наконец, очнулся Оловянный. Точнее это я помог ему очнуться лёгким пинком по простреленному колену. Тот открыл глаза и весь искорёжился от страшной боли.
-Как дела, Оловянный? У нас, вроде, остался один незаконченный разговор.
Он тяжело сопит и смотрит на меня с бессильной злобой. Хочет порвать меня на части, но реально сделать ничего не может.
-Итак, вопрос первый: какого чёрта пол года назад ты приезжал к моей жене, пока я был на работе?
-Да, пошёл ты...
-Ответ не правильный.
Я достал пистолет и выстрелил чуть повыше его израненного колена. Оловянный закричал диким протяжным голосом.
-Это не то, что ты думаешь...
-А я пока ничего не думаю. Надеюсь, ты мне всё разъяснишь.
-Это... тебя не касается!
-И снова, неправильный ответ.
После следующего выстрела в ногу Оловянный долго не мог прийти в себя. Пару минут дёргался в истерике и вопил от боли. Затем он вдруг прекратил орать и громко безумно рассмеялся.
-Дурак... ты так ничего и не понял... Вика у тебя певица и артистка. У неё талант, а ты её прячешь в четырёх стенах. С другим мужем давно бы прославилась на всю страну. В тайне от тебя она записала музыкальный альбом. Я согласился найти ей продюсера и свести с нужными людьми. Просила, чтобы я тебе ничего не говорил. Даже все деловые вопросы мы решали в машине, подальше от твоего дома. Вот и все наши тайны...
Когда я слушал Оловянного, внутри меня что-то ёкнуло. Всё оказалось не так, как я думал. Всё проще и вместе с тем - гораздо сложнее. А ведь у моей Вики действительно талант от Бога. Такие как она не созданы, чтобы целыми днями сидеть дома, варить борщи и гладить мужу рубашки. Ведь во всех других реальностях она была известной певицей. Я уже начал понемногу сомневаться в своих поступках. Правильно ли я сделал, когда в самом начале запретил ей заниматься любимым делом? Что со мной стало? В какой день, в какую минуту прежний безобидный и робкий человек по имени Антон Авоськин превратился вдруг в жестокого садиста и семейного деспота? Внутри меня вовсю терзали сомнения, но внешне я продолжал оставаться спокойным и невозмутимым.
-Знаешь, Оловянный, я, конечно, догадывался, что у тебя с Викой не могло быть ничего серьёзного. Она в жизни не променяет меня на такого урода. Но ты всё равно зря полез в мою семью. Я такое не прощаю. В моём доме только я хозяин. Один только я решаю, что хорошо, а что - плохо. И я не завидую тому идиоту, который вздумает учить меня жить.
Оловянный всё это время лежал в грязи, сверлил меня ненавистным взглядом и скулил от боли.
-Чего ты ещё ждёшь, Авося? Делай своё дело... Стреляй, и покончим с этим...
А я стою перед ним, держу пистолет в руке и злорадно ухмыляюсь.
-Это слишком лёгкая смерть для такой мрази. Отпущу я тебя восвояси, и даже искать не буду. Ты и так покойник. Не мне теперь тебя судить. Ты убил вора в законе. Скачи на своей одной ноге хоть в Лондон, хоть на Мадагаскар. Друзья Хана найдут тебя везде. Они с тебя дурака живого шкуру спустят, а перед этим будут долго сверлить кости электродрелью. Скоро ты сам узнаешь, каково это - бегать от всех, как загнанная собака. Каждую минуту ты будешь озираться через плечо и обсираться при каждом шорохе. Привыкай к новой жизни, Оловянный. Лучше бы ты никогда не переходил мне дорогу...
Сказав это, я спрятал пистолет и спешно пошагал к своей машине. Латыш и Тихий уже ждали меня там. Я почти забрался внутрь, когда из ближайшего леса вдруг вышли двое. Сгорбленный старик с вязанкой хвороста на спине и старуха в ветхой одежде. Прямо, как на картине восемнадцатого века. Я резко достаю пистолет и иду им навстречу.
-Кто вы такие, и какого чёрта здесь забыли?
Старик здорово перепугался при виде горы трупов, и нескольких десятков вооружённых головорезов. Стоит и растерянно озирается то на меня, то на свою старуху.
-Не убивай, сынок... Христом Богом прошу. Мы, это... за хворостом в лес пошли. Зима нынче холодная... Дрова все закончились...
А тут ещё рядом Золотой нарисовался. Морда унылая, глаза злые, руки крепко сжимают автомат.
-Мочить их надо, Авося. Зачем нам лишние свидетели?
Старик после этого совсем поник. Побледнел, опустил голову и таращится на свои стоптанные валенки.
-Я тебе дам - замочить! Совсем с ума сошёл,- одной рукой я выхватил оружие из рук Золотого, а другой резко оттолкнул его в сторону,- А ты, отец, ступай лучше домой. Ты здесь ничего не видел и ничего не знаешь.
-Спасибо, сынок.
Старик со старухой развернулись и медленно побрели назад в сторону леса.
Золотой ничего не ответил. Только стал ещё мрачнее и печальнее. Обиделся, наверное. Забрался на заднее сиденье моего Хаммера и застыл, как статуя. Почти всю дорогу до Москвы он со мной не разговаривал. А когда мы выехали на кольцевую, вдруг взорвался длинным истеричным монологом:
-Я не понимаю, Авося, в чём дело!? Может, ты мне дураку объяснишь... Какого чёрта ты затеял эту бойню с людьми Оловянного? Сколько народа зря положил. Он ведь и так согласился на все наши условия. Отдал нам то, о чём мы раньше даже мечтать не могли. Ты видимо ещё сам не понял, чего натворил? Мы только что расколошматили бригаду человека, который работал под крышей у ФСБ. Вдобавок оставил в живых двух свидетелей, которые сдадут тебя на следующий день. Тебе совсем жить надоело!!! Из-за твоих проклятых понтов погиб Хан и немало наших пацанов. А всё ради чего? У тебя, что с Оловянным какие-то личные счёты?
Я попросил Бирю остановить машину, после чего обернулся на заднее сиденье и грозно так посмотрел в глаза Золотого.
-Давай, друг, уясним одну простую вещь. Пока я здесь всё решаю. Будешь ты за главного, тогда и покомандуешь. А пока делай, что я говорю.
Золотой резко умолк. Снова обиделся. Опустил голову и печально смотрит на свои ботинки. А меня всего колбасит изнутри. Золотой, в натуре, уже оборзел. Может ему прямо сейчас харю разбить для профилактики. Потом я, правда, остыл немного. Нехорошо как-то с Золотым получилось. Он ведь, как брат мне. Я снова оборачиваюсь и легонько, по дружески хлопаю его по плечу.
-Не парься, Золотой. Всё нормально будет. Скоро к нам столько бабок приплывёт, что мы будем ими жопу подтирать...
На следующий день вся Москва только и говорила, что о нашей разборке с Оловянным, да о смерти Хана. И если первая новость не вызвала в криминальных кругах большого удивления, то вторая оказалась настоящим шоком. На похороны старого вора в законе собралось народу не меньше чем к мавзолею в советские времена. Криминальные авторитеты со всей страны посчитали своим долгом приехать и провести его в последний путь. Полиции даже пришлось перекрыть пол Москвы и принять особые меры безопасности, чтобы пропустить эту многотысячную траурную процессию.
Над гробом звучали длинные скорбные речи. Друзья говорили о том, каким честным и справедливым человеком был покойный. Клялись найти и наказать убийцу. Я лично знал этих людей, и поэтому ничуть не сомневался в их словах. Действительно, найдут и накажут. Они слово дали. С этой минуты Оловянному пришёл конец. Он больше не жилец на этом свете.
Напоследок я тоже выступил с прощальным словом. Говорил о том, как прямо на моих глазах смерть-старуха забрала самого лучшего и достойного из нас. Говорил, что не видел на своём веку человека более порядочного и уважаемого. И, кстати, в словах моих не было ни капли лицемерия. При жизни Хана уважали даже враги, а его слово весило очень немало в криминальном мире столицы.
Вскоре после моего выступления гроб с покойником медленно спустили на дно могилы. Вокруг стояли только его братья и лучшие друзья. У Хана, как у вора старой закалки, никогда не было жены и детей. По очереди они бросили на крышку по горсти земли. Затем рабочие засыпали могилу, и народ начал постепенно расходится.
Мы с пацанами после кладбища направились в один знакомый кабак. Первый тост с серьёзными скорбными лицами мы подняли за Хана. Второй за здоровье Латыша. Его вместе с другими раненными мы отвезли вчера в одну хорошую больничку. Врачи там неплохо разбирались в огнестрелах и при этом не задавали лишних вопросов. Третий тост ушёл за будущее нашего нового строительного бизнеса. Помню, я ещё долго и возбуждённо говорил пацанам, какие радужные возможности у нас открываются после устранения конкурента в лице Оловянного. После таких слов даже Золотой немного развеселился. А то его мрачная, угрюмая физиономия уже начала действовать мне на нервы.
А потом началась обычная весёлая пьянка с криками, девками, битой посудой, дебошем, драками и прочими необходимыми атрибутами. В безумном пьяном угаре прошёл целый день, а потом ещё один и ещё. Последние пару недель выдались весьма напряжёнными, вот мы и решили с пацанами немного расслабиться. Мы колесили по всей Москве. Постоянно меняли кабаки и рестораны. По ночам отрывались в модных молодёжных клубах, а утром просыпались в обнимку с симпатичными тёлками на каких-то левых хатах или гостиницах. За три дня мы по пьяни перевернули десяток столов, побили четверых вышибал, раскорёжили в хлам одну барную стойку и до полусмерти перепугали какую-то солидную иностранную делегацию. Вот она какая - настоящая жизнь! Иногда я просто удивляюсь терпению начальника моей службы безопасности. Во время наших пьяных дебошей Стас с охраной находился рядом и неустанно оберегал наш покой и досуг. Он терпел, когда я требовал посреди ночи ехать в другой конец города, чтобы бухнуть в новом кабаке. Молчал, когда я нагло наезжал на мусоров или других посетителей. Он даже не сказал ни слова, когда в центре Москвы я на ходу вылез из люка своего Хаммера и в очередной раз решил пострелять в воздух из автомата. Единственное, чего он категорически не допускал, это чтобы я в пьяном виде садился за руль. Говорил, что от этого погибает народа в десять раз больше чем от всех бандитских разборок.
Из всего произошедшего в эти дни, я хорошо помню лишь отдельные отрывки. Всё остальное, как в тумане. Помню, например, как в одном из ресторанчиков повстречал Мишу Пожарского. Это, типа, мой кореш из прошлой реальности, который спецэффекты для кино снимает. Чуть ли не силой усадили его за свой столик. В компании известных бандитов Миша поначалу чувствовал себя неловко. Однако после нескольких выпитых рюмок слегка осмелел и заладил свою привычную ахинею о кризисе российского кинематографа. Пришлось гнать его в шею. Потом ещё помню, как десять раз подряд заказывал музыкантам песню "Самый лучший день" Григория Лепса. Почему-то запала она мне в душу. Зато я, хоть убей, не помню, как в нашей компании снова появился Латыш. Свалил, наверно, прямо посреди ночи из больнички. Не хотел пропустить такое веселье.
Дома я объявился только на четвёртый день, весь помятый и подпухший. Вика даже не спросила, где я пропадал. Похоже, ей давно уже всё равно, где и с кем я провожу время. И вот я сижу в гостиной и пью кофе, а она ходит кругами и уже пол часа безуспешно пытается набрать какой-то номер на мобильнике. Я поставил чашку на стол и ехидно усмехнулся.
-В чём дело?.. Может, Оловянному звонишь? Забудь. Нет больше твоего Оловянного.
