Александра Снежная
Не люблю козлов
Все началось с козлов. А не люблю я козлов! А сосед Михалыч был козлом редким. И одноклассник Митька тоже был козел еще тот. И вообще козлы почему-то по жизни меня окружали. Первый встретился на моем пути, когда мне было двенадцать, и родители отвезли меня к бабушке в деревню, чтобы я на каникулах отъелась на домашнем молоке со сдобой и приобрела здоровую румяность и пухлость. Подлая рогатая морда подкараулила меня, когда я веселая и счастливая, пританцовывая, шла по дорожке на речку. Козлина вышла аккурат поперек дороги и, мотая своей жидкой бороденкой, изрекла:
- Ме-е-е-е-е.
Я вежливо подвинулась в сторону, позволяя животинке пройти. Я вообще девочка воспитанная. Но этой гадине почему-то понадобилась именно та часть дорожки, на которую я подвинулась.
Козел сделал шаг в сторону и, выпучив свои наглые зенки, гордо произнес:
- Ме-е-е-е-е.
Помня о том, что я девочка воспитанная и порядочная, я опять сделала шаг в сторону. Козел, наверно, был либо очень тупым, либо очень наглым, потому как он опять стал напротив и ехидно так сделал:
- Ме-е-е-е-е.
Понимая, что конструктивного диалога у нас не получиться, я решила забыть на время о вдалбливаемых в меня с детства моральных принципах леди и, топнув ножкой, крикнула:
- Пошел вон, урод плешивый.
Вот не знаю точно, что ему так не понравилось, то ли что я его уродом обозвала, то ли что плешивым, но козел радостно сделал: «Ме-е-е-е-е», понимая, что теперь ему есть что мне предъявить, и двинулся на меня всей своей козлиной фактурой.
Бежала я быстро. Я вообще очень быстро бегаю, но козлина, наверное, тоже разряд по козлиной атлетике имел, потому что он меня практически догонял. Спасение я нашла на заборе бабки Маруси - хорошая такая женщина, заботливая. У неё яблони вдоль дороги растут, так местные мальчишки все время залезут на них и трясут, а бабка с пучком крапивы вылетает и по пяткам их голым, по пяткам, и все причитает:
- Кушайте яблочки, кушайте, ироды босоногие.
Так вот, о заборе…Кто ж знал, что козел начнёт лупить в него своей тупой башкой? Но я тоже не лыком шита, нас так просто с забора не стряхнёшь! Поднатужившись, я подтянула ноги и попыталась залезть повыше. И тут забор сделал «хрясь». А старый был забор у бабки Маруси!
И вот мы летим… Забор и прицепленная к нему я. Прямо в помидоры. Помидоры не выжили. Зато выжила я. О чем сильно пожалела, потому как на меня неслась с выпученными глазами баба Маруся, потрясая огромным пучком крапивы.
Я вообще до этого момента думала, что крапива - это лекарственное растение, мне так мама говорила. Я и решила, что меня сейчас лечить будут, коленку и руку я же разодрала в кровь, когда падала. Стою. Жду. И что характерно, козел почему-то сделал ноги, как и не было.
Ох, и полечила меня баба Маруся! Чесалась я после её лекарственных примочек дня три. А главное, мне никто не верил, что за мной козел гнался, потому как по факту этого гада никто не видел.
Но на этом рогатая скотина не остановилась - козел стал караулить меня повсюду, куда бы я ни ходила. Однажды бабушка послала меня в магазин, за хлебом, и вот на обратном пути мы и встретились на узкой дорожке, как ковбои в вестернах. Я - с авоськой и батоном, и он - с рогами и плешивой бородой. Пару минут мы, как положено, смотрели друг другу в глаза, проверяя на вшивость, кто дрогнет первым. Козел сдаваться не хотел, а я долго бояться устаю, поэтому, раскрутив авоську как пращу, я долбанула козла батоном по башке. Батон был свежий и мягкий и накололся на выставленный рог, как вареник на вилку. Авоська повисла на бородатой морде, как вуалька. Козел мотнул головой, офигев от такого поворота событий, но батон и авоська не сдавались. А не так просты они, продукты отечественной промышленности! Скотина яростно задёргалась и с воплем: «М-е-е-е-е» ринулась на меня.
На этот раз я бежала быстрее, ну, потому что козлу авоська и батон мешали. А впереди меня ждало оно… Дерево! Как я на него вылезла - до сих пор не пойму, но снимали меня с тополя пожарники, потому что забралась я почти на самую верхушку, а обратно - страшно. Козел по привычке с разбегу долбанулся рогами в ствол, очевидно, с забором перепутал. Ну, вуалька ему, наверно, мешала, да и батон полморды закрывал. Заборы-то в деревне хлипкие, а дерево - оно ого-го. Короче, дерево за меня отмстило. Очередная попытка Гастелло-козла, таранившего фашиста-дерево, кончилась сломанным козлиным рогом, и (я бы убрала) тем самым, на котором батон застрял. Так что теперь у меня ещё и вещественное доказательство имелось.
И вот с того дня козел стал меня обходить десятой дорогой, а я поняла одну нехитрую вещь, что леди и козлы - это как два берега одной реки, широкой-широкой, и бороться с представителями этой подлой расы можно только одним способом - обламывать рога! В общем, леди во мне козлы загубили! На корню!
Вторым, и самым большим козлом в моей жизни был Митька! Жило это недоразумение в соседнем дворе. Вечно бегал сопливый и в драных штанах. И невзлюбила его ещё тогда, когда они с мальчишками в вождя краснокожих играли, а меня не взяли. Причём не взял именно Митька. Утёр свой сопливый нос и нагло мне так заявил:
- Я вождь! Иди отсюда, бледнолицая.
А я обиделась, поэтому и сказала ему:
- Какой же ты вождь? Индеец ты!
Так его потом и прозвали: Митька-индеец. А вождь у нас во дворе один был - дворник дядя Федя. Он в армии пограничником служил, и все хвастался, что белку с одного выстрела в глаз бил. У него и кличка была как у вождя – «Федор - косой глаз». Это потому, что у него глаз один косил, и никогда не понятно было, к тебе он обращается или к кому другому. Так вот, метлу он метал не хуже чемпионов по метанию копья.
Однажды к нам во двор какой-то хлыщ заявился, ждал Любку со второго подъезда. Любка - барышня видная была, особенно в задней части. Эту часть издалека и видно было. И мужики за этой частью в основном и ходили. Хлыщ пока ждал, решил семечек поплевать, а дядя Федя только двор подмёл. А у нас во дворе даже мужики окурки в рукава прятали, когда дядя Федор подметал, а собаки и коты так вообще в соседний двор гадить ходили. А хлыщ, он не местный был, и к чистоте, видать, неприученный. Поэтому когда дворник стал орать: «Куды по подметенному?», дурачина ему палец показал... Средний...
Черенок метлы заехал ему прямёхонько в темечко. Он ведь, убогий, даже не обернулся, когда дядя Федя прорычал как медведь: «Пришибу падлу!»
Так он и лежал - мордой в лушпайках, когда Любка из подъезда вышла. А дядя Федор, он что, метлу поднял, да на Любку как гаркнет: «А ну, кикимора, забирай сваво упыря, и плювки его шоб прибрала, а то я вам щас метлой промеж булок поход к проктологу организую».
Любка лушпайки упырю в карманы позапихивала и уволокла побыстрее, от греха подальше. Больше к ней хахали во двор не ходили.
Ну, так вот, Митька за индейца мстить мне начал. То по луже на велике проедет рядом, когда я в чистом платьице с музыки топаю, то с балкона в меня огрызком пульнет, то, пробегая рядом, за хвостик дёрнет. Но хуже всего стало, когда в шестом классе этого урода в нашу школу перевели, да еще и в мой класс. Житья не стало совсем. Сначала эта гадина мене грифели на карандашах ломала. Я девочка аккуратная была, и карандашики каждый вечер точила, чтоб остренькие были. Митька, пока я на переменку ходила, тыкал карандашом о парту, выламывал грифель, и обратно в пенал его прятал. А Марья Ивановна, математичка наша, все мне замечания в дневник писала: «Пришла неподготовленная к уроку». Я сначала никак понять не могла, как же так? Но нашлись люди... Просветили... Подсказали... Анька Кузявкина подошла на перемене и шёпотом сказала:
- А Митька тебе опять карандаши ломает.
И вот тогда я поняла, что он козел, и хотя рогов у него не было, но поломать ему точно что-то надо было!
Влетела я в класс, когда козлиная морда уже сделала свое подлое дело: карандаш пал смертью храбрых в руках вражеского оккупанта. И жалко мне его так стало...Ну, карандаш, в смысле. Держу я в руках его искалеченное желтое тельце, с золотистой надписью Koh-i-Noor, и слезами обливаюсь. А мы, славяне, своих на поле боя не бросаем, а за погибших, ежели что, то и на танк с гранатой. Но гранаты поблизости не нашлось, зато рядом стоял стол незабвенной Марьи Ивановны, а она тоже леди была, причём настоящая. Кто-то там у ней в роду голубых кровей был. Вот и писала Марья Ивановна как настоящая леди - пером, и любила она этим пером в журнал двойки рисовать. Красивые они у неё были, двойки, как лебеди.
Ну вот, перо полетело в Митьку первым, но я ж не дядя Федя, и метать так хорошо, как он, не умею, поэтому воткнулось оно Митьке не промеж лопаток, куда я, собственно, и метила, а чуток пониже. Ну ладно, не чуток, а совсем пониже - туда, куда дядя Федя обещал Любкиному кавалеру метлу воткнуть. Митька взвыл и повернулся ко мне. Глаза у него как у бешеной креветки были, а бешеных надо добивать, чтоб не мучились, я только не помню, где я об этом читала.
Перо - то, которое теперь из Митьки торчало - Марья Ивановна, как положено, в чернильнице держала. Беленькая такая фарфоровая непроливашка была. Вот она и стала той самой гранатой. Метнула я ее в козлиную Митькину морду и... не по-па-ла. Ну, не вождь я! Белку в глаз с одного выстрела не могу, и даже Митьку в глаз не могу, со второго. Зато подрывник из меня получился отменный. Чернильница стукнулась о классную доску над головой убийцы карандашей и разлетелась вдребезги, облив при этом Митьку синими чернилами с ног до головы. Поруганная честь алмаза чешских канцелярских товаров была отмщена. К моей величайшей радости, теперь Митька и вправду стал похож на индейца, сам Гойко Митич позавидовал бы его боевому раскрасу. Но радость от победы была недолгой... Митька на поверку оказался вшивым, козел и тот не плакал, когда рог свой с моим батоном потерял. А этот нюни распустил, как баба. Оказывается, костюм у него новый был, мамка ему откуда-то из загранки привезла. И надеваючи его на Митьку утром, строго-настрого приказала:
- Смотри, сынок, порвёшь... Убью заразу.
И мне бы радоваться. Вот он - враг, повержен и разбит, и ждет его пятую точку вечернее рандеву с отцовским ремнём. Но мы, женщины, поразительные создания. Мы не только прибить нежной рукой можем, но и залечить любые раны лёгкой улыбкой. А пожалела я козла. И как потом оказалось, совершенно зря. Потащила я этого урода к себе домой. Маменьке моей с Америки какой-то порошок стиральный привезли термоядерный. Отстирывал все. У папеньки трусы были, в цветочек розовый, так даже цветочки отстирал. Ни одного не осталось. Папенька почему-то очень радовался этому факту. Уж не знаю, чем ему цветочки не угодили?
Мама моя была тоже настоящей леди, поэтому слезами сопливого Митьки очень прониклась. Сначала она меня, конечно, выругала. Ну как выругала… Читала мне мораль, под злобно-довольные взгляды Митьки, о том, как себя должна вести умная и хорошая девочка вроде меня. А потом мы с мамой пошли стирать залитый чернилами костюм, и вот пока я отстирывала в ванной следы вражеской бомбардировки, козлина сидела на кухне, жевала сопли с видом потерпевшего и бессовестно жрала бабушкины пирожки. Костюмчик его мы с мамой, конечно, отстирали - сильна она, буржуйская химия. А с Митькой не заладилось: совдеповские чернила выигрывали у отечественного мыла по всем статьям. А порошка на Митьку мама, хоть и леди, но почему-то пожалела. Так и остался он полосатый, как индейский енот.
Чернилам Митька, наверно, понравился, потому как три дня они украшали его козлиную морду, и пробегающие мимо него первоклашки все время кричали: «У-у-у-у», хлопая ладошкой по губам и изображая победный клич апачей.
На четвертый день Митька пришел в школу с красной растёртой мордой, но уже без чернил. И с этого дня он вырыл (не знаю, где он там у него был закопан) свой томагавк и стал на тропу войны.
На следующий день в моем портфеле оказалась мышь. Мама мне с собой в школу клала бутерброды, я их, конечно, не ела, а по дороге домой скармливала блохастому тузику, вечно бегающему вокруг школы. Мышке мамины бутики тоже понравились, потому что пока я, вскочив на парту, орала как резаная, усатая гадина спокойно дожёвывала докторскую колбасу. И оторвать её от этого увлекательного процесса смогла только техничка тётя Клава, прибежавшая на крики с грязной тряпкой.
Сильно она мышку испугала, я потом результат мышиного испуга два дня из портфеля вытряхивала. Родителей вызвали в школу и потребовали, чтобы мы сделали дезинсекцию квартиры. Мама долго уверяла, что это какое-то недоразумение, но технички требовали сатисфакции. Ещё бы, полдня летали по всем этажам с тряпками за улепетывающим мышонком.
Месть моя была быстрой и жестокой.
На уроке физкультуры мы портфели в классе оставляем, а меня физрук за журналом послал. Митькин портфель лежал на самом видном месте и просто умолял, чтобы я в него залезла, что я без зазрения совести и сделала. Митька хоть и козел был, но учился хорошо, а следующим уроком был русский язык, и заданное на дом сочинение о том, как я провожу свой день, аккуратным козлиным почерком было записано Митькой в тетрадку. Первое, что мне бросилось в глаза, была фраза: «Берусь за ранец и иду в школу». За ранец он, понимаешь, берётся… Между «за» и «ранец» красиво так вписалась буква «с», а дальше меня поперло: урок стал окурком, учитель – мучителем, а посуду этот гад, оказывается, ставил в мойку, после завтрака, ну, я ему и приписала «по» впереди, чтобы не выпендривался. Ну и апофеозом моего писательского таланта стало слово «спать». Приписав снизу палочку к букве «п», получилось слово, которое, настоящие леди не произносили даже в мыслях. С чувством глубокого удовлетворения я засунула тетрадку обратно в портфель и пошла на физру.
Но мы ведь легких путей не ищем, тетрадки с сочинением мне показалось мало за погибшего в неравном бою с тряпкой мыша, а впереди была эстафета. И Митька бежал… Как он бежал… И палочку мне так тянул, так тянул, что даже не увидел выставленную мной ногу. Летел он как Ту-134 на посадку, даже шасси успел выбросить. Проскользив пару метров по взлётной полосе и оставляя за собой мокрый след, как улитка, Митька затормозил и в позе гордого орла тюкнулся клювом о землю. Шнобель стал синим сразу, а глаз заплыл к следующему уроку, поэтому козлина и не разглядела в тетрадке полет моей мстительной фантазии.
А завтра у меня был праздник! Митьке поставили двойку за сочинение и вызвали отца в школу. И что характерно, обычно выдержки из сочинений всему классу зачитывают. Ну, чтоб тот, кто особенную хрень написал, испытал всю гамму чувств под дружественный ржач одноклассников и осознал, насколько он туп. А тут училка даже не заикнулась, за что «два» поставила. Родаков к директору - и точка!
И какое же счастливое у меня было лицо, когда, проходя мимо директорского кабинета, я узрела зареванную Митькину моську с заплывшим глазом. Лицо меня и выдало. Митька в этот момент, утирая сопли рукавом, случайно повернулся в мою сторону.
А не актриса я. Ну не получилось у меня сделать скорбно-сочувствующее лицо, меня просто распирало от удовольствия.
