Juliageleno@yandex.ru, spechorkin@gmail.com
Сергей Печеркин и Джули Айгелено «Волчья доля»
Том 1. Род Ставры и Гавры. Пролог
Это только присказка,
Сказка впереди.
В. Высоцкий
Жила-была девочка на белом свете. Давно ли то было и далеко ли — мне не ведомо. Только, как сейчас помню, что жила она в одном селе, не особо богатом, но и не бедном, про такие сёла говорят, что крепкие они.
Так вот, та девочка была удивительной. И красотой, и добротой удалась она, а судьбу суденицы ей напророчили необычайную.
Родилась она на исходе месяца живень, и её рождение уже говорило о необычной судьбе. В последний жаркий день лета солнце щедро делилось с природой своим теплом, стараясь всю округу обогреть до следующей весны. Каково было у всех удивление, когда к обеду чистая глазурь небес расщедрилась крупными пушистыми мухами снега, что кружили в воздухе в прекрасном танце и таяли, едва коснувшись земли. В это время дом Старейшины Козьмы огласил женский крик: то у его дочери Маруси начались первые схватки. «Вот с бабой погода всегда заодно», — хмуро бубнил хозяин дома, пока его жинка Марфа суетились с повитухами подле рожающей: «Видимо, не простой ребёночек-то придёт на белый свет».
Как в воду глядел дед. Роды были тяжкими и свершились лишь за полночь. Как только первым криком младенец заявил о своём пришествии, а бабки повитухи восторженно защебетали: «Какая прекрасная девочка», — по словам очевидцев, к дому в центре села потянулись дикие звери. Каждая тварь стремилась заглянуть в окошко, что всю ночь горело в темноте. Многие после того клялись, что своими ушами слышали, как звери разговаривали друг с другом человечьими голосами. Но то, скорее всего, лишь бабские пересуды, коли звери у них могли говорить.
А девочка действительно родилась красивая, и родня нарекла её Даринка, что означала «подаренная». Многих она радовала, а пуще всех деда с бабкой, души в ней не чаявших.
Даринка росла красивой и доброй, никому ни в чём не отказывала, но и сама не лезла к другим с просьбами да разговорами. Больше она любила бродить в одиночестве по полям и лугам, по лесам и рощам, любуясь красой природы, а порой и встречаясь с разными животными. И вот что удивительно, ни одна тварь не трогала её — будь то злобный вепрь или же лютый волчара. Был из-за этого среди сельской ребятни слушок такой: будто Даринка умеет волком оборачиваться. Да и утаскивает скотину в лес и лакомится там, — а порой гаевкой кликали. Как ни старался дед Козьма, но больно хитрые бабы доводили его внучку до белого каления. Пришлось внучку забрать в свою избу насовсем.
А однажды приключилось, что кобыла, которую девчушка пасла, сломала ногу, ступив в кротовину. Дед хотел заколоть скотину, чтоб не мучилась, но Даринка отговорила его, сказав, что выходит животинку. И в правду, уже спустя две седмицы кобыла стала здоровёхонька и могла службу нести.
По деревне тогда слухи пошли, что чудна девка, и пуще всех её родители о том баяли, считая, что растёт у них неумеха, от которой только и польза, что скотину доверить пасти можно. И, на самом деле, часто всё у Даринки валилось из рук: то крынку с молоком разобьёт, то кадку с разносолами опрокинет, заглядевшись на какую-нибудь пичужку. От тех слухов и дети стали сторонится её, а она и не переживало о том. Лишь один пацанёнок, года на три постарше, звавшийся Ярополком, всё вертелся подле неё. С ним она могла долго гулять и болтать как с другом своим. Многие уже считали, что подрастут сорванцы да станут парой, но, видать, не судьба была, ибо как стукнуло десять лет парню, его родня подалась в дальние странствия — зачем и почему, никто уже и не упомнит.
А дед её Козьма всё лелеял отраду свою. То зайчонка, то скворушку из лесу принесет на радость ребёнку, да всё про зверей ей рассказывал. А баба Марфа взялась её всё же делам домашним обучать да рукоделию, и так справно, что из неумехи внучка превратилась в мастерицу золотые рученьки.
А как дело пошло к девичьему расцвету, за Даринкой начала бегать половина сельских юнцов, всех покоряли её живые любопытные серо-голубые глаза да роскошная тугая коса цвета солнца. Кто слово ласковое скажет, кто погулять да поплясать пригласит, а кто и в дом позовёт с родными знакомиться. Но девица никому согласия не давала. Кого сама отвадит, а кого и грозный взгляд сельского Старейшины спровадит. Так и бродила она в одиночестве или коротала время с любимыми дедушкой и бабушкой.
А надо сказать, что дед Козьма был мужиком суровым, ведь не зря его старейшиной назначили да уважали. Мог он и споры односельчан разрешить, и работы на общаг распределить. Никто не смел ему перечить и все чтили слово его. Также говорили, что с духами и предками он на короткой ноге, от чего всегда время посевной ли, первого выгона скота ли выбирал безошибочно, что ни звери, ни духи, ни мор не вредили хозяйству.
Говорят, что дед Козьма знал судьбинушку внученьки своей наперед и считал, что она познает жизнь необыкновенную, как нарекли ей суденицы. Но ведомо было это лишь ему одному, ибо не было никого, когда три наречницы на третий день нарекали девочку долей жизни.
Но это только присказка, сказка то будет впереди.
Том 1. Род Ставры и Гавры. Ч.1
Они пришли из ниоткуда и ушли в никуда.
Они появились, когда кочевники уже поджигали первые стога. Они просто выросли из-под земли. Девять могучих серых теней. Девять призраков леса.
Лошади при виде их сбрасывали седоков и давили копытами упавших. Стрелы отскакивали от их шкур. Огромные лапы сбивали воинов. Ужасающие клыки рвали плоть. Волчий вой глушил вопли раненых и умирающих.
Их никто не звал, но они пришли и остановили пять арбанов нукеров. А затем ушли так же, как и пришли — в никуда.
Свинцовое небо бросало тяжелые капли дождя на землю. Казалось, что еще чуть-чуть, и деревню накроет страшный вихрь из капель и ветра. Но дождь все не начинался.
В деревне все были обрадованы счастливому избавлению, но никто не знал, чем обязаны внезапному спасению от очередного набега кочевников. Тревогу всем поселенцам внушало еще и то, что помощь оказали не просто серые псы лешего Егория, а, судя по силе, скорости и жестокости, чёрные оборотни — волколаки. Волколаки, которых считали некими иными: злобными колдунами, которые ничего не делают безвозмездно. Это настораживало. А так как до сих пор в деревне не появился их посланник с требованием оплаты услуги, многие начинали считать, что кочевники были бы не худшим происшествием в суете будней поселения.
Народный сход у дома Старейшины гудел громче разозленного пчелиного роя. Бабы стояли поодаль, постоянно причитая, прикрыв рот перстами. Мужики по очереди брали слово, и каждый требовал признать свою правду. Постепенно сход начал делится на три братии: одна не признавала право двух других. Лишь Старейшина до поры хранил своё безмятежное спокойствие, но решив, что пора вмешаться, чтобы предотвратить назревавший кулачный бой «стенка на стенку», встал со своего чурбана, властно поднял свою уже сморщенную, но ещё крепкую руку. Гомон стих, словно по волшебству.
— Все мы знаем, что волк — это пёс Егория, его слуга и орудие. Если волк заступает на защиту человека, то тот должен быть благодарен лешему. И если волк нападает на человека или же на скот его, — то необходимо задабривать Хозяина Леса.
Его голос, несмотря на весьма преклонный возраст говорившего, звучал твёрдо, мрачно и всемогуще. Так, что даже главные смутьяны не смели сделать лишнего вздоха.
— В нашем случае псы лешего Егория спасли всё наше поселение от извергов, так что все село должно благодарить их Владыку!
Селяне уже чувствовали, что его речь может принести не самые радостные вести. Голос Старейшины держал их в сумрачном оцепенении.
— Раз мы приобрели общее благо, то и оплачивать его должны сообща! — всё также продолжал он. — Наших защитников было девять, и подарков должно быть девять!
Толпа еще сильнее напряглась.
— Мы принесём им в жертву на Святой поляне девять коз как благодарность за спасение! — селяне осторожно выдохнули.
— Но мы должны также отблагодарить и их Владыку, Владыку Леса!
И тревога еще сильнее сдавила слушающих.
— Егорий послал нам в подмогу своих псов, и должен быть вознаграждён за это достойно! Он должен получить чистую невесту!
С бабьей стороны раздался истеричный вой, сначала одинокий, но затем его подхватили остальные, и только супружница Старейшины хранила мрачное спокойствие, стоя по его левую руку.
— Невеста должна быть непорочной девой.
Мужики растерянно смотрели на говорившего, им приходилось соглашаться с правотой этого старика, но страх за своих чад мутил их.
— Так как я по праву Старейшины являюсь вашим Правителем, Защитником и Наставником, — продолжал он всё тем же властным голосом, — то я и сделаю этот непростой выбор невесты Егория.
Мужиков придавило к земле, словно громадная каменная плита во множество пудов легла на плечи каждому.
— И то будет (напряжение было уже ощутимо на ощупь), то будет, моя Даринка, моя внучка!
Толпа облегченно выдохнула и загудела. Супружница старейшины и его дочь с воплем пали перед ним на колени, но их крики заглушал ропот толпы. Старейшина же молча развернулся и скрылся в своей избе, оставив баб упиваться своим горем перед взором односельчан.
Дорога до Освященной Чащи, где находилась Святая поляна, была невыносимой. Восемнадцать мужиков в тягостном молчании сопровождали телегу, на которой, кроме возницы, восседал с невозмутимым видом Старейшина, да на ее дне связанной лежала Даринка. Её лицо опухло от слёз, но сейчас она хранила молчание, уперев свой взор в небосвод чистейшего голубого цвета. Позади телеги на привязи плелись девять коз.
Кузнец исподлобья следил за телегой. Его мучило непонимание происходящего: почему это должно произойти, почему? Старейшина на роль человеческой жертвы избрал свою внучку, почему вообще требовалось человеческое жертвоприношение… Вопросы не давали покоя.
В полдень процессия после короткой молитвы вошла в Освященную Рощу, через некоторое время, выйдя на Святую поляну и замерев на ее границе. Только козы да кобыла время от времени обмахивали себя хвостами и лениво поглощали зеленую траву.
Общее оцепенение нарушил Старейшина, по-молодецки спрыгнув на землю. Выйдя на центр поляны, он опустился на колени да мелодично и громко запел. Под действием его голоса поляну посреди солнечного и ясного дня накрыли сумерки. Восемнадцать участников, словно ожившие мертвецы, разошлись по кругу поляны и попарно опустились на колени, склонив головы к самой земле. Возница же встал за спиной Старейшины и вытянул вверх руки, сжимавшие кнут. Тотчас же, прямо перед Старейшиной, в центр поляны ударила молния, и на том месте вырос столб огненного цвета, столб высотой в два человеческих роста. От него в стороны побежали к каждой коленопреклоненной паре девять лучей, и там, где они делили пары, ввысь поднялись столбы того же цвета, только в два раза меньшего размера. А лучи, изменив путь, замкнули огненный круг.
Под непрекращающееся пение Старейшины восемь мужиков, по одному из каждой пары, не выходя из транса, вернулись к телеге и последовали обратно к столбам, с козами. Когда все девять коз были привязаны к своим столбам, Старейшина поднялся наконец-то с колен и, также продолжая свое молитвенное песнопение, перенес на руках Даринку к центральному столбу. Когда он крепко привязал свою внучку, стало казаться, что вместе с ним уже поют и столбы на поляне, и деревья в лесу.
Легкое мановение его руки, и девять коз были преданы смерти. Одни перерезали горло скотине, другие собирали кровь в чаши и подносили ее Старейшине, сливая в его более крупную чашу. После того он оголил деву и сделал шесть надрезов на ее теле: на запястьях, лодыжках, на животе и на лбу. Всё еще продолжая пение, смешал ее кровь на порезах с кровью животных, измазал кровавыми пальцами девичьи губы и опрокинул чашу к ее ногам.
Процессия возвращалась в село всё в том же гнетущем молчании. Никто не помнил, что с ними произошло с тех пор, как они шагнули в лес, и до того, как покинули лес.
Сознание ненадолго вернулось к ней.
Последние сутки для девы были словно один сплошной кошмар. Она не могла поверить в слова матери, что ее собственный дед, любимый добрый дедушка Козьма, обрек её на смерть. Все, что было после, она почти не осознавала.
Вот в её комнату вошли старухи и что-то творили с ее телом. Вот она в телеге, а в следующее мгновение дед привязывает ее нагую к столбу посреди леса. Как нож вспарывает кожу, она даже не чувствовала.
Теперь она осталась в одиночестве на Святой поляне, голая и связанная, среди мертвых животных, а в наступающих сумерках мелькали чьи-то тени и доносился таинственный шорох. Страх сковывал сердце, которое билось и так через раз. Когда же она заметила в сумраке десять пар горящих нечеловеческих глаз, плотоядно следящих за ней, то не смогла сдержать крика отчаяния, и её разум погрузился в темноту.
Придя в себя, Даринка ощутила, что лежит в постели, свободная от пут. Голова раскалывалась от нестерпимой боли, все тело ломило как после тяжелой многочасовой работы. Горло пересохло, как лужа в летний зной. Открыв глаза, она тут же вынуждена была их закрыть и застонать от нестерпимой рези: совершенно обыденный свет горницы невыносимо хлестал по очам. Полежав, зажмурившись, Даринка всё-таки попробовала снова приоткрыть глаза, только в этот раз попыталась осмотреться, прикрываясь рукой от солнечных лучей.
Горница оказалась небольшой, но светлой и уютной. Сквозь единственное окно через занавески нещадно светило солнце. Из мебели, кроме кровати возле печи, на которой возлежала девушка, были только стол, два табурета и небольшой шкаф у противоположной стены. Дверь была напротив окна, и в этот самый момент её отворили. В дверной проем достаточно юрко прошмыгнула низенькая, хрупкая старушка с подносом на руках, полным снеди. Увидев ее, Даринка попробовала подняться на постели, но руки и тело плохо слушались, и смогла только приподнять голову.
— Ой, милочка, не тревожься, — заметив, что девушка не спит, заворковала старушка мягким бархатистым голосом, — тебе лежать ещё надо, поправляться.
— Где я, матушка? — а у девушки голос сипел из-за пересохшего горла.
— В доме моём, где ж ещё. На, вот, молочка выпей, как раз горло смягчит, — и протянула ей крынку, — парное, только из-под коровы. А меня можешь звать бабой Нюрой.
— Спасибо, матушка, — и Даринка жадно припала к сосуду с самым вкусным молоком на белом свете.
— А ты отдыхай, внученька. Тебе сил набраться нужно. Кушать будешь? — Всё тем же бархатным, убаюкивающим голосом ворковала старая хозяйка. Даринка, все ещё чувствуя слабость, лишь неловко покачала головой.
— Ничего, я попозже принесу. А сейчас лучше поспи. А я тебе сказочку тогда расскажу.
Девушка безвольно опустила голову на подушку.
— Много лет назад, в одной обычной семье разгорелся спор меж дочерью и отцом. Причина спора была в том, что её выдавали замуж не по любви, — начала свой сказ старуха. — Ну, и как во всех сказках, девушка уже любила другого, кого её отец считал недостойным. В порыве гнева отец крикнул дочери: «Либо выходишь замуж, либо убираешься из моего дома».
Сергей Печеркин и Джули Айгелено «Волчья доля»
Том 1. Род Ставры и Гавры. Пролог
Это только присказка,
Сказка впереди.
В. Высоцкий
Жила-была девочка на белом свете. Давно ли то было и далеко ли — мне не ведомо. Только, как сейчас помню, что жила она в одном селе, не особо богатом, но и не бедном, про такие сёла говорят, что крепкие они.
Так вот, та девочка была удивительной. И красотой, и добротой удалась она, а судьбу суденицы ей напророчили необычайную.
Родилась она на исходе месяца живень, и её рождение уже говорило о необычной судьбе. В последний жаркий день лета солнце щедро делилось с природой своим теплом, стараясь всю округу обогреть до следующей весны. Каково было у всех удивление, когда к обеду чистая глазурь небес расщедрилась крупными пушистыми мухами снега, что кружили в воздухе в прекрасном танце и таяли, едва коснувшись земли. В это время дом Старейшины Козьмы огласил женский крик: то у его дочери Маруси начались первые схватки. «Вот с бабой погода всегда заодно», — хмуро бубнил хозяин дома, пока его жинка Марфа суетились с повитухами подле рожающей: «Видимо, не простой ребёночек-то придёт на белый свет».
Как в воду глядел дед. Роды были тяжкими и свершились лишь за полночь. Как только первым криком младенец заявил о своём пришествии, а бабки повитухи восторженно защебетали: «Какая прекрасная девочка», — по словам очевидцев, к дому в центре села потянулись дикие звери. Каждая тварь стремилась заглянуть в окошко, что всю ночь горело в темноте. Многие после того клялись, что своими ушами слышали, как звери разговаривали друг с другом человечьими голосами. Но то, скорее всего, лишь бабские пересуды, коли звери у них могли говорить.
А девочка действительно родилась красивая, и родня нарекла её Даринка, что означала «подаренная». Многих она радовала, а пуще всех деда с бабкой, души в ней не чаявших.
Даринка росла красивой и доброй, никому ни в чём не отказывала, но и сама не лезла к другим с просьбами да разговорами. Больше она любила бродить в одиночестве по полям и лугам, по лесам и рощам, любуясь красой природы, а порой и встречаясь с разными животными. И вот что удивительно, ни одна тварь не трогала её — будь то злобный вепрь или же лютый волчара. Был из-за этого среди сельской ребятни слушок такой: будто Даринка умеет волком оборачиваться. Да и утаскивает скотину в лес и лакомится там, — а порой гаевкой кликали. Как ни старался дед Козьма, но больно хитрые бабы доводили его внучку до белого каления. Пришлось внучку забрать в свою избу насовсем.
А однажды приключилось, что кобыла, которую девчушка пасла, сломала ногу, ступив в кротовину. Дед хотел заколоть скотину, чтоб не мучилась, но Даринка отговорила его, сказав, что выходит животинку. И в правду, уже спустя две седмицы кобыла стала здоровёхонька и могла службу нести.
По деревне тогда слухи пошли, что чудна девка, и пуще всех её родители о том баяли, считая, что растёт у них неумеха, от которой только и польза, что скотину доверить пасти можно. И, на самом деле, часто всё у Даринки валилось из рук: то крынку с молоком разобьёт, то кадку с разносолами опрокинет, заглядевшись на какую-нибудь пичужку. От тех слухов и дети стали сторонится её, а она и не переживало о том. Лишь один пацанёнок, года на три постарше, звавшийся Ярополком, всё вертелся подле неё. С ним она могла долго гулять и болтать как с другом своим. Многие уже считали, что подрастут сорванцы да станут парой, но, видать, не судьба была, ибо как стукнуло десять лет парню, его родня подалась в дальние странствия — зачем и почему, никто уже и не упомнит.
А дед её Козьма всё лелеял отраду свою. То зайчонка, то скворушку из лесу принесет на радость ребёнку, да всё про зверей ей рассказывал. А баба Марфа взялась её всё же делам домашним обучать да рукоделию, и так справно, что из неумехи внучка превратилась в мастерицу золотые рученьки.
А как дело пошло к девичьему расцвету, за Даринкой начала бегать половина сельских юнцов, всех покоряли её живые любопытные серо-голубые глаза да роскошная тугая коса цвета солнца. Кто слово ласковое скажет, кто погулять да поплясать пригласит, а кто и в дом позовёт с родными знакомиться. Но девица никому согласия не давала. Кого сама отвадит, а кого и грозный взгляд сельского Старейшины спровадит. Так и бродила она в одиночестве или коротала время с любимыми дедушкой и бабушкой.
А надо сказать, что дед Козьма был мужиком суровым, ведь не зря его старейшиной назначили да уважали. Мог он и споры односельчан разрешить, и работы на общаг распределить. Никто не смел ему перечить и все чтили слово его. Также говорили, что с духами и предками он на короткой ноге, от чего всегда время посевной ли, первого выгона скота ли выбирал безошибочно, что ни звери, ни духи, ни мор не вредили хозяйству.
Говорят, что дед Козьма знал судьбинушку внученьки своей наперед и считал, что она познает жизнь необыкновенную, как нарекли ей суденицы. Но ведомо было это лишь ему одному, ибо не было никого, когда три наречницы на третий день нарекали девочку долей жизни.
Но это только присказка, сказка то будет впереди.
Том 1. Род Ставры и Гавры. Ч.1
Они пришли из ниоткуда и ушли в никуда.
Они появились, когда кочевники уже поджигали первые стога. Они просто выросли из-под земли. Девять могучих серых теней. Девять призраков леса.
Лошади при виде их сбрасывали седоков и давили копытами упавших. Стрелы отскакивали от их шкур. Огромные лапы сбивали воинов. Ужасающие клыки рвали плоть. Волчий вой глушил вопли раненых и умирающих.
Их никто не звал, но они пришли и остановили пять арбанов нукеров. А затем ушли так же, как и пришли — в никуда.
***
Свинцовое небо бросало тяжелые капли дождя на землю. Казалось, что еще чуть-чуть, и деревню накроет страшный вихрь из капель и ветра. Но дождь все не начинался.
В деревне все были обрадованы счастливому избавлению, но никто не знал, чем обязаны внезапному спасению от очередного набега кочевников. Тревогу всем поселенцам внушало еще и то, что помощь оказали не просто серые псы лешего Егория, а, судя по силе, скорости и жестокости, чёрные оборотни — волколаки. Волколаки, которых считали некими иными: злобными колдунами, которые ничего не делают безвозмездно. Это настораживало. А так как до сих пор в деревне не появился их посланник с требованием оплаты услуги, многие начинали считать, что кочевники были бы не худшим происшествием в суете будней поселения.
Народный сход у дома Старейшины гудел громче разозленного пчелиного роя. Бабы стояли поодаль, постоянно причитая, прикрыв рот перстами. Мужики по очереди брали слово, и каждый требовал признать свою правду. Постепенно сход начал делится на три братии: одна не признавала право двух других. Лишь Старейшина до поры хранил своё безмятежное спокойствие, но решив, что пора вмешаться, чтобы предотвратить назревавший кулачный бой «стенка на стенку», встал со своего чурбана, властно поднял свою уже сморщенную, но ещё крепкую руку. Гомон стих, словно по волшебству.
— Все мы знаем, что волк — это пёс Егория, его слуга и орудие. Если волк заступает на защиту человека, то тот должен быть благодарен лешему. И если волк нападает на человека или же на скот его, — то необходимо задабривать Хозяина Леса.
Его голос, несмотря на весьма преклонный возраст говорившего, звучал твёрдо, мрачно и всемогуще. Так, что даже главные смутьяны не смели сделать лишнего вздоха.
— В нашем случае псы лешего Егория спасли всё наше поселение от извергов, так что все село должно благодарить их Владыку!
Селяне уже чувствовали, что его речь может принести не самые радостные вести. Голос Старейшины держал их в сумрачном оцепенении.
— Раз мы приобрели общее благо, то и оплачивать его должны сообща! — всё также продолжал он. — Наших защитников было девять, и подарков должно быть девять!
Толпа еще сильнее напряглась.
— Мы принесём им в жертву на Святой поляне девять коз как благодарность за спасение! — селяне осторожно выдохнули.
— Но мы должны также отблагодарить и их Владыку, Владыку Леса!
И тревога еще сильнее сдавила слушающих.
— Егорий послал нам в подмогу своих псов, и должен быть вознаграждён за это достойно! Он должен получить чистую невесту!
С бабьей стороны раздался истеричный вой, сначала одинокий, но затем его подхватили остальные, и только супружница Старейшины хранила мрачное спокойствие, стоя по его левую руку.
— Невеста должна быть непорочной девой.
Мужики растерянно смотрели на говорившего, им приходилось соглашаться с правотой этого старика, но страх за своих чад мутил их.
— Так как я по праву Старейшины являюсь вашим Правителем, Защитником и Наставником, — продолжал он всё тем же властным голосом, — то я и сделаю этот непростой выбор невесты Егория.
Мужиков придавило к земле, словно громадная каменная плита во множество пудов легла на плечи каждому.
— И то будет (напряжение было уже ощутимо на ощупь), то будет, моя Даринка, моя внучка!
Толпа облегченно выдохнула и загудела. Супружница старейшины и его дочь с воплем пали перед ним на колени, но их крики заглушал ропот толпы. Старейшина же молча развернулся и скрылся в своей избе, оставив баб упиваться своим горем перед взором односельчан.
***
Дорога до Освященной Чащи, где находилась Святая поляна, была невыносимой. Восемнадцать мужиков в тягостном молчании сопровождали телегу, на которой, кроме возницы, восседал с невозмутимым видом Старейшина, да на ее дне связанной лежала Даринка. Её лицо опухло от слёз, но сейчас она хранила молчание, уперев свой взор в небосвод чистейшего голубого цвета. Позади телеги на привязи плелись девять коз.
Кузнец исподлобья следил за телегой. Его мучило непонимание происходящего: почему это должно произойти, почему? Старейшина на роль человеческой жертвы избрал свою внучку, почему вообще требовалось человеческое жертвоприношение… Вопросы не давали покоя.
В полдень процессия после короткой молитвы вошла в Освященную Рощу, через некоторое время, выйдя на Святую поляну и замерев на ее границе. Только козы да кобыла время от времени обмахивали себя хвостами и лениво поглощали зеленую траву.
Общее оцепенение нарушил Старейшина, по-молодецки спрыгнув на землю. Выйдя на центр поляны, он опустился на колени да мелодично и громко запел. Под действием его голоса поляну посреди солнечного и ясного дня накрыли сумерки. Восемнадцать участников, словно ожившие мертвецы, разошлись по кругу поляны и попарно опустились на колени, склонив головы к самой земле. Возница же встал за спиной Старейшины и вытянул вверх руки, сжимавшие кнут. Тотчас же, прямо перед Старейшиной, в центр поляны ударила молния, и на том месте вырос столб огненного цвета, столб высотой в два человеческих роста. От него в стороны побежали к каждой коленопреклоненной паре девять лучей, и там, где они делили пары, ввысь поднялись столбы того же цвета, только в два раза меньшего размера. А лучи, изменив путь, замкнули огненный круг.
Под непрекращающееся пение Старейшины восемь мужиков, по одному из каждой пары, не выходя из транса, вернулись к телеге и последовали обратно к столбам, с козами. Когда все девять коз были привязаны к своим столбам, Старейшина поднялся наконец-то с колен и, также продолжая свое молитвенное песнопение, перенес на руках Даринку к центральному столбу. Когда он крепко привязал свою внучку, стало казаться, что вместе с ним уже поют и столбы на поляне, и деревья в лесу.
Легкое мановение его руки, и девять коз были преданы смерти. Одни перерезали горло скотине, другие собирали кровь в чаши и подносили ее Старейшине, сливая в его более крупную чашу. После того он оголил деву и сделал шесть надрезов на ее теле: на запястьях, лодыжках, на животе и на лбу. Всё еще продолжая пение, смешал ее кровь на порезах с кровью животных, измазал кровавыми пальцами девичьи губы и опрокинул чашу к ее ногам.
***
Процессия возвращалась в село всё в том же гнетущем молчании. Никто не помнил, что с ними произошло с тех пор, как они шагнули в лес, и до того, как покинули лес.
***
Сознание ненадолго вернулось к ней.
Последние сутки для девы были словно один сплошной кошмар. Она не могла поверить в слова матери, что ее собственный дед, любимый добрый дедушка Козьма, обрек её на смерть. Все, что было после, она почти не осознавала.
Вот в её комнату вошли старухи и что-то творили с ее телом. Вот она в телеге, а в следующее мгновение дед привязывает ее нагую к столбу посреди леса. Как нож вспарывает кожу, она даже не чувствовала.
Теперь она осталась в одиночестве на Святой поляне, голая и связанная, среди мертвых животных, а в наступающих сумерках мелькали чьи-то тени и доносился таинственный шорох. Страх сковывал сердце, которое билось и так через раз. Когда же она заметила в сумраке десять пар горящих нечеловеческих глаз, плотоядно следящих за ней, то не смогла сдержать крика отчаяния, и её разум погрузился в темноту.
Придя в себя, Даринка ощутила, что лежит в постели, свободная от пут. Голова раскалывалась от нестерпимой боли, все тело ломило как после тяжелой многочасовой работы. Горло пересохло, как лужа в летний зной. Открыв глаза, она тут же вынуждена была их закрыть и застонать от нестерпимой рези: совершенно обыденный свет горницы невыносимо хлестал по очам. Полежав, зажмурившись, Даринка всё-таки попробовала снова приоткрыть глаза, только в этот раз попыталась осмотреться, прикрываясь рукой от солнечных лучей.
Горница оказалась небольшой, но светлой и уютной. Сквозь единственное окно через занавески нещадно светило солнце. Из мебели, кроме кровати возле печи, на которой возлежала девушка, были только стол, два табурета и небольшой шкаф у противоположной стены. Дверь была напротив окна, и в этот самый момент её отворили. В дверной проем достаточно юрко прошмыгнула низенькая, хрупкая старушка с подносом на руках, полным снеди. Увидев ее, Даринка попробовала подняться на постели, но руки и тело плохо слушались, и смогла только приподнять голову.
— Ой, милочка, не тревожься, — заметив, что девушка не спит, заворковала старушка мягким бархатистым голосом, — тебе лежать ещё надо, поправляться.
— Где я, матушка? — а у девушки голос сипел из-за пересохшего горла.
— В доме моём, где ж ещё. На, вот, молочка выпей, как раз горло смягчит, — и протянула ей крынку, — парное, только из-под коровы. А меня можешь звать бабой Нюрой.
— Спасибо, матушка, — и Даринка жадно припала к сосуду с самым вкусным молоком на белом свете.
— А ты отдыхай, внученька. Тебе сил набраться нужно. Кушать будешь? — Всё тем же бархатным, убаюкивающим голосом ворковала старая хозяйка. Даринка, все ещё чувствуя слабость, лишь неловко покачала головой.
— Ничего, я попозже принесу. А сейчас лучше поспи. А я тебе сказочку тогда расскажу.
Девушка безвольно опустила голову на подушку.
— Много лет назад, в одной обычной семье разгорелся спор меж дочерью и отцом. Причина спора была в том, что её выдавали замуж не по любви, — начала свой сказ старуха. — Ну, и как во всех сказках, девушка уже любила другого, кого её отец считал недостойным. В порыве гнева отец крикнул дочери: «Либо выходишь замуж, либо убираешься из моего дома».
