— Говоришь, как… как торговка! — презрительно выпалил Кайе. Он вновь начал злиться. Безмерно раздражал неуверенный голос матери — говорила, словно руку протягивала к спящему дикому зверю. Погладить хочется, а страшно.
— И дети ее будут рядом с тобой… даже если пожелаешь взять другую, они все останутся.
— И что же? Можно подумать, тебе было плохо!
— Я не была слабой. И твой отец любил меня…
— Оправдываешься? — раздалось сбоку, хлесткое и насмешливое. Натиу взглянула на старшего сына и в свою очередь заспешила в дом, в другое крыло.
Къятта посмотрел на брата, больше всего походившего сейчас на очень злую, но очень мокрую выдру с подбитыми лапами. Ведь разревелся бы, если б умел.
— Ну ладно. Дед не принял всерьез, мать испугалась. Давай поговорим с тобой. — Къятта протянул ему руку, но мальчишка остался стоять. Молодой человек улыбнулся:
— Что, «уйду из дома и буду жить в лесу»?
— Нет…
— Уже хорошо. Таличе… она для тебя звезда в колодце или уже все-таки женщина?
— Ты все смеешься…
— Мой маленький зверек, это важно. Пока ты касаешься ее только взглядом, не знаешь ничего. Так разберись.
Глаза старшего потемнели, очень мягким стал взгляд:
— Ведь ты не был ни с кем ни разу, не так ли? Вот и иди к ней. Узнаешь о себе… много нового.
— Я дал слово, что не обижу ее.
— Разве ж это обида? Если ты не нужен ей, зачем так настойчиво тянуть ее в собственную семью? — Къятта смеялся. — А если нужен… с радостью примет.
— Я так не могу, — мотнул головой Кайе. Взял виноградную гроздь, сел на дорожку и принялся отщипывать ягоды и бросать в кусты. — Как будто замену мне предлагаешь. Она мне вся нужна, целиком. Она моя подруга, а не из этих…
— То есть, после принятия в Род спать с ней ты не собираешься? — уточнил Къятта, и еле увернулся от остатков виноградной грозди.
— Отстань! — младший отвернулся, чувствуя, как краска заливает лицо. — Сам знаю, что глупо! Я думал о ней много… просто хотел, чтобы она была рядом. Больше всего остального.
— Тогда заведи себе лемура, а не девушку. Пушистый, глаза большущие, а что говорить не умеет, так даже лучше. Все равно ты рот любому заткнешь.
— Кроме тебя… — он сдался уже. Стройная фигурка Таличе стояла перед глазами. Волосы пахнут лесными цветами, ладони маленькие, пальцы проворные. Тонкие ключицы, лежащий на них кожаный ремешок — в Доме Земли получила подарок-амулет, теперь не снимает. А сама словно плод тамаль, золотистый — хочется любоваться им, гладить, с ветки не срывая. Но если плод и сам не против с этой ветки спрыгнуть?
Разве Таличе не поцеловала его?
Дед позвал его позже, серьезный и строгий — мальчишка притих; был бы в обличьи энихи, прижал бы уши.
— Я знаю, о чем вы говорили. Къятта прав. Только я дам тебе совет, дитя. Не спеши к своей девочке. Есть много других в Астале, из тех, что носят красные пояса.
— Да не нужны они мне! — вспыхнул мальчишка.
— Сделай, как я говорю, и не возмущайся. Поговорим потом… если захочешь. Обыкновенных девчонок Асталы не трогай, хоть и они не скажут тебе «Нет».
— А мне не нужно, чтобы кто-то говорил «да», потому что говорит это всем!
— Ты и так не все, к тому же внешностью не обделен. Успеешь наслушаться.
Поначалу просто бродил по улицам, разглядывая приметные места, давно известные — если свернуть туда, будут дома подопечных Кауки, а если пройти подальше — один из больших городских рынков, ничья территория, где всем можно было выставить товар. В чужие кварталы заглядывать не хотел — не было настроения искать стычки. Вымощенные широкими каменными плитами улицы были почти пустыми: в полдень люди заняты делом, время отдыха еще не настало. Короткие резкие тени лежали повсюду. Вдыхал знакомые запахи города — каменой пыли, готовящейся пищи, металла, человеческой кожи. Порой улавливал в воздухе след терпкого, сладкого аромата, призывного и дразнящего; знал — тут прошла молодая женщина, желающая быть привлекательной.
По одному из таких невидимых следов он и направился — легкому, манящему.
Девушка была очень смуглой, очень гибкой и тонкой, совсем еще юной — и за ней он пошел, уже видя, не только чувствуя след. Она остановилась, прижавшись к стене; золотые подвески позвякивали в косах, белая челле и черно-белая юбка делали ее похожей на обычных девушек Асталы — если бы не красный пояс, длинный, со множеством кистей. Девушка улыбалась, показывая ровные крупные зубы.
— Я понравилась тебе?
— Да, — как плод, непонятно почему приглянувшийся среди десятка других, как темная виноградная гроздь, которая выглядит настолько сочной и теплой, что хочется сорвать ее немедленно. Девушка коснулась пальцами его татуировки. Что-то неуловимое в ней выдавало — она недавно в городе, верно, жила где-нибудь в деревушке. И она не знала ничего о нем, кроме его Рода, его принадлежности к Сильнейшим. Лица, имени — нет, похоже. И ей было лестно.
— Пойдем со мной, — стрельнула она глазами, — Тебе понравится!
Дом ее был в трех шагах — простая глиняная хижина. Девушка скользнула туда, нагнувшись — низкий вход, тяжелый полог. Темно, только горящий фитилек освещает ложе и покрывало на нем.
Ее кожа была нежной, тело упругим и мягким одновременно. Волосы пахли плодами тамаль, и привкус этих плодов чувствовался на ее губах. Совсем не похожа на Таличе… про Таличе попросту позабыл в бесконечно долгие мгновения на чужом ложе. Эта… была веселой, была ласковой, послушной и ускользающей. Она играла с огнем, заставляя его разгораться ярче…
Пламя рванулось вперед — через кожу, через волосы, через глаза и губы, невидимое и от того еще более опаляющее. Существо девушки было как тонкая вуалевая ткань на его пути, но пламя задержалось перед ней — и, не желая медлить, стремясь получить и испытать все целиком и сразу, он просто разорвал эту вуаль, и вспыхнули клочья.
Он не знал, кричала девушка или нет, когда кровь ее сгорала изнутри. И не сразу поверил, что нет жизни в теле, что большие-большие зрачки темные от разлившейся в них Бездны.
— Мне было так хорошо, — тихо сказал мальчишка, трогая эти глаза. А потом сказал:
— Таличе.
Оставил мертвую там, на ложе, даже лица ей не закрыл. Незачем. Взглянул на ларчик, куда убрала она плату, горсть морских ракушек-кой, открыл, добавил еще агатовую бусину. Все равно кто найдет. Тело было довольно, расслаблено. Словно совершил нечто правильное. А сердце… неважно. Кайе хотел одного — добраться до дома и задать вопрос. Единственный.
Как хорошо бывает, когда всем существом почувствуешь, кто же ты есть на самом деле. Когда не испытываешь желания убить, потому что смешно желать того, что делаешь одним своим прикосновением.
Къятта расчесывал шерсть своей любимой грис, лунно-пепельной, большеглазой, смотревшей доверчиво и глупо. Так, как глядит крошечный лягушонок на змею, открывающую пасть, чтобы им пообедать. Или так, как смотрела девчонка, довольная тем, что ей щедро заплатят, хотя могли попросту приказать…
Когда брат появился у стойла, Къятта приветливо кивнул и продолжил свое занятие. Я не буду помогать тебе, малыш. Ты пришел сам. Сам и делай то, за чем пришел. Сам начинай разговор. Или иное, если сумеешь.
Успел крепко сжать руку с гребнем — иначе Кайе выдернул бы его. Нет, говорить ты никогда не научишься. Жаль. Грис закричала высоко, протяжно, испуганно. Къятта отложил гребень и ухватил мальчишку за плечо, выталкивая прочь из стойла — глаза животного уже закатывались; сейчас она рванется прямо на стену и поранится сильно.
Хрусткие камешки вздрагивали под ногами. Здесь уже лучше. Уже можно. Попробуй напасть, если сумеешь.
— Ты знал, что будет с Таличе?!
— Я сказал — ты узнаешь много нового. Разве не так?
— Ты… — младший не находил слов. Чувствовал старшего рядом, ближе, чем тот стоял; хотел ударить — не получалось. Защиту Къятты можно было только разбить вдребезги… убить его самого. Не хотел. Кого угодно другого — да. Все равно теперь.
Больно было — огонь никак не мог выйти наружу, кожа прочнее бронзы стала, и сосуд с пламенем разорвался внутри.
— А…! — вскрикнув, подросток упал на колени, пальцами впился в землю; она резала руки, словно обсидиановые осколки. Голова ударилась о каменную вазу. — Не… хочу… так! — губы едва шевельнулись, сведенные болью, и ответом было ругательство, от которого Бездна бы поседела.
— Что ты делаешь, идиот! — выкрикнул Къятта потом, выхватил из волос шпильку в виде ножа, заточенную, полоснул по запястьям младшего, по горлу — не сильно, так, чтобы кровь текла, но не лилась ручьем. Глаза мальчишки были открыты — он смотрел в небо, но видел темноту Бездны. Кровь испарялась мгновенно, стекая с тела.
— Чи амаута хиши! — Къятта вскочил, сорвался с места, перепрыгнул через кусты-ограждение почти в рост человека. Несколько мгновений спустя послышался визг, и на дорожку рядом с Кайе упала девчонка. Къятта, швырнувший через зеленую изгородь первую попавшуюся прислужницу, одним движением намотал ее волосы на руку, той же шпилькой ударил в горло.
Темно-красная горячая кровь полилась на лицо и в приоткрытые губы младшего… большая струя. Подхватил голову подростка, чтобы не захлебнулся.
Девчонка дергалась поначалу, но скоро затихла.
— Дар на Дар, — прошептал Къятта, обращаясь к изначальному. — Взамен его крови помоги ему взять эту.
Отбросил девчонку, приложил руку к груди брата. Сердце билось, глухо, неровно, однако достаточно сильно. Подхватил Кайе на руки, понес в дом.
Мальчишка очнулся у самого входа. Почувствовал соленый вкус на губах:
— Кровь… откуда?
— Твоя.
— Так много… — опять потерял сознание.
Стереть кровь оказалось просто — большая часть ее сама ушла в кожу. Снять одежду, и пусть лежит. Никто не посмеет войти. Не сразу осознал, что младший уже все воспринимает. Только молчит. Чувствовал дрожь, и не мог понять — почему? Он чего-то боится? Или усталость такая сильная? Но разве он может устать от Огня?
Руки лежали поверх покрывала, мертвые.
Касается лба — горячего. Как и всегда. Впервые не знает, что говорить. Успокаивать? Незачем, он спокоен. Как никогда.
— Скажи правду — ты знал? — спросил устало и обреченно, и взгляда на старшего не поднял.
— Про то, что твой огонь убьет слабую девушку? Нет. Я думал, что может быть так, но не знал наверняка.
— И отправил меня к Таличе?
— Ты и сам бы пошел к ней рано или поздно. Не скажу, что я прямо рассчитывал на такой исход. Что же... мне рассказали, где ты был сейчас; всё вышло к лучшему. И твоя подруга жива, и ты... получил урок.
— Может быть… Но почему? — безнадежная и безудержная тоска, словно в голосе зверя, умирающего в капкане.
— Ну, когда ты поймешь… — смуглая сильная рука накрывает его руку. — Ты не такой, как другие. Огонь сжигает мотыльков и сухие былинки. А сдерживаться — удовольствие маленькое. Ты, полагаю, сможешь, но вот захочешь ли?
Ожидал возражений, но только вздох услышал. Продолжил непривычно мягко, так говорил с младшим разве что после давнего случая в Доме Звезд:
— Та, что сгорела, не просто была очень слабой — она сама взяла на себя этот риск, надев красный пояс. Это мог быть не ты, а нож от поклонника, или избыток зелья, какое пьют женщины. Не думай о ней. Ты научишься. Я помогу. Или бери только для себя — как пьешь воду, как съедаешь плоды. Все не так страшно, малыш.
Молчал. Тени под глазами, а губы темные — Дар крови принят.
— Пойдешь к той своей девочке?
— Нет. Я обещал, что не причиню ей вреда.
— Никогда?
— Никогда.
Таличе уходила из дома, садилась на круглый камень, торчащий макушкой из густой травы, слушала вечерних сверчков. Много-много дней. Никто не пришел.
— Вот и правильно, — сказал Арута, достраивая подъемник. — Хорошо любоваться зверем, но нельзя жить с ним под одной кровлей. Рано или поздно он растерзает тебя — и, может, так и не поймет, что натворил и зачем.
Настоящее
Издалека башня просто казалась внушительной, вблизи же подавляла, даже не знай Огонек о ее назначении. Массивная, и хоть высокая, вытянутая, неуловимо напоминала барабан, словно могла в любой миг заговорить рокочуще-гулко. Понизу ее, примерно на высоту человеческого роста, шли черно-рыжие узоры из другого камня. Ее возвели на холме, чтобы еще больше приподнять над городскими улицами.
Было еще довольно светло, хоть долина уже погружалась в сумерки, но мальчишка заметил факелы, укрепленные в медных держателях. При свете и ночью проступят узоры. В углах и изгибах взгляд различал зверей, людей и символы стихий. Огонек не сводил с них глаз, избегая смотреть наверх…
Подъехали к решетке, у которой стояла стража — двое воинов в черном, словно ожившие узоры Башни. Их лица остались безучастными при виде гостей, но в глазах Огонек уловил-таки некоторое удивление.
— Слезай, — велел Кайе, — ударил молоточком по висевшей у входа медной пластине.
За весь путь до Башни они не обменялись ни словом — да о чем могли говорить после того, что произошло у стены? Вечером Кайе зашел и жестом позвал за собой. Он как-то потемнел и осунулся, и не казался уверенным. Огонек не спрашивал, куда едут, ничего хорошего не ожидая; но, когда увидел каменную громаду в оборвавшемся конце улицы, внутри все оледенело. Умереть он был готов, но не так. Хранительница Асталы была хуже всех кошмаров.
А из низкого длинного дома, словно присевшего меж высоких печальных кипарисов, к ним уже спешили трое служителей. Не пришлось гадать, кто это — все как на подбор одеты в длинное, цветом от черного до светло-оранжевого, как будто еще не погасшие угли под слоем золы. И узоры на лицах, вроде тех, что идут понизу Башни. И волосы повязаны черным, ни волосинки не выбивалось — прямо как полукровка, когда пытался скрыть, кто он такой. Только эти наверняка чистой крови.
Кайе сам пошел к ним, не желая дожидаться, пока они приблизятся, приветствовал быстро и без особого почтения и заговорил, не слушая ответных приветствий. Огонек остался на месте, под тяжелыми взглядами стражи.
Стоя в нескольких шагах и слыша одно слово из пяти, он старался не обманывать себя — знал, куда привели. Что уж гадать, зачем. А перед глазами упорно маячила насмешливая черно-серая мордочка лемура. Если б не задержался подле зверька, не побежал тогда за голосами...
— Это невозможно! — повысил голос один из служителей.
Кайе как назло отвечал негромко. И лица его Огонек не видел. Но, судя по напряженной позе, разговор был не из легких — и это для него-то, привыкшего брать все, что хочет. Почему служители Башни вообще с ним спорят? Считают полукровку слишком ничтожным для дара?
— Хранительница об этом не забудет! За мгновенную прихоть придется платить — подумай об этом! — повысил голос человек в черно-красном; похоже, он потерял терпение.
— Посмотрим, — тут и Кайе наконец заговорил громче.
— До твоей судьбы мне нет дела, но ее гнев может накрыть весь город.
Юноша вскинул голову, глянул на Башню.
— Она не говорит мне, что против.
— Мальчишка! — не сдержался служитель. — Что ты понимаешь! Что ты возомнил о себе!
— Ну остановите меня, — он повернулся спиной к служителям и направился к Огоньку. Тому на миг показалось, что служитель сейчас кинет юноше в спину нож или велит стражникам атаковать, но нет — всего лишь подал знак поднять решетку. Кайе поманил Огонька за собой в темноту.
— И дети ее будут рядом с тобой… даже если пожелаешь взять другую, они все останутся.
— И что же? Можно подумать, тебе было плохо!
— Я не была слабой. И твой отец любил меня…
— Оправдываешься? — раздалось сбоку, хлесткое и насмешливое. Натиу взглянула на старшего сына и в свою очередь заспешила в дом, в другое крыло.
Къятта посмотрел на брата, больше всего походившего сейчас на очень злую, но очень мокрую выдру с подбитыми лапами. Ведь разревелся бы, если б умел.
— Ну ладно. Дед не принял всерьез, мать испугалась. Давай поговорим с тобой. — Къятта протянул ему руку, но мальчишка остался стоять. Молодой человек улыбнулся:
— Что, «уйду из дома и буду жить в лесу»?
— Нет…
— Уже хорошо. Таличе… она для тебя звезда в колодце или уже все-таки женщина?
— Ты все смеешься…
— Мой маленький зверек, это важно. Пока ты касаешься ее только взглядом, не знаешь ничего. Так разберись.
Глаза старшего потемнели, очень мягким стал взгляд:
— Ведь ты не был ни с кем ни разу, не так ли? Вот и иди к ней. Узнаешь о себе… много нового.
— Я дал слово, что не обижу ее.
— Разве ж это обида? Если ты не нужен ей, зачем так настойчиво тянуть ее в собственную семью? — Къятта смеялся. — А если нужен… с радостью примет.
— Я так не могу, — мотнул головой Кайе. Взял виноградную гроздь, сел на дорожку и принялся отщипывать ягоды и бросать в кусты. — Как будто замену мне предлагаешь. Она мне вся нужна, целиком. Она моя подруга, а не из этих…
— То есть, после принятия в Род спать с ней ты не собираешься? — уточнил Къятта, и еле увернулся от остатков виноградной грозди.
— Отстань! — младший отвернулся, чувствуя, как краска заливает лицо. — Сам знаю, что глупо! Я думал о ней много… просто хотел, чтобы она была рядом. Больше всего остального.
— Тогда заведи себе лемура, а не девушку. Пушистый, глаза большущие, а что говорить не умеет, так даже лучше. Все равно ты рот любому заткнешь.
— Кроме тебя… — он сдался уже. Стройная фигурка Таличе стояла перед глазами. Волосы пахнут лесными цветами, ладони маленькие, пальцы проворные. Тонкие ключицы, лежащий на них кожаный ремешок — в Доме Земли получила подарок-амулет, теперь не снимает. А сама словно плод тамаль, золотистый — хочется любоваться им, гладить, с ветки не срывая. Но если плод и сам не против с этой ветки спрыгнуть?
Разве Таличе не поцеловала его?
Дед позвал его позже, серьезный и строгий — мальчишка притих; был бы в обличьи энихи, прижал бы уши.
— Я знаю, о чем вы говорили. Къятта прав. Только я дам тебе совет, дитя. Не спеши к своей девочке. Есть много других в Астале, из тех, что носят красные пояса.
— Да не нужны они мне! — вспыхнул мальчишка.
— Сделай, как я говорю, и не возмущайся. Поговорим потом… если захочешь. Обыкновенных девчонок Асталы не трогай, хоть и они не скажут тебе «Нет».
— А мне не нужно, чтобы кто-то говорил «да», потому что говорит это всем!
— Ты и так не все, к тому же внешностью не обделен. Успеешь наслушаться.
Поначалу просто бродил по улицам, разглядывая приметные места, давно известные — если свернуть туда, будут дома подопечных Кауки, а если пройти подальше — один из больших городских рынков, ничья территория, где всем можно было выставить товар. В чужие кварталы заглядывать не хотел — не было настроения искать стычки. Вымощенные широкими каменными плитами улицы были почти пустыми: в полдень люди заняты делом, время отдыха еще не настало. Короткие резкие тени лежали повсюду. Вдыхал знакомые запахи города — каменой пыли, готовящейся пищи, металла, человеческой кожи. Порой улавливал в воздухе след терпкого, сладкого аромата, призывного и дразнящего; знал — тут прошла молодая женщина, желающая быть привлекательной.
По одному из таких невидимых следов он и направился — легкому, манящему.
Девушка была очень смуглой, очень гибкой и тонкой, совсем еще юной — и за ней он пошел, уже видя, не только чувствуя след. Она остановилась, прижавшись к стене; золотые подвески позвякивали в косах, белая челле и черно-белая юбка делали ее похожей на обычных девушек Асталы — если бы не красный пояс, длинный, со множеством кистей. Девушка улыбалась, показывая ровные крупные зубы.
— Я понравилась тебе?
— Да, — как плод, непонятно почему приглянувшийся среди десятка других, как темная виноградная гроздь, которая выглядит настолько сочной и теплой, что хочется сорвать ее немедленно. Девушка коснулась пальцами его татуировки. Что-то неуловимое в ней выдавало — она недавно в городе, верно, жила где-нибудь в деревушке. И она не знала ничего о нем, кроме его Рода, его принадлежности к Сильнейшим. Лица, имени — нет, похоже. И ей было лестно.
— Пойдем со мной, — стрельнула она глазами, — Тебе понравится!
Дом ее был в трех шагах — простая глиняная хижина. Девушка скользнула туда, нагнувшись — низкий вход, тяжелый полог. Темно, только горящий фитилек освещает ложе и покрывало на нем.
Ее кожа была нежной, тело упругим и мягким одновременно. Волосы пахли плодами тамаль, и привкус этих плодов чувствовался на ее губах. Совсем не похожа на Таличе… про Таличе попросту позабыл в бесконечно долгие мгновения на чужом ложе. Эта… была веселой, была ласковой, послушной и ускользающей. Она играла с огнем, заставляя его разгораться ярче…
Пламя рванулось вперед — через кожу, через волосы, через глаза и губы, невидимое и от того еще более опаляющее. Существо девушки было как тонкая вуалевая ткань на его пути, но пламя задержалось перед ней — и, не желая медлить, стремясь получить и испытать все целиком и сразу, он просто разорвал эту вуаль, и вспыхнули клочья.
Он не знал, кричала девушка или нет, когда кровь ее сгорала изнутри. И не сразу поверил, что нет жизни в теле, что большие-большие зрачки темные от разлившейся в них Бездны.
— Мне было так хорошо, — тихо сказал мальчишка, трогая эти глаза. А потом сказал:
— Таличе.
Оставил мертвую там, на ложе, даже лица ей не закрыл. Незачем. Взглянул на ларчик, куда убрала она плату, горсть морских ракушек-кой, открыл, добавил еще агатовую бусину. Все равно кто найдет. Тело было довольно, расслаблено. Словно совершил нечто правильное. А сердце… неважно. Кайе хотел одного — добраться до дома и задать вопрос. Единственный.
Как хорошо бывает, когда всем существом почувствуешь, кто же ты есть на самом деле. Когда не испытываешь желания убить, потому что смешно желать того, что делаешь одним своим прикосновением.
Къятта расчесывал шерсть своей любимой грис, лунно-пепельной, большеглазой, смотревшей доверчиво и глупо. Так, как глядит крошечный лягушонок на змею, открывающую пасть, чтобы им пообедать. Или так, как смотрела девчонка, довольная тем, что ей щедро заплатят, хотя могли попросту приказать…
Когда брат появился у стойла, Къятта приветливо кивнул и продолжил свое занятие. Я не буду помогать тебе, малыш. Ты пришел сам. Сам и делай то, за чем пришел. Сам начинай разговор. Или иное, если сумеешь.
Успел крепко сжать руку с гребнем — иначе Кайе выдернул бы его. Нет, говорить ты никогда не научишься. Жаль. Грис закричала высоко, протяжно, испуганно. Къятта отложил гребень и ухватил мальчишку за плечо, выталкивая прочь из стойла — глаза животного уже закатывались; сейчас она рванется прямо на стену и поранится сильно.
Хрусткие камешки вздрагивали под ногами. Здесь уже лучше. Уже можно. Попробуй напасть, если сумеешь.
— Ты знал, что будет с Таличе?!
— Я сказал — ты узнаешь много нового. Разве не так?
— Ты… — младший не находил слов. Чувствовал старшего рядом, ближе, чем тот стоял; хотел ударить — не получалось. Защиту Къятты можно было только разбить вдребезги… убить его самого. Не хотел. Кого угодно другого — да. Все равно теперь.
Больно было — огонь никак не мог выйти наружу, кожа прочнее бронзы стала, и сосуд с пламенем разорвался внутри.
— А…! — вскрикнув, подросток упал на колени, пальцами впился в землю; она резала руки, словно обсидиановые осколки. Голова ударилась о каменную вазу. — Не… хочу… так! — губы едва шевельнулись, сведенные болью, и ответом было ругательство, от которого Бездна бы поседела.
— Что ты делаешь, идиот! — выкрикнул Къятта потом, выхватил из волос шпильку в виде ножа, заточенную, полоснул по запястьям младшего, по горлу — не сильно, так, чтобы кровь текла, но не лилась ручьем. Глаза мальчишки были открыты — он смотрел в небо, но видел темноту Бездны. Кровь испарялась мгновенно, стекая с тела.
— Чи амаута хиши! — Къятта вскочил, сорвался с места, перепрыгнул через кусты-ограждение почти в рост человека. Несколько мгновений спустя послышался визг, и на дорожку рядом с Кайе упала девчонка. Къятта, швырнувший через зеленую изгородь первую попавшуюся прислужницу, одним движением намотал ее волосы на руку, той же шпилькой ударил в горло.
Темно-красная горячая кровь полилась на лицо и в приоткрытые губы младшего… большая струя. Подхватил голову подростка, чтобы не захлебнулся.
Девчонка дергалась поначалу, но скоро затихла.
— Дар на Дар, — прошептал Къятта, обращаясь к изначальному. — Взамен его крови помоги ему взять эту.
Отбросил девчонку, приложил руку к груди брата. Сердце билось, глухо, неровно, однако достаточно сильно. Подхватил Кайе на руки, понес в дом.
Мальчишка очнулся у самого входа. Почувствовал соленый вкус на губах:
— Кровь… откуда?
— Твоя.
— Так много… — опять потерял сознание.
Стереть кровь оказалось просто — большая часть ее сама ушла в кожу. Снять одежду, и пусть лежит. Никто не посмеет войти. Не сразу осознал, что младший уже все воспринимает. Только молчит. Чувствовал дрожь, и не мог понять — почему? Он чего-то боится? Или усталость такая сильная? Но разве он может устать от Огня?
Руки лежали поверх покрывала, мертвые.
Касается лба — горячего. Как и всегда. Впервые не знает, что говорить. Успокаивать? Незачем, он спокоен. Как никогда.
— Скажи правду — ты знал? — спросил устало и обреченно, и взгляда на старшего не поднял.
— Про то, что твой огонь убьет слабую девушку? Нет. Я думал, что может быть так, но не знал наверняка.
— И отправил меня к Таличе?
— Ты и сам бы пошел к ней рано или поздно. Не скажу, что я прямо рассчитывал на такой исход. Что же... мне рассказали, где ты был сейчас; всё вышло к лучшему. И твоя подруга жива, и ты... получил урок.
— Может быть… Но почему? — безнадежная и безудержная тоска, словно в голосе зверя, умирающего в капкане.
— Ну, когда ты поймешь… — смуглая сильная рука накрывает его руку. — Ты не такой, как другие. Огонь сжигает мотыльков и сухие былинки. А сдерживаться — удовольствие маленькое. Ты, полагаю, сможешь, но вот захочешь ли?
Ожидал возражений, но только вздох услышал. Продолжил непривычно мягко, так говорил с младшим разве что после давнего случая в Доме Звезд:
— Та, что сгорела, не просто была очень слабой — она сама взяла на себя этот риск, надев красный пояс. Это мог быть не ты, а нож от поклонника, или избыток зелья, какое пьют женщины. Не думай о ней. Ты научишься. Я помогу. Или бери только для себя — как пьешь воду, как съедаешь плоды. Все не так страшно, малыш.
Молчал. Тени под глазами, а губы темные — Дар крови принят.
— Пойдешь к той своей девочке?
— Нет. Я обещал, что не причиню ей вреда.
— Никогда?
— Никогда.
Таличе уходила из дома, садилась на круглый камень, торчащий макушкой из густой травы, слушала вечерних сверчков. Много-много дней. Никто не пришел.
— Вот и правильно, — сказал Арута, достраивая подъемник. — Хорошо любоваться зверем, но нельзя жить с ним под одной кровлей. Рано или поздно он растерзает тебя — и, может, так и не поймет, что натворил и зачем.
Глава 9
Настоящее
Издалека башня просто казалась внушительной, вблизи же подавляла, даже не знай Огонек о ее назначении. Массивная, и хоть высокая, вытянутая, неуловимо напоминала барабан, словно могла в любой миг заговорить рокочуще-гулко. Понизу ее, примерно на высоту человеческого роста, шли черно-рыжие узоры из другого камня. Ее возвели на холме, чтобы еще больше приподнять над городскими улицами.
Было еще довольно светло, хоть долина уже погружалась в сумерки, но мальчишка заметил факелы, укрепленные в медных держателях. При свете и ночью проступят узоры. В углах и изгибах взгляд различал зверей, людей и символы стихий. Огонек не сводил с них глаз, избегая смотреть наверх…
Подъехали к решетке, у которой стояла стража — двое воинов в черном, словно ожившие узоры Башни. Их лица остались безучастными при виде гостей, но в глазах Огонек уловил-таки некоторое удивление.
— Слезай, — велел Кайе, — ударил молоточком по висевшей у входа медной пластине.
За весь путь до Башни они не обменялись ни словом — да о чем могли говорить после того, что произошло у стены? Вечером Кайе зашел и жестом позвал за собой. Он как-то потемнел и осунулся, и не казался уверенным. Огонек не спрашивал, куда едут, ничего хорошего не ожидая; но, когда увидел каменную громаду в оборвавшемся конце улицы, внутри все оледенело. Умереть он был готов, но не так. Хранительница Асталы была хуже всех кошмаров.
А из низкого длинного дома, словно присевшего меж высоких печальных кипарисов, к ним уже спешили трое служителей. Не пришлось гадать, кто это — все как на подбор одеты в длинное, цветом от черного до светло-оранжевого, как будто еще не погасшие угли под слоем золы. И узоры на лицах, вроде тех, что идут понизу Башни. И волосы повязаны черным, ни волосинки не выбивалось — прямо как полукровка, когда пытался скрыть, кто он такой. Только эти наверняка чистой крови.
Кайе сам пошел к ним, не желая дожидаться, пока они приблизятся, приветствовал быстро и без особого почтения и заговорил, не слушая ответных приветствий. Огонек остался на месте, под тяжелыми взглядами стражи.
Стоя в нескольких шагах и слыша одно слово из пяти, он старался не обманывать себя — знал, куда привели. Что уж гадать, зачем. А перед глазами упорно маячила насмешливая черно-серая мордочка лемура. Если б не задержался подле зверька, не побежал тогда за голосами...
— Это невозможно! — повысил голос один из служителей.
Кайе как назло отвечал негромко. И лица его Огонек не видел. Но, судя по напряженной позе, разговор был не из легких — и это для него-то, привыкшего брать все, что хочет. Почему служители Башни вообще с ним спорят? Считают полукровку слишком ничтожным для дара?
— Хранительница об этом не забудет! За мгновенную прихоть придется платить — подумай об этом! — повысил голос человек в черно-красном; похоже, он потерял терпение.
— Посмотрим, — тут и Кайе наконец заговорил громче.
— До твоей судьбы мне нет дела, но ее гнев может накрыть весь город.
Юноша вскинул голову, глянул на Башню.
— Она не говорит мне, что против.
— Мальчишка! — не сдержался служитель. — Что ты понимаешь! Что ты возомнил о себе!
— Ну остановите меня, — он повернулся спиной к служителям и направился к Огоньку. Тому на миг показалось, что служитель сейчас кинет юноше в спину нож или велит стражникам атаковать, но нет — всего лишь подал знак поднять решетку. Кайе поманил Огонька за собой в темноту.
