Мирослава проснулась от теплого солнечного света, бесцеремонно ворвавшегося в не зашторенное окно, и, всем своим естеством ощутила, что сегодняшний день будет очень плохим. Сегодня случится что-то страшное. Беда, как выпущенная из пистолета пуля, на всех парах мчит в её сторону.
Такие мысли вызвали лишь улыбку. Беда? Трагедия? Катастрофа? Это было в её расписании на прошлой неделе, было и в том месяце. Черт, да практически всю жизнь Миры можно уместить в это емкое слово – трагедия.
Отбросив от себя эти мысли, как ставшее ненужным одеяло, Мирослава, потянувшись, села и посмотрела время на телефоне. Пять утра.
Восхитительно!
И что теперь делать? Уснуть все равно не получится. Слишком тягостные предчувствия, да и чаще всего, раз уж Мирослава проснулась, то уже не уснет. Есть ещё целый час до того, как нужно будет собираться в поездку.
Пожалуй, это утро можно начать с чашечки кофе.
Механически засыпая зерна в кофемашину и подливая туда воду, Мира проанализировала свои чувства и попыталась понять, откуда ждать беды. Работа? Вряд ли. Все проекты сданы вовремя. Друзья, семья? Мирослава не так давно переехала сюда из столицы и ещё не успела обзавестись знакомствами, а родственников у неё в принципе нет.
Помешивая ложечкой кофе, она ещё раз проанализировала свои чувства. Скорее всего, это обычный мандраж. Не каждый день о ней делают передачи на самом большом канале страны. Хотя, о чем ей переживать? Если бы речь шла о серьезной аналитической программе, то можно было бы и поволноваться. Но это всего лишь очень рейтинговая программка из разряда: «Интриги, расследования, скандалы». Мирослава долго не соглашалась участвовать в этом цирке. Особенно, учитывая, что ушлые телевизионщики заставляют всех, кто приходит на такие эфиры подписывать контракты, в которых говориться, что они должны сидеть в течение всей съёмки. За самовольное покидание зала, срыв съёмки или не дай бог, неявку, налагаются такие драконовские штрафы, что и дети этих несдержанных бедняг будут расплачиваться. Во всяком случае, даже для неплохо зарабатывающей и вполне себя обеспечивающей Миры это слишком большая сумма.
В чем-то она, конечно, понимала телевизионщиков. Их хлеб – это скандалы, это драма, это выставление на всеобщее обозрение открытой, кровоточащей раны. Чтобы заработать на маслице к хлебушку нужно эту рану посильнее расковырять, так, чтобы аж до крови, до живого мяса. А чтобы на маслице икорку положить, нужно палец в рану засунуть, и разодрать её так, чтобы вовек не зажила.
Не каждый «гость программы» такое выдержит. Вот и приходится принимать меры.
Мира не хотела участвовать в этом балагане. У неё хватает ран, о которых хотелось бы забыть, а не выставлять на всеобщее обозрение. Но это программа не о личной трагедии, или о муже, который предал доверие жены раз пять, и даже не о депутате, кого-то переехавшем насмерть. Это будет далеко не самый рейтинговый эфир, потому, что рассказ будет о тех, кем может гордиться страна. И Мира поддалась на уговоры своего редактора и редактора программы. В конце концов, это будет разговор о работе, ей даже прислали список тем и вопросов. Все вполне стандартно и даже скучно: «Когда вы ощутили в себе позывы к творчеству? Как вы находите темы для новых книг? Поделитесь секретом, почему ваши драматические герои настолько достоверны?» и так дальше. Мира слышала эти вопросы миллион раз и столько же раз на них отвечала. Поначалу ей нравилось, что людям это интересно, потом эти вопросы просто надоели, затем стали вызывать раздражение, сравнимое с ненавистью. А потом пришло равнодушие. Теперь на эти одинаковые вопросы Мирослава отвечала механически, с неизменной вежливой улыбкой.
Пусть будет миллион раз один. Все равно контракт уже подписан, ничего не изменить.
Нужно было чем-то себя занять, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Поэтому, допив кофе, она взялась за план новой книги. В нем ещё хватало и логических нестыковок, и дырок в сюжете. Работы больше чем на час. Тут нужно было выделить день, сесть и хорошенько все продумать. Но сейчас работать получалось только вот так, урывками. Как, впрочем, и спать, и есть.
Тихо, чтобы не разбудить Богдану, Мира взяла со стола ноутбук и ушла на кухню, оставив двери открытыми, чтобы слышать, если что-то случиться или если малышка вдруг проснётся. Конечно, вряд ли это случиться. Даночка та ещё засоня. Но перестраховаться стоило. Трехлетняя дочурка для неё все в этой жизни, она её солнце, луна и звезды. Девочка, как будто и правда была богом послана в тот момент, когда Мире хотелось просто броситься с моста в реку. В итоге они спасли друг друга.
Сделав себе ещё чашку кофе и покормив кошку, Мира погрузилась в работу. И едва не пропустила тот момент, когда пора уже было начинать собираться.
Начало съёмки назначили на час дня. Поэтому выезжать нужно будет в восемь утра. До столицы два часа пути, потом ещё часок, если не больше петляний по городу, с его бесконечными заторами и пробками, потом гримировка и съёмки. А потом ещё и обратная дорога.
Мира предвидела, что просто зверски устанет. За Дану можно будет не бояться – с ней побудет Марья Давыдовна. Эта женщина раньше работала педагогом, и сейчас, пока на пенсии, с удовольствием присматривает за Богданой. Надежный, проверенный человек.
Так отчего же сердце так заходится, предвещая беду?
Даже часы, кажется, тикали слишком громко, отсчитывая минуты, секунды, мгновенья до того момента, когда в двери постучит усталый, дряблый старикашка в черном костюме с иголочки, с черной, широкополой шляпой и со старым, потертым чемоданом в руке. Именно так Мира изобразила беду в одном из своих романов.
Мира сложила небольшую спортивную сумку, положив туда туфли и одежду, купленную для эфира – аккуратное изящное и в то же время повседневное платье - и кое-какие принадлежности, которые могут пригодиться. Туда же, только в другое отделение был уложен и приготовленный с вечера термос с едой.
До отъезда оставалось совсем немного.
Вскоре в дверь постучали. Мелькнула мысль о господине в черном костюме и черной шляпе, но Мира с досадой на себя прогнала её и открыла гостю. За порогом стояла невысокая, худенькая и очень активная, несмотря на возраст, Марья Давыдовна. Её грудь под ситцевым платьем в миленький цветочек часто вздымалась, выдавая торопливость, с которой женщина добиралась, а порозовевшие щечки и некоторый беспорядок в прическе лишь подтверждали эту догадку.
- Здравствуй, моя дорогая, - привычно расцеловала её в обе щеки бывшая учительница. – Извини за опоздание.
- Ничего, - улыбнулась Мира. – Водителя пока нет, время у нас есть.
- Где моя зайка? – разуваясь, спросила женщина. Тут она увидела что волосы растрепались и, распустив гульку, по-новому скрутила её, держа шпильки зубами, пока не потребовалось снова закреплять ими прическу.
- Ещё спит, - ответила Мира. – Решила, что лучше в этот раз обойтись без прощаний. А то опять будет плакать и проситься со мной.
- Правильно, - одобрила Марья Давыдовна.
Телефон, забытый на кухонной столешнице, ожил. Мира быстренько побежала за ним в кухню, чтобы звонок не разбудил Дану. Это был водитель, звонивший сообщить, что машина подана. Мирослава поблагодарила его и положила трубку. Одновременно с этим женщины услышали возню в спальне и переглянулись.
Стараясь не шуметь, они пошли в коридор.
- Ну, беги, - Марья Давыдовна обняла Миру на дорогу, подала маленькую сумку, которую та носила через плечо, и в которой были лишь мелочи вроде ключей, телефона и так дальше, затем спортивную сумку и сумку с ноутбуком. И, открыв перед нею дверь, пожелала: - Удачи.
- К черту, - улыбнулась Мира и вышла на улицу.
Солнце светило особенно ярко, предвещая очередной душный летний день. Редкие прохожие ходили по улице. Кого-то Мира знала в лицо, кого-то – только в лицо и узнавала. Дворник размашисто подметал асфальт во дворе.
Все было как всегда. И почему-то именно это заставило Мирославу заволноваться ещё сильнее. Что-то произойдет. Но что?
Автомобиль стоял так, что не заметить его было невозможно. Сама она никогда не водила и поэтому не видела необходимости в своей машине. Хотя бы потому, что иметь авто просто ради того, чтобы иметь – это глупо и затратно. Пока что Мирослава обходилась такси и поездами.
А конкретно сейчас транспорт вообще предоставил канал. И вплоть до этого момента, она постоянно терзалась вопросом: когда это она стала такой важной персоной, что для неё так стараются?
Водитель выбежал из своего серенького шевроле и открыл перед Мирославой заднюю дверь. Поблагодарив его, она бросила туда сначала сумку, затем маленькую сумочку и, наконец, села сама, держа ноутбук на руках. В салоне царила приятная прохлада, так что, как только машина тронулась, Мира достала ноут из сумки и продолжила работу с того места, где закончила, чтобы собраться к поездке – главный герой зашел в тупик расследуя убийство худого кондитера.
Как это часто с нею бывало, работа поглотила Миру целиком. Лишь иногда, когда дорога была совсем плохая или когда бывали резкие повороты, она возвращалась в мир живых, обращая внимание на пейзаж за окном. А потом снова погружалась в работу. В ноутбуке кипела жизнь – главный герой распутывал цепь событий, приведших к смерти кондитера: тут была и роковая женщина, косвенно причастная к преждевременной гибели несчастного; и его дочь, не желающая идти по стопам отца и мечтающая о карьере модели; и жена, у которой связь с его начальником; и разжиревший начальник, которому кондитер был поперек горла. Интрига закручивалась, события накалялись, действия совершались. А что за окном? Поля, леса, посадки или села, сливающиеся в одно сплошное пятно.
Нет, Мира предпочитала тот мир, который создавался в её воображении, реальному миру. Обычно, когда спрашивают о том, как же ей удается создавать героев настолько реальными, настолько живыми, Мирослава отвечает набором надоевших фраз: как их продумывать, какие детали будут подчеркивать индивидуальность, что персонажей нужно любить и все такое.
Если бы нужно было сказать правду, а не то что люди хотят слышать, то она рассказала бы, что каждый написанный ею герой – это сама Мирослава в разные периоды своей жизни. Она прожила, прочувствовала каждый момент, который сейчас описывала. Не убийства, конечно. Но ей доводилось бывать и роковой женщиной, и кондитером, и дочерью, на которую слишком много свалили, отняв тем самым жизнь и мечты. Поэтому Мира хорошо знала, о чем писала, ведь она понимала, как думает кондитер, чем живет, о чем мечтает, какие проблемы у роковой женщины, как плачет по ночам в подушку бедная дочь, понимающая, что её жизнь проходит, что все, что не случится с нею сейчас, не сучится никогда.
Писательство стало для неё своего рода терапией. Мир, живущий в ней, оживал на бумаге, и это позволяло отпустить все произошедшее. Как будто то, что беда происходила с кем-то ещё и то, что боль испытанную ею, испытывал кто-то другой – отменяло произошедшее с нею, с Мирой.
Сложно, непонятно для большинства людей. Но дешевле, чем психотерапевт или психолог. И намного эффективнее.
Раньше, когда Мира говорила о своей жизни с людьми, её не слышали или игнорировали. Сейчас, когда мир, живущий в ней, оживает в сердцах и умах читающих её книги людей, они, так или иначе, слышат её. Как будто творчество дало Мире голос, который невозможно не услышать, и безумие, боль и отчаянье, заполнившие её до краев, из-за того, что этим не с кем было поделиться, отступили. Они были как тьма. Мирослава превратила эту тьму в чернила, которыми писала буквы. Буквы создавали слова, слова предложения, предложения книги. В этих книгах жили и умирали, любили и страдали, создавали и разрушали люди. А вместе с ними и Мирослава.
Чем больше книг она писала, тем больше темноты на это уходило. И все больше света заполняло её сердце.
Мира стала спокойнее, не такой нервозной и не такой истеричной. Благодаря творчеству она обрела внутренний покой. Благодаря творчеству и благодаря Богдане. Этот ангелочек есть не только в её жизни – он в том или ином виде присутствовал в каждой её книге.
Жизнь есть жизнь. У неё будет один финал – тот, который уготован нам небом. Мы не властны что-то изменить. Но в книгах Мира была тем небом, которое уготовало свою судьбу для каждого. И там она безжалостно мстила врагам и обидчикам, заставляя их переживать то, что выпало по их милости на её долю. Мелочно? Возможно.
Но человек сходит с ума, когда ему говорят, что его жизнь не важна, что им можно пожертвовать, что все, что он помнит – вранье, и на самом деле все было не так. Человек сходит с ума, если его заставляют поверить в то, что реальность, которую он помнит и реальность, которая была на самом деле, отличаются, как день и ночь.
Человек сходит с ума, когда ему говорят, что мир, в котором он прожил долгие годы, живет лишь в нем самом. А все неправильное и плохое происходящее не только с ним, но и с окружающими – это его вина.
Машина заехала на парковку студии и мягко припарковалась, вырывая Миру из размышлений. Пока она прятала ноутбук в сумку, водитель успел выйти из машины и открыть перед нею дверь. Стоило покинуть это относительно безопасное убежище, как рядом материализовалась Алочка – один из журналистов или редакторов, которые договаривались о передаче. Вездесущая, рыжая, с наглым взглядом и противным голоском. Мире казалось, что эта девушка прочитала книгу или прослушала лекцию о том, как себя вести, чтобы нравится окружающим. Уж слишком неестественным было то, как она вела себя с другими. Неестественно и раздражающе. А ещё она говорила быстро, создавала вокруг себя суету и торопливость. Цепкие карие глаза впивались в каждого, взвешивая на невидимых весах на предмет выгоды, которую Алочка может с этого каждого поиметь.
- Мы вас уже заждались, как доехали? – кудахтала она вокруг, показывая дорогу и подгоняя.
- Все нормально, где мне переодеться? – каким-то образом умудрилась втиснуть свой ответ-вопрос в этот монолог Мира.
- Здесь вам будет удобно и никто не потревожит, - услужливо улыбнулась Алочка и открыла перед Мирой чью-то гримерку. – А когда закончите гример причешет и накрасит вас.
Кивнув, Мирослава вошла внутрь, и не торопясь, но и не затягивая, переоделась. Она утешала себя мыслью, что это ненадолго. Всего на один день и вся эта суета останется в прошлом. Как прошлогодняя новогодняя елка или бумага от подарка.
Затем, как будто караулила под дверью, в гримерку вбежала девушка с кучей туб, кисточек, помад и прочего, хранившегося в небольшом кейсе, напоминавшем те коробки, с которыми сантехники или плотники инструменты носят. Эта девушка была молчалива и сосредоточена, почти не накрашена и плохо пахла. Как будто пару дней не переодевалась вообще. Но она профессионально накрасила Миру и сделала ей простую, но элегантную укладку, подходящую платью.
Не успела гримерша, чьего имени Мирослава так и не узнала, закончить и уйти, как забежал звукорежиссёр и начал одевать на неё оборудование. В тесной гримерке стало ещё теснее и ещё меньше кислорода. Мира ощущала, как у неё покраснели щеки. Но под слоем грима этого было почти невидно. Дополняла все это Алочка, рассказывая, кто будет как бы «экспертами» на проекте и как все будет происходить.
Такие мысли вызвали лишь улыбку. Беда? Трагедия? Катастрофа? Это было в её расписании на прошлой неделе, было и в том месяце. Черт, да практически всю жизнь Миры можно уместить в это емкое слово – трагедия.
Отбросив от себя эти мысли, как ставшее ненужным одеяло, Мирослава, потянувшись, села и посмотрела время на телефоне. Пять утра.
Восхитительно!
И что теперь делать? Уснуть все равно не получится. Слишком тягостные предчувствия, да и чаще всего, раз уж Мирослава проснулась, то уже не уснет. Есть ещё целый час до того, как нужно будет собираться в поездку.
Пожалуй, это утро можно начать с чашечки кофе.
Механически засыпая зерна в кофемашину и подливая туда воду, Мира проанализировала свои чувства и попыталась понять, откуда ждать беды. Работа? Вряд ли. Все проекты сданы вовремя. Друзья, семья? Мирослава не так давно переехала сюда из столицы и ещё не успела обзавестись знакомствами, а родственников у неё в принципе нет.
Помешивая ложечкой кофе, она ещё раз проанализировала свои чувства. Скорее всего, это обычный мандраж. Не каждый день о ней делают передачи на самом большом канале страны. Хотя, о чем ей переживать? Если бы речь шла о серьезной аналитической программе, то можно было бы и поволноваться. Но это всего лишь очень рейтинговая программка из разряда: «Интриги, расследования, скандалы». Мирослава долго не соглашалась участвовать в этом цирке. Особенно, учитывая, что ушлые телевизионщики заставляют всех, кто приходит на такие эфиры подписывать контракты, в которых говориться, что они должны сидеть в течение всей съёмки. За самовольное покидание зала, срыв съёмки или не дай бог, неявку, налагаются такие драконовские штрафы, что и дети этих несдержанных бедняг будут расплачиваться. Во всяком случае, даже для неплохо зарабатывающей и вполне себя обеспечивающей Миры это слишком большая сумма.
В чем-то она, конечно, понимала телевизионщиков. Их хлеб – это скандалы, это драма, это выставление на всеобщее обозрение открытой, кровоточащей раны. Чтобы заработать на маслице к хлебушку нужно эту рану посильнее расковырять, так, чтобы аж до крови, до живого мяса. А чтобы на маслице икорку положить, нужно палец в рану засунуть, и разодрать её так, чтобы вовек не зажила.
Не каждый «гость программы» такое выдержит. Вот и приходится принимать меры.
Мира не хотела участвовать в этом балагане. У неё хватает ран, о которых хотелось бы забыть, а не выставлять на всеобщее обозрение. Но это программа не о личной трагедии, или о муже, который предал доверие жены раз пять, и даже не о депутате, кого-то переехавшем насмерть. Это будет далеко не самый рейтинговый эфир, потому, что рассказ будет о тех, кем может гордиться страна. И Мира поддалась на уговоры своего редактора и редактора программы. В конце концов, это будет разговор о работе, ей даже прислали список тем и вопросов. Все вполне стандартно и даже скучно: «Когда вы ощутили в себе позывы к творчеству? Как вы находите темы для новых книг? Поделитесь секретом, почему ваши драматические герои настолько достоверны?» и так дальше. Мира слышала эти вопросы миллион раз и столько же раз на них отвечала. Поначалу ей нравилось, что людям это интересно, потом эти вопросы просто надоели, затем стали вызывать раздражение, сравнимое с ненавистью. А потом пришло равнодушие. Теперь на эти одинаковые вопросы Мирослава отвечала механически, с неизменной вежливой улыбкой.
Пусть будет миллион раз один. Все равно контракт уже подписан, ничего не изменить.
Нужно было чем-то себя занять, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Поэтому, допив кофе, она взялась за план новой книги. В нем ещё хватало и логических нестыковок, и дырок в сюжете. Работы больше чем на час. Тут нужно было выделить день, сесть и хорошенько все продумать. Но сейчас работать получалось только вот так, урывками. Как, впрочем, и спать, и есть.
Тихо, чтобы не разбудить Богдану, Мира взяла со стола ноутбук и ушла на кухню, оставив двери открытыми, чтобы слышать, если что-то случиться или если малышка вдруг проснётся. Конечно, вряд ли это случиться. Даночка та ещё засоня. Но перестраховаться стоило. Трехлетняя дочурка для неё все в этой жизни, она её солнце, луна и звезды. Девочка, как будто и правда была богом послана в тот момент, когда Мире хотелось просто броситься с моста в реку. В итоге они спасли друг друга.
Сделав себе ещё чашку кофе и покормив кошку, Мира погрузилась в работу. И едва не пропустила тот момент, когда пора уже было начинать собираться.
Начало съёмки назначили на час дня. Поэтому выезжать нужно будет в восемь утра. До столицы два часа пути, потом ещё часок, если не больше петляний по городу, с его бесконечными заторами и пробками, потом гримировка и съёмки. А потом ещё и обратная дорога.
Мира предвидела, что просто зверски устанет. За Дану можно будет не бояться – с ней побудет Марья Давыдовна. Эта женщина раньше работала педагогом, и сейчас, пока на пенсии, с удовольствием присматривает за Богданой. Надежный, проверенный человек.
Так отчего же сердце так заходится, предвещая беду?
Даже часы, кажется, тикали слишком громко, отсчитывая минуты, секунды, мгновенья до того момента, когда в двери постучит усталый, дряблый старикашка в черном костюме с иголочки, с черной, широкополой шляпой и со старым, потертым чемоданом в руке. Именно так Мира изобразила беду в одном из своих романов.
Мира сложила небольшую спортивную сумку, положив туда туфли и одежду, купленную для эфира – аккуратное изящное и в то же время повседневное платье - и кое-какие принадлежности, которые могут пригодиться. Туда же, только в другое отделение был уложен и приготовленный с вечера термос с едой.
До отъезда оставалось совсем немного.
Вскоре в дверь постучали. Мелькнула мысль о господине в черном костюме и черной шляпе, но Мира с досадой на себя прогнала её и открыла гостю. За порогом стояла невысокая, худенькая и очень активная, несмотря на возраст, Марья Давыдовна. Её грудь под ситцевым платьем в миленький цветочек часто вздымалась, выдавая торопливость, с которой женщина добиралась, а порозовевшие щечки и некоторый беспорядок в прическе лишь подтверждали эту догадку.
- Здравствуй, моя дорогая, - привычно расцеловала её в обе щеки бывшая учительница. – Извини за опоздание.
- Ничего, - улыбнулась Мира. – Водителя пока нет, время у нас есть.
- Где моя зайка? – разуваясь, спросила женщина. Тут она увидела что волосы растрепались и, распустив гульку, по-новому скрутила её, держа шпильки зубами, пока не потребовалось снова закреплять ими прическу.
- Ещё спит, - ответила Мира. – Решила, что лучше в этот раз обойтись без прощаний. А то опять будет плакать и проситься со мной.
- Правильно, - одобрила Марья Давыдовна.
Телефон, забытый на кухонной столешнице, ожил. Мира быстренько побежала за ним в кухню, чтобы звонок не разбудил Дану. Это был водитель, звонивший сообщить, что машина подана. Мирослава поблагодарила его и положила трубку. Одновременно с этим женщины услышали возню в спальне и переглянулись.
Стараясь не шуметь, они пошли в коридор.
- Ну, беги, - Марья Давыдовна обняла Миру на дорогу, подала маленькую сумку, которую та носила через плечо, и в которой были лишь мелочи вроде ключей, телефона и так дальше, затем спортивную сумку и сумку с ноутбуком. И, открыв перед нею дверь, пожелала: - Удачи.
- К черту, - улыбнулась Мира и вышла на улицу.
Солнце светило особенно ярко, предвещая очередной душный летний день. Редкие прохожие ходили по улице. Кого-то Мира знала в лицо, кого-то – только в лицо и узнавала. Дворник размашисто подметал асфальт во дворе.
Все было как всегда. И почему-то именно это заставило Мирославу заволноваться ещё сильнее. Что-то произойдет. Но что?
Автомобиль стоял так, что не заметить его было невозможно. Сама она никогда не водила и поэтому не видела необходимости в своей машине. Хотя бы потому, что иметь авто просто ради того, чтобы иметь – это глупо и затратно. Пока что Мирослава обходилась такси и поездами.
А конкретно сейчас транспорт вообще предоставил канал. И вплоть до этого момента, она постоянно терзалась вопросом: когда это она стала такой важной персоной, что для неё так стараются?
Водитель выбежал из своего серенького шевроле и открыл перед Мирославой заднюю дверь. Поблагодарив его, она бросила туда сначала сумку, затем маленькую сумочку и, наконец, села сама, держа ноутбук на руках. В салоне царила приятная прохлада, так что, как только машина тронулась, Мира достала ноут из сумки и продолжила работу с того места, где закончила, чтобы собраться к поездке – главный герой зашел в тупик расследуя убийство худого кондитера.
Как это часто с нею бывало, работа поглотила Миру целиком. Лишь иногда, когда дорога была совсем плохая или когда бывали резкие повороты, она возвращалась в мир живых, обращая внимание на пейзаж за окном. А потом снова погружалась в работу. В ноутбуке кипела жизнь – главный герой распутывал цепь событий, приведших к смерти кондитера: тут была и роковая женщина, косвенно причастная к преждевременной гибели несчастного; и его дочь, не желающая идти по стопам отца и мечтающая о карьере модели; и жена, у которой связь с его начальником; и разжиревший начальник, которому кондитер был поперек горла. Интрига закручивалась, события накалялись, действия совершались. А что за окном? Поля, леса, посадки или села, сливающиеся в одно сплошное пятно.
Нет, Мира предпочитала тот мир, который создавался в её воображении, реальному миру. Обычно, когда спрашивают о том, как же ей удается создавать героев настолько реальными, настолько живыми, Мирослава отвечает набором надоевших фраз: как их продумывать, какие детали будут подчеркивать индивидуальность, что персонажей нужно любить и все такое.
Если бы нужно было сказать правду, а не то что люди хотят слышать, то она рассказала бы, что каждый написанный ею герой – это сама Мирослава в разные периоды своей жизни. Она прожила, прочувствовала каждый момент, который сейчас описывала. Не убийства, конечно. Но ей доводилось бывать и роковой женщиной, и кондитером, и дочерью, на которую слишком много свалили, отняв тем самым жизнь и мечты. Поэтому Мира хорошо знала, о чем писала, ведь она понимала, как думает кондитер, чем живет, о чем мечтает, какие проблемы у роковой женщины, как плачет по ночам в подушку бедная дочь, понимающая, что её жизнь проходит, что все, что не случится с нею сейчас, не сучится никогда.
Писательство стало для неё своего рода терапией. Мир, живущий в ней, оживал на бумаге, и это позволяло отпустить все произошедшее. Как будто то, что беда происходила с кем-то ещё и то, что боль испытанную ею, испытывал кто-то другой – отменяло произошедшее с нею, с Мирой.
Сложно, непонятно для большинства людей. Но дешевле, чем психотерапевт или психолог. И намного эффективнее.
Раньше, когда Мира говорила о своей жизни с людьми, её не слышали или игнорировали. Сейчас, когда мир, живущий в ней, оживает в сердцах и умах читающих её книги людей, они, так или иначе, слышат её. Как будто творчество дало Мире голос, который невозможно не услышать, и безумие, боль и отчаянье, заполнившие её до краев, из-за того, что этим не с кем было поделиться, отступили. Они были как тьма. Мирослава превратила эту тьму в чернила, которыми писала буквы. Буквы создавали слова, слова предложения, предложения книги. В этих книгах жили и умирали, любили и страдали, создавали и разрушали люди. А вместе с ними и Мирослава.
Чем больше книг она писала, тем больше темноты на это уходило. И все больше света заполняло её сердце.
Мира стала спокойнее, не такой нервозной и не такой истеричной. Благодаря творчеству она обрела внутренний покой. Благодаря творчеству и благодаря Богдане. Этот ангелочек есть не только в её жизни – он в том или ином виде присутствовал в каждой её книге.
Жизнь есть жизнь. У неё будет один финал – тот, который уготован нам небом. Мы не властны что-то изменить. Но в книгах Мира была тем небом, которое уготовало свою судьбу для каждого. И там она безжалостно мстила врагам и обидчикам, заставляя их переживать то, что выпало по их милости на её долю. Мелочно? Возможно.
Но человек сходит с ума, когда ему говорят, что его жизнь не важна, что им можно пожертвовать, что все, что он помнит – вранье, и на самом деле все было не так. Человек сходит с ума, если его заставляют поверить в то, что реальность, которую он помнит и реальность, которая была на самом деле, отличаются, как день и ночь.
Человек сходит с ума, когда ему говорят, что мир, в котором он прожил долгие годы, живет лишь в нем самом. А все неправильное и плохое происходящее не только с ним, но и с окружающими – это его вина.
Машина заехала на парковку студии и мягко припарковалась, вырывая Миру из размышлений. Пока она прятала ноутбук в сумку, водитель успел выйти из машины и открыть перед нею дверь. Стоило покинуть это относительно безопасное убежище, как рядом материализовалась Алочка – один из журналистов или редакторов, которые договаривались о передаче. Вездесущая, рыжая, с наглым взглядом и противным голоском. Мире казалось, что эта девушка прочитала книгу или прослушала лекцию о том, как себя вести, чтобы нравится окружающим. Уж слишком неестественным было то, как она вела себя с другими. Неестественно и раздражающе. А ещё она говорила быстро, создавала вокруг себя суету и торопливость. Цепкие карие глаза впивались в каждого, взвешивая на невидимых весах на предмет выгоды, которую Алочка может с этого каждого поиметь.
- Мы вас уже заждались, как доехали? – кудахтала она вокруг, показывая дорогу и подгоняя.
- Все нормально, где мне переодеться? – каким-то образом умудрилась втиснуть свой ответ-вопрос в этот монолог Мира.
- Здесь вам будет удобно и никто не потревожит, - услужливо улыбнулась Алочка и открыла перед Мирой чью-то гримерку. – А когда закончите гример причешет и накрасит вас.
Кивнув, Мирослава вошла внутрь, и не торопясь, но и не затягивая, переоделась. Она утешала себя мыслью, что это ненадолго. Всего на один день и вся эта суета останется в прошлом. Как прошлогодняя новогодняя елка или бумага от подарка.
Затем, как будто караулила под дверью, в гримерку вбежала девушка с кучей туб, кисточек, помад и прочего, хранившегося в небольшом кейсе, напоминавшем те коробки, с которыми сантехники или плотники инструменты носят. Эта девушка была молчалива и сосредоточена, почти не накрашена и плохо пахла. Как будто пару дней не переодевалась вообще. Но она профессионально накрасила Миру и сделала ей простую, но элегантную укладку, подходящую платью.
Не успела гримерша, чьего имени Мирослава так и не узнала, закончить и уйти, как забежал звукорежиссёр и начал одевать на неё оборудование. В тесной гримерке стало ещё теснее и ещё меньше кислорода. Мира ощущала, как у неё покраснели щеки. Но под слоем грима этого было почти невидно. Дополняла все это Алочка, рассказывая, кто будет как бы «экспертами» на проекте и как все будет происходить.
