Черноволосый вдумчиво принялся рассказывать:
– Есть такая психологическая практика. Называется добаюкивание. Своеобразный тренинг, в котором могут участвовать как двое людей, так и трое. Нас вот как раз трое. Обычно двое являют собой родителей, а третий – малыша. Но у нас всё иначе. Я родитель, и у меня два разнополых малыша. Так тоже можно. В определённый момент те, которому досталась роль ребёнка, покинут утробу, родившись на свет божий, но не раньше, чем окажутся к этому готовы. Я буду внимательно за вами следить, как любящий отец. Мне нужно будет помочь вам в этом, а ещё сразу после «рождения» позаботиться о вас – запеленать, дать воды или молока. Процесс довольно длительный. Иногда сопровождается колыбельными. Говорят, это уникальный опыт. Особенно для людей с сильными психологическими травмами, депрессиями, повторяющимися негативными сценариями в жизни. Вот. Молочком я вас напоил, спать уложил. Сладко спите, детки.
Девушка поудобнее устроилась в тканевом мешке и принялась переваривать всё сказанное длинноволосым незнакомцем.
– Действительно уникальный опыт. Ощущения очень странные. Так… спокойно. Впервые за долгое время. Не хочу никуда бежать и ничего искать.
– Ну, значит, я получается, твой родитель. Буду добаюкивать. Разговаривать тихим нежным голосом, гладить через ткань, песни колыбельные петь. Хочешь ещё молока, детка?
Девушка сонно прикрыла глаза и произнесла:
– Спасибо, но нет. Я сыта.
– Умница. Жадной быть плохо. Чревоугодие – это грех. Любые излишества – это источник болезней и главное препятствие на пути к достижению счастья. Алчные люди после смерти чаще всего перерождаются в голодных духов. Сейчас мой приятель опять будет возмущаться, но я всё же это скажу. Есть такая великолепная буддийская практика – чод. Знаешь, что это?
– Ну началось, – пробурчал светловолосый. – Твой отец…
– …ничего мне не сделает. У меня карт-бланш на всё. И это опять сложный вопрос разных наименований одного и того же. Чод в переводе с тибетского означает отсечение эго. У человека много насущных потребностей, это правда, и не нужно упрямо их игнорировать. Но из окружающего мира надо брать только то, что действительно необходимо, а не всё подряд. Ты это сделала. Очень разумное дитя. Спи.
– А ты совсем-совсем не будешь… спать?
Черноволосый подкинул дровишек в костёр, прежде чем ответить, а потом сухо в очередной раз повторил:
– Нет. Кто-то же должен от вас двоих отгонять ловцов душ. Я несу за вас ответственность… как заботливый и надёжный родитель. Как пастырь. Как опекун. Выбери термин, который тебе больше по душе.
– Точно не родитель, – прошептала девушка.
– Значит, опекун.
– Некорректно, но пусть пока будет так. Ты прав, я нуждаюсь в опеке.
Некоторое время всё было относительно тихо, а потом тишину разорвал протяжный заунывный вой.
– Спите, не тревожьтесь, – будничным тоном произнёс черноволосый. – Это просто Вестник скорой тёмной ночи, не более.
Мужчина набрал в глиняную чашку молока и плеснул его в огонь. В небо устремились сероватые частички пепла. Это было даже красиво.
Вскоре волчий вой затих.
Светловолосый высунулся из мешка и сказал:
– В этот раз они совсем близко.
– Близко, – не стал отрицать черноволосый. – Но их можно понять: ловцы голодны. Не бери в голову, спи. Пока я поддерживаю огонь, вам двоим ничего не грозит. Дров хватит до самого утра, а утром ловцы пропадут, как обычно. Даю слово.
– Я верю твоему слову. Но мне страшно, – признался светловолосый.
– Волков? Брось. Это несмышлёные детёныши. Они впервые вышли из норы и только пробуют свои силы.
– Темноты. В первый раз небо темнеет. До этого тут было белым-бело.
– Ночью должно быть темно. Так правильно. Лучше спать в темноте, а не при ярком свете. Это расслабляет и настраивает на правильный лад. Успокаивает.
– Но раньше такого не было.
– Ничего не остается неизменным. Ни-че-го. Не бойся неизвестности, дружок. Темнота пугает именно ей. Просто прими это состояние, как должное. Как... Младенец принимает мрак утробы. К тому же на чёрном фоне будут лучше видны новые яркие звёзды и луна. Да и жарким костром лучше наслаждаться в полной темноте.
– Капец ты странный, вот что я тебе скажу, – произнёс светловолосый прежде, чем окончательно скрыться в тканевом мешке.
Проснувшись, светловолосый с ужасом обнаружил, что у их невольной спутницы куда-то пропала вся одежда, зато появилась пуповина. Довольно объёмная, пульсирующая и горячая. Девушка в самом прямом смысле приросла к своему спальнику этой розовой длинной штукой.
Жутковато.
– Так… – испугался светловолосый, на всякий случай выпрыгивая из своего мешка и начиная осматривать себя, нет ли и у него каких-нибудь изменений в теле. – И что нам делать?
– Ничего, – зевнула девушка. – Это не плохо. Естественно. Не бойтесь.
– Ты стала намного меньше.
– Это тоже не страшно.
– Ты в жидкости спишь. Я вообще не понимаю, как ты там дышишь. Ты ведь не рыба, а человек.
– Вот именно, – пробулькала девушка. – Сплю. Пытаюсь спать. Спать хочу, а ты меня будишь.
– А что произойдёт, если попробовать отрезать твою нелепую пуповину ножом? Или порезать ткань мешка, спустив воду?
– Нельзя, – буднично пояснил черноволосый, останавливая приятеля. – Крови будет много. А у нас с собой нет никаких медицинских средств. Ни антисептиков. Ни обезбола. Да и не готова она пока… разорвать связь с пуповиной. Она в ней остро нуждается. Это выбор самой девушки, а не нас с тобой.
– Мне хорошо, – подтвердила девушка. – Уютно и тепло.
– А как ты собираешься есть? Мы хотели завтрак приготовить, но к тебе сквозь ткань не доберёшься. Там… какая-то жидкость. Липкая. Неприятная.
– Я сыта. Мне кажется, меня недавно кормили чем-то вкусным.
– Кто кормил?
– Не знаю. Вероятно, мать. Там, в еде… яблоки были. Возможно, это шарлотка, но я не уверена. Яблоки и молоко.
Девушка перевернулась в мешке вниз головой. Жидкость утробно всхлюпнула.
– Неужели ей правда так удобно? – осторожно коснулся грубой ткани спальника светловолосый.
– Видимо, да, – принялся тушить костерок черноволосый. – Давай думать, что нам делать дальше. Девицу же нельзя тут оставлять. Ловцы душ непременно захотят её сожрать.
– Согласен, – вздохнул светловолосый. – Это очень логично. Она обездвижена и мала, а значит, являет собой лёгкую и лакомую добычу.
Ни к какому вменяемому выводу за долгие часы обсуждений и споров о наилучших теоретических вариантах решения курьёзной проблемы мужчины не пришли. А дело постепенно клонилось к закату.
Вечерело.
Это было странно. До вчерашнего дня в этих местах вообще не было темно... Неяркий рассеянный свет наполнял всё пространство.
– Жуть, – раздумывал светловолосый, прислушиваясь к истошному волчьему вою. – Нельзя сидеть вне мешка ночью.
– Тебе точно нельзя. Ты сверху страхуешь девушку, а я снизу. Это оптимальный вариант.
– Это я уже понял. В кромешной тьме её сожрут ловцы душ, а она безоружна. Но лезть в мешок в моём случае равно обзавестись пуповиной. Мне это всё не нравится.
– Не факт, что пуповина появится. К тому же ты забываешь: мы ведь жили как-то тут всё это время. Не приросли ни к каким мешкам и палкам. Может, это случайность. Девушке просто не повезло. Сработал какой-то неучтённый фактор. Например, тоска по родителям. Или её пол. Или день недели.
– Вчера была пятница, а сегодня суббота, – встрепенулся светловолосый. – Это важно?
– Возможно. Но не думаю, что дело только в этом. Есть ещё что-то. Что-то мы упускаем. Надо думать. Но наша спутница ничего толкового не рассказывает, что видела и трогала по пути.
– Братюнь, извини, что перебиваю, но за эти шесть дней я не помню, чтобы мы по ночам вообще спали. Раньше казалось, что спали, а сейчас я не уверен. Чертовщина какая-то.
– Не шесть. Больше. Гораздо больше, – с неожиданной горечью произнёс черноволосый. – Поверь.
– Ты прав. И даже не семь. Ночью раньше было светло, у меня всё слилось в один бесконечный день. Будто мы и не живём. Будто всё вокруг нас нереально, а мы бестелесные привидения.
– Мы ели хлеб и рыбу, пили вино, спали. Я тебе даже конфеты шоколадные давал, чтобы ты чувствовал себя счастливым. Так себя привидения ведут? Ответь.
– Ну значит, живы, – с облегчением отметил про себя светловолосый, принимаясь чистить крашеное луковой шелухой яйцо. – И конфетки были... вкусные. Так, стоп. Но откуда у нас конфеты? И почему мы обычно едим только хлеб и рыбу, а пьём вино? Это же у тебя в руках «Кагор», да? А откуда у меня в руках взялось яйцо красного цвета? Такие же на Пасху красят, да? Яйцо... яйцо же... Яйцо – это ведь символ… О. Мой. Бог...
Черноволосый страдальчески вздохнул, вскидывая глаза к небу и возводя руки вверх:
– Суевер. Я общаюсь с суевером. О великий Всеотец, за что мне всё это? Яйцо – это просто яйцо. Еда.
– Мне тут не по себе. И еда твоя поминальная, какая-то кладбищенская. Не удивлюсь, если найду на том взгорке кутью... О... кутья. Смотри... Настоящая кутья.
Светловолосый обомлел.
Черноволосый принялся насмешливо рассматривать рисовую кашу в котелке.
– Ну ты и придурок, – ожесточённо сплюнул мужчина. – Я варил нам ужин из остатков пищи, пока ты в блокноте схемы спасения девицы чертил. В рюкзаках остались лишь сухофрукты и рис.
– И мёд? – недоверчиво протянул светловолосый, пробуя пальцем непонятное содержимое котелка.
Сладко. Очень сладко. На вкус – мёд акации. На цвет тоже.
– Естественно. В глиняном горшочке. Я ненавижу белый сахар, ты забыл? Поэтому у меня только мёд.
Светловолосый с облегчением выдохнул:
– Жуткое место, вот я и веду себя, как неразумное дитя. Знаешь, не пойми меня неправильно, но этот бело-голубой клетчатый тканевый мешок на столбе кажется наименьшим из зол. Так и манит... И... Я слышу вой не просто ловцов, а пожирателей душ. Убеждён, что они в этот раз пришли именно за мной. Я полезу в ткань. Сам. Добровольно. Может, ты со мной? В тесноте да не в обиде. Я перетерплю. Не стану капризничать, как в прошлый раз.
– Ну уж нет. Я останусь у костра вас охранять.
– Пожалуйста, – настаивал светловолосый. – В прошлый раз я сглупил. Каюсь. Грешен. Сожалею. Пойми, это с непривычки. Мы обнимемся и будем спать, как настоящие братья. Как… близнецы.
– Ты свой выбор сделал вчера. Когда прогнал меня, посчитав чересчур костлявым. Мы могли бы стать братьями, это верно. Но уже поздно.
– Ну так то вчера, а то сегодня.
– Прости, – принялся потирать левую ладонь черноволосый. – В этом случае выбор даётся всего один раз. Ты его сделал. Этот путь во тьме ты проделаешь один. Как… твоя любимая рыба в тёмных водах. Если тебя утешит эта мысль, я буду скучать по тебе. И мне жаль, что ты не решился остаться со мной здесь, на бурых равнинах, навсегда. Одиночество… тяготит. До вчерашнего дня я считал, что мы прекрасно ладим. Скажу больше: дружим. Ты оценил этот пыльный бурый мир и его перспективы. Повзрослел. Поумнел. Выбрал свободу и истину. Но ты почему-то решил вернуться в утробу. Как все. Что ж… быть посему.
– Мне страшно, не думаю это отрицать, но прямо сейчас мною движет не страх, а долг. Долг, вера и любовь. Я ДОЛЖЕН ТАМ БЫТЬ. Это важно. Потом будет поздно. Мой срок пришёл.
Светловолосый вздохнул, скинул с себя всю одежду и принялся залезать на столб, а потом укладываться в спальный мешок. В этот раз тут оказалось намного уютнее, хоть и теснее. Черноволосый немного подумал и уточнил, глядя на подвешенного приятеля:
– Помнишь, дружок, что ответил апостол Андрей на придуманный дьяволом вопрос: что выше – земное или небесное?
– На имперских небесах, где находится Иисус Христос, который является формой нашей плоти, Он превыше всех небес, – уверенно ответил светловолосый.
Черноволосый усмехнулся:
– А ты не так прост. Полагаю, мы ещё встретимся, первозванный. Quaternos iuvenes submersos maris fluctibus vitae reddidit usibus. Иди, просвещай. Из воды и в воду. Это твоя миссия.
– Кстати, о воде. Наша новая знакомая права. Вода – это жизнь.
– Ты так говоришь, потому что твой мешок наполняется именно ей. Как ощущения?
Светловолосый досадливо поморщился:
– Тепло. Не сбивай с мысли. Знаешь, о чём сожалею? Тут нигде, кроме моего мешка и мешка нашей спутницы, нет воды. А мы ведь могли бы с тобой славно порыбачить, как встарь.
– Может, и порыбачим. Как знать.
– С причала?
– Всёнепременно. И наловим самых жирных пескарей в округе. Спи, мой храбрый друг.
– Да какой я храбрый... трусливый усомнившийся грешник.
– Самый отважный и смелый. Для твоего поступка требуется известное мужество. Ты ведь понимаешь, что и зачем сейчас делаешь.
– Понимаю. Я...
– Не именуй, – посерело лицо черноволосого. – Любые слова не есть суть вещей. Язык слишком косноязычен, да и невозможно корректно описать непознаваемое.
– Ты же меня не оставишь?
– Никогда, – твёрдо пообещал черноволосый. – Я всегда буду рядом. Даю слово.
Утром блондин исчез из мешка.
– Не переживай о своём друге, – зевнула девушка. За ночь она стала ещё меньше. – Он… просто шустрый. Пацаны – они юркие, сообразительные по ночам, не то, что юные девицы. Я так не могу, мне нужно неспешно… вдумчиво...
– Неспешно что?
– Родиться.
– Ты всерьёз считаешь, что ты должна родиться? – облокотился на лопату черноволосый.
– Ну ещё бы. Я же сейчас в утробе. Когда я выйду из неё, то окажусь в совершенно ином месте.
– Ты умрёшь, если я не придумаю, как тебя извлечь из грязного спального мешка, подвешенного к старому столбу. Единственного друга и верного соратника спасти я не смог. Что ж я за существо такое нелепое?
– Это твоя точка зрения. Я не считаю, что умру. Я появлюсь на свет в новом месте. Мои родители очень меня ждут. Я это чувствую. Они такие песни мне два дня красивые пели… Нежно гладили…
– Дурочка. Это был я.
– Неправда. Возвращайся к своей лопате, трудник.
Следующим утром девушка пропала точно так же, как это сделал светловолосый.
Черноволосый неспешно бродил по долине, роясь в ямах и собирая странные артефакты прошлого: амфоры, серьги и броши, кольца и браслеты. Иногда попадались кошельки и инструменты непонятного назначения. Было и оружие, в основном, стрелы и хорошо сохранившиеся бронзовые ножи.
С каждым днём куча вещей все росла и росла, а на бурых равнинах… появлялись новые растерянные люди, которые ближе к ночи забирались в подвешенные мешки и пропадали. Странные столбы выдавали ровно столько мешков, сколько было людей.
Не было мешка лишь для черноволосого. Но он и не хотел.
Ну уж нет. Он не будет сдыхать в мешке. Что бы там ни говорили люди, он точно знал: мешок для него – это билет в один конец. Он сулил лишь боль и страдания, а не радость рождения.
Увидев перед собой знакомую фигуру, черноволосый обомлел. Лопата выпала из рук мужчины.
– Ты же… умерла. Ушла… насовсем.
– Я вернулась ненадолго к тебе. Не умирала.
– Чушь. Это невозможно. Так не бывает. Сюда никто и никогда не возвращается по доброй воле.
– Смерти вообще нет. Я вот…. Решила попутешествовать. Познать жизнь. Это интересно, оказывается. Но без тебя… плохо. Я это сразу поняла, когда покинула мешок. Ощутила невыносимую горечь бытия и пустоту. Решила погостить на бурых равнинах чуть подольше. Ты ведь совсем один, тебе наверняка грустно и одиноко после ухода единственного друга. Погощу, а потом пойду на вокзал в Сочи. Мне очень нужно к родителям. В реальную жизнь.
– Есть такая психологическая практика. Называется добаюкивание. Своеобразный тренинг, в котором могут участвовать как двое людей, так и трое. Нас вот как раз трое. Обычно двое являют собой родителей, а третий – малыша. Но у нас всё иначе. Я родитель, и у меня два разнополых малыша. Так тоже можно. В определённый момент те, которому досталась роль ребёнка, покинут утробу, родившись на свет божий, но не раньше, чем окажутся к этому готовы. Я буду внимательно за вами следить, как любящий отец. Мне нужно будет помочь вам в этом, а ещё сразу после «рождения» позаботиться о вас – запеленать, дать воды или молока. Процесс довольно длительный. Иногда сопровождается колыбельными. Говорят, это уникальный опыт. Особенно для людей с сильными психологическими травмами, депрессиями, повторяющимися негативными сценариями в жизни. Вот. Молочком я вас напоил, спать уложил. Сладко спите, детки.
Девушка поудобнее устроилась в тканевом мешке и принялась переваривать всё сказанное длинноволосым незнакомцем.
– Действительно уникальный опыт. Ощущения очень странные. Так… спокойно. Впервые за долгое время. Не хочу никуда бежать и ничего искать.
– Ну, значит, я получается, твой родитель. Буду добаюкивать. Разговаривать тихим нежным голосом, гладить через ткань, песни колыбельные петь. Хочешь ещё молока, детка?
Девушка сонно прикрыла глаза и произнесла:
– Спасибо, но нет. Я сыта.
– Умница. Жадной быть плохо. Чревоугодие – это грех. Любые излишества – это источник болезней и главное препятствие на пути к достижению счастья. Алчные люди после смерти чаще всего перерождаются в голодных духов. Сейчас мой приятель опять будет возмущаться, но я всё же это скажу. Есть такая великолепная буддийская практика – чод. Знаешь, что это?
– Ну началось, – пробурчал светловолосый. – Твой отец…
– …ничего мне не сделает. У меня карт-бланш на всё. И это опять сложный вопрос разных наименований одного и того же. Чод в переводе с тибетского означает отсечение эго. У человека много насущных потребностей, это правда, и не нужно упрямо их игнорировать. Но из окружающего мира надо брать только то, что действительно необходимо, а не всё подряд. Ты это сделала. Очень разумное дитя. Спи.
– А ты совсем-совсем не будешь… спать?
Черноволосый подкинул дровишек в костёр, прежде чем ответить, а потом сухо в очередной раз повторил:
– Нет. Кто-то же должен от вас двоих отгонять ловцов душ. Я несу за вас ответственность… как заботливый и надёжный родитель. Как пастырь. Как опекун. Выбери термин, который тебе больше по душе.
– Точно не родитель, – прошептала девушка.
– Значит, опекун.
– Некорректно, но пусть пока будет так. Ты прав, я нуждаюсь в опеке.
Некоторое время всё было относительно тихо, а потом тишину разорвал протяжный заунывный вой.
– Спите, не тревожьтесь, – будничным тоном произнёс черноволосый. – Это просто Вестник скорой тёмной ночи, не более.
Мужчина набрал в глиняную чашку молока и плеснул его в огонь. В небо устремились сероватые частички пепла. Это было даже красиво.
Вскоре волчий вой затих.
Светловолосый высунулся из мешка и сказал:
– В этот раз они совсем близко.
– Близко, – не стал отрицать черноволосый. – Но их можно понять: ловцы голодны. Не бери в голову, спи. Пока я поддерживаю огонь, вам двоим ничего не грозит. Дров хватит до самого утра, а утром ловцы пропадут, как обычно. Даю слово.
– Я верю твоему слову. Но мне страшно, – признался светловолосый.
– Волков? Брось. Это несмышлёные детёныши. Они впервые вышли из норы и только пробуют свои силы.
– Темноты. В первый раз небо темнеет. До этого тут было белым-бело.
– Ночью должно быть темно. Так правильно. Лучше спать в темноте, а не при ярком свете. Это расслабляет и настраивает на правильный лад. Успокаивает.
– Но раньше такого не было.
– Ничего не остается неизменным. Ни-че-го. Не бойся неизвестности, дружок. Темнота пугает именно ей. Просто прими это состояние, как должное. Как... Младенец принимает мрак утробы. К тому же на чёрном фоне будут лучше видны новые яркие звёзды и луна. Да и жарким костром лучше наслаждаться в полной темноте.
– Капец ты странный, вот что я тебе скажу, – произнёс светловолосый прежде, чем окончательно скрыться в тканевом мешке.
Глава 6. Пуповина
Проснувшись, светловолосый с ужасом обнаружил, что у их невольной спутницы куда-то пропала вся одежда, зато появилась пуповина. Довольно объёмная, пульсирующая и горячая. Девушка в самом прямом смысле приросла к своему спальнику этой розовой длинной штукой.
Жутковато.
– Так… – испугался светловолосый, на всякий случай выпрыгивая из своего мешка и начиная осматривать себя, нет ли и у него каких-нибудь изменений в теле. – И что нам делать?
– Ничего, – зевнула девушка. – Это не плохо. Естественно. Не бойтесь.
– Ты стала намного меньше.
– Это тоже не страшно.
– Ты в жидкости спишь. Я вообще не понимаю, как ты там дышишь. Ты ведь не рыба, а человек.
– Вот именно, – пробулькала девушка. – Сплю. Пытаюсь спать. Спать хочу, а ты меня будишь.
– А что произойдёт, если попробовать отрезать твою нелепую пуповину ножом? Или порезать ткань мешка, спустив воду?
– Нельзя, – буднично пояснил черноволосый, останавливая приятеля. – Крови будет много. А у нас с собой нет никаких медицинских средств. Ни антисептиков. Ни обезбола. Да и не готова она пока… разорвать связь с пуповиной. Она в ней остро нуждается. Это выбор самой девушки, а не нас с тобой.
– Мне хорошо, – подтвердила девушка. – Уютно и тепло.
– А как ты собираешься есть? Мы хотели завтрак приготовить, но к тебе сквозь ткань не доберёшься. Там… какая-то жидкость. Липкая. Неприятная.
– Я сыта. Мне кажется, меня недавно кормили чем-то вкусным.
– Кто кормил?
– Не знаю. Вероятно, мать. Там, в еде… яблоки были. Возможно, это шарлотка, но я не уверена. Яблоки и молоко.
Девушка перевернулась в мешке вниз головой. Жидкость утробно всхлюпнула.
– Неужели ей правда так удобно? – осторожно коснулся грубой ткани спальника светловолосый.
– Видимо, да, – принялся тушить костерок черноволосый. – Давай думать, что нам делать дальше. Девицу же нельзя тут оставлять. Ловцы душ непременно захотят её сожрать.
– Согласен, – вздохнул светловолосый. – Это очень логично. Она обездвижена и мала, а значит, являет собой лёгкую и лакомую добычу.
Ни к какому вменяемому выводу за долгие часы обсуждений и споров о наилучших теоретических вариантах решения курьёзной проблемы мужчины не пришли. А дело постепенно клонилось к закату.
Вечерело.
Это было странно. До вчерашнего дня в этих местах вообще не было темно... Неяркий рассеянный свет наполнял всё пространство.
– Жуть, – раздумывал светловолосый, прислушиваясь к истошному волчьему вою. – Нельзя сидеть вне мешка ночью.
– Тебе точно нельзя. Ты сверху страхуешь девушку, а я снизу. Это оптимальный вариант.
– Это я уже понял. В кромешной тьме её сожрут ловцы душ, а она безоружна. Но лезть в мешок в моём случае равно обзавестись пуповиной. Мне это всё не нравится.
– Не факт, что пуповина появится. К тому же ты забываешь: мы ведь жили как-то тут всё это время. Не приросли ни к каким мешкам и палкам. Может, это случайность. Девушке просто не повезло. Сработал какой-то неучтённый фактор. Например, тоска по родителям. Или её пол. Или день недели.
– Вчера была пятница, а сегодня суббота, – встрепенулся светловолосый. – Это важно?
– Возможно. Но не думаю, что дело только в этом. Есть ещё что-то. Что-то мы упускаем. Надо думать. Но наша спутница ничего толкового не рассказывает, что видела и трогала по пути.
– Братюнь, извини, что перебиваю, но за эти шесть дней я не помню, чтобы мы по ночам вообще спали. Раньше казалось, что спали, а сейчас я не уверен. Чертовщина какая-то.
– Не шесть. Больше. Гораздо больше, – с неожиданной горечью произнёс черноволосый. – Поверь.
– Ты прав. И даже не семь. Ночью раньше было светло, у меня всё слилось в один бесконечный день. Будто мы и не живём. Будто всё вокруг нас нереально, а мы бестелесные привидения.
– Мы ели хлеб и рыбу, пили вино, спали. Я тебе даже конфеты шоколадные давал, чтобы ты чувствовал себя счастливым. Так себя привидения ведут? Ответь.
– Ну значит, живы, – с облегчением отметил про себя светловолосый, принимаясь чистить крашеное луковой шелухой яйцо. – И конфетки были... вкусные. Так, стоп. Но откуда у нас конфеты? И почему мы обычно едим только хлеб и рыбу, а пьём вино? Это же у тебя в руках «Кагор», да? А откуда у меня в руках взялось яйцо красного цвета? Такие же на Пасху красят, да? Яйцо... яйцо же... Яйцо – это ведь символ… О. Мой. Бог...
Черноволосый страдальчески вздохнул, вскидывая глаза к небу и возводя руки вверх:
– Суевер. Я общаюсь с суевером. О великий Всеотец, за что мне всё это? Яйцо – это просто яйцо. Еда.
– Мне тут не по себе. И еда твоя поминальная, какая-то кладбищенская. Не удивлюсь, если найду на том взгорке кутью... О... кутья. Смотри... Настоящая кутья.
Светловолосый обомлел.
Черноволосый принялся насмешливо рассматривать рисовую кашу в котелке.
– Ну ты и придурок, – ожесточённо сплюнул мужчина. – Я варил нам ужин из остатков пищи, пока ты в блокноте схемы спасения девицы чертил. В рюкзаках остались лишь сухофрукты и рис.
– И мёд? – недоверчиво протянул светловолосый, пробуя пальцем непонятное содержимое котелка.
Сладко. Очень сладко. На вкус – мёд акации. На цвет тоже.
– Естественно. В глиняном горшочке. Я ненавижу белый сахар, ты забыл? Поэтому у меня только мёд.
Светловолосый с облегчением выдохнул:
– Жуткое место, вот я и веду себя, как неразумное дитя. Знаешь, не пойми меня неправильно, но этот бело-голубой клетчатый тканевый мешок на столбе кажется наименьшим из зол. Так и манит... И... Я слышу вой не просто ловцов, а пожирателей душ. Убеждён, что они в этот раз пришли именно за мной. Я полезу в ткань. Сам. Добровольно. Может, ты со мной? В тесноте да не в обиде. Я перетерплю. Не стану капризничать, как в прошлый раз.
– Ну уж нет. Я останусь у костра вас охранять.
– Пожалуйста, – настаивал светловолосый. – В прошлый раз я сглупил. Каюсь. Грешен. Сожалею. Пойми, это с непривычки. Мы обнимемся и будем спать, как настоящие братья. Как… близнецы.
– Ты свой выбор сделал вчера. Когда прогнал меня, посчитав чересчур костлявым. Мы могли бы стать братьями, это верно. Но уже поздно.
– Ну так то вчера, а то сегодня.
– Прости, – принялся потирать левую ладонь черноволосый. – В этом случае выбор даётся всего один раз. Ты его сделал. Этот путь во тьме ты проделаешь один. Как… твоя любимая рыба в тёмных водах. Если тебя утешит эта мысль, я буду скучать по тебе. И мне жаль, что ты не решился остаться со мной здесь, на бурых равнинах, навсегда. Одиночество… тяготит. До вчерашнего дня я считал, что мы прекрасно ладим. Скажу больше: дружим. Ты оценил этот пыльный бурый мир и его перспективы. Повзрослел. Поумнел. Выбрал свободу и истину. Но ты почему-то решил вернуться в утробу. Как все. Что ж… быть посему.
– Мне страшно, не думаю это отрицать, но прямо сейчас мною движет не страх, а долг. Долг, вера и любовь. Я ДОЛЖЕН ТАМ БЫТЬ. Это важно. Потом будет поздно. Мой срок пришёл.
Светловолосый вздохнул, скинул с себя всю одежду и принялся залезать на столб, а потом укладываться в спальный мешок. В этот раз тут оказалось намного уютнее, хоть и теснее. Черноволосый немного подумал и уточнил, глядя на подвешенного приятеля:
– Помнишь, дружок, что ответил апостол Андрей на придуманный дьяволом вопрос: что выше – земное или небесное?
– На имперских небесах, где находится Иисус Христос, который является формой нашей плоти, Он превыше всех небес, – уверенно ответил светловолосый.
Черноволосый усмехнулся:
– А ты не так прост. Полагаю, мы ещё встретимся, первозванный. Quaternos iuvenes submersos maris fluctibus vitae reddidit usibus. Иди, просвещай. Из воды и в воду. Это твоя миссия.
– Кстати, о воде. Наша новая знакомая права. Вода – это жизнь.
– Ты так говоришь, потому что твой мешок наполняется именно ей. Как ощущения?
Светловолосый досадливо поморщился:
– Тепло. Не сбивай с мысли. Знаешь, о чём сожалею? Тут нигде, кроме моего мешка и мешка нашей спутницы, нет воды. А мы ведь могли бы с тобой славно порыбачить, как встарь.
– Может, и порыбачим. Как знать.
– С причала?
– Всёнепременно. И наловим самых жирных пескарей в округе. Спи, мой храбрый друг.
– Да какой я храбрый... трусливый усомнившийся грешник.
– Самый отважный и смелый. Для твоего поступка требуется известное мужество. Ты ведь понимаешь, что и зачем сейчас делаешь.
– Понимаю. Я...
– Не именуй, – посерело лицо черноволосого. – Любые слова не есть суть вещей. Язык слишком косноязычен, да и невозможно корректно описать непознаваемое.
– Ты же меня не оставишь?
– Никогда, – твёрдо пообещал черноволосый. – Я всегда буду рядом. Даю слово.
Утром блондин исчез из мешка.
– Не переживай о своём друге, – зевнула девушка. За ночь она стала ещё меньше. – Он… просто шустрый. Пацаны – они юркие, сообразительные по ночам, не то, что юные девицы. Я так не могу, мне нужно неспешно… вдумчиво...
– Неспешно что?
– Родиться.
– Ты всерьёз считаешь, что ты должна родиться? – облокотился на лопату черноволосый.
– Ну ещё бы. Я же сейчас в утробе. Когда я выйду из неё, то окажусь в совершенно ином месте.
– Ты умрёшь, если я не придумаю, как тебя извлечь из грязного спального мешка, подвешенного к старому столбу. Единственного друга и верного соратника спасти я не смог. Что ж я за существо такое нелепое?
– Это твоя точка зрения. Я не считаю, что умру. Я появлюсь на свет в новом месте. Мои родители очень меня ждут. Я это чувствую. Они такие песни мне два дня красивые пели… Нежно гладили…
– Дурочка. Это был я.
– Неправда. Возвращайся к своей лопате, трудник.
Следующим утром девушка пропала точно так же, как это сделал светловолосый.
Черноволосый неспешно бродил по долине, роясь в ямах и собирая странные артефакты прошлого: амфоры, серьги и броши, кольца и браслеты. Иногда попадались кошельки и инструменты непонятного назначения. Было и оружие, в основном, стрелы и хорошо сохранившиеся бронзовые ножи.
С каждым днём куча вещей все росла и росла, а на бурых равнинах… появлялись новые растерянные люди, которые ближе к ночи забирались в подвешенные мешки и пропадали. Странные столбы выдавали ровно столько мешков, сколько было людей.
Не было мешка лишь для черноволосого. Но он и не хотел.
Ну уж нет. Он не будет сдыхать в мешке. Что бы там ни говорили люди, он точно знал: мешок для него – это билет в один конец. Он сулил лишь боль и страдания, а не радость рождения.
Глава 7. И снова здравствуйте
Увидев перед собой знакомую фигуру, черноволосый обомлел. Лопата выпала из рук мужчины.
– Ты же… умерла. Ушла… насовсем.
– Я вернулась ненадолго к тебе. Не умирала.
– Чушь. Это невозможно. Так не бывает. Сюда никто и никогда не возвращается по доброй воле.
– Смерти вообще нет. Я вот…. Решила попутешествовать. Познать жизнь. Это интересно, оказывается. Но без тебя… плохо. Я это сразу поняла, когда покинула мешок. Ощутила невыносимую горечь бытия и пустоту. Решила погостить на бурых равнинах чуть подольше. Ты ведь совсем один, тебе наверняка грустно и одиноко после ухода единственного друга. Погощу, а потом пойду на вокзал в Сочи. Мне очень нужно к родителям. В реальную жизнь.
