— Еще чего! — слегка возмущено он вскинул руку, словно заранее готовясь доказывать свое право на самостоятельность. — Все здесь — мой дом!
— Тогда побежали, — засмеялась она, и прыгнула вперед неестественным для человека движением, и через пару ударов сердца уже мчалась вперед в обличье громадной волчицы-итара — равнинной, длинноногой, с узкой мордой, со сгорбленной холкой и щеткой гривы на хребте. Светлой, словно из песчаного облака сделанной.
Следом за ней понесся черный энихи, подросток, лишенный короткой полосы-гривы взрослого зверя. Он норовил догнать волчицу, коснуться ее боком или мордой, или перескочить через ее хребет — но белая уворачивалась, сбивая с толку зверя-подростка.
Двое неслись по заросшим зеленью спящим улочкам. Если кто и видел зверей, не успел позвать домочадцев, как двое уже скрывались. Через бедные кварталы не побежали звери — там просыпались рано, а кто-то не спал и всю ночь. Направлялись за пределы города, мимо полей, к лесу, к обрывам реки Читери. Потом, тяжело дыша, звери стояли на расстоянии руки и смотрели глаза в глаза — желтые с оранжевым волчицы-итара и синие, неправильного цвета для энихи.
Ветер обрушился на них, принявших человеческий облик, когда двое стали на обрыве реки. Душный и плотный ветер трепал короткие широкие штаны и юбку, словно не только одежду хотел сорвать с людей, но и саму плоть.
— О! — задохнулся мальчишка, раскидывая руки и обнимая ветер.
А Шиталь скинула все, что было на ней, и прыгнула в реку.
— Догоняй, аши!
Спохватившись, мальчишка бросился вслед за ней прямо в одежде. Шиталь плыла быстро, размашистыми сильными гребками рассекая заметно прохладную воду, и мальчишка, как ни старался, догнать женщину не мог. Холодная скользкая рыба задела ногу; он дернулся и отстал окончательно. Шиталь повернула к берегу.
Развернулась к мальчишке, нырнула, проплыла снизу — и мгновение спустя была уже на берегу.
Глотая ртом воздух, мальчик выбрался из воды вслед за ней, встряхнув волосами, словно энихи отряхивал воду. Повалился на песок рядом, перекатился, оказавшись возле Шиталь. Та смеялась — самую малость уставшая, с короткими мокрыми волосами и прилипшими к телу бесчисленными золотыми песчинками. Сосны качали ветками неподалеку.
Лежа, мальчишка поднял голову:
— Ты красивей всех! Когда я стану взрослым, примешь меня?
— Аши, я старше твоего брата, — улыбнулась Шиталь.
— Все равно! Примешь?
— Да, — Шиталь коснулась губами его щеки. — Если не передумаешь, — легко рассмеялась.
Дом Шиталь располагался на небольшом возвышении, и Кайе как-то сказал, что правильно это — солнце должно сиять свысока, а разве Шиталь не из Рода, знак которого солнце?
Золотистый, просторный дом, как у всех Сильнейших. Несколько каменных строений, соединенных садом и террасами. В гостях у Шиталь был словно у себя, как и повсюду, впрочем. Но здешнее все имело привкус сказки, медовой, текучей, в которую хочется погружаться с головой и не выныривать никогда.
Он сворачивался на шкуре или прямо на полу довольным клубком, хоть и в человечьем обличье, ладонями пытался накрыть блики света, скользящие пятнышки, смеялся и сердился, когда это упорно не удавалось — хоть и понимал, что никогда не удастся.
Им нельзя не залюбоваться, думала Шиталь. Хочется держать его подле себя, питаться его беспечностью и безудержностью, как растения питаются солнечным светом. Черты еще детски округлые, нельзя точно сказать, каким вырастет — да и неважно: будь он уродлив, все равно лучше многих. Слишком живой… нельзя не залюбоваться живым язычком пламени. Ни мига не посидит неподвижно; даже если спокоен внешне, под кожей пульсирует горячая кровь, и тело напряжено — вскочить, и горло — засмеяться, крикнуть…
— Я приду завтра! Мы побежим снова на реку, да?
— Иди! — чуть приподняла его — сильная, опустила на гладкий пол. Взъерошила и без того непослушные волосы: — Если захочешь — всегда!
И он умчался, раскинув руки, словно хотел поймать весь мир и унести с собой. Шиталь залпом выпила чашку воды, задумалась — но не сдержала улыбки. Кем бы он ни был… такое дитя.
Дар или проклятие Рода Тайау, а то и всей Асталы.
...Картины прошлого пронеслись в памяти ней как наяву, и она вздрогнула, осознав, что так и стоит перед юным всадником, глядя в никуда. Тогда, шесть весен назад, она не знала, что он являет собой. Даже год назад, на Совете, еще не была уверена, и совершила ошибку. Сейчас больше не сомневалась — нет, не дар. Всему Югу было бы лучше, не родись он вовсе на свет.
— Приходи! — он развернулся на грис. — Я тороплюсь, прости. Меня ждут... Приходи! Или я сам навещу тебя! Айя! — с возгласом он умчался. Женщина долго смотрела вслед. Потом встряхнула волосами, прогоняя тяжелые мысли. Подняла камешек — гладкий, совсем как бусины на суде в Доме Звезд. Черным был камешек; Шиталь на миг прижала его к щеке — и с размаху бросила в воду.
…Как мог хоть на миг забыть, какая она — Шиталь? Ей нет равных ни в чем. Ее лепили не из красной глины, как обычных людей, а отливали из бронзы и золота. Звонкая. Протяжная. Совсем молодая. Стройная, как башня Асталы.
Таличе была — тепло и нежность. Сердце к ней тянулось, как птаха к рассыпанным крошкам, до сих пор тянется. А к Шиталь… не понять, сердце ли, тело, голова — ничего не понять, один горячий туман.
Слуг достаточно в доме. Не столь много, как у некоторых, но все равно Кайе не помнил всех. Служить Роду Тайау — высокая честь. И обеспеченная жизнь. И безопасность… никто не посягнет на имущество или здоровье слуг дома. Кроме хозяев, но они ценят своих людей.
На бронзовой коже горел золотой знак — юноша посмотрел на него, заметив засохшие капельки крови на краю татуировки. Но ее повредить непросто, затянется.
Кайе вытянулся, закрыл глаза. Царапины, оставленные колючим кустарником, уже не саднили. Девушка смазывала их осторожно, опасение чувствовалось даже через касания. Он перевернулся на спину — девушка ойкнула. Любое его движение сопровождается страхом, теперь особенно. Глядя через упавшие на глаза волосы, Кайе спросил:
— Ты ведь знаешь Шиталь?
— Да, али.
— Она тебе нравится?
Тонкие брови девушки взметнулись. Голос прозвучал неуверенно:
— Я не настолько знаю ее. Но говорят, что ее любят домочадцы Анамара… и горожане.
— А ведь она — такая же, как я.
Приподнялся на локтях, сел, не сводя с девушки глаз:
— Ты видела ее иное обличье?
— Нет, али.
— А мое?
— Нет, — голос девушки дрогнул.
— Не желаешь взглянуть?
— Я… я, верно, уже должна спешить к твоей сестре, Дитя Огня. — Девушка отступила на шаг.
— Да нет, ты еще не закончила здесь. Или ты боишься моего зверя?
— Боюсь, Дитя Огня, — отчаянно выдохнула девушка, а Кайе засмеялся.
— Ты такая красивая. Может быть, он позволит себя погладить? А может быть, нет…
Легко спрыгнул на пол, потянулся. Темное пламя разливалось под кожей. Почему бы и нет? Такая миленькая… Как поведет себя энихи? Еще недавно он часто становился зверем в стенах дома, но слуг рядом не было. А если сейчас? Вряд ли убьет… Кайе управлял зверем куда лучше, чем думали все… даже Къятта. А ведь и впрямь… девушки любят гладить пушистых зверьков.
Служанка взвизгнула и вдруг бросилась бежать, сопровождаемая смехом. Юноша снова лег на плиту, вытянулся во весь рост и раскинул руки. Нет, так нет… Мать и сестра отбирают лучших для службы в доме. Если и вправду он покалечил бы эту девчонку, подняли бы крик.
Солнце ласкало кожу, переливалось на золотом знаке. А царапина... заживет.
**
Лес
После нападения хору Седой ушел из племени — сидеть и думать, слушать всё, что вокруг, как делали его предки. Он не был "трехглазым", но в нем текла часть их крови — и бабка, и дед обладали вещей силой, Поэтому его и терпел Рыжебровый, всегда угрюмый, способный свалить быка, и половина племени его слушалась, — а другая хотела избавиться. Хромой ведь, и много себе позволяет.
Но не решались.
И вот он ушел — и встретил странное. Словно незримый след харруоханы, но сильно тише, слабее, и будто бы проведен неуверенно.
"Того, кто приносит ночь" Седой к счастью не встретил, а нашел страного рыжего хору.
Запах чужака и его усталости Седой почуял издалека, и шел следом, не показываясь. Присматривался. Чужак всем походил на хору, но те были опасны, вызывали страх. А этот не мог напугать и олененка. Седой убил туалью, который двинулся было следом за чужаком, голодного туалью. А тот ничего не заметил. Он не был глупым и кое-что понимал о лесе, это тоже было странно. Хору обычно не слушают лес, у них своя сила.
Может, нужно было бросить этого чужака, прогнать или вовсе убить? Нет, Седому казалось — это неправильно.
Тот, кто приносит ночь все равно появляется, когда захочет — но, может, не нападет, ощутив часть себя? Ведь нельзя напасть на свою руку или ногу. Вдруг найденыш с его печатью станет защитой? Племени это не понравится, они очень напуганы, но это же детеныш совсем, он ничего не умеет. А если его приручить, вдруг будет полезен.
Седой вышел из-за деревьев.
Позвал за собой.
**
Тропинка была — одно название. Но вниз Огонек шел довольно легко, хоть и спотыкался порой. А этот седой дикарь — хромой ведь, но как проворно спускается! И еще шкуры тащит.
На дне довольно широкой котловины еще сверху заметил крошечные фигурки возле жилищ-шалашей. Удивился; думал, в пещерах живут, или прямо так, под корнями, как сам ночевал недавно.
Спутник буркнул что-то непонятное. Огонек ответил слабой улыбкой — ты же знаешь, я не пойму. Седой подумал немного и указал на место подле себя, затем ткнул себе в плечо и указал на стоянку. Здесь ожидай, понял мальчишка. Ты жди, а я пойду.
Из-за камня появился массивный дикарь с рыже-бурой растительностью по низу лица, густо поросший рыжим волосом. И брови его были рыжими. Он глядел на Огонька пристально и угрюмо, и в глубине значков словно пульсировали красные точки. У животных не принято смотреть в упор, вспомнил подросток.
— Я просто шел, — сказал полукровка, отводя взгляд, не надеясь, что будет понят. — Я не враг.
Тут подоспел Седой. Зазвучали их голоса — поклялся бы, что это речь, но неприятной она была, словно дикому велели произносить слова и вот он старается, почти человечьи звуки мешаются со щелчками, свистом и хрипом.
Рыжебровый развернулся и двинулся прочь, но по пути обернулся и смерил Огонька таким взглядом, что тому захотелось оказаться подальше. И вот этот взгляд был совсем человечьим, даже Къятту напомнил.
А Седой вновь поманил мальчишку за собой — в котловину, где копошились силуэты едва прикрытых шкурами дикарей.
Они смотрели, когда подросток проходил мимо... Настороженно, даже враждебно, потом отворачивались и занимались своими делами. Меж камней ближе к краю поляны увидел погасший костер и остатки туши кабана, насколько обглоданных костей валялось рядом.
Дикарей было немного — несколько десятков. Так странно, еще недавно он бы сказал — целая толпа, но после города это горстка...
Мужчины, с виду неповоротливые, но массивные, жилистые и на деле очень подвижные. Женщины... с длинными волосами, одетые в передники из шкур, уродливые, низколобые. Дети, шустрые, смахивающие на зверушек, живущих на ветках, такие же цепкие. Люди они? Или нет?
Взгляд упал на старуху… или не старуху? — что сидела неподалеку. Ее взгляд казался очень внимательным, и даже осмысленным. Подошел к ней, напряженно, словно она могла отрастить клыки, накинуться и разорвать. Но нет… женщина лишь посмотрела из-под темного низкого лба и отвела взгляд.
Из-за плеча подростка шагнул Седой, подошел к туше, оторвал кусок мяса и дал Огоньку. Что-то сказал женщине, та пошарила за спиной, протянула какую-то луковицу. Рыжебровый буркнул что-то не слишком приветливое, обернулся и крикнул что-то всему племени. Головы вскинулись, потом опустились, и дикари вновь занялись своими делами.
Седой поманил Огонька за собой и указал ему место на краю котловины, пальцем обрисовал круг в воздухе и махнул рукой в сторону покрытых шкурами шалашей, сооруженных над ямами в земле. Вздохнув, Огонек зашагал обратно и принялся ломать ветки, чтобы построить из них собственное жилище.
Астала
В этот сезон Къятта наконец-то решил, кого введет в свой дом.
Ему намекали на другой, более выгодный союз, на Алани из Рода Икиари — совсем еще юная, едва в брачный возраст вошла, она была сильной, бесстрашной, словно мальчишка, любила охоту и могла усмирять диких грис — для развлечения, в Астале хватало прирученных.
Не слишком красивая, она запоминалась сразу — дерзким взглядом, манерой откидывать за спину по-мужски заплетенную косу, уверенным широким шагом.
Но, хоть и чувствовал некое любопытство при виде этой отчаянной девчонки, понимал — не будет им жизни вместе. И не союз получится, а ссора двух верхушек Родов. А уж братишка и вовсе не уживется под одной крышей с такой своевольной особой. Так что выбор свой остановил на девушке из Рода Тиахиу — из семьи, почти отпавшей от основного ствола. Улиши — так ее звали — была поистине хороша собой, и, хоть подобная красота никогда не затмевала ему рассудок, все же остаться нечувствительным к чарам Улиши было невозможно. Запястья ее, щиколотки и талия были невероятно тонки, походка дразнящей, а длинные узкие глаза черны, словно спелые ягоды терновника. Жадная до любовных игр, словно самка ихи в период Нового Цветения, она умела привлекать к себе мужчин. Кажется, и каменные изваяния поворачивались вслед ей, сглатывая слюну.
Она не вскрикнула, когда проворные пальцы накалывали знак на ее плече, только улыбалась призывно. Даже напиток — сладкий чуэй с молотым перцем — она пила так, словно в чаше было долгожданное любовное зелье.
Почти ничего не ела — хоть приготовили много птицы, в основном диких уток с различными овощами. Мяса не нужно, только птица, чтобы легкой была совместная жизнь, крылатой.
— Вспорхнула и улетела, — бурчал один из гостей.
Къятта поглядывал на избранницу часто — чаще, чем хотел бы. Подарил ей ожерелье — золотой солнечный диск в окружении сапфировых звезд, как небо.
А Улиши танцевала со змеями. Черное и оранжево-полосатое, змеиные тела обвивались вокруг нее, пасти разевались, показывая ядовитые зубы, тонкие язычки трепетали, и холодное, еле различимое шипение сопровождало танец.
Младший сказал, непривычно для себя задумчиво:
— Почему отец взял в дом девчонку с улицы? Что заставило? Но она дала троих сильных детей Роду. А можно выбирать из множества, и выбрать, но все это будет не то… как Улиши.
А Улиши смеялась, показывая ровные белые зубы; и смотрели злыми гранатовыми глазками, сверкали змеи золотые в ее высокой пышной прическе.
Первые несколько дней Къятта не покидал покоев своей избранницы. А после дал понять — если та понесет ребенка и появится хоть тень сомнения, что дитя не его, Улиши отправится в яму, полную сколопендр и скорпионов.
И плевать на Род Тиахиу — впрочем, они одобрят такое решение.
Кайе отнесся к новому члену семьи на редкость спокойно. Но не дружески. Угрюмо склоняя голову, проходил мимо избранницы Къятты, и Улиши впустую тратила улыбки, пытаясь покорить и его. Синие глаза темнели, становились мрачными, и он не отвечал юной женщине на приветствия и вообще едва ли обменялся десятком слов.
— Тогда побежали, — засмеялась она, и прыгнула вперед неестественным для человека движением, и через пару ударов сердца уже мчалась вперед в обличье громадной волчицы-итара — равнинной, длинноногой, с узкой мордой, со сгорбленной холкой и щеткой гривы на хребте. Светлой, словно из песчаного облака сделанной.
Следом за ней понесся черный энихи, подросток, лишенный короткой полосы-гривы взрослого зверя. Он норовил догнать волчицу, коснуться ее боком или мордой, или перескочить через ее хребет — но белая уворачивалась, сбивая с толку зверя-подростка.
Двое неслись по заросшим зеленью спящим улочкам. Если кто и видел зверей, не успел позвать домочадцев, как двое уже скрывались. Через бедные кварталы не побежали звери — там просыпались рано, а кто-то не спал и всю ночь. Направлялись за пределы города, мимо полей, к лесу, к обрывам реки Читери. Потом, тяжело дыша, звери стояли на расстоянии руки и смотрели глаза в глаза — желтые с оранжевым волчицы-итара и синие, неправильного цвета для энихи.
Ветер обрушился на них, принявших человеческий облик, когда двое стали на обрыве реки. Душный и плотный ветер трепал короткие широкие штаны и юбку, словно не только одежду хотел сорвать с людей, но и саму плоть.
— О! — задохнулся мальчишка, раскидывая руки и обнимая ветер.
А Шиталь скинула все, что было на ней, и прыгнула в реку.
— Догоняй, аши!
Спохватившись, мальчишка бросился вслед за ней прямо в одежде. Шиталь плыла быстро, размашистыми сильными гребками рассекая заметно прохладную воду, и мальчишка, как ни старался, догнать женщину не мог. Холодная скользкая рыба задела ногу; он дернулся и отстал окончательно. Шиталь повернула к берегу.
Развернулась к мальчишке, нырнула, проплыла снизу — и мгновение спустя была уже на берегу.
Глотая ртом воздух, мальчик выбрался из воды вслед за ней, встряхнув волосами, словно энихи отряхивал воду. Повалился на песок рядом, перекатился, оказавшись возле Шиталь. Та смеялась — самую малость уставшая, с короткими мокрыми волосами и прилипшими к телу бесчисленными золотыми песчинками. Сосны качали ветками неподалеку.
Лежа, мальчишка поднял голову:
— Ты красивей всех! Когда я стану взрослым, примешь меня?
— Аши, я старше твоего брата, — улыбнулась Шиталь.
— Все равно! Примешь?
— Да, — Шиталь коснулась губами его щеки. — Если не передумаешь, — легко рассмеялась.
Дом Шиталь располагался на небольшом возвышении, и Кайе как-то сказал, что правильно это — солнце должно сиять свысока, а разве Шиталь не из Рода, знак которого солнце?
Золотистый, просторный дом, как у всех Сильнейших. Несколько каменных строений, соединенных садом и террасами. В гостях у Шиталь был словно у себя, как и повсюду, впрочем. Но здешнее все имело привкус сказки, медовой, текучей, в которую хочется погружаться с головой и не выныривать никогда.
Он сворачивался на шкуре или прямо на полу довольным клубком, хоть и в человечьем обличье, ладонями пытался накрыть блики света, скользящие пятнышки, смеялся и сердился, когда это упорно не удавалось — хоть и понимал, что никогда не удастся.
Им нельзя не залюбоваться, думала Шиталь. Хочется держать его подле себя, питаться его беспечностью и безудержностью, как растения питаются солнечным светом. Черты еще детски округлые, нельзя точно сказать, каким вырастет — да и неважно: будь он уродлив, все равно лучше многих. Слишком живой… нельзя не залюбоваться живым язычком пламени. Ни мига не посидит неподвижно; даже если спокоен внешне, под кожей пульсирует горячая кровь, и тело напряжено — вскочить, и горло — засмеяться, крикнуть…
— Я приду завтра! Мы побежим снова на реку, да?
— Иди! — чуть приподняла его — сильная, опустила на гладкий пол. Взъерошила и без того непослушные волосы: — Если захочешь — всегда!
И он умчался, раскинув руки, словно хотел поймать весь мир и унести с собой. Шиталь залпом выпила чашку воды, задумалась — но не сдержала улыбки. Кем бы он ни был… такое дитя.
Дар или проклятие Рода Тайау, а то и всей Асталы.
...Картины прошлого пронеслись в памяти ней как наяву, и она вздрогнула, осознав, что так и стоит перед юным всадником, глядя в никуда. Тогда, шесть весен назад, она не знала, что он являет собой. Даже год назад, на Совете, еще не была уверена, и совершила ошибку. Сейчас больше не сомневалась — нет, не дар. Всему Югу было бы лучше, не родись он вовсе на свет.
— Приходи! — он развернулся на грис. — Я тороплюсь, прости. Меня ждут... Приходи! Или я сам навещу тебя! Айя! — с возгласом он умчался. Женщина долго смотрела вслед. Потом встряхнула волосами, прогоняя тяжелые мысли. Подняла камешек — гладкий, совсем как бусины на суде в Доме Звезд. Черным был камешек; Шиталь на миг прижала его к щеке — и с размаху бросила в воду.
…Как мог хоть на миг забыть, какая она — Шиталь? Ей нет равных ни в чем. Ее лепили не из красной глины, как обычных людей, а отливали из бронзы и золота. Звонкая. Протяжная. Совсем молодая. Стройная, как башня Асталы.
Таличе была — тепло и нежность. Сердце к ней тянулось, как птаха к рассыпанным крошкам, до сих пор тянется. А к Шиталь… не понять, сердце ли, тело, голова — ничего не понять, один горячий туман.
Слуг достаточно в доме. Не столь много, как у некоторых, но все равно Кайе не помнил всех. Служить Роду Тайау — высокая честь. И обеспеченная жизнь. И безопасность… никто не посягнет на имущество или здоровье слуг дома. Кроме хозяев, но они ценят своих людей.
На бронзовой коже горел золотой знак — юноша посмотрел на него, заметив засохшие капельки крови на краю татуировки. Но ее повредить непросто, затянется.
Кайе вытянулся, закрыл глаза. Царапины, оставленные колючим кустарником, уже не саднили. Девушка смазывала их осторожно, опасение чувствовалось даже через касания. Он перевернулся на спину — девушка ойкнула. Любое его движение сопровождается страхом, теперь особенно. Глядя через упавшие на глаза волосы, Кайе спросил:
— Ты ведь знаешь Шиталь?
— Да, али.
— Она тебе нравится?
Тонкие брови девушки взметнулись. Голос прозвучал неуверенно:
— Я не настолько знаю ее. Но говорят, что ее любят домочадцы Анамара… и горожане.
— А ведь она — такая же, как я.
Приподнялся на локтях, сел, не сводя с девушки глаз:
— Ты видела ее иное обличье?
— Нет, али.
— А мое?
— Нет, — голос девушки дрогнул.
— Не желаешь взглянуть?
— Я… я, верно, уже должна спешить к твоей сестре, Дитя Огня. — Девушка отступила на шаг.
— Да нет, ты еще не закончила здесь. Или ты боишься моего зверя?
— Боюсь, Дитя Огня, — отчаянно выдохнула девушка, а Кайе засмеялся.
— Ты такая красивая. Может быть, он позволит себя погладить? А может быть, нет…
Легко спрыгнул на пол, потянулся. Темное пламя разливалось под кожей. Почему бы и нет? Такая миленькая… Как поведет себя энихи? Еще недавно он часто становился зверем в стенах дома, но слуг рядом не было. А если сейчас? Вряд ли убьет… Кайе управлял зверем куда лучше, чем думали все… даже Къятта. А ведь и впрямь… девушки любят гладить пушистых зверьков.
Служанка взвизгнула и вдруг бросилась бежать, сопровождаемая смехом. Юноша снова лег на плиту, вытянулся во весь рост и раскинул руки. Нет, так нет… Мать и сестра отбирают лучших для службы в доме. Если и вправду он покалечил бы эту девчонку, подняли бы крик.
Солнце ласкало кожу, переливалось на золотом знаке. А царапина... заживет.
**
Лес
После нападения хору Седой ушел из племени — сидеть и думать, слушать всё, что вокруг, как делали его предки. Он не был "трехглазым", но в нем текла часть их крови — и бабка, и дед обладали вещей силой, Поэтому его и терпел Рыжебровый, всегда угрюмый, способный свалить быка, и половина племени его слушалась, — а другая хотела избавиться. Хромой ведь, и много себе позволяет.
Но не решались.
И вот он ушел — и встретил странное. Словно незримый след харруоханы, но сильно тише, слабее, и будто бы проведен неуверенно.
"Того, кто приносит ночь" Седой к счастью не встретил, а нашел страного рыжего хору.
Запах чужака и его усталости Седой почуял издалека, и шел следом, не показываясь. Присматривался. Чужак всем походил на хору, но те были опасны, вызывали страх. А этот не мог напугать и олененка. Седой убил туалью, который двинулся было следом за чужаком, голодного туалью. А тот ничего не заметил. Он не был глупым и кое-что понимал о лесе, это тоже было странно. Хору обычно не слушают лес, у них своя сила.
Может, нужно было бросить этого чужака, прогнать или вовсе убить? Нет, Седому казалось — это неправильно.
Тот, кто приносит ночь все равно появляется, когда захочет — но, может, не нападет, ощутив часть себя? Ведь нельзя напасть на свою руку или ногу. Вдруг найденыш с его печатью станет защитой? Племени это не понравится, они очень напуганы, но это же детеныш совсем, он ничего не умеет. А если его приручить, вдруг будет полезен.
Седой вышел из-за деревьев.
Позвал за собой.
**
Тропинка была — одно название. Но вниз Огонек шел довольно легко, хоть и спотыкался порой. А этот седой дикарь — хромой ведь, но как проворно спускается! И еще шкуры тащит.
На дне довольно широкой котловины еще сверху заметил крошечные фигурки возле жилищ-шалашей. Удивился; думал, в пещерах живут, или прямо так, под корнями, как сам ночевал недавно.
Спутник буркнул что-то непонятное. Огонек ответил слабой улыбкой — ты же знаешь, я не пойму. Седой подумал немного и указал на место подле себя, затем ткнул себе в плечо и указал на стоянку. Здесь ожидай, понял мальчишка. Ты жди, а я пойду.
Из-за камня появился массивный дикарь с рыже-бурой растительностью по низу лица, густо поросший рыжим волосом. И брови его были рыжими. Он глядел на Огонька пристально и угрюмо, и в глубине значков словно пульсировали красные точки. У животных не принято смотреть в упор, вспомнил подросток.
— Я просто шел, — сказал полукровка, отводя взгляд, не надеясь, что будет понят. — Я не враг.
Тут подоспел Седой. Зазвучали их голоса — поклялся бы, что это речь, но неприятной она была, словно дикому велели произносить слова и вот он старается, почти человечьи звуки мешаются со щелчками, свистом и хрипом.
Рыжебровый развернулся и двинулся прочь, но по пути обернулся и смерил Огонька таким взглядом, что тому захотелось оказаться подальше. И вот этот взгляд был совсем человечьим, даже Къятту напомнил.
А Седой вновь поманил мальчишку за собой — в котловину, где копошились силуэты едва прикрытых шкурами дикарей.
Они смотрели, когда подросток проходил мимо... Настороженно, даже враждебно, потом отворачивались и занимались своими делами. Меж камней ближе к краю поляны увидел погасший костер и остатки туши кабана, насколько обглоданных костей валялось рядом.
Дикарей было немного — несколько десятков. Так странно, еще недавно он бы сказал — целая толпа, но после города это горстка...
Мужчины, с виду неповоротливые, но массивные, жилистые и на деле очень подвижные. Женщины... с длинными волосами, одетые в передники из шкур, уродливые, низколобые. Дети, шустрые, смахивающие на зверушек, живущих на ветках, такие же цепкие. Люди они? Или нет?
Взгляд упал на старуху… или не старуху? — что сидела неподалеку. Ее взгляд казался очень внимательным, и даже осмысленным. Подошел к ней, напряженно, словно она могла отрастить клыки, накинуться и разорвать. Но нет… женщина лишь посмотрела из-под темного низкого лба и отвела взгляд.
Из-за плеча подростка шагнул Седой, подошел к туше, оторвал кусок мяса и дал Огоньку. Что-то сказал женщине, та пошарила за спиной, протянула какую-то луковицу. Рыжебровый буркнул что-то не слишком приветливое, обернулся и крикнул что-то всему племени. Головы вскинулись, потом опустились, и дикари вновь занялись своими делами.
Седой поманил Огонька за собой и указал ему место на краю котловины, пальцем обрисовал круг в воздухе и махнул рукой в сторону покрытых шкурами шалашей, сооруженных над ямами в земле. Вздохнув, Огонек зашагал обратно и принялся ломать ветки, чтобы построить из них собственное жилище.
Глава 14
Астала
В этот сезон Къятта наконец-то решил, кого введет в свой дом.
Ему намекали на другой, более выгодный союз, на Алани из Рода Икиари — совсем еще юная, едва в брачный возраст вошла, она была сильной, бесстрашной, словно мальчишка, любила охоту и могла усмирять диких грис — для развлечения, в Астале хватало прирученных.
Не слишком красивая, она запоминалась сразу — дерзким взглядом, манерой откидывать за спину по-мужски заплетенную косу, уверенным широким шагом.
Но, хоть и чувствовал некое любопытство при виде этой отчаянной девчонки, понимал — не будет им жизни вместе. И не союз получится, а ссора двух верхушек Родов. А уж братишка и вовсе не уживется под одной крышей с такой своевольной особой. Так что выбор свой остановил на девушке из Рода Тиахиу — из семьи, почти отпавшей от основного ствола. Улиши — так ее звали — была поистине хороша собой, и, хоть подобная красота никогда не затмевала ему рассудок, все же остаться нечувствительным к чарам Улиши было невозможно. Запястья ее, щиколотки и талия были невероятно тонки, походка дразнящей, а длинные узкие глаза черны, словно спелые ягоды терновника. Жадная до любовных игр, словно самка ихи в период Нового Цветения, она умела привлекать к себе мужчин. Кажется, и каменные изваяния поворачивались вслед ей, сглатывая слюну.
Она не вскрикнула, когда проворные пальцы накалывали знак на ее плече, только улыбалась призывно. Даже напиток — сладкий чуэй с молотым перцем — она пила так, словно в чаше было долгожданное любовное зелье.
Почти ничего не ела — хоть приготовили много птицы, в основном диких уток с различными овощами. Мяса не нужно, только птица, чтобы легкой была совместная жизнь, крылатой.
— Вспорхнула и улетела, — бурчал один из гостей.
Къятта поглядывал на избранницу часто — чаще, чем хотел бы. Подарил ей ожерелье — золотой солнечный диск в окружении сапфировых звезд, как небо.
А Улиши танцевала со змеями. Черное и оранжево-полосатое, змеиные тела обвивались вокруг нее, пасти разевались, показывая ядовитые зубы, тонкие язычки трепетали, и холодное, еле различимое шипение сопровождало танец.
Младший сказал, непривычно для себя задумчиво:
— Почему отец взял в дом девчонку с улицы? Что заставило? Но она дала троих сильных детей Роду. А можно выбирать из множества, и выбрать, но все это будет не то… как Улиши.
А Улиши смеялась, показывая ровные белые зубы; и смотрели злыми гранатовыми глазками, сверкали змеи золотые в ее высокой пышной прическе.
Первые несколько дней Къятта не покидал покоев своей избранницы. А после дал понять — если та понесет ребенка и появится хоть тень сомнения, что дитя не его, Улиши отправится в яму, полную сколопендр и скорпионов.
И плевать на Род Тиахиу — впрочем, они одобрят такое решение.
Кайе отнесся к новому члену семьи на редкость спокойно. Но не дружески. Угрюмо склоняя голову, проходил мимо избранницы Къятты, и Улиши впустую тратила улыбки, пытаясь покорить и его. Синие глаза темнели, становились мрачными, и он не отвечал юной женщине на приветствия и вообще едва ли обменялся десятком слов.
