Панацея
– Нет!!! Не дотрагивайся до него! Поставь на место! Поставь! Ради всего святого, убери свои невежественные руки от произведения Искусства!
Я машинально разжал пальцы, обхватившие грубую глиняную фигурку, выполненную в виде белого цейлонского слона, и в потрясении уставился на друга:
– Чего ты так разорался? Я подарил тебе этого слона всего неделю назад, а ты уже…
– Подарил? Стало быть, он мой! – капризно выпалил друг. – И теперь я распоряжаюсь его судьбой! Хочу – даю тебе в руки! Не хочу – не даю! Это моя вещица, моя собственность, и лучше бы тебе помнить об этом всякий раз, когда ты снова и снова захочешь потрогать мои вещи!
Я даже не нашелся, что ответить, а мой друг, поежившись, плотнее укутался в халат и откинулся на широкую спинку кресла-качалки, угрожающе хлюпнув носом.
– Извини, из-за этой… простуды я становлюсь раздражительным, – проскрипел он, безмятежно покачиваясь в уютненьком креслице. – Ты же прекрасно понимаешь, как много эти вещи значат для меня… Хотя как я могу рассуждать о ценностях с человеком, который никогда не следит за чистотой собственных ботинок.
Я посмотрел на свои лакированные, некогда идеально ухоженные туфли и слегка покраснел от смущения.
– На улице слишком грязно и сыро… – попытался оправдаться я.
– И это дает тебе полное право являться в гости, измазавшись, как трубочист в саже? Запомни: в мире есть две вещи, которые не подвергаются никакому сомнению, – это чистота твоих ботинок и безупречность твоей улыбки…
Я удивленно приподнял бровь.
– Искренней, конечно, – поспешно добавил друг. – Ну и с вычищенными до блеска зубами, разумеется.
Подобравшись к соседнему креслу и заслужив одобрительный кивок головы собеседника, я сел напротив него, придвинув ноги к жаркому огню камина.
– Когда ты отправляешься? – внезапно нарушил молчание мой друг.
– Не знаю… – нахмурившись, ответил я. – Шторм продержится еще дня три-четыре, не меньше. И в городе тоже неспокойно… Такое чувство, что Уиндлэнд охватила паника. Накануне мальчишка-почтальон, принесший мне письмо из Суссекса, взахлеб рассказывал о каких-то «Ангелах Смерти», якобы спустившихся с небес, чтобы покарать весь род человеческий. Бедный, несчастный ребенок… Он сын местного пастора, и подобная бредятина основательно захватила его хрупкое детское сознание… Не без помощи отца, разумеется. А сегодня газеты пестрят нелепыми заголовками о неотвратимо приближающемся конце света и наперебой превозносят запутанные, противоречащие друг другу версии… Да, – продолжил я, наткнувшись на предостерегающий взгляд друга, – я не забыл, что ты давно утратил интерес к газетным новостям и предпочитаешь не тратить на них свое драгоценное время, но я уверен, что тебе будет любопытно послушать, на какие глупости размениваются писаки, лишь бы заинтриговать читателя. Итак, – я вытащил из внутреннего кармана сложенную вчетверо газету и с громким хрустом развернул ее, – издание «Windland's mystic» заявляет, что планета неминуемо погибнет в результате ядерного взрыва в центре Земли, который произойдет в воскресенье в пять часов пополудни.
– «Windland's mystic»? – задумчиво повторил друг, покосившись на страницу газеты. – Это, случайно, не та «Windland's mystic», которая обещала устроить Всемирный потоп в сентябре прошлого года?
– Да, это именно она, – с улыбкой подтвердил я.
– А в январе позапрошлого билась об заклад, что на пороге тысячелетия грядет новый Ледниковый период?
– И это тоже она, «Windland's mystic».
– Любопытно… Тебе не кажется, что в их название закралась ошибка?* – с иронией подметил друг. – Редкостные мерзавцы, – продолжил он, еще раз хлюпнув носом. – Я лично знаю эту контору… Местные писаки готовы лезть из кожи вон, лишь бы раздобыть сочную, лакомую информацию, которая придется по душе сотням и даже тысячам любителей очевидного-невероятного. И неважно, откуда она берется: от особы, приближенной к самой королеве, или от жалкого пьянчужки-дворника, бойко рассказывающего за стаканчиком хереса о нашествии зеленых человечков с поверхности Марса. Эти люди готовы круглыми сутками гоняться за небылицами, выдумывая все более изощренные сенсации. Я ни капельки не удивлюсь, если завтра им в руки попадется тот мальчишка, разносчик почты, а уже послезавтра на первой полосе появится красочный заголовок, главными фигурантами которого окажутся те самые злополучные «Ангелы Смерти».
Я усмехнулся.
– Кстати, о хересе… – внезапно оживился друг. – Не хочешь ли выпить с дороги? Пара-тройка стаканчиков придутся как нельзя кстати в столь пасмурную погоду за окном.
– Ну, если только чуть-чуть, - наигранно поморщившись, ответил я.
Собеседник оторвался от спинки кресла, засунув босые ноги в тапки с загнутыми на восточный манер носами, встал и направился в соседнюю комнату. Пока он там хлопал дверцами, я осмотрел до боли знакомую мне гостиную. Взгляд сразу упал на каминную полку, где, помимо уже упомянутой статуэтки индийского слона, располагался еще целый ряд занятных фигурок, созданных искусными мастерами из разных стран мира. Здесь процветали и хладнокровное спокойствие зловещих горгулий, «прилетевших» на Северный Остров с романтических берегов Сены, и неподвластная стать, запечатленная в облике свободолюбивого орла, «посетившего» туманный Альбион с далекого азиатского побережья, и нерушимый дух множества поколений, воплощенный в образе простой русской матрешки. Каждую из этих вещей я знал как никто другой, потому что именно я в свое время собственноручно украсил всю полку свежими изделиями, привезенными из-за границы. Мой друг весьма трепетно относился к подобным безделицам и всякий раз с безумной жаждой в глазах расспрашивал меня об истории их создания, равно как и об их назначении в культуре конкретной страны. И чем дольше я рассказывал, тем больше становились его глаза, наполненные страстным порывом, граничащим с явным помешательством. Я частенько поражался столь необычному поведению своего друга, учитывая то, что не менее захватывающими рассказами о судьбах многострадальной родины он не интересовался вовсе. Он редко выходил на улицу и еще реже встречался с друзьями или знакомыми, коих можно было легко пересчитать по пальцам одной руки. Он никогда не верил людям, никогда не доверял гнусным политиканам и никогда не совал нос в чужие дела. Британский блеск померк для него, но это вовсе не значило, что остальной мир подвергся подобной участи. Чтобы в этом убедиться, достаточно было окинуть взглядом гостиную.
В полумрачной комнате, озаряемой вспышками пламени, с обеих стен на меня зыркали страшные, уродливые лица полулюдей-полуживотных. Свет и тьма причудливым образом расползались по маскам, отчего выражение гнева и ярости сменялось выражением страха и даже безумия, и я прекрасно понимал, что так и было задумано изначально. Выменянные по дешевке у одного дружелюбного племени из самого сердца Африки, эти маски стали украшением гостиной, хотя я и настаивал, чтобы друг поскорее избавился от них, так как нечастый гость, осмелившийся показаться в его обители, сразу же приходил в неописуемый ужас, находясь под леденящим душу наблюдением пары десятков демонических лиц. У меня даже родилось подозрение, что с тех самых пор, как мой друг повесил на стены эти мерзкие маски, к нему перестали заходить все его приятели и знакомые. Однако такое положение дел ничуть не смущало, а, похоже, наоборот, только забавляло его. На мое предложение сжечь разом все маски и забыть об этом подарке как о досадном недоразумении, он ответил категорическим отказом, после чего демонстративно протер с них пыль и во всеуслышание заявил, чтобы я не смел к ним притрагиваться без соответствующего на то разрешения. Позже я узнал, что маски все-таки сыграли ключевую роль в его окончательном уединении.
Дело обстояло так. Время от времени, когда к другу наведывались незваные гости под различными бытовыми предлогами, он не пытался с криками выставить их на улицу, а, напротив, с притворной любезностью приглашал к себе на чай. В то время как ничего не подозревающий гость «развоплащался» внизу, хитроумный друг быстренько задвигал все шторы на окнах и растапливал камин. Когда незнакомец, окрыленный «радушием» хозяина, поднимался наверх, друг гостеприимным жестом указывал ему на стул посреди комнаты и после того, как пришелец садился, подкатывал к нему круглый столик на колесиках, причем вплотную, чтобы гость не мог подняться самостоятельно. Пока хозяин отлучался за чаем, визитер, оставшись наедине с беспорядочной игрой светотени чудовищных физиономий, чувствовал себя крайне неуютно и скованно. Он всячески вертелся на стуле, боязливо оглядываясь по сторонам, но вскоре появлялся улыбающийся хозяин с подносом в руках, и гость мгновенно успокаивался, правда, ненадолго. Чаепитие превращалось в фарс, когда хозяин в перерывах между разговорами и прихлебыванием чая из чашки неожиданно начинал нашептывать себе под нос какие-то странные заклинания и наговоры, приводя гостя в полнейшее недоумение. Однако сразу после этого хозяин вновь шутил и улыбался, и гость облегченно списывал все на мелкие странности в его поведении. Но когда угрожающие нашептывания появлялись вновь и становились все громче и громче, а сам хозяин то и дело украдкой поглядывал на зловещие маски, расплываясь в безумной улыбке, терпение гостя заканчивалось. Путаясь в словах, он придумывал какие-то невероятно глупые отговорки и собирался встать и уйти, но «намертво» придвинутый стол препятствовал этому естественному волеизъявлению. Гость, дико извиняясь, извивался на стуле, как червяк, продолжая предпринимать неудачные попытки выбраться наружу, и в лучшем случае тянул за собой скатерть вместе с посудой и горячим чаем, который проливался на его брюки, а в худшем опрокидывал весь стол и, не переставая извиняться, скатывался вниз по лестнице. Звук оглушительно захлопывающейся двери означал безоговорочную капитуляцию чужака, а хозяин мог преспокойно продолжать чаепитие, вкушая плоды победы.
Об этих своеобразных проделках мне похвастался сам друг во время одной из наших бесед.
Я с трудом оторвал взгляд от кошмарных масок и уставился на еще одну прелесть Востока: хрустальный магический шар, который безмятежно покоился в углу на столике. Торговец, всучивший мне эту вещицу в грязной, переполненной смрадом и мухами лавочке, уверял, что если долго смотреть на шар, задавая про себя какой-нибудь наболевший вопрос, то границы сознания раздвинутся, и некая Сила, заключенная внутри артефакта, приоткроет страждущему завесу тайны… Как по мне, так это несусветная чепуха, придуманная алчными торгашами с целью продать как можно больше подобных безделушек по чрезвычайно выгодной им цене. Однако друг, по всей видимости, не разделял моего утонченного скепсиса. Порой я невольно становился свидетелем того, как он часами пребывал в некоем подобии транса, прильнув к шару и блаженно закрыв глаза. При этом он не издавал ни звука, но губы его шевелились, из чего я заключал, что мой друг думает… Думает серьезно и обстоятельно, не собираясь прерывать спокойное течение мыслей. В такие минуты я догадывался, о чем он думает, и сердце мое сжималось от нестерпимой тоски и жалости, но помочь я, увы, ничем не мог… Странное дело. Он с легкостью разделял мою убежденность относительно дурацких, комичных и откровенно нелепых статей из газет, выпускаемых повсеместно, но по отношению к не менее нелепой культуре других стран проявлял завидный интерес и даже, с позволения сказать, некое идолопоклонничество. Находясь во власти маленького стеклянного шарика, друг испытывал сладостное благоговение, в отличие от меня, бессильно разводящего руками за его спиной.
В комнате было еще много чего необычного. Например, высокая финиковая пальма в горшке близ окна, выросшая до невероятных, пугающих размеров и заслонившая своими листьями и окно, и угол комнаты, доставая до самого потолка. Или стоящие в рядок пирамидки-благовония, которые испускали такой запах, что было невозможно дышать, особенно в те часы, когда друг медитировал над «волшебным» шаром. Я уже тысячу раз пожалел, что подарил ему все эти сувениры, и испытывал сильное желание забрать их обратно, если бы каждый раз не вспоминал о том тяжком положении, в котором пребывал мой бедный друг. В конце концов я просто махнул рукой, оставив все, как есть, полностью в его распоряжении.
Я мог бы еще долго разглядывать гостиную, ведь всякая вещь здесь имела свою историю, и большинство из них, к тому же, прошло через мои руки, но в этот момент в комнату, хлюпая носом, вернулся друг с бутылкой хереса, и мои мысли сразу переключились на более умиротворенный лад.
Хозяин разлил жидкость янтарного цвета по бокалам, один из которых передал мне, а второй взял себе и удобно устроился в кресле-качалке, плотнее укутавшись в халат.
Мы выпили. Затем еще.
– Да, друг мой, – промурлыкал хозяин, удовлетворенно откинувшись на спинку. – Газеты врут. Правительство врет. Все врут. А что остается делать нам? Сидеть тут и посмеиваться над недальновидностью читателей, слепо верящих каждому слову. Сегодня конец света, завтра война, а послезавтра – революция. Чувствуешь логику? Нет? И я не чувствую. Но люди верят!
– Однако порою и мы бываем не в состоянии отличить правду от вымысла, а ложь от истины, – возразил я.
– Но не в таких безобразных и безвкусных газетенках, – проворчал друг, бросив неодобрительный взгляд на принесенную мною газету. – Прошу тебя, в следующий раз, во время своих недолгих остановок в Англии, читай что-нибудь более солидное и серьезное. «The Times», например.
Я был глубоко уязвлен.
– Разумеется, я читаю и «The Times» и многие другие достойные издания. Быть может, я и нечасто приезжаю в Англию по долгу службы, но в душе я остаюсь все таким же истинным англичанином, идеалами которого были, есть и будут Ее Величество Королева, флаг Великобритании и номер «Times» каждый день за завтраком на моем столе!
Я выпалил эту фразу на одном дыхании и, еле сдерживая праведный гнев ярого патриота, в молчаливом бессилии поднял глаза на друга. Но он не смотрел на меня. Он взирал на огонь. В свете пламени его непривычное отрешенно-опечаленное выражение лица поразило меня больше всего остального. Я подумал, что невольно задел его чувства, оскорбив произнесенной фразой, и уже собирался задать наводящий вопрос, но неожиданно он обратил на меня долгий, пронзительно горький взгляд и тихо сказал:
– Я слышал… Слышал, как ты смеешься. За моей спиной. Я чувствовал его. Беззвучный смех, застывший на твоих губах. Ты не разделяешь моих увлечений и презираешь все, что не относится к культуре этой страны…. Я… Я не могу понять… Ты много путешествуешь, ты видишь то, что не дано узреть слепцам, погрязшим в водовороте обыденности и бесконечной суеты, и каждый раз, по возвращении в Англию, приходишь в этот дом, в эту гостиную, и рассказываешь мне чудесные, невероятные истории, произошедшие с тобой за время странствий… Но с каждым разом твой рассказ становится бледнее и невнятнее, утрачивая краски и былую эмоциональность. Твои слова холодны, а речь суха и безжизненна. Ты медленно угасаешь… Но почему? Почему?.. Ведь прикоснуться к Прекрасному – не это ли счастье в жизни любого человека? Ощутить себя властелином мира, находясь на верхушке Эйфелевой башни, или мельчайшей песчинкой мироздания у подножия дамбы Гувера…
– Нет!!! Не дотрагивайся до него! Поставь на место! Поставь! Ради всего святого, убери свои невежественные руки от произведения Искусства!
Я машинально разжал пальцы, обхватившие грубую глиняную фигурку, выполненную в виде белого цейлонского слона, и в потрясении уставился на друга:
– Чего ты так разорался? Я подарил тебе этого слона всего неделю назад, а ты уже…
– Подарил? Стало быть, он мой! – капризно выпалил друг. – И теперь я распоряжаюсь его судьбой! Хочу – даю тебе в руки! Не хочу – не даю! Это моя вещица, моя собственность, и лучше бы тебе помнить об этом всякий раз, когда ты снова и снова захочешь потрогать мои вещи!
Я даже не нашелся, что ответить, а мой друг, поежившись, плотнее укутался в халат и откинулся на широкую спинку кресла-качалки, угрожающе хлюпнув носом.
– Извини, из-за этой… простуды я становлюсь раздражительным, – проскрипел он, безмятежно покачиваясь в уютненьком креслице. – Ты же прекрасно понимаешь, как много эти вещи значат для меня… Хотя как я могу рассуждать о ценностях с человеком, который никогда не следит за чистотой собственных ботинок.
Я посмотрел на свои лакированные, некогда идеально ухоженные туфли и слегка покраснел от смущения.
– На улице слишком грязно и сыро… – попытался оправдаться я.
– И это дает тебе полное право являться в гости, измазавшись, как трубочист в саже? Запомни: в мире есть две вещи, которые не подвергаются никакому сомнению, – это чистота твоих ботинок и безупречность твоей улыбки…
Я удивленно приподнял бровь.
– Искренней, конечно, – поспешно добавил друг. – Ну и с вычищенными до блеска зубами, разумеется.
Подобравшись к соседнему креслу и заслужив одобрительный кивок головы собеседника, я сел напротив него, придвинув ноги к жаркому огню камина.
– Когда ты отправляешься? – внезапно нарушил молчание мой друг.
– Не знаю… – нахмурившись, ответил я. – Шторм продержится еще дня три-четыре, не меньше. И в городе тоже неспокойно… Такое чувство, что Уиндлэнд охватила паника. Накануне мальчишка-почтальон, принесший мне письмо из Суссекса, взахлеб рассказывал о каких-то «Ангелах Смерти», якобы спустившихся с небес, чтобы покарать весь род человеческий. Бедный, несчастный ребенок… Он сын местного пастора, и подобная бредятина основательно захватила его хрупкое детское сознание… Не без помощи отца, разумеется. А сегодня газеты пестрят нелепыми заголовками о неотвратимо приближающемся конце света и наперебой превозносят запутанные, противоречащие друг другу версии… Да, – продолжил я, наткнувшись на предостерегающий взгляд друга, – я не забыл, что ты давно утратил интерес к газетным новостям и предпочитаешь не тратить на них свое драгоценное время, но я уверен, что тебе будет любопытно послушать, на какие глупости размениваются писаки, лишь бы заинтриговать читателя. Итак, – я вытащил из внутреннего кармана сложенную вчетверо газету и с громким хрустом развернул ее, – издание «Windland's mystic» заявляет, что планета неминуемо погибнет в результате ядерного взрыва в центре Земли, который произойдет в воскресенье в пять часов пополудни.
– «Windland's mystic»? – задумчиво повторил друг, покосившись на страницу газеты. – Это, случайно, не та «Windland's mystic», которая обещала устроить Всемирный потоп в сентябре прошлого года?
– Да, это именно она, – с улыбкой подтвердил я.
– А в январе позапрошлого билась об заклад, что на пороге тысячелетия грядет новый Ледниковый период?
– И это тоже она, «Windland's mystic».
– Любопытно… Тебе не кажется, что в их название закралась ошибка?* – с иронией подметил друг. – Редкостные мерзавцы, – продолжил он, еще раз хлюпнув носом. – Я лично знаю эту контору… Местные писаки готовы лезть из кожи вон, лишь бы раздобыть сочную, лакомую информацию, которая придется по душе сотням и даже тысячам любителей очевидного-невероятного. И неважно, откуда она берется: от особы, приближенной к самой королеве, или от жалкого пьянчужки-дворника, бойко рассказывающего за стаканчиком хереса о нашествии зеленых человечков с поверхности Марса. Эти люди готовы круглыми сутками гоняться за небылицами, выдумывая все более изощренные сенсации. Я ни капельки не удивлюсь, если завтра им в руки попадется тот мальчишка, разносчик почты, а уже послезавтра на первой полосе появится красочный заголовок, главными фигурантами которого окажутся те самые злополучные «Ангелы Смерти».
Я усмехнулся.
– Кстати, о хересе… – внезапно оживился друг. – Не хочешь ли выпить с дороги? Пара-тройка стаканчиков придутся как нельзя кстати в столь пасмурную погоду за окном.
– Ну, если только чуть-чуть, - наигранно поморщившись, ответил я.
Собеседник оторвался от спинки кресла, засунув босые ноги в тапки с загнутыми на восточный манер носами, встал и направился в соседнюю комнату. Пока он там хлопал дверцами, я осмотрел до боли знакомую мне гостиную. Взгляд сразу упал на каминную полку, где, помимо уже упомянутой статуэтки индийского слона, располагался еще целый ряд занятных фигурок, созданных искусными мастерами из разных стран мира. Здесь процветали и хладнокровное спокойствие зловещих горгулий, «прилетевших» на Северный Остров с романтических берегов Сены, и неподвластная стать, запечатленная в облике свободолюбивого орла, «посетившего» туманный Альбион с далекого азиатского побережья, и нерушимый дух множества поколений, воплощенный в образе простой русской матрешки. Каждую из этих вещей я знал как никто другой, потому что именно я в свое время собственноручно украсил всю полку свежими изделиями, привезенными из-за границы. Мой друг весьма трепетно относился к подобным безделицам и всякий раз с безумной жаждой в глазах расспрашивал меня об истории их создания, равно как и об их назначении в культуре конкретной страны. И чем дольше я рассказывал, тем больше становились его глаза, наполненные страстным порывом, граничащим с явным помешательством. Я частенько поражался столь необычному поведению своего друга, учитывая то, что не менее захватывающими рассказами о судьбах многострадальной родины он не интересовался вовсе. Он редко выходил на улицу и еще реже встречался с друзьями или знакомыми, коих можно было легко пересчитать по пальцам одной руки. Он никогда не верил людям, никогда не доверял гнусным политиканам и никогда не совал нос в чужие дела. Британский блеск померк для него, но это вовсе не значило, что остальной мир подвергся подобной участи. Чтобы в этом убедиться, достаточно было окинуть взглядом гостиную.
В полумрачной комнате, озаряемой вспышками пламени, с обеих стен на меня зыркали страшные, уродливые лица полулюдей-полуживотных. Свет и тьма причудливым образом расползались по маскам, отчего выражение гнева и ярости сменялось выражением страха и даже безумия, и я прекрасно понимал, что так и было задумано изначально. Выменянные по дешевке у одного дружелюбного племени из самого сердца Африки, эти маски стали украшением гостиной, хотя я и настаивал, чтобы друг поскорее избавился от них, так как нечастый гость, осмелившийся показаться в его обители, сразу же приходил в неописуемый ужас, находясь под леденящим душу наблюдением пары десятков демонических лиц. У меня даже родилось подозрение, что с тех самых пор, как мой друг повесил на стены эти мерзкие маски, к нему перестали заходить все его приятели и знакомые. Однако такое положение дел ничуть не смущало, а, похоже, наоборот, только забавляло его. На мое предложение сжечь разом все маски и забыть об этом подарке как о досадном недоразумении, он ответил категорическим отказом, после чего демонстративно протер с них пыль и во всеуслышание заявил, чтобы я не смел к ним притрагиваться без соответствующего на то разрешения. Позже я узнал, что маски все-таки сыграли ключевую роль в его окончательном уединении.
Дело обстояло так. Время от времени, когда к другу наведывались незваные гости под различными бытовыми предлогами, он не пытался с криками выставить их на улицу, а, напротив, с притворной любезностью приглашал к себе на чай. В то время как ничего не подозревающий гость «развоплащался» внизу, хитроумный друг быстренько задвигал все шторы на окнах и растапливал камин. Когда незнакомец, окрыленный «радушием» хозяина, поднимался наверх, друг гостеприимным жестом указывал ему на стул посреди комнаты и после того, как пришелец садился, подкатывал к нему круглый столик на колесиках, причем вплотную, чтобы гость не мог подняться самостоятельно. Пока хозяин отлучался за чаем, визитер, оставшись наедине с беспорядочной игрой светотени чудовищных физиономий, чувствовал себя крайне неуютно и скованно. Он всячески вертелся на стуле, боязливо оглядываясь по сторонам, но вскоре появлялся улыбающийся хозяин с подносом в руках, и гость мгновенно успокаивался, правда, ненадолго. Чаепитие превращалось в фарс, когда хозяин в перерывах между разговорами и прихлебыванием чая из чашки неожиданно начинал нашептывать себе под нос какие-то странные заклинания и наговоры, приводя гостя в полнейшее недоумение. Однако сразу после этого хозяин вновь шутил и улыбался, и гость облегченно списывал все на мелкие странности в его поведении. Но когда угрожающие нашептывания появлялись вновь и становились все громче и громче, а сам хозяин то и дело украдкой поглядывал на зловещие маски, расплываясь в безумной улыбке, терпение гостя заканчивалось. Путаясь в словах, он придумывал какие-то невероятно глупые отговорки и собирался встать и уйти, но «намертво» придвинутый стол препятствовал этому естественному волеизъявлению. Гость, дико извиняясь, извивался на стуле, как червяк, продолжая предпринимать неудачные попытки выбраться наружу, и в лучшем случае тянул за собой скатерть вместе с посудой и горячим чаем, который проливался на его брюки, а в худшем опрокидывал весь стол и, не переставая извиняться, скатывался вниз по лестнице. Звук оглушительно захлопывающейся двери означал безоговорочную капитуляцию чужака, а хозяин мог преспокойно продолжать чаепитие, вкушая плоды победы.
Об этих своеобразных проделках мне похвастался сам друг во время одной из наших бесед.
Я с трудом оторвал взгляд от кошмарных масок и уставился на еще одну прелесть Востока: хрустальный магический шар, который безмятежно покоился в углу на столике. Торговец, всучивший мне эту вещицу в грязной, переполненной смрадом и мухами лавочке, уверял, что если долго смотреть на шар, задавая про себя какой-нибудь наболевший вопрос, то границы сознания раздвинутся, и некая Сила, заключенная внутри артефакта, приоткроет страждущему завесу тайны… Как по мне, так это несусветная чепуха, придуманная алчными торгашами с целью продать как можно больше подобных безделушек по чрезвычайно выгодной им цене. Однако друг, по всей видимости, не разделял моего утонченного скепсиса. Порой я невольно становился свидетелем того, как он часами пребывал в некоем подобии транса, прильнув к шару и блаженно закрыв глаза. При этом он не издавал ни звука, но губы его шевелились, из чего я заключал, что мой друг думает… Думает серьезно и обстоятельно, не собираясь прерывать спокойное течение мыслей. В такие минуты я догадывался, о чем он думает, и сердце мое сжималось от нестерпимой тоски и жалости, но помочь я, увы, ничем не мог… Странное дело. Он с легкостью разделял мою убежденность относительно дурацких, комичных и откровенно нелепых статей из газет, выпускаемых повсеместно, но по отношению к не менее нелепой культуре других стран проявлял завидный интерес и даже, с позволения сказать, некое идолопоклонничество. Находясь во власти маленького стеклянного шарика, друг испытывал сладостное благоговение, в отличие от меня, бессильно разводящего руками за его спиной.
В комнате было еще много чего необычного. Например, высокая финиковая пальма в горшке близ окна, выросшая до невероятных, пугающих размеров и заслонившая своими листьями и окно, и угол комнаты, доставая до самого потолка. Или стоящие в рядок пирамидки-благовония, которые испускали такой запах, что было невозможно дышать, особенно в те часы, когда друг медитировал над «волшебным» шаром. Я уже тысячу раз пожалел, что подарил ему все эти сувениры, и испытывал сильное желание забрать их обратно, если бы каждый раз не вспоминал о том тяжком положении, в котором пребывал мой бедный друг. В конце концов я просто махнул рукой, оставив все, как есть, полностью в его распоряжении.
Я мог бы еще долго разглядывать гостиную, ведь всякая вещь здесь имела свою историю, и большинство из них, к тому же, прошло через мои руки, но в этот момент в комнату, хлюпая носом, вернулся друг с бутылкой хереса, и мои мысли сразу переключились на более умиротворенный лад.
Хозяин разлил жидкость янтарного цвета по бокалам, один из которых передал мне, а второй взял себе и удобно устроился в кресле-качалке, плотнее укутавшись в халат.
Мы выпили. Затем еще.
– Да, друг мой, – промурлыкал хозяин, удовлетворенно откинувшись на спинку. – Газеты врут. Правительство врет. Все врут. А что остается делать нам? Сидеть тут и посмеиваться над недальновидностью читателей, слепо верящих каждому слову. Сегодня конец света, завтра война, а послезавтра – революция. Чувствуешь логику? Нет? И я не чувствую. Но люди верят!
– Однако порою и мы бываем не в состоянии отличить правду от вымысла, а ложь от истины, – возразил я.
– Но не в таких безобразных и безвкусных газетенках, – проворчал друг, бросив неодобрительный взгляд на принесенную мною газету. – Прошу тебя, в следующий раз, во время своих недолгих остановок в Англии, читай что-нибудь более солидное и серьезное. «The Times», например.
Я был глубоко уязвлен.
– Разумеется, я читаю и «The Times» и многие другие достойные издания. Быть может, я и нечасто приезжаю в Англию по долгу службы, но в душе я остаюсь все таким же истинным англичанином, идеалами которого были, есть и будут Ее Величество Королева, флаг Великобритании и номер «Times» каждый день за завтраком на моем столе!
Я выпалил эту фразу на одном дыхании и, еле сдерживая праведный гнев ярого патриота, в молчаливом бессилии поднял глаза на друга. Но он не смотрел на меня. Он взирал на огонь. В свете пламени его непривычное отрешенно-опечаленное выражение лица поразило меня больше всего остального. Я подумал, что невольно задел его чувства, оскорбив произнесенной фразой, и уже собирался задать наводящий вопрос, но неожиданно он обратил на меня долгий, пронзительно горький взгляд и тихо сказал:
– Я слышал… Слышал, как ты смеешься. За моей спиной. Я чувствовал его. Беззвучный смех, застывший на твоих губах. Ты не разделяешь моих увлечений и презираешь все, что не относится к культуре этой страны…. Я… Я не могу понять… Ты много путешествуешь, ты видишь то, что не дано узреть слепцам, погрязшим в водовороте обыденности и бесконечной суеты, и каждый раз, по возвращении в Англию, приходишь в этот дом, в эту гостиную, и рассказываешь мне чудесные, невероятные истории, произошедшие с тобой за время странствий… Но с каждым разом твой рассказ становится бледнее и невнятнее, утрачивая краски и былую эмоциональность. Твои слова холодны, а речь суха и безжизненна. Ты медленно угасаешь… Но почему? Почему?.. Ведь прикоснуться к Прекрасному – не это ли счастье в жизни любого человека? Ощутить себя властелином мира, находясь на верхушке Эйфелевой башни, или мельчайшей песчинкой мироздания у подножия дамбы Гувера…
