Он снова смотрел вдаль сквозь окно. Его взгляд был устремлен к далеким синим горам, что поднимались за бескрайними полями на западе. Сегодня они выглядели как никогда манящими. Он никогда не был в горных краях, и сейчас его душа стремилась к этим безмятежным гигантам. Он желал самостоятельно пройтись горными тропами, вдохнуть пьянящего воздуха высот, услышать музыку ветра, воочию увидеть тех волшебных зверей, что обитают там по сведениям знающих людей.
— Дядь, а дядь… — вернул его к действительности тоненький голосок пацаненка лет десяти. — А мой велик готов?
— Конечно, готов, чертенок! Вон у стены твой конь, забирай, только будь аккуратнее! — его губы слегка улыбались ребенку.
Мальчик просто светился и, от распирающего счастья промычав какую-то невнятную благодарность, схватил свой велосипед, оседлал его и помчался по дороге.
А он тяжело сполз со своего стула на пол и на одних руках пополз к своей постели, расстеленной прямо на полу возле печки, чтобы не приходилось и на нее взбираться.
А ночью во сне он снова бродил по далеким синим горам, наслаждаясь свободой, которой он был лишен наяву.
Куда б ты ни шел, мой друг,
Ты ходишь по небесам —
Небо лежит у ног.
Какой, к черту, ад?
Куда б ты ни шел, мой друг,
Однажды ты поймешь это сам:
Ты — волшебный цветок,
а жизнь — удивительный сад.
Ж. Сагадеев «Потерянные в раю»
Когда-то давно он мог сам передвигаться и покорять пространство как ветер. Гроза Воинов — так звучало его имя на языке предков. Его руки были твердыми как скалы и не знали пощады. Он был великим воином и вождем своего племени. И он не раз бросал вызов богам.
Но то было очень давно, в прошлой жизни. А в этой жизни боги, насмехаясь над ним, заключили его дух в эту бесполезную болванку человека. Но еще горче физического уродства была неспособность забыть прежнюю жизнь, и сравнение прошлой жизни и нынешнего существования разъедало ум и душу.
Он был гордым и горячим, а стал спокойным и перестал брезговать любой помощью. Был смелым и находчивым, а теперь же не мог найти ни одного приемлемого выхода и порой вздрагивал от малейшего шороха.
Хорошо, что руки остались такими же крепкими, умелыми и могли прокормить его.
Когда же он впервые увидел небо и ощутил это тело, безысходность накрыла его самой мрачной тучей. Кем он был в этом мире? Что это за место? Был только один ответ — был калекой! Калека в незнакомом мире без сил, без связей, без друзей и без семьи… Что он мог? Мог, разве что, выживать. И этим пришлось заняться тотчас.
Очнувшись, он обнаружил себя в теле сорокалетнего мужчины, лишенном нижних конечностей, посреди какой-то богом забытой деревушки. Деревня показалось ему страшно запущенной, но со временем пришло понимание, что еще повезло оказаться в ней, в достаточно зажиточной, благополучной, по меркам этого мира, где уже давно не знали неурожаев и набегов. Для этого мира эта была богатая деревня. Но это пришло позже, а поначалу был дикий разлад с привычными ему миром и телом, нестерпимое противоречие между прошлым и настоящим.
Хорошо, что на дворе стояло Бабье лето и за день он мог отогреть коченевшее по ночам тело. Два дня он провел подобно дворняге, живя на улице, перебиваясь подачками жителей и ночуя под забором, пока его не приметила одна вдова.
Правда, сначала он приметил молодую бабу, несмотря на возраст, уже носившая наряд вдовствующей и весьма печальный потусторонний взгляд. Она ему напомнила ту, что была его женой в молодости, тогда… в прошлой жизни. Даже скорбный наряд не мог укрыть от него ее стать, грацию гордой лебедушки и уверенность в себе орлицы. Возможно, именно это противоречие вызвало интерес к ней.
Понаблюдав за ней в первый раз, он позже бранил себя: «Куда ты, калека, зенки пялишь?! Не твоего полета пташка! Тебе самому бы не сдохнуть прямо здесь, под забором!», — но когда она второй раз прошла мимо, неся тяжелый короб с рынка, он опять не смог оторвать взгляд от ее походки.
Весь остаток дня, как и прежде, он просидел на углу улицы, ведущей на местный рынок. Мимо проходили жители. Многие бросали на него взгляд, у кого-то он был полон презрения, у кого-то сквозила жалость, как к побитой собаке, у кого-то возникала тень сострадания. Ему проще было вынести презрение, чем эти сострадания и жалость — он сам в прошлом считал калек людьми недостойными жизни. Честь воина гласила, что умереть полагается в бою от ран, а не в постели от старости и болезней. Соломенная смерть — что может быть хуже для такого как он?
Оказывается, есть. Несмотря на всю его гордость, его память о прошлой жизни, его рассудок с первого момента пробуждения стал цепляться за жизнь этого никчемного изувеченного тела, доведя его до того, что он, Гроза Воинов, заискивающе заглядывал любому проходившему мимо, надеясь вымолить подачку. Тьфу!
И вот, когда второй день пребывания заключенным в этом омерзительном состоянии стал клониться к закату, солнце порозовело, склоняясь к земле, а он стал подыскивать удобное место для ночлега, вновь появилась вдовушка, но не одна, а с пацаном лет одиннадцати-двенадцати.
— Мил человек, не угодно ли трапезничать и переночевать под крышей? — ее голос был достаточно властен, хотя и нес уважение к собеседнику. — Просим вас к нашему столу, сударь.
Он лишь смог что-то промычать в ответ нечленораздельное, одновременно боясь вспугнуть удачу и проявить свою слабость, согласившись на дармовые трапезу и ночлег.
Не дождавшись вразумительного ответа, вдова кивнула головой своему пацану и тот (даром что млад еще) без слов взвалил его к себе на спину как мешок и, держа калеку за руки, бодро пошагал по дороге.
Она оказалась вдовой местного кузнеца, да и сама ладила с молотом и наковальней. Дом ее с кузней и двором был на отшибе, и паренек, что был ее единственным ребенком, порядком выдохся, неся тяжкий груз.
Всю дорогу она рассказывала о себе и своей жизни, не расспрашивая его, будто знала, что он сейчас не сможет сказать ни правды, ни убедительной лжи. Ее звали Мирославой и отпраздновала она уже двадцать пять весен. С покойным мужем они создали крепкое хозяйство, но сейчас, спустя четыре года как она осталась одна с сыном, им требовалась хоть какая-та подмога да и воспитание сына требовало мужской руки. По дороге он лишь кивал головой на ее слова, а когда все-таки смог собраться с мыслями после сытного обеда, ответил ей:
— Спасибо, сударыня, за хлеб и кров. Обещаю, что не буду бесполезным поленом в вашем доме — чем смогу, помогу. Не гляди, что без ног — не обделили меня боги руками. Но прошу уважить мою гордыню, спать в доме я не буду, так как не супруги мы, — она лишь послушно кивнула, — прошу постелить мне в сарае. И можно ли баньку истопить, хозяюшка? А меня зовите Серафимом, но пока не расспрашивайте более не о чем — правде вы все равно не поверите, а лгать вам не могу. Знайте только, что не лихой я человек, а мирный и закон чту.
Так он обрел свой дом, свое хозяйство, свое подобие семьи.
Отсюда сквозь маленькое оконце ему прекрасно были видны звезды. Такие манящие, красивые и отчужденные.
Да, он обрел дом и подобие семьи, но еще никак не мог обрести себя в этом мире, в этом теле, сковывающем его свободу и его возможности. Он смог быстро стать полезным жителем этого дома. Поначалу он стал, по мере сил, помогать Мирославе в кузне — уже через пару дней сообразив нехитрое приспособление, он уже без труда справлялся с мехами и теперь работа у хозяюшки спорилась гораздо быстрее. Также он смог взять на себя и дойку скота, благо был у него солдатский опыт. А через недельку, сварганив себе небольшую тележку, уже и выгонял скотину со двора по утрам и загонял обратно на вечерней заре.
По мере того, как он осваивался, появилась возможность и заняться воспитанием пацана. Василий оказался толковым пареньком десяти весен от роду и уже обучен грамоте. Серафиму пришлось обучать его лишь тому, что не могла дать ему мать — его роль в воспитании парня сводилась к роли мужчины-наставника, который способен научить безусого юнца мудрости Мужчины, Защитника и Хозяина.
Также, по мере сил, возможностей и времени, с помощью Васьки он начал обустраивать и отведенный ему уголок сарая. Постепенно там появились и стол с верстаком, и печка. Благодаря этому он уже мог сам принимать заказы жителей деревни на починку саней, телег, разной хозяйственной утвари из дерева и металла.
Одним словом, дела спорились. Но не унималась его гордость. Ему было недостаточно того, что он мог делать — память прошлой жизни выжигала его ум и сердце. Просто жить такой жизнью было тяжко для него, ему не хватало походов, приключений, свершений — всего того, что окружало его, когда он носил имя Гроза Воинов. Даже тот факт, что он, похоже, первым в мире, в деревне то уж точно, изобрел велосипед, не мог умерить его жажды. А с чего бы — его чудо техники оценила лишь детвора, взрослые же не видели в нем ничего полезного: так, детская шалость.
Ближе к весне случилась оказия, которая смогла со временем направить его на исполнение чего-то нового, отличного от обыденности ремесленника. Само происшествие не было таким уж выдающимся, но оно поселило в его голове маленькое зернышко идеи.
Они с Василием возились во дворе с телегой одного купца, приводя её по просьбе хозяина в порядок к весне. Работа спорилась ладно, ведь и руки его были годными да и подросток старался не отставать от своего воспитателя. Но тут пацан отвлекся, внимательно разглядывая небо. Серафим хотел было его окликнуть, но не стал, а сам взглянул в небо. Там в кристальной синеве, высоко под облаками парил дракон.
Для него вид дракона не был чем-то диковинным — он и в прежней жизни видел драконов, и не таких, одноглавых, а трехглавых, но все обстоятельства, что приметил он в данном происшествии, озадачивали. Дракон безмятежно парил в небесах, подобно степному орлу, не обращая внимания на копошащуюся внизу деревню — раньше такой степенный полет дракона видел только вдали от людских поселений, где редко когда ступала нога человека, а там, где было человеческое селение, полет был стремителен и безжалостен, как топора палача. Видя, что таким зрелищем никто не встревожен, никто не спешит от этого прерывать свои дела и искать укрытия, Серафим вслед за Василием тоже засмотрелся на столь величественное зрелище. Лишь, когда заломило шею, он окликнул паренька, чтобы возвращался к работе.
— Вась, а что ж ты не испужался при виде дракона? — осторожно спросил он.
— А чего его пужаться-то, тять? Летает себе и летает. Красиво так! — пацан явно не понял его тревоги.
— Там, откуда я родом, дракон над деревней к беде, разгрому, смерти.
— Странные ваши земли, у нас драконы деревни защищают от набегов разбойников и нечисти. За это деревни каждый месяц по корове гонят. И ему хорошо, и нам. — Василий сейчас сам сошел бы за наставника. — У нас, если дракон над деревней пролетает, то сей добрый знак.
Он сейчас лежал на своем биваке. Сон никак не шел и он продолжал смотреть на звезды и перебирать события последних двух лет. Никак он не мог припомнить, как полет дракона над головой смог сподвигнуть его на последующие мысли и действия. В какой-то миг он понял, что вот он шанс не просто снова стать первым, но бросить очередной вызов богам. Нет, он не стремился повергнуть дракона, он решил, что сам станет подобен этому небесному красавцу.
И последующие два года у него ушли на достижение своих стремлений.
Вот появился растущий месяц на том кусочке неба, что он наблюдал сквозь свое окно. Судя по всему, завтра будет благоприятная погода для осуществления мечты последних лет. Если все удастся, то он будет первым, кто станет равным богам. Завтра они с Васькой выведут нового, рукотворного Пегаса во поле и он сможет обрести такую свободу, которой не знал никогда ранее ни он, ни кто-либо другой!
— Дядь, а дядь… — вернул его к действительности тоненький голосок пацаненка лет десяти. — А мой велик готов?
— Конечно, готов, чертенок! Вон у стены твой конь, забирай, только будь аккуратнее! — его губы слегка улыбались ребенку.
Мальчик просто светился и, от распирающего счастья промычав какую-то невнятную благодарность, схватил свой велосипед, оседлал его и помчался по дороге.
А он тяжело сполз со своего стула на пол и на одних руках пополз к своей постели, расстеленной прямо на полу возле печки, чтобы не приходилось и на нее взбираться.
А ночью во сне он снова бродил по далеким синим горам, наслаждаясь свободой, которой он был лишен наяву.
Куда б ты ни шел, мой друг,
Ты ходишь по небесам —
Небо лежит у ног.
Какой, к черту, ад?
Куда б ты ни шел, мой друг,
Однажды ты поймешь это сам:
Ты — волшебный цветок,
а жизнь — удивительный сад.
Ж. Сагадеев «Потерянные в раю»
***
Когда-то давно он мог сам передвигаться и покорять пространство как ветер. Гроза Воинов — так звучало его имя на языке предков. Его руки были твердыми как скалы и не знали пощады. Он был великим воином и вождем своего племени. И он не раз бросал вызов богам.
Но то было очень давно, в прошлой жизни. А в этой жизни боги, насмехаясь над ним, заключили его дух в эту бесполезную болванку человека. Но еще горче физического уродства была неспособность забыть прежнюю жизнь, и сравнение прошлой жизни и нынешнего существования разъедало ум и душу.
Он был гордым и горячим, а стал спокойным и перестал брезговать любой помощью. Был смелым и находчивым, а теперь же не мог найти ни одного приемлемого выхода и порой вздрагивал от малейшего шороха.
Хорошо, что руки остались такими же крепкими, умелыми и могли прокормить его.
Когда же он впервые увидел небо и ощутил это тело, безысходность накрыла его самой мрачной тучей. Кем он был в этом мире? Что это за место? Был только один ответ — был калекой! Калека в незнакомом мире без сил, без связей, без друзей и без семьи… Что он мог? Мог, разве что, выживать. И этим пришлось заняться тотчас.
***
Очнувшись, он обнаружил себя в теле сорокалетнего мужчины, лишенном нижних конечностей, посреди какой-то богом забытой деревушки. Деревня показалось ему страшно запущенной, но со временем пришло понимание, что еще повезло оказаться в ней, в достаточно зажиточной, благополучной, по меркам этого мира, где уже давно не знали неурожаев и набегов. Для этого мира эта была богатая деревня. Но это пришло позже, а поначалу был дикий разлад с привычными ему миром и телом, нестерпимое противоречие между прошлым и настоящим.
Хорошо, что на дворе стояло Бабье лето и за день он мог отогреть коченевшее по ночам тело. Два дня он провел подобно дворняге, живя на улице, перебиваясь подачками жителей и ночуя под забором, пока его не приметила одна вдова.
Правда, сначала он приметил молодую бабу, несмотря на возраст, уже носившая наряд вдовствующей и весьма печальный потусторонний взгляд. Она ему напомнила ту, что была его женой в молодости, тогда… в прошлой жизни. Даже скорбный наряд не мог укрыть от него ее стать, грацию гордой лебедушки и уверенность в себе орлицы. Возможно, именно это противоречие вызвало интерес к ней.
Понаблюдав за ней в первый раз, он позже бранил себя: «Куда ты, калека, зенки пялишь?! Не твоего полета пташка! Тебе самому бы не сдохнуть прямо здесь, под забором!», — но когда она второй раз прошла мимо, неся тяжелый короб с рынка, он опять не смог оторвать взгляд от ее походки.
Весь остаток дня, как и прежде, он просидел на углу улицы, ведущей на местный рынок. Мимо проходили жители. Многие бросали на него взгляд, у кого-то он был полон презрения, у кого-то сквозила жалость, как к побитой собаке, у кого-то возникала тень сострадания. Ему проще было вынести презрение, чем эти сострадания и жалость — он сам в прошлом считал калек людьми недостойными жизни. Честь воина гласила, что умереть полагается в бою от ран, а не в постели от старости и болезней. Соломенная смерть — что может быть хуже для такого как он?
Оказывается, есть. Несмотря на всю его гордость, его память о прошлой жизни, его рассудок с первого момента пробуждения стал цепляться за жизнь этого никчемного изувеченного тела, доведя его до того, что он, Гроза Воинов, заискивающе заглядывал любому проходившему мимо, надеясь вымолить подачку. Тьфу!
И вот, когда второй день пребывания заключенным в этом омерзительном состоянии стал клониться к закату, солнце порозовело, склоняясь к земле, а он стал подыскивать удобное место для ночлега, вновь появилась вдовушка, но не одна, а с пацаном лет одиннадцати-двенадцати.
— Мил человек, не угодно ли трапезничать и переночевать под крышей? — ее голос был достаточно властен, хотя и нес уважение к собеседнику. — Просим вас к нашему столу, сударь.
Он лишь смог что-то промычать в ответ нечленораздельное, одновременно боясь вспугнуть удачу и проявить свою слабость, согласившись на дармовые трапезу и ночлег.
Не дождавшись вразумительного ответа, вдова кивнула головой своему пацану и тот (даром что млад еще) без слов взвалил его к себе на спину как мешок и, держа калеку за руки, бодро пошагал по дороге.
Она оказалась вдовой местного кузнеца, да и сама ладила с молотом и наковальней. Дом ее с кузней и двором был на отшибе, и паренек, что был ее единственным ребенком, порядком выдохся, неся тяжкий груз.
Всю дорогу она рассказывала о себе и своей жизни, не расспрашивая его, будто знала, что он сейчас не сможет сказать ни правды, ни убедительной лжи. Ее звали Мирославой и отпраздновала она уже двадцать пять весен. С покойным мужем они создали крепкое хозяйство, но сейчас, спустя четыре года как она осталась одна с сыном, им требовалась хоть какая-та подмога да и воспитание сына требовало мужской руки. По дороге он лишь кивал головой на ее слова, а когда все-таки смог собраться с мыслями после сытного обеда, ответил ей:
— Спасибо, сударыня, за хлеб и кров. Обещаю, что не буду бесполезным поленом в вашем доме — чем смогу, помогу. Не гляди, что без ног — не обделили меня боги руками. Но прошу уважить мою гордыню, спать в доме я не буду, так как не супруги мы, — она лишь послушно кивнула, — прошу постелить мне в сарае. И можно ли баньку истопить, хозяюшка? А меня зовите Серафимом, но пока не расспрашивайте более не о чем — правде вы все равно не поверите, а лгать вам не могу. Знайте только, что не лихой я человек, а мирный и закон чту.
Так он обрел свой дом, свое хозяйство, свое подобие семьи.
Отсюда сквозь маленькое оконце ему прекрасно были видны звезды. Такие манящие, красивые и отчужденные.
Да, он обрел дом и подобие семьи, но еще никак не мог обрести себя в этом мире, в этом теле, сковывающем его свободу и его возможности. Он смог быстро стать полезным жителем этого дома. Поначалу он стал, по мере сил, помогать Мирославе в кузне — уже через пару дней сообразив нехитрое приспособление, он уже без труда справлялся с мехами и теперь работа у хозяюшки спорилась гораздо быстрее. Также он смог взять на себя и дойку скота, благо был у него солдатский опыт. А через недельку, сварганив себе небольшую тележку, уже и выгонял скотину со двора по утрам и загонял обратно на вечерней заре.
По мере того, как он осваивался, появилась возможность и заняться воспитанием пацана. Василий оказался толковым пареньком десяти весен от роду и уже обучен грамоте. Серафиму пришлось обучать его лишь тому, что не могла дать ему мать — его роль в воспитании парня сводилась к роли мужчины-наставника, который способен научить безусого юнца мудрости Мужчины, Защитника и Хозяина.
Также, по мере сил, возможностей и времени, с помощью Васьки он начал обустраивать и отведенный ему уголок сарая. Постепенно там появились и стол с верстаком, и печка. Благодаря этому он уже мог сам принимать заказы жителей деревни на починку саней, телег, разной хозяйственной утвари из дерева и металла.
Одним словом, дела спорились. Но не унималась его гордость. Ему было недостаточно того, что он мог делать — память прошлой жизни выжигала его ум и сердце. Просто жить такой жизнью было тяжко для него, ему не хватало походов, приключений, свершений — всего того, что окружало его, когда он носил имя Гроза Воинов. Даже тот факт, что он, похоже, первым в мире, в деревне то уж точно, изобрел велосипед, не мог умерить его жажды. А с чего бы — его чудо техники оценила лишь детвора, взрослые же не видели в нем ничего полезного: так, детская шалость.
Ближе к весне случилась оказия, которая смогла со временем направить его на исполнение чего-то нового, отличного от обыденности ремесленника. Само происшествие не было таким уж выдающимся, но оно поселило в его голове маленькое зернышко идеи.
Они с Василием возились во дворе с телегой одного купца, приводя её по просьбе хозяина в порядок к весне. Работа спорилась ладно, ведь и руки его были годными да и подросток старался не отставать от своего воспитателя. Но тут пацан отвлекся, внимательно разглядывая небо. Серафим хотел было его окликнуть, но не стал, а сам взглянул в небо. Там в кристальной синеве, высоко под облаками парил дракон.
Для него вид дракона не был чем-то диковинным — он и в прежней жизни видел драконов, и не таких, одноглавых, а трехглавых, но все обстоятельства, что приметил он в данном происшествии, озадачивали. Дракон безмятежно парил в небесах, подобно степному орлу, не обращая внимания на копошащуюся внизу деревню — раньше такой степенный полет дракона видел только вдали от людских поселений, где редко когда ступала нога человека, а там, где было человеческое селение, полет был стремителен и безжалостен, как топора палача. Видя, что таким зрелищем никто не встревожен, никто не спешит от этого прерывать свои дела и искать укрытия, Серафим вслед за Василием тоже засмотрелся на столь величественное зрелище. Лишь, когда заломило шею, он окликнул паренька, чтобы возвращался к работе.
— Вась, а что ж ты не испужался при виде дракона? — осторожно спросил он.
— А чего его пужаться-то, тять? Летает себе и летает. Красиво так! — пацан явно не понял его тревоги.
— Там, откуда я родом, дракон над деревней к беде, разгрому, смерти.
— Странные ваши земли, у нас драконы деревни защищают от набегов разбойников и нечисти. За это деревни каждый месяц по корове гонят. И ему хорошо, и нам. — Василий сейчас сам сошел бы за наставника. — У нас, если дракон над деревней пролетает, то сей добрый знак.
Он сейчас лежал на своем биваке. Сон никак не шел и он продолжал смотреть на звезды и перебирать события последних двух лет. Никак он не мог припомнить, как полет дракона над головой смог сподвигнуть его на последующие мысли и действия. В какой-то миг он понял, что вот он шанс не просто снова стать первым, но бросить очередной вызов богам. Нет, он не стремился повергнуть дракона, он решил, что сам станет подобен этому небесному красавцу.
И последующие два года у него ушли на достижение своих стремлений.
Вот появился растущий месяц на том кусочке неба, что он наблюдал сквозь свое окно. Судя по всему, завтра будет благоприятная погода для осуществления мечты последних лет. Если все удастся, то он будет первым, кто станет равным богам. Завтра они с Васькой выведут нового, рукотворного Пегаса во поле и он сможет обрести такую свободу, которой не знал никогда ранее ни он, ни кто-либо другой!
