Само радушие! Даже Зофья засомневалась, что Милка – ведьма.
– Красивый у тебя жених, молоденький совсем, – она всучила ребёнка Геду. Тот взял его неуверенно, видно, с детьми раньше не возился. – Ты же мою сестрицу не обидишь? Она и так настрадалась. Всё говорила: не возьмёт меня замуж никто. А я ей: дождись своей судьбы, вот увидишь, она тебе за все испытания отплатит.
– Спасибо, – просипела Зофья и потупила взгляд.
Что сказать, она, как и раньше, не знала. Когда кричат, бьют, обвиняют невесть в чём – так понятнее, плохие, зла хотят, защищаться надо. А с Милкой вроде и стелет мягко, но будто на камнях спишь.
– Не оставишь нас ненадолго? – попросила сестра.
– Так лучше будет, – согласился Гед, укладывая ребёнка в кроватку.
Зофья сглотнула резавший горло ком и вышла. Недолго счастье длилось. Теперь Милка наверняка Геда против неё настроит, у неё это всегда здорово получалось.
– Что сказать хотела, а, Милка-ведьма? Предупреждала меня твоя сестрица, а я не верил.
Милка обходила его кругом, как дикий зверь, сверкая налитыми чернотой глазами.
– Я ведь тоже про тебя слыхала. Зачем тебе сдалась моя сестрица малахольная? Не красива, не искусна, даже детей от неё не будет, уж я постаралась.
– Может, затем и сдалась, что жалко стало и помочь захотелось. Хорошая она, добрая, не чета тебе. А как под моей защитой жить начнёт, так расцветёт, глядишь, красотой редкой и потаённой, – отвечал Гед без страха. – А вот тебе житья не будет. Ради чего ты душу продала? Ради красоты? Богатого мужа? Народной любви? Так всё, что нажито злобой, против тебя обернётся.
– Я, может, и нехороша, только тот, кто себя при живом отце сиротой называет и родную кровь проклинает, хуже во сто крат. Взгляни на себя – голодранец, у недалёких чинуш вроде моего муженька побираешься, дознания и наветы терпишь, в жёны замухрышку берёшь, а ведь мог бы богаче королей жить. И никто бы косо посмотреть в твою сторону не смел – все бы ноги тебе целовали, сын Белого палача.
Гед молчал. Растравила душу тварь, напомнила о том, о чём вспоминать не хотелось. Всплыло перед глазами ненавистное лицо отца и его последние слова: «Сколько можно реветь и за мамкину юбку цепляться, как девчонка сопливая?! Научись уже быть мужчиной, иначе никто тебя не полюбит и уважать не станет!»
Матушкин прощальный взгляд и последняя просьба: «Не забывай меня, Гед, никогда не забывай!»
Он не забудет и не простит, пускай даже заодно себя проклянёт и в нищенстве прозябать станет. Это лучше, чем как Белый палач, предавать и жечь тех, с кем раньше плечом к плечу сражался.
– Забудь, для твоего же блага, – ответил он. – Не смотри во Мрак, иначе он посмотрит на тебя.
Гед вышел к поджидавшей в коридоре Зофье. Она заглядывала в глаза и кусала нервно губы. Слишком многое он ей открыл. Не стоило ни с кем делиться своими тайнами и болью, никто такой ноши заслуживал, особенно эта исстрадавшаяся душа.
Их отвели во флигель, ещё более зловещий, к тому же заброшенный. Паутина сбивалась в углах толстыми липкими комьями. Скрипом стенали гнилые половицы. Ползла по стенам плесень. Пыль вилась столбом в свете свечного пламени. Гед распахнул все окна, но выветрить затхлый запах мертвечины не смог.
Лес за окном зашептал грозной тенью:
«Беги, беда уж на пороге. Обидит людская злоба, и несвобода золочёной клетки будет куда горше моего Ирия».
– Было бы лучше в поле, – робко предложила Зофья.
– Тогда мы всё потеряем: службу, дом, друг друга. Нельзя больше прятаться и бояться. Я сражусь с лихом, а там будь что будет, – ответил он обречённо.
Рядом с флигелем отыскалась крепкая палка. Гед чертил мелом на полу колдовские знаки, шептал тайные заговоры, раскладывал повсюду сушёные травы.
– Мы сразимся, – улыбнулась Зофья одними глазами.
– Ложись-ка лучше спать, – он подтолкнул её к постели и поцеловал в лоб. – Как проснёшься, Мрак убоится дневного света. Всё пройдёт, и ты ничего не вспомнишь.
– Но я хочу… помнить!
– Не капризничай, – он задул свечи и закрыл её постель занавеской, пологом отгородил от ужасов ночи.
В полночь, беззвёздную и безлунную, заухали за окном совы. Послышались на улице шаги и шелест одежды. Одержимый Предвестник Мрака поднимался на ветхий порог. Распахнулась дверь, хоть и была заперта на засов. Пополз по полу стылый туман, шипели кишащие в нём змеи.
Гед сидел в центре очерченного мелом круга. Мелькали на зажмуренных веках силуэты демонов: не знакомых лесных тварей, что с пелёнок были ему друзьями, а полные злобы, желания сломить и разорвать.
Гед зажал в руках палку. Как от такой оравы отбиться?
Снова вспомнился отец, хотя за прежние годы ничто не вызывало признак прошлого. Когда-то он был славным воином, стольких демонов убил, стольких людей спас, что не хватит сил перечесть. А единственный сын малахольным родился. Оттого и оставили его за собой, когда после падения ордена Сумеречников нужно было отступать в Норикию.
Когда стало известно, что отец перешёл на сторону врага и принял новую веру, что его теперь зовут Белым палачом, самым могущественным человеком в Мунгарде, так и о наследнике его вспомнили. Только не было у малахольного силы, не чувствовали её подручные отца – Лучезарные. Ягиня от Предвестников хранила, которые людьми оставались только внешне, а души давно Мрак пожрал, как душу отца.
Но Гед отказался от защиты, чтобы вернуться к людям и перестать бояться. Ведь ради кого-то тёплого и нежного, как Зофья, быть сильным и смелым настолько проще, чем только для себя.
Сгущались тени, демоны приближались, чувствовалось на лице зловонное дыхание, слышался грозный рык. Кралась сторожко смерть. Гед распахнул веки и вскинул голову, чтобы взглянуть ей в глаза. Уплотнялся туман, мерцали тени, ткалась из марева человечья фигура.
– Я знаю, ты здесь, – зашипел Предвестник.
Тёмные руки тянулись к Геду, но натыкались на невидимую преграду.
– Прими Мрак! Клянусь, ты не будешь знать ни горя, ни нужды. Никто не посмеет тебя обидеть! С чужими – хуже будет. Что с близорукими простолюдинами, которые не видят горний мир и не знают наших путей, что с недобитыми Сумеречниками в Норикии. Думаешь, они помогут тебе отомстить? Так тебе, как самому слабому, они и будут мстить первому, устаревшие и тщетные, доживающие свои дни в изгнании. Будущее – за Мраком. Выберешь его – выберешь жизнь. Просто протяни руку.
Тёмная ладонь – над самой головой. Как Гед мог выбрать Мрак, если жёг кожу серебряный медальон с выгравированной на нём горлицей? Как он мог забыть и предать маму, что любила его так беззаветно? Ту, которую они убили, он убил – отец, потому что она отказалась предать? Гед будет помнить, даже если все забудут.
Он отмахнулся палкой, вскочил и пронзил ею тень, как мечом. Со свистом нанёс вертикальный удар, наискосок, горизонтально, ещё и ещё. Потянулись к нему демоны, оплели ноги змеи, схватили за руки невидимые твари, изломали палку. Сгущались тени, шептали в уши зловеще, соблазняли потаёнными желаниями. Боль стискивала голову, и казалось, не вздохнёт Гед больше, но вот вырвалось последнее, то, что хотелось сказать:
– Вечерний всадник придёт не мстить, а взимать долги и каждому воздаст по справедливости. Я дождусь его и сделаю всё, чтобы победил он, а не Мрак. Брат мой, Ветер, помоги! Матушкино благословение, защити!
Твари дотянулись до серебряного медальона, что жёг кожу на груди. Он вспыхнул белым светом и порвал в клочья чернильные тучи. Визжала нечисть, бежала прочь из флигеля. Только Предвестник стоял непоколебимым утёсом, даже когда свет иссяк и на Геда навалилась тяжёлая отдача.
– Сколько ни бейся, а победа будет за Мраком, – усмехнулся он.
Костлявые пальцы почти касались лица, мертвецкий холод щупал щёку, тисками стягивалось сердце. Ноги подкосились, затылок врезался в пол – истёрся защитный круг из мела. Предвестник наклонился, упал с головы капюшон, открыв чёрную пасть Мрака. Она – всё ближе, затягивала в бездонную лиховерть.
Прости, матушка!
Мягко шагали босые ступни. Затрепетал хрупкий лепесток свечного пламени. Зашелестела белая сорочка.
– Гед! – позвал нежный голос, так похожий на давно угасший – мамин.
Не ходи сюда, глупая, не смотри во Мрак!
Зофья задрожала, но не остановилась. Предвестник обхватил её и разинул пасть.
– Уходи-убирайся, лихо чёрное злобное. Не отдам его. Меня забери, и жизнь, и душу, а его оставь! Он – свет, он – жизнь, люблю его больше себя и ничего для него не пожалею! Я верю и зажигаю в сердце свечу!
Вспыхнул огонёк, разгорелось пламя и объяло Зофью целиком, с неё на Предвестника перешло и налилось синевой. Враг отпрянул. С визгом он кинулся на улицу и покатился по земле, сбивая огонь.
Запели соловьи, забрезжил первый рассветный луч. Истлел Предвестник, прахом развеялся Мрак.
Зофья упала, обессилев, на колени. В глазах ужас, безумие оттого, что увидела то, что видеть было не должно неодарённым, счастливым и светлым в своём неведении людям. Гед обнял её и прижал к себе.
Послышался шелест леса.
– Теперь ты понимаешь, как плохо вам с людьми будет? – спрашивала Ягиня.
Надо же, впервые за тысячу лет из Ирия выбралась.
– Нет, мы победили. Пускай даже всего одного Предвестника, пускай его место займёт новый. Но мы сможем и снова.
– Но какова цена? – Ягиня ласково коснулась щеки Зофьи.
Её губы дрожали в бреду, глаза смотрели, но не видели. От страха она лишилась разума.
– Сотри ей память! Сотри им всем, чтобы никто не помнил о Мраке. Я один буду хранить эту тайну, – попросил Гед.
– Ты обрекаешь себя на вечное одиночество среди людей, – испугалась Ягиня.
– Пускай это будет моей платой.
– Будь по-твоему, сын мой, как бы горька мне ни была твоя доля.
Богиня коснулась лба Зофьи. Её лицо расслабилось, тело обмякло, глаза закрылись. Она уснула. Вспыхнул зелёный полог лесного колдовства, изумрудной лозой оплели усадьбу узоры. С петушиным криком всё исчезло, палой листвой обернулась Ягиня, унёс её ветер.
Гед подхватил Зофью на руки и уложил на постель.
– Мне приснился жуткий сон, – сказала она, когда проснулась.
Гед поцеловал её в висок, улыбаясь ласково:
– Не бойся, кошмары больше тебя не потревожат.
Зофья помнила лишь, что Гед спас её от волков в лесу и позвал замуж. Не вспомнила ничего и Милка, когда вышла вместе с мужем проводить их. Смотрела так, словно видела впервые и всё удивлялась, как сестре удалось такому статному юноше приглянуться. Не вспомнили и родители Зофьи, когда через неделю на свадьбу приехали и богатое приданое привезли.
Хорошо зажили Зофья с Гедом, отремонтировали ветхий домик, что достался им от прошлого лесника, огород разбили, курочками и козами обзавелись. Всё легко спорилось в руках у Зофьи, хозяюшка-мастерица людям на зависть стала. А какие пироги пышные пекла! Слава о них по всем Дрисвятам разошлась.
Гед же за лесом присматривал исправно, заблудившихся спасал и про Ягиню не забывал. А ровно через год назло предсказаниям родилась у них дочка Герда. И жили они дружно и счастливо, пока не явился на их порог Вечерний всадник.
Но это уже совсем другая история.
– Красивый у тебя жених, молоденький совсем, – она всучила ребёнка Геду. Тот взял его неуверенно, видно, с детьми раньше не возился. – Ты же мою сестрицу не обидишь? Она и так настрадалась. Всё говорила: не возьмёт меня замуж никто. А я ей: дождись своей судьбы, вот увидишь, она тебе за все испытания отплатит.
– Спасибо, – просипела Зофья и потупила взгляд.
Что сказать, она, как и раньше, не знала. Когда кричат, бьют, обвиняют невесть в чём – так понятнее, плохие, зла хотят, защищаться надо. А с Милкой вроде и стелет мягко, но будто на камнях спишь.
– Не оставишь нас ненадолго? – попросила сестра.
– Так лучше будет, – согласился Гед, укладывая ребёнка в кроватку.
Зофья сглотнула резавший горло ком и вышла. Недолго счастье длилось. Теперь Милка наверняка Геда против неё настроит, у неё это всегда здорово получалось.
***
– Что сказать хотела, а, Милка-ведьма? Предупреждала меня твоя сестрица, а я не верил.
Милка обходила его кругом, как дикий зверь, сверкая налитыми чернотой глазами.
– Я ведь тоже про тебя слыхала. Зачем тебе сдалась моя сестрица малахольная? Не красива, не искусна, даже детей от неё не будет, уж я постаралась.
– Может, затем и сдалась, что жалко стало и помочь захотелось. Хорошая она, добрая, не чета тебе. А как под моей защитой жить начнёт, так расцветёт, глядишь, красотой редкой и потаённой, – отвечал Гед без страха. – А вот тебе житья не будет. Ради чего ты душу продала? Ради красоты? Богатого мужа? Народной любви? Так всё, что нажито злобой, против тебя обернётся.
– Я, может, и нехороша, только тот, кто себя при живом отце сиротой называет и родную кровь проклинает, хуже во сто крат. Взгляни на себя – голодранец, у недалёких чинуш вроде моего муженька побираешься, дознания и наветы терпишь, в жёны замухрышку берёшь, а ведь мог бы богаче королей жить. И никто бы косо посмотреть в твою сторону не смел – все бы ноги тебе целовали, сын Белого палача.
Гед молчал. Растравила душу тварь, напомнила о том, о чём вспоминать не хотелось. Всплыло перед глазами ненавистное лицо отца и его последние слова: «Сколько можно реветь и за мамкину юбку цепляться, как девчонка сопливая?! Научись уже быть мужчиной, иначе никто тебя не полюбит и уважать не станет!»
Матушкин прощальный взгляд и последняя просьба: «Не забывай меня, Гед, никогда не забывай!»
Он не забудет и не простит, пускай даже заодно себя проклянёт и в нищенстве прозябать станет. Это лучше, чем как Белый палач, предавать и жечь тех, с кем раньше плечом к плечу сражался.
– Забудь, для твоего же блага, – ответил он. – Не смотри во Мрак, иначе он посмотрит на тебя.
Гед вышел к поджидавшей в коридоре Зофье. Она заглядывала в глаза и кусала нервно губы. Слишком многое он ей открыл. Не стоило ни с кем делиться своими тайнами и болью, никто такой ноши заслуживал, особенно эта исстрадавшаяся душа.
Их отвели во флигель, ещё более зловещий, к тому же заброшенный. Паутина сбивалась в углах толстыми липкими комьями. Скрипом стенали гнилые половицы. Ползла по стенам плесень. Пыль вилась столбом в свете свечного пламени. Гед распахнул все окна, но выветрить затхлый запах мертвечины не смог.
Лес за окном зашептал грозной тенью:
«Беги, беда уж на пороге. Обидит людская злоба, и несвобода золочёной клетки будет куда горше моего Ирия».
– Было бы лучше в поле, – робко предложила Зофья.
– Тогда мы всё потеряем: службу, дом, друг друга. Нельзя больше прятаться и бояться. Я сражусь с лихом, а там будь что будет, – ответил он обречённо.
Рядом с флигелем отыскалась крепкая палка. Гед чертил мелом на полу колдовские знаки, шептал тайные заговоры, раскладывал повсюду сушёные травы.
– Мы сразимся, – улыбнулась Зофья одними глазами.
– Ложись-ка лучше спать, – он подтолкнул её к постели и поцеловал в лоб. – Как проснёшься, Мрак убоится дневного света. Всё пройдёт, и ты ничего не вспомнишь.
– Но я хочу… помнить!
– Не капризничай, – он задул свечи и закрыл её постель занавеской, пологом отгородил от ужасов ночи.
В полночь, беззвёздную и безлунную, заухали за окном совы. Послышались на улице шаги и шелест одежды. Одержимый Предвестник Мрака поднимался на ветхий порог. Распахнулась дверь, хоть и была заперта на засов. Пополз по полу стылый туман, шипели кишащие в нём змеи.
Гед сидел в центре очерченного мелом круга. Мелькали на зажмуренных веках силуэты демонов: не знакомых лесных тварей, что с пелёнок были ему друзьями, а полные злобы, желания сломить и разорвать.
Гед зажал в руках палку. Как от такой оравы отбиться?
Снова вспомнился отец, хотя за прежние годы ничто не вызывало признак прошлого. Когда-то он был славным воином, стольких демонов убил, стольких людей спас, что не хватит сил перечесть. А единственный сын малахольным родился. Оттого и оставили его за собой, когда после падения ордена Сумеречников нужно было отступать в Норикию.
Когда стало известно, что отец перешёл на сторону врага и принял новую веру, что его теперь зовут Белым палачом, самым могущественным человеком в Мунгарде, так и о наследнике его вспомнили. Только не было у малахольного силы, не чувствовали её подручные отца – Лучезарные. Ягиня от Предвестников хранила, которые людьми оставались только внешне, а души давно Мрак пожрал, как душу отца.
Но Гед отказался от защиты, чтобы вернуться к людям и перестать бояться. Ведь ради кого-то тёплого и нежного, как Зофья, быть сильным и смелым настолько проще, чем только для себя.
Сгущались тени, демоны приближались, чувствовалось на лице зловонное дыхание, слышался грозный рык. Кралась сторожко смерть. Гед распахнул веки и вскинул голову, чтобы взглянуть ей в глаза. Уплотнялся туман, мерцали тени, ткалась из марева человечья фигура.
– Я знаю, ты здесь, – зашипел Предвестник.
Тёмные руки тянулись к Геду, но натыкались на невидимую преграду.
– Прими Мрак! Клянусь, ты не будешь знать ни горя, ни нужды. Никто не посмеет тебя обидеть! С чужими – хуже будет. Что с близорукими простолюдинами, которые не видят горний мир и не знают наших путей, что с недобитыми Сумеречниками в Норикии. Думаешь, они помогут тебе отомстить? Так тебе, как самому слабому, они и будут мстить первому, устаревшие и тщетные, доживающие свои дни в изгнании. Будущее – за Мраком. Выберешь его – выберешь жизнь. Просто протяни руку.
Тёмная ладонь – над самой головой. Как Гед мог выбрать Мрак, если жёг кожу серебряный медальон с выгравированной на нём горлицей? Как он мог забыть и предать маму, что любила его так беззаветно? Ту, которую они убили, он убил – отец, потому что она отказалась предать? Гед будет помнить, даже если все забудут.
Он отмахнулся палкой, вскочил и пронзил ею тень, как мечом. Со свистом нанёс вертикальный удар, наискосок, горизонтально, ещё и ещё. Потянулись к нему демоны, оплели ноги змеи, схватили за руки невидимые твари, изломали палку. Сгущались тени, шептали в уши зловеще, соблазняли потаёнными желаниями. Боль стискивала голову, и казалось, не вздохнёт Гед больше, но вот вырвалось последнее, то, что хотелось сказать:
– Вечерний всадник придёт не мстить, а взимать долги и каждому воздаст по справедливости. Я дождусь его и сделаю всё, чтобы победил он, а не Мрак. Брат мой, Ветер, помоги! Матушкино благословение, защити!
Твари дотянулись до серебряного медальона, что жёг кожу на груди. Он вспыхнул белым светом и порвал в клочья чернильные тучи. Визжала нечисть, бежала прочь из флигеля. Только Предвестник стоял непоколебимым утёсом, даже когда свет иссяк и на Геда навалилась тяжёлая отдача.
– Сколько ни бейся, а победа будет за Мраком, – усмехнулся он.
Костлявые пальцы почти касались лица, мертвецкий холод щупал щёку, тисками стягивалось сердце. Ноги подкосились, затылок врезался в пол – истёрся защитный круг из мела. Предвестник наклонился, упал с головы капюшон, открыв чёрную пасть Мрака. Она – всё ближе, затягивала в бездонную лиховерть.
Прости, матушка!
Мягко шагали босые ступни. Затрепетал хрупкий лепесток свечного пламени. Зашелестела белая сорочка.
– Гед! – позвал нежный голос, так похожий на давно угасший – мамин.
Не ходи сюда, глупая, не смотри во Мрак!
Зофья задрожала, но не остановилась. Предвестник обхватил её и разинул пасть.
– Уходи-убирайся, лихо чёрное злобное. Не отдам его. Меня забери, и жизнь, и душу, а его оставь! Он – свет, он – жизнь, люблю его больше себя и ничего для него не пожалею! Я верю и зажигаю в сердце свечу!
Вспыхнул огонёк, разгорелось пламя и объяло Зофью целиком, с неё на Предвестника перешло и налилось синевой. Враг отпрянул. С визгом он кинулся на улицу и покатился по земле, сбивая огонь.
Запели соловьи, забрезжил первый рассветный луч. Истлел Предвестник, прахом развеялся Мрак.
Зофья упала, обессилев, на колени. В глазах ужас, безумие оттого, что увидела то, что видеть было не должно неодарённым, счастливым и светлым в своём неведении людям. Гед обнял её и прижал к себе.
Послышался шелест леса.
– Теперь ты понимаешь, как плохо вам с людьми будет? – спрашивала Ягиня.
Надо же, впервые за тысячу лет из Ирия выбралась.
– Нет, мы победили. Пускай даже всего одного Предвестника, пускай его место займёт новый. Но мы сможем и снова.
– Но какова цена? – Ягиня ласково коснулась щеки Зофьи.
Её губы дрожали в бреду, глаза смотрели, но не видели. От страха она лишилась разума.
– Сотри ей память! Сотри им всем, чтобы никто не помнил о Мраке. Я один буду хранить эту тайну, – попросил Гед.
– Ты обрекаешь себя на вечное одиночество среди людей, – испугалась Ягиня.
– Пускай это будет моей платой.
– Будь по-твоему, сын мой, как бы горька мне ни была твоя доля.
Богиня коснулась лба Зофьи. Её лицо расслабилось, тело обмякло, глаза закрылись. Она уснула. Вспыхнул зелёный полог лесного колдовства, изумрудной лозой оплели усадьбу узоры. С петушиным криком всё исчезло, палой листвой обернулась Ягиня, унёс её ветер.
Гед подхватил Зофью на руки и уложил на постель.
– Мне приснился жуткий сон, – сказала она, когда проснулась.
Гед поцеловал её в висок, улыбаясь ласково:
– Не бойся, кошмары больше тебя не потревожат.
Зофья помнила лишь, что Гед спас её от волков в лесу и позвал замуж. Не вспомнила ничего и Милка, когда вышла вместе с мужем проводить их. Смотрела так, словно видела впервые и всё удивлялась, как сестре удалось такому статному юноше приглянуться. Не вспомнили и родители Зофьи, когда через неделю на свадьбу приехали и богатое приданое привезли.
Хорошо зажили Зофья с Гедом, отремонтировали ветхий домик, что достался им от прошлого лесника, огород разбили, курочками и козами обзавелись. Всё легко спорилось в руках у Зофьи, хозяюшка-мастерица людям на зависть стала. А какие пироги пышные пекла! Слава о них по всем Дрисвятам разошлась.
Гед же за лесом присматривал исправно, заблудившихся спасал и про Ягиню не забывал. А ровно через год назло предсказаниям родилась у них дочка Герда. И жили они дружно и счастливо, пока не явился на их порог Вечерний всадник.
Но это уже совсем другая история.
