Мало кто рисковал быть ему противником даже в шутку, а он терпеть не мог, когда поддаются. В итоге на публичных состязаниях — борьба ли, иные способы проявить силу и ловкость — чаще был зрителем, а тренировался только с верными их Роду синта. Но сейчас исход одиночных поединков почти всегда был предрешен. Только старшего брата ни разу не победил, и это вызывало досаду.
После, остыв немного, Къятта часто оставался у него ненадолго, пришел и сейчас. Кайе злился — брат провел тренировку намеренно жестко, холодно и презрительно давая понять, что младшему еще многому надо учиться. Подумаешь, Дитя Огня! Мальчишка. А теперь Къятта сидит, прислонившись к стене, чуть набок склонив голову, и вздрагивает уголок рта в усмешке:
— Малыш, у тебя завелись тайны?
— Отстань!
— Вызываешь наших стражей ночами, устраиваешь дознание, решаешь, кому жить, кому умереть... Ты ведь знал, что от меня такого не скрыть.
— Я надеялся, — отозвался он неохотно. — Дед тоже знает?
— Нет. Но ему не понравится, если я расскажу.
— Ты не доносчик.
— Никогда им не был, — согласился Къятта. — Но стану, если продолжишь творить невесть что.
— Ты бы сам поступил так же!
— Я — да, а ты не дорос еще. Я умею останавливаться вовремя и ставить интересы Рода выше мгновенных хотелок. И не поднимай шерсть дыбом, хоть эту свою рыжую лягушку вспомни. Что бы полезное с таким жаром отстаивал!
— Тебе-то что… — посмотрел на брата, на недобрую улыбку его, и взорвался: — Тебе-то чего не хватает?!
— Тихо, — ладонью закрыл ему рот, опрокинул на циновку. — Развлекайся, пока разрешили, — недобро прищурился. — Только потом не прибегай ко мне мебель ломать.
— Пусти, — дернулся, но старший умело держал — не вырвешься, разве что захочешь себе руку выдернуть из сустава.
— И подумай еще, — продолжил Къятта, — Ты никому на целом Юге не должен нравиться. Но всех бесить ты тоже не должен, а уж по мелочи это вовсе глупо. Каково было стоять перед Советом, отсчитывая мгновения жизни?
— Амаута! — выругался Кайе, и снова рванулся. Старший жестко прижал пальцем точку на его шее — и отпустил.
— Играй… дикий зверек.
**
Алый браслет охватывал предплечье — прохладный, несмотря на жаркий цвет камня. Грис послушно бежала по улочкам; Къятта даже не направлял ее, так, еле трогал повод. Ждал, пока кровь скажет — вот. Ремесленники застывали на месте, более проворные успевали спрятаться. Все равно от судьбы не скрыться, да и не знает никто заранее, где именно появится посланец Хранительницы и кто им будет на сей раз. Будут ли служители увидевшие знак, или кто-то из Сильнейших, также ведомые знаком или в поисках того, кого хочет Башня принять в дар.
Сколько он сам передал таких вот даров, и все ради младшего. Для себя просить не о чем, сам о себе позаботится, а если не судьба — что ж.
Для Башни обычно не брали детей и женщин, хотя тут уж как кровь повелит. Бывало и такое. Къятта остановился перед калиткой — возле нее согнулся в поклоне человек немолодой, но крепкий, почти без седых волос.
— Ты кто?
— Мастер Шиу, Сильнейший. Горшечник…
Жена Шиу смотрела с порога, откинув кожаный полог, и, кажется, не дышала. Къятта прислушался к собственным ощущениям — подойдет, но… не лучший. Легонько толкнул в бок свою грис и поехал дальше. За спиной послышались сдавленные рыдания женщины.
Нужного нашел на следующей улочке. Около тридцати весен, рослый, с правильными чертами — Башня будет довольна.
— Следуй за мной.
Избранник Хранительницы подчинился, опустив голову. Попробуй противиться Сильнейшим — вся семья прямо тут ляжет. А ведь бывало, думал Къятта. Противились… вставали на защиту своих, дурачье. Словно мы зла желаем Астале. Тогда на улицы выходили воины-синта…
Довел человека до Башни, передал стражникам и служителям. Знал — ему дадут айка, в который подмешана настойка дурманящей травы, и даже рук связывать не станут — сам прыгнет с высоты. Скоро уже. Поначалу запоет ули, ей ответит маленький барабан, после большие — а потом и Башня вздохнет полной грудью, заговорит, разбуженная.
Улыбаясь собственным мыслям, проследовал обратно. Можно остаться и посмотреть, да нового ничего — это брат любит наблюдать за пробуждением Башни. Приотворив губы, следит, щеки горят — и, кажется, завидует летящему человеку. Ладно, ума хватает не пробовать самому, и без того есть что подарить Астале.
Улыбка сменилась задумчивостью. Дед прав, надо уметь выжидать… и все же присутствие полукровки ощущается все опасней. Младший и без того творит невесть что чем дальше, тем больше.
Лучше, чтобы убил это чучело своей рукой, и побыстрее.
Парнишка продавал птиц — сидел на камне в окружении клеток, вертя в пальцах щепочку. Къятта заметил парочку ольате, каменных горихвосток, синего дятла — подивился: мальчишка умеет не только ловить птиц, но и находить редкости. Тот встал, открыл дверцу высокой клетки, пальцем погладил головку дятла.
Неприятный ток пробежал вдоль позвоночника Къятты — парнишка походил на его младшего брата. Кайе был крепче, сильнее, но соразмерность — один к одному, и такого же роста. И волосы у этого — короткие, всего-то до плеч, немного длиннее, чем у Кайе. В Астале такое редкость…
Но младший в жизни не будет возиться с прической или терпеть, пока возятся другие.
Подъехал ближе, остановил грис. От пристального взгляда парнишка поежился и только потом обернулся. Другие черты, но сходство и впрямь имелось.
Судорожно сглотнув, птицелов уставился на браслет. Сделал шаг назад в первом порыве — бежать. Но то ли страх, то ли здравый смысл подсказал, что лучше остаться на месте. А может, попросту двинуться не смог — бывает от ужаса. Къятта досадливо поморщился — совсем забыл…
— Не пугайся. Башня уже получила свое.
— Тебе нужны птицы, али? — прошелестел продавец. — Бери любую…
— Не птицы.
Да, он похож, насколько глиняный наконечник может походить на бронзовый той же формы. И этот полунаклон головы, кисть, поднятая к щеке...
— Замри, — велел.
Когда начинает двигаться, сходство исчезает. Никто не двигается так, как братишка. И мир никогда не увидел бы, как это бывает, если бы он умер еще малышом.
Здесь ничья территория; когда этот птицелов исчезнет, не будет спора ни с кем.
— Иди со мной.
Начавший было успокаиваться, тот снова оцепенел от страха, темное пламя почуяв в голосе и во взгляде. Но нашел в себе силы спросить:
— Али, что будет с моими птицами? Если я не вернусь, позволь сейчас выпустить их…
Эта нелепая забота насмешила. Къятта на миг почувствовал симпатию к птицелову — собирается умирать, а думает о питомцах.
— Можешь выпустить, если не жаль труда.
У излучины реки Читери людей сейчас не было — на воде покачивались узкие остроносые лодки, привязанные к колышкам на берегу. Песок — мелкий, золотистый днем, но темный темнеющий сейчас, на закате. Плеск реки, да шорох кустарника — и порывами налетающая тишина.
Къятта обернулся к своему спутнику, который послушно следовал за грис, спрыгнул наземь, примотал повод к ветвям кустарника. Бессловесность, покорность… такие самой судьбой созданы быть жертвой. Но мальчишку можно понять — не хочется оставлять этот мир. А придется. Шагнул к продавцу птиц, нажатием руки заставил стать на колени. Стянул его волосы, зажав в кулаке. Стремительным движением извлек нож, не сводя взгляда с лица. Парнишка не шевельнулся, лишь смотрел на закат остановившимися глазами. Лезвие сверкнуло, отсекая короткий хвост из волос.
— Так лучше, — Къятта удовлетворенно посмотрел на дело рук своих. Сходство стало гораздо больше — а черты лица в красноватом вечернем свете не так явственно бросаются в глаза, и то, что тело вовсе не столь хорошо развито.
Можно и перепутать, пока не шевелится… Только Къятта не спутает никогда. Ни в каком облике, ни след его, ни голос… и понимает его лучше, чем кто другой. Сжал пальцы, удивился, услышав вскрик боли. Ах, совсем позабыл.
Къятта поднял голову — глядел в небо, на пронзающего облачную дымку орла. Тоже хищник… но такой далекий от всего земного сейчас. Тоже знак, наверное. Перевел с парящего силуэта взгляд на свою жертву, чуть усмехнулся, уже беззлобно. От усталости иногда совершаешь глупости.
Чуть заметная морщинка пересекла лоб — а с братишкой нельзя допускать и тени сомнения, неуверености. Он признает только силу: стену, которую не сдвинуть с места, цепь, которую не порвешь.
Жаль.
Поддавшись порыву, сказал:
— Дай руку.
В конце концов, сегодня выдался хороший день. Башня-Хранительница. Принятый Дар. И этот парнишка, такой забавный со своими пернатыми приятелями.
Чуть выше локтя наметил острием ножа линии, прорезал кожу неглубоко. От сока горного молочая кровь остановилась мгновенно. Осталось втереть в порезы алую краску, флакончик всегда при себе носил.
— Пошел прочь отсюда.
Не встретятся больше, скорее всего, но все же знак покровительства Рода защитит, если что.
**
Ночь выдалась светлая — множество мохнатых звезд срывалось, падая в чащу. А чаща вся хрустела, пищала и ревела на разные голоса, более звонкая ночью, нежели днем. Из зарослей древовидного папоротника показались два молодых зверя. Подростки-энихи, блестяще-коричневые, худые, неуклюжие немного. Дети одной матери или разных, случайно встретившие друг друга. Вместе им было легче охотиться. Здесь они появились недавно, однако успели освоиться.
Еще один энихи, черный, куда крупнее, скользнул мимо ствола, выслеживая молодых хищников. Подростки-энихи учуяли соперника, глухо зарычали на чужака, обнажая клыки, забили хвостами по бокам. Черный зверь стоял неподвижно. Двое коричневых начали обходить его с боков — в одиночку они не решились бы схватиться с более крупным, но их было двое — и территорию молодые хищники считали своей. Гладкое коричневое тело мелькнуло — навстречу ему взвилась черная масса. Два хищника завозились на земле — схватка была недолгой. Вопль раненого зверя оборвался; черный развернулся ко второму противнику. Прыгнул, зубы впились в бедро, разрывая мышцы, ломая кость.
Коричневый исхитрился вырваться и шарахнулся в заросли, оставляя широкий кровавый след.
Черный не стал преследовать. Одинокий, раненый — подросток не проживет долго.
Проснувшийся Огонек повел носом, прежде чем открыть глаза, почуял что-то неладное, тревожное. Вскинулся, испуганно озираясь — запах крови он не спутал бы ни с чем.
— Держи! — рядом с ним упала мохнатая лапа с когтями чуть не с его палец длиной.
Вскрикнув, мальчишка отодвинулся к стене, ударившись затылком. Его кошмар воплотился!
— Убери, пожалуйста! — зажмурился он. Кайе сердито повел плечом: как угодно.
— Я должен быть на Атуили, где добывают золото. Это не меньше двух суток займет. Тебя я одного тут не оставлю, потому что... неважно. Ты же хотел снова в лес?
— О да! — от радости Огонек даже забыл про лапу.
— Не спи тогда! — Кайе сорвался с места и побежал — скорее полетел — к стойлам. Огонек ухитрялся почти не отставать. Пробегая по коридору, дружески мазнул пальцами по смешной свирепой морде-мозаике: не скучай без меня!
Стойло Пены пустовало. Любой в доме мог ее взять, но Огонек к ней привык — для дальнего пути это значит немало. Когда спросил, где она, Кайе будто закрыла туча.
Он оперся ладонями о стену, сказал, глядя в камень:
— Пена погибла. Кто-то бросил на дорогу пугалку для грис — вроде коробочки "бешеной лианы", только делают их мастера из уканэ. На Пене ехал я. Она... испугалась. Думал, получится вернуть ее прежнюю... но она совсем обезумела.
— Ловушка? — похолодел Огонек. Подошел сзади. Коснуться не рисковал, но хоть постоять рядом.
— Скорее мелкая пакость. Грис очень пугливые. Если всадник неопытный, он может пострадать. А такую пугалку могут сделать в каждом из Родов — у всех есть умельцы.
— А простой горожанин?
— Не сам, но если сумеет найти и заплатить, если рискнут связаться... может вовсе и не меня ждали. Или просто знали, что Пена мне нравится.
— Ты же сказал своим? Его нашли?
Кайе резко развернулся.
— Чтобы тебя опять потащили что-нибудь выведывать? Ерунда, не в первый раз, я пострадать и не мог. Пену только жалко. Но хватит. Возьмешь эту пегую, она хороша тоже. Ее зовут Весна.
— Поторопись, пока не догнали, — бросил через плечо Кайе, уносясь вперед за ворота.
В прогулках по городу и округе Огонек обычно повязывал волосы платком из тонкого полотна. Правда, при встрече с Кауки это не помогло, о нем заранее знали. Но хоть других не смущать, вдруг они тоже верят в дурной глаз? Ничего не посмеют сказать или сделать, неприятны и просто взгляды.
Тут, в Астале, сердце неистового Юга, городе, носящим одно имя со всеми землями южан, полукровок не было вовсе. Дети насилия или союзов, которые север и юг считали позорными, рождались на границах или в Срединных землях, где были свои города. Лучше спрятать такую броскую рыжину…
Если бы лес начинался сразу за домом Кайе! Но нет, их разделял город, чужой, жадный и ненасытный. По счастью, не весь, по кратчайшей дороге всего несколько кварталов, а потом начинались предместья. Но и нескольких было достаточно. Не спасала и буйная зелень — трава и кустики пробивались даже через мостовую, несмотря на попытки людей их искоренить. Но не следами леса и воли они казались, а шерстью на спине огромного зверя.
Оказались на улице, повернули раз, и другой — и снова глазам предстала темно-желтая башня, невесть чем напоминавшая ему соединенные воздетые руки. Огонек не раз уже видел ее, и как всегда отвернулся, даже глаза прикрыл. Он и отсюда чуял запах крови, хоть и ехали мимо цветов, и ветер дул в другую сторону.
— Она красавица! Хранительница Асталы, — услышал голос, от восхищения ниже и тише обычного.
— Я понял, — пробормотал Огонек, а Кайе, как назло, приостановил грис.
— С ее вершины весь город как на ладони, и горы намного ближе, и небо. Хочешь подняться?
— Нет! — воскликнул Огонек, и прижал ладонь к губам.
Кайе посмотрел удивленно:
— Ты же высоты не боишься.
— Там вряд ли будут рады полукровке. И твоя родня тоже, — сказал он поспешно.
— Не пустить тебя не посмеют, если я приведу, — он задумался на миг, качнул головой, но затем хлопнул грис по боку, ускоряя ее бег.
Вот уже завершались кварталы их Рода — тут высился столб с бронзовым знаком, навершием в виде такой знакомой уже луковицы-бутона с человеческой фигуркой внутри. Дальше площадь, не принадлежащая никому, и проулок, а после...
Послышался стук копыт — кто-то догонял их.
— Хлау! — проговорил юноша, словно выругался. Высокий человек на пегой грис, похожей на Весну, поравнялся с юными всадниками. Огонек знал его — Хлау, начальник всех синта Рода Тайау.
— Тебе велено было ждать. Почему ты отправился на Атуили один? И что это такое? — вместо приветствия рявкнул Хлау, указывая на Огонька.
— Я и один справлюсь там! — отозвался Кайе, не сбавляя ходу.
— Чтобы мог творить все, что заблагорассудится? Нам еще нужно золото.
— Мне — нет, — крикнул юноша, вырываясь вперед. — Ненавижу блестящие побрякушки.
— Тейит дает за них то, что необходимо Астале!
— Что не говорит об уме этих крыс!
Огонек несся за двумя всадниками, вцепившись в рыжую холку грис. Хлау вспомнил о нем:
— Тебе запретили брать его из дома!
— А это неважно! — выкрикнул Кайе, расслышав вопрос. — Он все равно будет со мной на Атуили!
После, остыв немного, Къятта часто оставался у него ненадолго, пришел и сейчас. Кайе злился — брат провел тренировку намеренно жестко, холодно и презрительно давая понять, что младшему еще многому надо учиться. Подумаешь, Дитя Огня! Мальчишка. А теперь Къятта сидит, прислонившись к стене, чуть набок склонив голову, и вздрагивает уголок рта в усмешке:
— Малыш, у тебя завелись тайны?
— Отстань!
— Вызываешь наших стражей ночами, устраиваешь дознание, решаешь, кому жить, кому умереть... Ты ведь знал, что от меня такого не скрыть.
— Я надеялся, — отозвался он неохотно. — Дед тоже знает?
— Нет. Но ему не понравится, если я расскажу.
— Ты не доносчик.
— Никогда им не был, — согласился Къятта. — Но стану, если продолжишь творить невесть что.
— Ты бы сам поступил так же!
— Я — да, а ты не дорос еще. Я умею останавливаться вовремя и ставить интересы Рода выше мгновенных хотелок. И не поднимай шерсть дыбом, хоть эту свою рыжую лягушку вспомни. Что бы полезное с таким жаром отстаивал!
— Тебе-то что… — посмотрел на брата, на недобрую улыбку его, и взорвался: — Тебе-то чего не хватает?!
— Тихо, — ладонью закрыл ему рот, опрокинул на циновку. — Развлекайся, пока разрешили, — недобро прищурился. — Только потом не прибегай ко мне мебель ломать.
— Пусти, — дернулся, но старший умело держал — не вырвешься, разве что захочешь себе руку выдернуть из сустава.
— И подумай еще, — продолжил Къятта, — Ты никому на целом Юге не должен нравиться. Но всех бесить ты тоже не должен, а уж по мелочи это вовсе глупо. Каково было стоять перед Советом, отсчитывая мгновения жизни?
— Амаута! — выругался Кайе, и снова рванулся. Старший жестко прижал пальцем точку на его шее — и отпустил.
— Играй… дикий зверек.
**
Алый браслет охватывал предплечье — прохладный, несмотря на жаркий цвет камня. Грис послушно бежала по улочкам; Къятта даже не направлял ее, так, еле трогал повод. Ждал, пока кровь скажет — вот. Ремесленники застывали на месте, более проворные успевали спрятаться. Все равно от судьбы не скрыться, да и не знает никто заранее, где именно появится посланец Хранительницы и кто им будет на сей раз. Будут ли служители увидевшие знак, или кто-то из Сильнейших, также ведомые знаком или в поисках того, кого хочет Башня принять в дар.
Сколько он сам передал таких вот даров, и все ради младшего. Для себя просить не о чем, сам о себе позаботится, а если не судьба — что ж.
Для Башни обычно не брали детей и женщин, хотя тут уж как кровь повелит. Бывало и такое. Къятта остановился перед калиткой — возле нее согнулся в поклоне человек немолодой, но крепкий, почти без седых волос.
— Ты кто?
— Мастер Шиу, Сильнейший. Горшечник…
Жена Шиу смотрела с порога, откинув кожаный полог, и, кажется, не дышала. Къятта прислушался к собственным ощущениям — подойдет, но… не лучший. Легонько толкнул в бок свою грис и поехал дальше. За спиной послышались сдавленные рыдания женщины.
Нужного нашел на следующей улочке. Около тридцати весен, рослый, с правильными чертами — Башня будет довольна.
— Следуй за мной.
Избранник Хранительницы подчинился, опустив голову. Попробуй противиться Сильнейшим — вся семья прямо тут ляжет. А ведь бывало, думал Къятта. Противились… вставали на защиту своих, дурачье. Словно мы зла желаем Астале. Тогда на улицы выходили воины-синта…
Довел человека до Башни, передал стражникам и служителям. Знал — ему дадут айка, в который подмешана настойка дурманящей травы, и даже рук связывать не станут — сам прыгнет с высоты. Скоро уже. Поначалу запоет ули, ей ответит маленький барабан, после большие — а потом и Башня вздохнет полной грудью, заговорит, разбуженная.
Улыбаясь собственным мыслям, проследовал обратно. Можно остаться и посмотреть, да нового ничего — это брат любит наблюдать за пробуждением Башни. Приотворив губы, следит, щеки горят — и, кажется, завидует летящему человеку. Ладно, ума хватает не пробовать самому, и без того есть что подарить Астале.
Улыбка сменилась задумчивостью. Дед прав, надо уметь выжидать… и все же присутствие полукровки ощущается все опасней. Младший и без того творит невесть что чем дальше, тем больше.
Лучше, чтобы убил это чучело своей рукой, и побыстрее.
Парнишка продавал птиц — сидел на камне в окружении клеток, вертя в пальцах щепочку. Къятта заметил парочку ольате, каменных горихвосток, синего дятла — подивился: мальчишка умеет не только ловить птиц, но и находить редкости. Тот встал, открыл дверцу высокой клетки, пальцем погладил головку дятла.
Неприятный ток пробежал вдоль позвоночника Къятты — парнишка походил на его младшего брата. Кайе был крепче, сильнее, но соразмерность — один к одному, и такого же роста. И волосы у этого — короткие, всего-то до плеч, немного длиннее, чем у Кайе. В Астале такое редкость…
Но младший в жизни не будет возиться с прической или терпеть, пока возятся другие.
Подъехал ближе, остановил грис. От пристального взгляда парнишка поежился и только потом обернулся. Другие черты, но сходство и впрямь имелось.
Судорожно сглотнув, птицелов уставился на браслет. Сделал шаг назад в первом порыве — бежать. Но то ли страх, то ли здравый смысл подсказал, что лучше остаться на месте. А может, попросту двинуться не смог — бывает от ужаса. Къятта досадливо поморщился — совсем забыл…
— Не пугайся. Башня уже получила свое.
— Тебе нужны птицы, али? — прошелестел продавец. — Бери любую…
— Не птицы.
Да, он похож, насколько глиняный наконечник может походить на бронзовый той же формы. И этот полунаклон головы, кисть, поднятая к щеке...
— Замри, — велел.
Когда начинает двигаться, сходство исчезает. Никто не двигается так, как братишка. И мир никогда не увидел бы, как это бывает, если бы он умер еще малышом.
Здесь ничья территория; когда этот птицелов исчезнет, не будет спора ни с кем.
— Иди со мной.
Начавший было успокаиваться, тот снова оцепенел от страха, темное пламя почуяв в голосе и во взгляде. Но нашел в себе силы спросить:
— Али, что будет с моими птицами? Если я не вернусь, позволь сейчас выпустить их…
Эта нелепая забота насмешила. Къятта на миг почувствовал симпатию к птицелову — собирается умирать, а думает о питомцах.
— Можешь выпустить, если не жаль труда.
У излучины реки Читери людей сейчас не было — на воде покачивались узкие остроносые лодки, привязанные к колышкам на берегу. Песок — мелкий, золотистый днем, но темный темнеющий сейчас, на закате. Плеск реки, да шорох кустарника — и порывами налетающая тишина.
Къятта обернулся к своему спутнику, который послушно следовал за грис, спрыгнул наземь, примотал повод к ветвям кустарника. Бессловесность, покорность… такие самой судьбой созданы быть жертвой. Но мальчишку можно понять — не хочется оставлять этот мир. А придется. Шагнул к продавцу птиц, нажатием руки заставил стать на колени. Стянул его волосы, зажав в кулаке. Стремительным движением извлек нож, не сводя взгляда с лица. Парнишка не шевельнулся, лишь смотрел на закат остановившимися глазами. Лезвие сверкнуло, отсекая короткий хвост из волос.
— Так лучше, — Къятта удовлетворенно посмотрел на дело рук своих. Сходство стало гораздо больше — а черты лица в красноватом вечернем свете не так явственно бросаются в глаза, и то, что тело вовсе не столь хорошо развито.
Можно и перепутать, пока не шевелится… Только Къятта не спутает никогда. Ни в каком облике, ни след его, ни голос… и понимает его лучше, чем кто другой. Сжал пальцы, удивился, услышав вскрик боли. Ах, совсем позабыл.
Къятта поднял голову — глядел в небо, на пронзающего облачную дымку орла. Тоже хищник… но такой далекий от всего земного сейчас. Тоже знак, наверное. Перевел с парящего силуэта взгляд на свою жертву, чуть усмехнулся, уже беззлобно. От усталости иногда совершаешь глупости.
Чуть заметная морщинка пересекла лоб — а с братишкой нельзя допускать и тени сомнения, неуверености. Он признает только силу: стену, которую не сдвинуть с места, цепь, которую не порвешь.
Жаль.
Поддавшись порыву, сказал:
— Дай руку.
В конце концов, сегодня выдался хороший день. Башня-Хранительница. Принятый Дар. И этот парнишка, такой забавный со своими пернатыми приятелями.
Чуть выше локтя наметил острием ножа линии, прорезал кожу неглубоко. От сока горного молочая кровь остановилась мгновенно. Осталось втереть в порезы алую краску, флакончик всегда при себе носил.
— Пошел прочь отсюда.
Не встретятся больше, скорее всего, но все же знак покровительства Рода защитит, если что.
**
Ночь выдалась светлая — множество мохнатых звезд срывалось, падая в чащу. А чаща вся хрустела, пищала и ревела на разные голоса, более звонкая ночью, нежели днем. Из зарослей древовидного папоротника показались два молодых зверя. Подростки-энихи, блестяще-коричневые, худые, неуклюжие немного. Дети одной матери или разных, случайно встретившие друг друга. Вместе им было легче охотиться. Здесь они появились недавно, однако успели освоиться.
Еще один энихи, черный, куда крупнее, скользнул мимо ствола, выслеживая молодых хищников. Подростки-энихи учуяли соперника, глухо зарычали на чужака, обнажая клыки, забили хвостами по бокам. Черный зверь стоял неподвижно. Двое коричневых начали обходить его с боков — в одиночку они не решились бы схватиться с более крупным, но их было двое — и территорию молодые хищники считали своей. Гладкое коричневое тело мелькнуло — навстречу ему взвилась черная масса. Два хищника завозились на земле — схватка была недолгой. Вопль раненого зверя оборвался; черный развернулся ко второму противнику. Прыгнул, зубы впились в бедро, разрывая мышцы, ломая кость.
Коричневый исхитрился вырваться и шарахнулся в заросли, оставляя широкий кровавый след.
Черный не стал преследовать. Одинокий, раненый — подросток не проживет долго.
Проснувшийся Огонек повел носом, прежде чем открыть глаза, почуял что-то неладное, тревожное. Вскинулся, испуганно озираясь — запах крови он не спутал бы ни с чем.
— Держи! — рядом с ним упала мохнатая лапа с когтями чуть не с его палец длиной.
Вскрикнув, мальчишка отодвинулся к стене, ударившись затылком. Его кошмар воплотился!
— Убери, пожалуйста! — зажмурился он. Кайе сердито повел плечом: как угодно.
— Я должен быть на Атуили, где добывают золото. Это не меньше двух суток займет. Тебя я одного тут не оставлю, потому что... неважно. Ты же хотел снова в лес?
— О да! — от радости Огонек даже забыл про лапу.
— Не спи тогда! — Кайе сорвался с места и побежал — скорее полетел — к стойлам. Огонек ухитрялся почти не отставать. Пробегая по коридору, дружески мазнул пальцами по смешной свирепой морде-мозаике: не скучай без меня!
Стойло Пены пустовало. Любой в доме мог ее взять, но Огонек к ней привык — для дальнего пути это значит немало. Когда спросил, где она, Кайе будто закрыла туча.
Он оперся ладонями о стену, сказал, глядя в камень:
— Пена погибла. Кто-то бросил на дорогу пугалку для грис — вроде коробочки "бешеной лианы", только делают их мастера из уканэ. На Пене ехал я. Она... испугалась. Думал, получится вернуть ее прежнюю... но она совсем обезумела.
— Ловушка? — похолодел Огонек. Подошел сзади. Коснуться не рисковал, но хоть постоять рядом.
— Скорее мелкая пакость. Грис очень пугливые. Если всадник неопытный, он может пострадать. А такую пугалку могут сделать в каждом из Родов — у всех есть умельцы.
— А простой горожанин?
— Не сам, но если сумеет найти и заплатить, если рискнут связаться... может вовсе и не меня ждали. Или просто знали, что Пена мне нравится.
— Ты же сказал своим? Его нашли?
Кайе резко развернулся.
— Чтобы тебя опять потащили что-нибудь выведывать? Ерунда, не в первый раз, я пострадать и не мог. Пену только жалко. Но хватит. Возьмешь эту пегую, она хороша тоже. Ее зовут Весна.
— Поторопись, пока не догнали, — бросил через плечо Кайе, уносясь вперед за ворота.
В прогулках по городу и округе Огонек обычно повязывал волосы платком из тонкого полотна. Правда, при встрече с Кауки это не помогло, о нем заранее знали. Но хоть других не смущать, вдруг они тоже верят в дурной глаз? Ничего не посмеют сказать или сделать, неприятны и просто взгляды.
Тут, в Астале, сердце неистового Юга, городе, носящим одно имя со всеми землями южан, полукровок не было вовсе. Дети насилия или союзов, которые север и юг считали позорными, рождались на границах или в Срединных землях, где были свои города. Лучше спрятать такую броскую рыжину…
Если бы лес начинался сразу за домом Кайе! Но нет, их разделял город, чужой, жадный и ненасытный. По счастью, не весь, по кратчайшей дороге всего несколько кварталов, а потом начинались предместья. Но и нескольких было достаточно. Не спасала и буйная зелень — трава и кустики пробивались даже через мостовую, несмотря на попытки людей их искоренить. Но не следами леса и воли они казались, а шерстью на спине огромного зверя.
Оказались на улице, повернули раз, и другой — и снова глазам предстала темно-желтая башня, невесть чем напоминавшая ему соединенные воздетые руки. Огонек не раз уже видел ее, и как всегда отвернулся, даже глаза прикрыл. Он и отсюда чуял запах крови, хоть и ехали мимо цветов, и ветер дул в другую сторону.
— Она красавица! Хранительница Асталы, — услышал голос, от восхищения ниже и тише обычного.
— Я понял, — пробормотал Огонек, а Кайе, как назло, приостановил грис.
— С ее вершины весь город как на ладони, и горы намного ближе, и небо. Хочешь подняться?
— Нет! — воскликнул Огонек, и прижал ладонь к губам.
Кайе посмотрел удивленно:
— Ты же высоты не боишься.
— Там вряд ли будут рады полукровке. И твоя родня тоже, — сказал он поспешно.
— Не пустить тебя не посмеют, если я приведу, — он задумался на миг, качнул головой, но затем хлопнул грис по боку, ускоряя ее бег.
Вот уже завершались кварталы их Рода — тут высился столб с бронзовым знаком, навершием в виде такой знакомой уже луковицы-бутона с человеческой фигуркой внутри. Дальше площадь, не принадлежащая никому, и проулок, а после...
Послышался стук копыт — кто-то догонял их.
— Хлау! — проговорил юноша, словно выругался. Высокий человек на пегой грис, похожей на Весну, поравнялся с юными всадниками. Огонек знал его — Хлау, начальник всех синта Рода Тайау.
— Тебе велено было ждать. Почему ты отправился на Атуили один? И что это такое? — вместо приветствия рявкнул Хлау, указывая на Огонька.
— Я и один справлюсь там! — отозвался Кайе, не сбавляя ходу.
— Чтобы мог творить все, что заблагорассудится? Нам еще нужно золото.
— Мне — нет, — крикнул юноша, вырываясь вперед. — Ненавижу блестящие побрякушки.
— Тейит дает за них то, что необходимо Астале!
— Что не говорит об уме этих крыс!
Огонек несся за двумя всадниками, вцепившись в рыжую холку грис. Хлау вспомнил о нем:
— Тебе запретили брать его из дома!
— А это неважно! — выкрикнул Кайе, расслышав вопрос. — Он все равно будет со мной на Атуили!
