Бледное осеннее солнце только-только показалось из-за кромки, наполненный сполохами равнодушный ленивый шар наливался постепенно силой, освещая оранжевыми лучами огромную площадь с позорным столбом посредине. Этим ранним утром она была заполнена – что же, сегодня здесь должны были сжечь ведьму, отдавшую свою душу и тело темным отступникам.
Оцепление из инквизиторов в темных одеждах с алыми крестами на плащах замерло полукругом вдоль центра площади и на обочинах дороги, где прыгала по колдобинам простая деревянная повозка с клеткой, в которой везли осужденную. Вот повозка последний раз замерла, трясясь на вытоптанных ямах, дрогнула – и остановилась. Шаг, шаг, другой – и она замерла. Лязгнул засов. Один из стражей ухватил преступницу за скованные руки, вытаскивая на площадь. Толпа гудела, свистела, улюлюкала. Откуда-то полетели комки грязи – бОльшим швыряться при стражах не осмеливались.
Ведьме шла двадцать пятая весна, хотя выглядела она гораздо моложе – худая, вся словно составленная из острых углов и похожая на нескладного подростка больше, чем на молодую женщину. Совратительница, отравительница, предательница. По мнению местных ведьма была виновна и в падеже скота, и в том, что у Артына из пятой избы колодец высох, и в том, что у вдовы Нараты дочка разродилась раньше времени, и даже в том, что нынче вместо обещанного слугами Светлейшего мягкого лета, стояла сухая, почти обжигающая жара без малейшего дуновения ветра, и к осени погода не поменялась. Что ж, это известная и давняя практика, свалить все беды на того, кого некому защитить.
У ведьмы были длинные волосы, не светлые, не рыжие, а напоминающие бархатистые языки пламени, узкое лицо с заостренными скулами и глубокие темные глаза, сейчас мертвые и пустые, как два осколка древнего звездного серебра.
Иллэарна молчала. Она замолчала в тот день, когда её предали не только те, кто раньше заискивал и просил помощи, но и тот, кому она доверяла, как брату. Ненависть, зависть и жажда наживы – вот, что правит людьми во все времена. Босые ноги покрылись царапинами, ступая по изрытым колдобинам, ныли руки и мерзло в легкой длинной рубахе тело. Но не так больно телу, как замерзшей душе. Грубые руки умело привязали к столбу, к которому уже быстро подтаскивали вязанки хвороста, а она смотрела на голубое бездонное небо и видела его глаза – только они умели принимать такой же оттенок, только в них было не страшно утонуть. Она ждала развязки почти с облегчением не цепляясь более за жизнь? Зачем?
Шорох. Треск. Ругань. Выкрики. Искаженные от ярости и страха лица. Как мерзко и глупо… Может, они посчитали, что она тронулась умом… Губы раздвинулись в улыбке – почти безумной, ясной и задумчивой. Сухие губы шептали слова едва слышно.
Она не смотрела на них, не слышала, больше не пыталась увещевать – Иллэ вспоминала ту дорогу, которая привела к её богу и костру инквизиции. Жалела ли она о прошлом? Нет, ни капли…
Месяц назад
Иллэ тихо напевала себе под нос, пританцовывая на опушке леса. Лето только-только занялось, самые нужные травы пошли, и кому, как не городской травнице, их знать и собирать. Впрочем, городок их – одно название. Кариш притулился на самой окраине Занейского королевства, на границе леса Итирш, который упирался в высокие неодолимые кручи, уносящиеся в небо. Пальцы коснулись зеленого покрывала, погладили шелковистую траву. В ладонь неожиданно ткнулся чей-то прохладный нос - у её ног сидела крольчиха, смешно развесив длинные лопухи ушей, темная шерстка зверя блестела, как и бусины глаз. Девушка рассмеялась – на душе было легко и радостно, как и всегда, когда она вырывалась в лес. Здесь было проще и понятнее, и – гораздо приятнее, чем среди людей.
Со смерти бабки Сариши, старой лекарки, которая приютила у себя младенца-сироту и заменила неизвестных родителей, прошло уже полгода. Все больше шепотков за спиной. Те, кто раньше не осмеливались обивать пороги, нагло лезут с просьбами, все больше похожими на приказы. Те, кто при суровой бабке не думали заигрывать, – ощупывают теперь грязными взглядами. Даже Ленар – тот, кого она помнила ещё смешным курносым мальчишкой, и то стал задирать нос, все чаще намекая на то, что ей пора бы оказать старому другу внимание иного толка. Противно. Горько. Твой талант никому не нужен, если у тебя нет покровителя, все видят только оболочку. Да и что красивого в ней нашли?
Фыркнула, склонившись к ручью, – прохладная вода омыла руки, словно стирая всю грязь, что налипла от чужих недобрых взглядов. Толстая огненная коса до пояса – вот и все богатство. Иллэ встряхнулась, смеясь – из озера вдалеке махала рукой водная дева. Пора, пора, пора, пока ещё золотится роса на изумрудно-зеленых листьях. Только желанное спокойствие так и не пришло – весь день, до самих сумерек, она провела в лесу, но на душе становилось все более тревожно – словно что-то тянуло обратно. Стряхнула с платья крошки от хлеба, сполоснула измазанные в соках трав и земле руки. Сердце бьется неровно, гулко, то и дело подскакивая к горлу. Подняла голову – и ахнула, не сдержавшись, ноги подогнулись сами собой – вдалеке, у кромки заходящего солнца, что окрашивало небо злым багряно-алым, виднелась тень дракона. Стремительные, но рваные движения, плывущие, смазанные очертания – он прилетел из-за хребта, из-за закрытых границ. И он был тяжело ранен – это было заметно по неуверенным рывкам приближающегося зверя, над кромкой леса он и вовсе начал резко снижаться – почти падать.
Здесь не жалуют драконов… впрочем, как и почти любое волшебство, на которое не дано разрешения специальным Отделом Алой Инквизиции. Во рту пересохло, в теле поселилась противная слабость. Она не может, не должна пытаться его спасти. Все видели дракона, скоро сюда прибудет инквизиция… А они с бабулей достаточно хранили маленькую тайну, чтобы сейчас вдруг все пошло прахом. Руки задрожали.
Ты предаешь не его – себя. Сможешь жить, зная, что обрекла беззащитное раненное существо не на смерть даже – на мучительные пытки? Все знают, как любит инквизиция изучать неизведанное.
Ноги уже несли вперед, сквозь чащу – эту часть леса Иллэ знала достаточно хорошо, чтобы сориентироваться. Она почти бежала, подхватив корзину с заветными травами, туда, где упал дракон.
Странно – но не было слышно треска ломаемых деревьев, и кустов вокруг не примято. Она только вздохнула спокойно – неужто улетел? - как заметила в толще деревьев небольшую прогалину. И привкус – этот стойкий солоноватый, с оттенком металла и чего-то едва уловимого, легкого, как ветер, привкус в воздухе – хвала богам, её обоняние лучше человеческого, что пригодилось и на этот раз. Кто-то был тяжело ранен. Ноги оскальзывались в полутьме густых крон, бухало в груди и сбивалось от бега дыхание, когда она вылетела на просвет меж деревьев.
Он был здесь… не дракон уже – а огромный белоснежный хищник-кот с золотящимися пятнышками на шерсти. Прежде, чем она успела сделать ещё хоть шаг, очертания живого ещё существа дрогнули, расплываясь в очередной дымке, и оставляя на земле бездыханное мужское тело в странной драной одежде, напомнившей ей халаты с востока, которые порой привозили купцы на ярмарку.
Ты делаешь сейчас самую большую глупость в своей маленькой жизни, Иллэ. Но, наверное, судьба-лиходейка в этот раз была на её стороне – или наоборот. Целитель не может оставить умирающего, иначе сам лишится своей силы. И пусть здесь нет привычных ступок, мензурок, мазей, кипятка и горелки – все это ей вовсе не нужно, лишь мишура, антураж для всех непосвященных. Её сила в ней самой. Может и к лучшему, что незнакомец без сознания.
Иллэ шагнула вперед, ставя корзинку на траву. Присела рядом, кладя руки мужчине на голову – кожа была горячей. Невольно отметила гордое волевое лицо, плотно сжатые побелевшие губы, хищный профиль и заостренные скулы. Роскошные пепельные пряди волос разметались по земле. Сразу видно, что не простой человек. Но не это заставило вскрикнуть, схватиться за сердце. Голова закружилась, заставляя пошатнуться под напором чужой мощи, она почувствовала себя песчинкой в океане этой силы. То, что раненный был магом, не подлежало сомнению, но она не могла даже предположить, где могут рождаться маги такой запредельной силы. Силы, которая убила бы любого человека. Но и нелюдя она в нем не чувствовала, хотя заостренные уши и длинные золотые когти на пальцах должны были говорить сами за себя. Что же тогда случилось, отчего он не излечит себя сам?
Пришлось аккуратно снять те тряпки, что именовались одеждой, на миг подивившись её мягкости и красоте – дорогая ткань. К счастью, большая фляжка была наполнена до краев, боле-менее чистые тряпки пошли на то, чтобы постараться протереть тело в попытках найти раны. Каждое прикосновение к нему – словно разряд молнии. Чужая сила проникала под кожу, вызывая странные, бередящие душу и тело ощущения. Сейчас она не воспринимала пациента, как мужчину – она была целителем, он зависел от нее, но отвести взгляд от чуждого безучастного лица было так сложно…
Капли крови раскрасили тряпку алым. Вот оно. Рана под ребрами, в которой торчит зазубренный край чужого оружия. Работа не будет простой, хоть бы только сил хватило…
Темнело все больше, и Иллэ понимала, что скоро даже с её обостренным зрением невозможно будет выбраться из чащи без потерь. К этому часу с неё уже семь потов сошло – оружие было хитрым, злым, на смерть заговоренным, да таким мощным, что она уже думала – сама душу отдаст. Её собственные силы таяли, как снег по весне, когда весь яд чужой магии наконец вышел из раны, и она тотчас начала покрываться легчайшей корочкой. Руки дрожали, их сводило от боли, как и тело, скрюченное все это время в одной позе. Девушка отерла пот с лица, накладывая плотную повязку из края собственной юбки на рану. Затянула узелок, вливая остатки сверкнувшей изумрудной искрой силы, и замерла, глядя в бездонно-синие, как небо, глаза. Раненный очнулся, и теперь не сводил с неё глаз. Самых прекрасных глаз, которые она когда-либо встречала на свете.
Наверное, это был самый подходящий момент для того, чтобы сознание, наконец, покинуло истощенное тело.
Ей снился дивный сон. Будто она стоит на берегу моря – из одежды лишь легкое платье – босые ступни касаются шелковистого песка под ногами. Волны лазурными барашками набегают на берег, а на душе так светло и радостно, так поет душа и расцветает внутри неведомое доселе счастье. Она не оборачивается – и так знает, чьи руки сейчас крепко обнимают за талию. В вышине пронзительно трубят чайки. Жарко от его сильных и нежных прикосновений, от властной уверенности. От любви, которая пронизывает каждое слово, каждый жест, каждое мгновение их жизни. Он так вошел под кожу, что почти страшно – как можно без него жить было, как можно было дышать?
- Жизнь моя… - тихий шепот на грани слышимости.
Губы касаются легко плеча. Она все-таки чуть склоняет голову на бок, поворачиваясь, чтобы встретиться с самым драгоценным взглядом сапфировых глаз.
- Я создам целый мир для тебя, моя душа, ты достойна только самого лучшего, ты же знаешь? Я так люблю тебя… - а в голосе – почти боль.
Иллэ обнимает его за шею, чувствуя, как их тела поднимаются над землей, кружась в воронке ветра, а вокруг них пляшут неведомо откуда взявшиеся разноцветные листья – золотые, лиловые, фиалковые, темно-зелёные, багряные… Дождь из листьев. Ветер, который приносит на душу покой и счастье. Её ветер, обнимающий за плечи и дарящий крылья.
Она смеется, прижимаясь теснее к избраннику, касается пальцами шелковистых волос цвета пепла, и…
Все рассыпается. Исчезает берег и море, оставляя лишь привкус потери на губах и жуткую тяжесть в теле. С губ поневоле срывается хриплый стон – ужасно хочется пить. Как ни странно, губ почти сразу касается твердый бок миски, из которой льется живительная влага.
- Вот так, пей, девочка. Это самое малое, что я могу для тебя сделать.
Сердце лучше неё знает этот голос. Оно бьется судорожно, как пойманная птица. Иллэ осторожно приоткрывает глаза, чтобы утонуть в знакомом синем мареве. Мужчина выглядит сейчас гораздо лучше – и только бледность на холеном лице напоминает, что он все ещё не здоров. Последний глоток – и он убирает миску, осторожно подтирая полотенцем капли воды с её подбородка. Щек поневоле касается румянец.
- Сейчас, полежи немного, сколько же своих сил ты на меня извела, танэри-нэ… Reynhoven, - непонятно добавляет он.
Тонкие губы кривятся, и незнакомец исчезает из поля зрения, но уже спустя мгновение до неё доносится глухой голос:
- Как же у вас тут все запущенно, люди… А я ведь говорил Ллиорену, что эта его инквизиция – не лучшая затея… Погоди, сейчас принесу тебе еды.
И только тут Иллэ поняла, что они уже вовсе не в лесу, а в её избе. Он откуда-то точно знал, куда идти. На улице уже занималось утро. Тело все ещё ломило от усталости и недостачи энергии, и она сама не заметила, как задремала. В какой-то момент её полусонную растолкали и насильно напоили наваристым горячим бульоном, а после она снова провалилась в глубокий сон.
Эта ситуация продолжалась, наверное, не один день – вдобавок ко всему она впервые за долгое время простыла, пока однажды утром все вдруг снова не переменилось.
Просыпаться было неожиданно легко – и на сердце снова было это полузабытое ощущение счастья и опьяняющего спокойствия – будто ничего плохого больше никогда не случится. Хотя обычно по утрам она всегда мерзла, сегодня лежать было удивительно тепло. Иллэ зевнула, подтягивая озябшую руку к этому самому теплому, и вздрогнула, коснувшись горячего тела под рукой, к которому крепко прижалась ночью. Тело что-то фыркнуло, заворочалось, подуло прохладным легким ветерком. Нос уткнулся в чужое плечо, щеку щекотала пепельная прядь волос, а прямо на неё с задумчивым прищуром смотрели ярко-синие, будто небо, глаза, лишенные белка и зрачка.
- Ясного утра и попутного ветра, моя милая невеста! – сквозь улыбку мужчины проглядывал хищный зверь, принюхивался к ней, касаясь пока лишь когтями едва-едва. - Я знаю, что у тебя много вопросов, и постараюсь на все ответить, но – понемногу, постепенно. А пока – пора, наконец, вставать. Я уже начал беспокоиться, ты пятый день лежишь, - произнес абсолютно спокойно, откидывая одеяло.
Слава лесной кувшинке, спал он одетым хотя бы наполовину – в нижние брюки из легкой, но довольно плотной и приятной на ощупь ткани. Зато удалось украдкой полюбоваться на мощный торс – никакого пивного брюшка, как у мужиков в городке – от лавочников до купцов, разве что некоторые стражи могли похвастаться тренированным телом, да и то – из Инквизиции, и уж точно впервые в жизни она любовалась на полуобнажённого мужчину. Поймала себя на мысли, что хочется коснуться его кожи ладошкой, проследить странные темные узоры под кожей, что змеились по спине и переходили на живот.
- Мое имя… Мистраль, таннэри, - сказал, когда пауза стала ощутимой. Будто сначала не мог никак определиться с именем. Оно подходило ему – звонкое, сильное, полное ветра, - но если ты так продолжишь на меня смотреть, то рискуешь стать мне женой, а не невестой.
Острые когти рассекли воздух, и он поспешно вышел в соседнюю комнату.
Оцепление из инквизиторов в темных одеждах с алыми крестами на плащах замерло полукругом вдоль центра площади и на обочинах дороги, где прыгала по колдобинам простая деревянная повозка с клеткой, в которой везли осужденную. Вот повозка последний раз замерла, трясясь на вытоптанных ямах, дрогнула – и остановилась. Шаг, шаг, другой – и она замерла. Лязгнул засов. Один из стражей ухватил преступницу за скованные руки, вытаскивая на площадь. Толпа гудела, свистела, улюлюкала. Откуда-то полетели комки грязи – бОльшим швыряться при стражах не осмеливались.
Ведьме шла двадцать пятая весна, хотя выглядела она гораздо моложе – худая, вся словно составленная из острых углов и похожая на нескладного подростка больше, чем на молодую женщину. Совратительница, отравительница, предательница. По мнению местных ведьма была виновна и в падеже скота, и в том, что у Артына из пятой избы колодец высох, и в том, что у вдовы Нараты дочка разродилась раньше времени, и даже в том, что нынче вместо обещанного слугами Светлейшего мягкого лета, стояла сухая, почти обжигающая жара без малейшего дуновения ветра, и к осени погода не поменялась. Что ж, это известная и давняя практика, свалить все беды на того, кого некому защитить.
У ведьмы были длинные волосы, не светлые, не рыжие, а напоминающие бархатистые языки пламени, узкое лицо с заостренными скулами и глубокие темные глаза, сейчас мертвые и пустые, как два осколка древнего звездного серебра.
Иллэарна молчала. Она замолчала в тот день, когда её предали не только те, кто раньше заискивал и просил помощи, но и тот, кому она доверяла, как брату. Ненависть, зависть и жажда наживы – вот, что правит людьми во все времена. Босые ноги покрылись царапинами, ступая по изрытым колдобинам, ныли руки и мерзло в легкой длинной рубахе тело. Но не так больно телу, как замерзшей душе. Грубые руки умело привязали к столбу, к которому уже быстро подтаскивали вязанки хвороста, а она смотрела на голубое бездонное небо и видела его глаза – только они умели принимать такой же оттенок, только в них было не страшно утонуть. Она ждала развязки почти с облегчением не цепляясь более за жизнь? Зачем?
Шорох. Треск. Ругань. Выкрики. Искаженные от ярости и страха лица. Как мерзко и глупо… Может, они посчитали, что она тронулась умом… Губы раздвинулись в улыбке – почти безумной, ясной и задумчивой. Сухие губы шептали слова едва слышно.
Она не смотрела на них, не слышала, больше не пыталась увещевать – Иллэ вспоминала ту дорогу, которая привела к её богу и костру инквизиции. Жалела ли она о прошлом? Нет, ни капли…
***
Месяц назад
Иллэ тихо напевала себе под нос, пританцовывая на опушке леса. Лето только-только занялось, самые нужные травы пошли, и кому, как не городской травнице, их знать и собирать. Впрочем, городок их – одно название. Кариш притулился на самой окраине Занейского королевства, на границе леса Итирш, который упирался в высокие неодолимые кручи, уносящиеся в небо. Пальцы коснулись зеленого покрывала, погладили шелковистую траву. В ладонь неожиданно ткнулся чей-то прохладный нос - у её ног сидела крольчиха, смешно развесив длинные лопухи ушей, темная шерстка зверя блестела, как и бусины глаз. Девушка рассмеялась – на душе было легко и радостно, как и всегда, когда она вырывалась в лес. Здесь было проще и понятнее, и – гораздо приятнее, чем среди людей.
Со смерти бабки Сариши, старой лекарки, которая приютила у себя младенца-сироту и заменила неизвестных родителей, прошло уже полгода. Все больше шепотков за спиной. Те, кто раньше не осмеливались обивать пороги, нагло лезут с просьбами, все больше похожими на приказы. Те, кто при суровой бабке не думали заигрывать, – ощупывают теперь грязными взглядами. Даже Ленар – тот, кого она помнила ещё смешным курносым мальчишкой, и то стал задирать нос, все чаще намекая на то, что ей пора бы оказать старому другу внимание иного толка. Противно. Горько. Твой талант никому не нужен, если у тебя нет покровителя, все видят только оболочку. Да и что красивого в ней нашли?
Фыркнула, склонившись к ручью, – прохладная вода омыла руки, словно стирая всю грязь, что налипла от чужих недобрых взглядов. Толстая огненная коса до пояса – вот и все богатство. Иллэ встряхнулась, смеясь – из озера вдалеке махала рукой водная дева. Пора, пора, пора, пока ещё золотится роса на изумрудно-зеленых листьях. Только желанное спокойствие так и не пришло – весь день, до самих сумерек, она провела в лесу, но на душе становилось все более тревожно – словно что-то тянуло обратно. Стряхнула с платья крошки от хлеба, сполоснула измазанные в соках трав и земле руки. Сердце бьется неровно, гулко, то и дело подскакивая к горлу. Подняла голову – и ахнула, не сдержавшись, ноги подогнулись сами собой – вдалеке, у кромки заходящего солнца, что окрашивало небо злым багряно-алым, виднелась тень дракона. Стремительные, но рваные движения, плывущие, смазанные очертания – он прилетел из-за хребта, из-за закрытых границ. И он был тяжело ранен – это было заметно по неуверенным рывкам приближающегося зверя, над кромкой леса он и вовсе начал резко снижаться – почти падать.
Здесь не жалуют драконов… впрочем, как и почти любое волшебство, на которое не дано разрешения специальным Отделом Алой Инквизиции. Во рту пересохло, в теле поселилась противная слабость. Она не может, не должна пытаться его спасти. Все видели дракона, скоро сюда прибудет инквизиция… А они с бабулей достаточно хранили маленькую тайну, чтобы сейчас вдруг все пошло прахом. Руки задрожали.
Ты предаешь не его – себя. Сможешь жить, зная, что обрекла беззащитное раненное существо не на смерть даже – на мучительные пытки? Все знают, как любит инквизиция изучать неизведанное.
Ноги уже несли вперед, сквозь чащу – эту часть леса Иллэ знала достаточно хорошо, чтобы сориентироваться. Она почти бежала, подхватив корзину с заветными травами, туда, где упал дракон.
Странно – но не было слышно треска ломаемых деревьев, и кустов вокруг не примято. Она только вздохнула спокойно – неужто улетел? - как заметила в толще деревьев небольшую прогалину. И привкус – этот стойкий солоноватый, с оттенком металла и чего-то едва уловимого, легкого, как ветер, привкус в воздухе – хвала богам, её обоняние лучше человеческого, что пригодилось и на этот раз. Кто-то был тяжело ранен. Ноги оскальзывались в полутьме густых крон, бухало в груди и сбивалось от бега дыхание, когда она вылетела на просвет меж деревьев.
Он был здесь… не дракон уже – а огромный белоснежный хищник-кот с золотящимися пятнышками на шерсти. Прежде, чем она успела сделать ещё хоть шаг, очертания живого ещё существа дрогнули, расплываясь в очередной дымке, и оставляя на земле бездыханное мужское тело в странной драной одежде, напомнившей ей халаты с востока, которые порой привозили купцы на ярмарку.
Ты делаешь сейчас самую большую глупость в своей маленькой жизни, Иллэ. Но, наверное, судьба-лиходейка в этот раз была на её стороне – или наоборот. Целитель не может оставить умирающего, иначе сам лишится своей силы. И пусть здесь нет привычных ступок, мензурок, мазей, кипятка и горелки – все это ей вовсе не нужно, лишь мишура, антураж для всех непосвященных. Её сила в ней самой. Может и к лучшему, что незнакомец без сознания.
Иллэ шагнула вперед, ставя корзинку на траву. Присела рядом, кладя руки мужчине на голову – кожа была горячей. Невольно отметила гордое волевое лицо, плотно сжатые побелевшие губы, хищный профиль и заостренные скулы. Роскошные пепельные пряди волос разметались по земле. Сразу видно, что не простой человек. Но не это заставило вскрикнуть, схватиться за сердце. Голова закружилась, заставляя пошатнуться под напором чужой мощи, она почувствовала себя песчинкой в океане этой силы. То, что раненный был магом, не подлежало сомнению, но она не могла даже предположить, где могут рождаться маги такой запредельной силы. Силы, которая убила бы любого человека. Но и нелюдя она в нем не чувствовала, хотя заостренные уши и длинные золотые когти на пальцах должны были говорить сами за себя. Что же тогда случилось, отчего он не излечит себя сам?
Пришлось аккуратно снять те тряпки, что именовались одеждой, на миг подивившись её мягкости и красоте – дорогая ткань. К счастью, большая фляжка была наполнена до краев, боле-менее чистые тряпки пошли на то, чтобы постараться протереть тело в попытках найти раны. Каждое прикосновение к нему – словно разряд молнии. Чужая сила проникала под кожу, вызывая странные, бередящие душу и тело ощущения. Сейчас она не воспринимала пациента, как мужчину – она была целителем, он зависел от нее, но отвести взгляд от чуждого безучастного лица было так сложно…
Капли крови раскрасили тряпку алым. Вот оно. Рана под ребрами, в которой торчит зазубренный край чужого оружия. Работа не будет простой, хоть бы только сил хватило…
Темнело все больше, и Иллэ понимала, что скоро даже с её обостренным зрением невозможно будет выбраться из чащи без потерь. К этому часу с неё уже семь потов сошло – оружие было хитрым, злым, на смерть заговоренным, да таким мощным, что она уже думала – сама душу отдаст. Её собственные силы таяли, как снег по весне, когда весь яд чужой магии наконец вышел из раны, и она тотчас начала покрываться легчайшей корочкой. Руки дрожали, их сводило от боли, как и тело, скрюченное все это время в одной позе. Девушка отерла пот с лица, накладывая плотную повязку из края собственной юбки на рану. Затянула узелок, вливая остатки сверкнувшей изумрудной искрой силы, и замерла, глядя в бездонно-синие, как небо, глаза. Раненный очнулся, и теперь не сводил с неё глаз. Самых прекрасных глаз, которые она когда-либо встречала на свете.
Наверное, это был самый подходящий момент для того, чтобы сознание, наконец, покинуло истощенное тело.
***
Ей снился дивный сон. Будто она стоит на берегу моря – из одежды лишь легкое платье – босые ступни касаются шелковистого песка под ногами. Волны лазурными барашками набегают на берег, а на душе так светло и радостно, так поет душа и расцветает внутри неведомое доселе счастье. Она не оборачивается – и так знает, чьи руки сейчас крепко обнимают за талию. В вышине пронзительно трубят чайки. Жарко от его сильных и нежных прикосновений, от властной уверенности. От любви, которая пронизывает каждое слово, каждый жест, каждое мгновение их жизни. Он так вошел под кожу, что почти страшно – как можно без него жить было, как можно было дышать?
- Жизнь моя… - тихий шепот на грани слышимости.
Губы касаются легко плеча. Она все-таки чуть склоняет голову на бок, поворачиваясь, чтобы встретиться с самым драгоценным взглядом сапфировых глаз.
- Я создам целый мир для тебя, моя душа, ты достойна только самого лучшего, ты же знаешь? Я так люблю тебя… - а в голосе – почти боль.
Иллэ обнимает его за шею, чувствуя, как их тела поднимаются над землей, кружась в воронке ветра, а вокруг них пляшут неведомо откуда взявшиеся разноцветные листья – золотые, лиловые, фиалковые, темно-зелёные, багряные… Дождь из листьев. Ветер, который приносит на душу покой и счастье. Её ветер, обнимающий за плечи и дарящий крылья.
Она смеется, прижимаясь теснее к избраннику, касается пальцами шелковистых волос цвета пепла, и…
Все рассыпается. Исчезает берег и море, оставляя лишь привкус потери на губах и жуткую тяжесть в теле. С губ поневоле срывается хриплый стон – ужасно хочется пить. Как ни странно, губ почти сразу касается твердый бок миски, из которой льется живительная влага.
- Вот так, пей, девочка. Это самое малое, что я могу для тебя сделать.
Сердце лучше неё знает этот голос. Оно бьется судорожно, как пойманная птица. Иллэ осторожно приоткрывает глаза, чтобы утонуть в знакомом синем мареве. Мужчина выглядит сейчас гораздо лучше – и только бледность на холеном лице напоминает, что он все ещё не здоров. Последний глоток – и он убирает миску, осторожно подтирая полотенцем капли воды с её подбородка. Щек поневоле касается румянец.
- Сейчас, полежи немного, сколько же своих сил ты на меня извела, танэри-нэ… Reynhoven, - непонятно добавляет он.
Тонкие губы кривятся, и незнакомец исчезает из поля зрения, но уже спустя мгновение до неё доносится глухой голос:
- Как же у вас тут все запущенно, люди… А я ведь говорил Ллиорену, что эта его инквизиция – не лучшая затея… Погоди, сейчас принесу тебе еды.
И только тут Иллэ поняла, что они уже вовсе не в лесу, а в её избе. Он откуда-то точно знал, куда идти. На улице уже занималось утро. Тело все ещё ломило от усталости и недостачи энергии, и она сама не заметила, как задремала. В какой-то момент её полусонную растолкали и насильно напоили наваристым горячим бульоном, а после она снова провалилась в глубокий сон.
Эта ситуация продолжалась, наверное, не один день – вдобавок ко всему она впервые за долгое время простыла, пока однажды утром все вдруг снова не переменилось.
Просыпаться было неожиданно легко – и на сердце снова было это полузабытое ощущение счастья и опьяняющего спокойствия – будто ничего плохого больше никогда не случится. Хотя обычно по утрам она всегда мерзла, сегодня лежать было удивительно тепло. Иллэ зевнула, подтягивая озябшую руку к этому самому теплому, и вздрогнула, коснувшись горячего тела под рукой, к которому крепко прижалась ночью. Тело что-то фыркнуло, заворочалось, подуло прохладным легким ветерком. Нос уткнулся в чужое плечо, щеку щекотала пепельная прядь волос, а прямо на неё с задумчивым прищуром смотрели ярко-синие, будто небо, глаза, лишенные белка и зрачка.
- Ясного утра и попутного ветра, моя милая невеста! – сквозь улыбку мужчины проглядывал хищный зверь, принюхивался к ней, касаясь пока лишь когтями едва-едва. - Я знаю, что у тебя много вопросов, и постараюсь на все ответить, но – понемногу, постепенно. А пока – пора, наконец, вставать. Я уже начал беспокоиться, ты пятый день лежишь, - произнес абсолютно спокойно, откидывая одеяло.
Слава лесной кувшинке, спал он одетым хотя бы наполовину – в нижние брюки из легкой, но довольно плотной и приятной на ощупь ткани. Зато удалось украдкой полюбоваться на мощный торс – никакого пивного брюшка, как у мужиков в городке – от лавочников до купцов, разве что некоторые стражи могли похвастаться тренированным телом, да и то – из Инквизиции, и уж точно впервые в жизни она любовалась на полуобнажённого мужчину. Поймала себя на мысли, что хочется коснуться его кожи ладошкой, проследить странные темные узоры под кожей, что змеились по спине и переходили на живот.
- Мое имя… Мистраль, таннэри, - сказал, когда пауза стала ощутимой. Будто сначала не мог никак определиться с именем. Оно подходило ему – звонкое, сильное, полное ветра, - но если ты так продолжишь на меня смотреть, то рискуешь стать мне женой, а не невестой.
Острые когти рассекли воздух, и он поспешно вышел в соседнюю комнату.
