КРЫЛЬЯ ЗА СПИНОЙ ИЛИ
КНЯЖНА ЧЕРНЫХ АЛЬВОВ
Пенные валы с глухим шумом обрушивались на берег.
- Нейрин, - звала немолодая женщина, прикрываясь рукой от песка и соленых брызг, летящих в лицо.
Тощая девчонка лет пятнадцати, загоревшая до черноты, не слышала зова. Уж очень пронзительно свистел и завывал ветер над пляжем.
Подоткнув мокрый подол за веревку, заменявшую ей пояс, она бродила по колено в мутной воде между прибрежных скал. Вытаскивала пучки съедобных водорослей, похожие на листья салата, кидала на берег подальше от воды, чтобы не унесло, подобрать можно потом. Выглядывала мидии и устрицы, прятавшиеся в расщелинах между камнями. При помощи ножа, подсунутого быстрым движением под край, Нейрин легко отделяла раковину от камня. Делала это проворно, чтобы захватить моллюска врасплох. Для живой добычи у девочки был привязан к поясу холщовый мешок, который оттягивали уже с десяток крупных раковин.
Нагибаясь, шарила пальцами в песке, пытаясь найти красивые камушки, выброшенные бурей на берег – розовые сердолики, пестрый яспис, зеркально-черные и полосатые агаты. Торговцы, приплывавшие в Шат к рыбацкому поселку, охотно брали их, сбывая ювелирам для разных поделок. Да только Нейрин и сама не дура, за пару часов можно дойти пешком до города и сдать в лавку одноногого Гашра, что возле старого порта. А если кто из поселковых рыбаков на лодке подвезет, так за полчаса можно добраться.
Ветер переменил направление и донес до неё звук далекого голоса.
- О Дейон, да что ж она так кричит, - девочка рассердилась, - будто не знаю: опять рыбу заставит чистить, что за работа, ненавижу её! Лучше сети буду отцу помогать чинить.
Она громко крикнула в ответ, складывая ладони конусом.
- Иду, мама Лунли, иду-у-у!
Строго говоря, чета пожилых рыбаков, называемых ею родителями, вовсе не являлась таковыми. Впрочем, они были родными черноволосой девчонке, а любили так, как не каждые мать с отцом. И то сказать, единственный сын погиб, уж почитай, двадцать лет назад во время бури, шлюп с шестью парнями как унесло тогда в океан, так никто и не вернулся. А дочь, родившая им Нейрин… Ох, что о ней говорить. Сколько чаяний возлагали супруги Ирсо на красивую голубоглазую Эвиду. Веселая работящая девушка была последней радостью старого Сарвела и его жены. Их мечты были скромными – накопить приданое, выдать дочку замуж за хорошего парня, (конечно, из родной Санарки – где они знали всех и каждого), дождаться внуков.
Какие демоны принесли эту яхту в Коралловую бухту!
Штиль они, видите ли, решили здесь переждать, словно других мест на побережье не нашлось! Вон их сколько, уютных заливчиков с чистейшим белым песком, отдыхай, не хочу! Так нет, свежей рыбки захотелось попробовать. Эх, зря матушка Талфи затеяла коптить рыбу на берегу в тот день. За её маленькой таверной, единственной в Санарке и выполнявшей роль деревенского клуба, собралась молодежь. Всё больше девки, ребята как раз ушли на лов с отцами.
Сидели на бревнах возле старых перевернутых шлюпов, лущили сушеных креветок, словно семечки, пересмеиваясь, наблюдали за приезжими. Все высокие, как один, красивые парни, не торгуясь, накупили у обрадованной Талфи полную корзину кефали, прокопченной до золотистого цвета, да жирной - аж масло капало. Расстелили прямо на песке белоснежное полотно, притащили с яхты вино и другую снедь. Назвали все это чудным словом пикник и давай приглашать девчонок отобедать с ними. Смеялись, сверкая белыми зубами и яркими глазами, выкладывали на резных деревянных блюдах диковинные сладости, что продаются в городе лишь в самых дорогих лавках. Эвида в тот день вместо того, чтоб матери помогать, тоже крутилась возле подружек на берегу.
Эх знать бы, так Лунли за косы отволокла бы девку домой. А тогда, ну что ж, чужаки вели себя пристойно, рук не распускали, не охальничали, пели песни, играя на дудке, да киаре, до ночи жгли костер на берегу.
Один из них, совсем молоденький, почти мальчик, с гривой волос черного шелка, струящихся чуть не до пояса, не спускал глаз с шестнадцатилетней Эвиды. Удивительное дело - личико-то нежное, словно у девушки, очи огромные темно-синие, опушенные длиннющими, прямо как у девчонки, ресницами, и борода, похоже, ещё не растет, зато силища неимоверная. Желая помочь товарищам очистить место для трапезы, без особых усилий отодвинул в сторону один из рассохшихся баркасов.
Суденышко хоть и небольшое, но в свое время и десять здоровенных рыбаков с трудом выволокли его на берег. Ребята из поселка, начавшие было подтягиваться к костру приезжих и, похоже, не с самыми добрыми намерениями, увидев подобное, остолбенели.
А когда чужой запел, так все рыбачки аж сомлели: от пожилых до совсем малявок, которым еще не по чину-то и на парней зариться.
Лишь поздним вечером Сарвел кое-как увел домой дочку, за руку пришлось тащить, все упиралась глупая, да оглядывалась на синеглазого, ровно приворожили её.
Лунли недовольно хмыкала, но всерьёз ругаться не стала, зачем? Уплыли чужие и ладно!
Ох, зря успокоилась матушка Ирсо, зря. Не все было ладно… Напрасно верила девке, не глядела за ней, а та вдруг зачастила – то к подружкам на посиделки чуть не до рассвета, то в местный маленький храм, посвященный Лонсалу.
Лунли дивилась вдруг проснувшейся набожности дочки, но не противилась. Коли хочет вечернюю молитву сотворить, да на жертвеннике огонь зажечь, пускай, что в этом плохого? А вдруг бог смилостивится, отцу хороший улов пошлет и от шторма убережет? Так и бегала Эвида, а потом как отрезало, всё дома сидит, да плачет, или, бывало, вечером, закончив работу, на берег выйдет, сядет на сухой песок, прогретый жарким солнцем и глаз не сводит с горизонта. Так и сидит, не двигаясь, все смотрит на море.
Сарвел хмурился.
- Сколько ж можно? Мать, ты погляди, уж ночь за окном, а Эвка все торчит на берегу, поди приведи, глупую.
Это богатым можно на звезды глазеть, их поутру работа не ждет.
Рыбачка посмеивалась над мужним ворчанием.
- Оставь, старый, Когда ж на звездочки любоваться, да мечтать, как не сейчас, пока молоденькая. Вот будет у ней семеро по лавкам, так и…, - вздыхая, качала головой.
А время шло, осень наступила, дожди начались, Эвка совсем дома сиднем засела.
Лунли недоумевала: то каждый день убегала на гулянки, а то на улицу не выгонишь.
Осторожно справлялась.
- Может парень какой полюбился, да поссорились? Родной-то матери можно пожаловаться. Та ведь худого кровиночке своей единственной не присоветует.
И-и-и, что ты, девчонка в такой рёв ударилась, целое море слез развела, Лунли отступилась.
Как-то вечером в Шат, сидели у очага, чинили сети. Женщина улыбалась, глядя на дочку - иголка так и мелькала в ловких девичьих руках.
- Ой, Эви, чуть не забыла, давеча вышла во двор за полешками, а соседские девчонки кричат через забор: «тетушка Ирсо, парни наши скинулись по монете с носа, посиделки у Талфи сегодня! Эвка-то прибежит, нет? Аль она теперь нами брезгует?» И верно доченька, зачем подружек-то обижать, они ж ни в чем не виноваты. А если дурень какой обидел, плюнь на него, другому улыбнись, ты ж у меня красавица, без ухажера не останешься.
Не отвечая, Эвида встала, прикрыла ресницами заблестевшие от слез глаза и тяжело шагнула к столу, взять ковш с водой. И тут Лунли в неверном свете чадящей лампы с ужасом увидела - как обтянула юбка поднявшийся живот, как пополнела грудь, как изменилась и погрузнела походка. Словно глаза открылись у матери!
Сарвел поздно вернулся домой, а услышав новости, яростно прорычал, побагровев.
- Кто? Кто он!
И так сжал кулаки, что девчонка, побледнев, отшатнулась, укрываясь за материну спину. Но тут всегда незлобивая Лунли удивила благоверного: вызверилась, словно тигрица, защищающая детеныша.
- Только тронь её!
С минуту рыбак, задыхаясь от гнева, стоял посреди хаты, а затем махнул рукой, сел на первый попавшийся табурет и опустил голову.
Это уж после кумушки соседки всё родителям выложили - мол, каждый день подмечали, как белопарусная яхта проплывает мимо поселка, да швартуется в маленькой Оленьей бухте по соседству. Не та большая, что первой была, а поменьше, управляемая лишь одним человеком. Спрашивается, а чего раньше-то молчали, сплетницы? Мальчишки, дразнившие беременную Эвиду, горланили, кривляясь: «мы на лодочке катались, не гребли, а целовались». Но делать нечего, вовремя мать не узнала, а уж потом дитя губить не стали.
- Чего уж теперь, не ты первая, - вздыхала Лунли, а у самой сердце разрывалось на части, когда видела, как тает Эвида изо дня в день. Увидит иной раз парус на горизонте, так и взметнется, ан нет, яхта скользнет по морю, скроется за мысом, и горячечно заблестевшие глаза потускнеют, будто кто их пеплом посыпал.
- Он уж позабыл о тебе и ты забудь, не жги душу, миленькая.
- Нет, мама, неправда это, он говорил, мол: «любит больше жизни, никогда не забудет меня, против всех родных пойдет, а не допустит, чтоб нас разлучили. Рианхор клялся – даже если небо падет на землю, то вернется сюда и мы поженимся.
- Все они так говорят, когда девку хотят. А получат своё, и поминай, как звали. Вон их в Амигдале сколько бегает – безотцовщины. Поселок-то большой, и люди хитрые, рыбный промысел, кофейня да таверна, да ресторан, к тому ж и пристань хорошая. Да, яхты из Наргейна частенько там бывают. Что говорю, будто сама не знаешь, вон сколько зим туда хаживала.
Эвида отворачивалась, глотая слезы.
НЕЙРИН
Как я не старалась, а роднушу уговорить не удалось. Эва категорически отказалась от помощи сероглазого аватара. Впрочем, он её и не предлагал. Точнее, я сама запретила Рафэлу просить родственника, подозревая, что мамка все равно не согласится. Так оно и вышло, я аж охрипла, доказывая: Энорри в нашем деле всё равно, что врач, и воспринимать его надо именно так и никак иначе. Нет, ведь уперлась – не хуже ишака!
Я, похоже, догадываюсь, почему – ей просто стыдно того, что молодой, привлекательный мужчина сможет увидеть в её голове. Тем более, он ей вроде понравился, или мне это только кажется? Ладно, против её воли всё равно ничего не сделаешь, значит - надо менять задумку…
Я покивала головой, говорю:
- Будем надеяться - Офон тебя возвращать силой не решится.
Подобное ещё было возможно полсотни лет назад, а сейчас – если Эва заявит, что муж в доме поселил любовницу под видом экономки, то начнется долгое разбирательство. А нам чем дольше, тем лучше. На самом деле у меня в голове созрел один план, но я не собиралась ни с кем делиться своими идеями. Уж точно не с мамкой. Пусть себе пребывает в розовых очках, для некоторых людей так гораздо лучше. А впрочем, о чем это я? Роднуше, наоборот, не довелось ими себя побаловать. В её жизни вообще было немного хорошего. Ничего, прорвемся, всё у нас ещё будет!
В ожидании сета я не скучала, дни летели незаметно.
Хм, а почему незаметно? Странно и даже смешно думать об этом, но кажется, я начала «дружить»… Или как там наши санарские девки говорят? Встречаться? Гулять… Нет, как ни скажи, всё не то, и сравнивать себя с этими овцами не хочу. Как бы они это не называли, а заканчивается одинаково. В кустах за деревней или в стогу свежескошенного сена, или на пустынном пляже одной из уютных маленьких бухт, каких так много окрест. Парень выпьет бражки для храбрости, сперва обслюнявит и полапает, бубня тупой набор заученных фраз, которых чаще всего и сам не понимает. А что, мне Кадос рассказывал и даже показывал книжку, которую его старший брат спецом в наргейнской лавке купил. На обложке всё цветочки, ха – розочки, и надпись: «Чувствительные стихи и образцы любовных писем для юношей, желающих вызвать сердечный интерес у прекрасных барышень». Я ржала как лошадь, Кадос даже оскорбился, говорит, мол, чего б ты понимала! Там есть очень-очень красивые, ну прям за душу берут.
Ага, за душу и за кое-что другое. У нас полдеревни теперь эту книжку разучивает, ещё бы. Девицы с неё умильно пищат и вздыхают. Короче, после чувствительных стишков разомлевшей дурехе задерут юбку – вот и вся любовь. А попозже, через несколько айн известно что - красные зареванные глаза да мольба передать записку коварному изменщику. Хе-хе, кого просят? Ясно дело – меня, знают: внучке папаши Ирсо отказать трудно. В смысле, что заставлю бывшего подружкиного ухажера и писульку прочесть и ответ дать. А попробует вякнуть: так засвечу - мало не покажется. Вообще-то, наших парней совсем уж гадами назвать нельзя, в деревне ведь как - если кто девку обрюхатит, те женятся, небось сложно отказаться! У ней ведь и отец, и братья - могут ноги-руки переломать. Если нет в семье мужской заступы, тоже не страшно - жрец и староста – выборный от всех артельщиков, призовут виновника к ответу. Только противно всё это, аж до тошноты. А девчонкам - ничего, у меня уже большая часть соседок таким манером замуж повыскакивали. Глядишь, годам к восемнадцати останусь одна, как сыч, в старых девах.
Тут я подумала про Эву и нахмурилась. Нет, не верю, что с роднушей было также, не верю, как бы там не болтали про неё. Во-первых, Эва ни за что не купилась бы на всякий слащавый вздор. Она хоть и добрая слишком, и до сих пор в чудеса верит, но при всем том очень умная. И душа у неё тонкая, фальшь да гнусь сразу бы почуяла. Нет-нет, у мамы всё было по-другому и никто меня не убедит в обратном. И потом, внутри меня, спрятанная глубоко от всех, всё еще жила детская глупая надежда-мечта: однажды… когда-нибудь появится мой отец – высокий и сильный мужчина. Непременно сильный, ведь Эва рассказывала! И одним мановением руки он решит все проблемы, а уж что сделает с проклятым боровом - на этом месте я сладко жмурилась… Но когда открывала глаза, то оказывалось - сижу где-нибудь в траве возле луковой грядки, а Лунли надрывается:
- Ленивка скаженная, тебя только за смертью посылать, у меня уже рыба пережарилась, а ей хоть бы хны!
Ну я сплюну и думаю, точно – скаженная. Верно нету его уж на белом свете, а иначе как? Не мог же он Эву вот так бросить и забыть? Ведь её невозможно забыть, она самая лучшая, такая нежная и красивая… Что ж, раз нету, значит, придется мне решать за папаню проблемы, ведь не зря говорится: «плоть от плоти его, кровь от крови».
А что касается моего эльфа. Хм, моего, - я прикусила губу, - тут и сравнивать нечего. Рафэл совсем не такой: ко мне даже не прикасается, только смотрит. То есть прикасается, конечно, но совсем по-другому. Руку подаёт, когда с трапа спускаемся. А недавно поцеловал. Нет, вовсе не… Взял моё запястье, осторожно перевернул ладонь вверх и прижался губами прямо к центру, там где сходится линия судьбы и линия жизни. Ох, меня будто скат молнией ударил, ноги как-то странно ослабели и в носу защипало, господи, я едва не расплакалась, вот дура-то!
Какой же он красивый: волосы мягче шелка, высокий и чистый лоб, собольи брови вразлет и чуть заметный румянец на скулах.
КНЯЖНА ЧЕРНЫХ АЛЬВОВ
ГЛАВА 1
Пенные валы с глухим шумом обрушивались на берег.
- Нейрин, - звала немолодая женщина, прикрываясь рукой от песка и соленых брызг, летящих в лицо.
Тощая девчонка лет пятнадцати, загоревшая до черноты, не слышала зова. Уж очень пронзительно свистел и завывал ветер над пляжем.
Подоткнув мокрый подол за веревку, заменявшую ей пояс, она бродила по колено в мутной воде между прибрежных скал. Вытаскивала пучки съедобных водорослей, похожие на листья салата, кидала на берег подальше от воды, чтобы не унесло, подобрать можно потом. Выглядывала мидии и устрицы, прятавшиеся в расщелинах между камнями. При помощи ножа, подсунутого быстрым движением под край, Нейрин легко отделяла раковину от камня. Делала это проворно, чтобы захватить моллюска врасплох. Для живой добычи у девочки был привязан к поясу холщовый мешок, который оттягивали уже с десяток крупных раковин. Нагибаясь, шарила пальцами в песке, пытаясь найти красивые камушки, выброшенные бурей на берег – розовые сердолики, пестрый яспис, зеркально-черные и полосатые агаты. Торговцы, приплывавшие в Шат к рыбацкому поселку, охотно брали их, сбывая ювелирам для разных поделок. Да только Нейрин и сама не дура, за пару часов можно дойти пешком до города и сдать в лавку одноногого Гашра, что возле старого порта. А если кто из поселковых рыбаков на лодке подвезет, так за полчаса можно добраться.
Ветер переменил направление и донес до неё звук далекого голоса.
- О Дейон, да что ж она так кричит, - девочка рассердилась, - будто не знаю: опять рыбу заставит чистить, что за работа, ненавижу её! Лучше сети буду отцу помогать чинить.
Она громко крикнула в ответ, складывая ладони конусом.
- Иду, мама Лунли, иду-у-у!
Строго говоря, чета пожилых рыбаков, называемых ею родителями, вовсе не являлась таковыми. Впрочем, они были родными черноволосой девчонке, а любили так, как не каждые мать с отцом. И то сказать, единственный сын погиб, уж почитай, двадцать лет назад во время бури, шлюп с шестью парнями как унесло тогда в океан, так никто и не вернулся. А дочь, родившая им Нейрин… Ох, что о ней говорить. Сколько чаяний возлагали супруги Ирсо на красивую голубоглазую Эвиду. Веселая работящая девушка была последней радостью старого Сарвела и его жены. Их мечты были скромными – накопить приданое, выдать дочку замуж за хорошего парня, (конечно, из родной Санарки – где они знали всех и каждого), дождаться внуков.
Какие демоны принесли эту яхту в Коралловую бухту!
Штиль они, видите ли, решили здесь переждать, словно других мест на побережье не нашлось! Вон их сколько, уютных заливчиков с чистейшим белым песком, отдыхай, не хочу! Так нет, свежей рыбки захотелось попробовать. Эх, зря матушка Талфи затеяла коптить рыбу на берегу в тот день. За её маленькой таверной, единственной в Санарке и выполнявшей роль деревенского клуба, собралась молодежь. Всё больше девки, ребята как раз ушли на лов с отцами. Сидели на бревнах возле старых перевернутых шлюпов, лущили сушеных креветок, словно семечки, пересмеиваясь, наблюдали за приезжими. Все высокие, как один, красивые парни, не торгуясь, накупили у обрадованной Талфи полную корзину кефали, прокопченной до золотистого цвета, да жирной - аж масло капало. Расстелили прямо на песке белоснежное полотно, притащили с яхты вино и другую снедь. Назвали все это чудным словом пикник и давай приглашать девчонок отобедать с ними. Смеялись, сверкая белыми зубами и яркими глазами, выкладывали на резных деревянных блюдах диковинные сладости, что продаются в городе лишь в самых дорогих лавках. Эвида в тот день вместо того, чтоб матери помогать, тоже крутилась возле подружек на берегу.
Эх знать бы, так Лунли за косы отволокла бы девку домой. А тогда, ну что ж, чужаки вели себя пристойно, рук не распускали, не охальничали, пели песни, играя на дудке, да киаре, до ночи жгли костер на берегу. Один из них, совсем молоденький, почти мальчик, с гривой волос черного шелка, струящихся чуть не до пояса, не спускал глаз с шестнадцатилетней Эвиды. Удивительное дело - личико-то нежное, словно у девушки, очи огромные темно-синие, опушенные длиннющими, прямо как у девчонки, ресницами, и борода, похоже, ещё не растет, зато силища неимоверная. Желая помочь товарищам очистить место для трапезы, без особых усилий отодвинул в сторону один из рассохшихся баркасов.
Суденышко хоть и небольшое, но в свое время и десять здоровенных рыбаков с трудом выволокли его на берег. Ребята из поселка, начавшие было подтягиваться к костру приезжих и, похоже, не с самыми добрыми намерениями, увидев подобное, остолбенели.А когда чужой запел, так все рыбачки аж сомлели: от пожилых до совсем малявок, которым еще не по чину-то и на парней зариться.
Лишь поздним вечером Сарвел кое-как увел домой дочку, за руку пришлось тащить, все упиралась глупая, да оглядывалась на синеглазого, ровно приворожили её.
Лунли недовольно хмыкала, но всерьёз ругаться не стала, зачем? Уплыли чужие и ладно!
Ох, зря успокоилась матушка Ирсо, зря. Не все было ладно… Напрасно верила девке, не глядела за ней, а та вдруг зачастила – то к подружкам на посиделки чуть не до рассвета, то в местный маленький храм, посвященный Лонсалу.
Лунли дивилась вдруг проснувшейся набожности дочки, но не противилась. Коли хочет вечернюю молитву сотворить, да на жертвеннике огонь зажечь, пускай, что в этом плохого? А вдруг бог смилостивится, отцу хороший улов пошлет и от шторма убережет? Так и бегала Эвида, а потом как отрезало, всё дома сидит, да плачет, или, бывало, вечером, закончив работу, на берег выйдет, сядет на сухой песок, прогретый жарким солнцем и глаз не сводит с горизонта. Так и сидит, не двигаясь, все смотрит на море.
Сарвел хмурился.
- Сколько ж можно? Мать, ты погляди, уж ночь за окном, а Эвка все торчит на берегу, поди приведи, глупую.
Это богатым можно на звезды глазеть, их поутру работа не ждет.
Рыбачка посмеивалась над мужним ворчанием.
- Оставь, старый, Когда ж на звездочки любоваться, да мечтать, как не сейчас, пока молоденькая. Вот будет у ней семеро по лавкам, так и…, - вздыхая, качала головой.
А время шло, осень наступила, дожди начались, Эвка совсем дома сиднем засела.
Лунли недоумевала: то каждый день убегала на гулянки, а то на улицу не выгонишь.
Осторожно справлялась.
- Может парень какой полюбился, да поссорились? Родной-то матери можно пожаловаться. Та ведь худого кровиночке своей единственной не присоветует.
И-и-и, что ты, девчонка в такой рёв ударилась, целое море слез развела, Лунли отступилась.
Как-то вечером в Шат, сидели у очага, чинили сети. Женщина улыбалась, глядя на дочку - иголка так и мелькала в ловких девичьих руках.
- Ой, Эви, чуть не забыла, давеча вышла во двор за полешками, а соседские девчонки кричат через забор: «тетушка Ирсо, парни наши скинулись по монете с носа, посиделки у Талфи сегодня! Эвка-то прибежит, нет? Аль она теперь нами брезгует?» И верно доченька, зачем подружек-то обижать, они ж ни в чем не виноваты. А если дурень какой обидел, плюнь на него, другому улыбнись, ты ж у меня красавица, без ухажера не останешься.
Не отвечая, Эвида встала, прикрыла ресницами заблестевшие от слез глаза и тяжело шагнула к столу, взять ковш с водой. И тут Лунли в неверном свете чадящей лампы с ужасом увидела - как обтянула юбка поднявшийся живот, как пополнела грудь, как изменилась и погрузнела походка. Словно глаза открылись у матери!
Сарвел поздно вернулся домой, а услышав новости, яростно прорычал, побагровев.
- Кто? Кто он!
И так сжал кулаки, что девчонка, побледнев, отшатнулась, укрываясь за материну спину. Но тут всегда незлобивая Лунли удивила благоверного: вызверилась, словно тигрица, защищающая детеныша.
- Только тронь её!
С минуту рыбак, задыхаясь от гнева, стоял посреди хаты, а затем махнул рукой, сел на первый попавшийся табурет и опустил голову.
Это уж после кумушки соседки всё родителям выложили - мол, каждый день подмечали, как белопарусная яхта проплывает мимо поселка, да швартуется в маленькой Оленьей бухте по соседству. Не та большая, что первой была, а поменьше, управляемая лишь одним человеком. Спрашивается, а чего раньше-то молчали, сплетницы? Мальчишки, дразнившие беременную Эвиду, горланили, кривляясь: «мы на лодочке катались, не гребли, а целовались». Но делать нечего, вовремя мать не узнала, а уж потом дитя губить не стали.
- Чего уж теперь, не ты первая, - вздыхала Лунли, а у самой сердце разрывалось на части, когда видела, как тает Эвида изо дня в день. Увидит иной раз парус на горизонте, так и взметнется, ан нет, яхта скользнет по морю, скроется за мысом, и горячечно заблестевшие глаза потускнеют, будто кто их пеплом посыпал.
- Он уж позабыл о тебе и ты забудь, не жги душу, миленькая.
- Нет, мама, неправда это, он говорил, мол: «любит больше жизни, никогда не забудет меня, против всех родных пойдет, а не допустит, чтоб нас разлучили. Рианхор клялся – даже если небо падет на землю, то вернется сюда и мы поженимся.
- Все они так говорят, когда девку хотят. А получат своё, и поминай, как звали. Вон их в Амигдале сколько бегает – безотцовщины. Поселок-то большой, и люди хитрые, рыбный промысел, кофейня да таверна, да ресторан, к тому ж и пристань хорошая. Да, яхты из Наргейна частенько там бывают. Что говорю, будто сама не знаешь, вон сколько зим туда хаживала.
Эвида отворачивалась, глотая слезы.
ЧАСТЬ ТЕКСТА УДАЛЕНА
ГЛАВА 7
НЕЙРИН
Как я не старалась, а роднушу уговорить не удалось. Эва категорически отказалась от помощи сероглазого аватара. Впрочем, он её и не предлагал. Точнее, я сама запретила Рафэлу просить родственника, подозревая, что мамка все равно не согласится. Так оно и вышло, я аж охрипла, доказывая: Энорри в нашем деле всё равно, что врач, и воспринимать его надо именно так и никак иначе. Нет, ведь уперлась – не хуже ишака!
Я, похоже, догадываюсь, почему – ей просто стыдно того, что молодой, привлекательный мужчина сможет увидеть в её голове. Тем более, он ей вроде понравился, или мне это только кажется? Ладно, против её воли всё равно ничего не сделаешь, значит - надо менять задумку…
Я покивала головой, говорю:
- Будем надеяться - Офон тебя возвращать силой не решится.
Подобное ещё было возможно полсотни лет назад, а сейчас – если Эва заявит, что муж в доме поселил любовницу под видом экономки, то начнется долгое разбирательство. А нам чем дольше, тем лучше. На самом деле у меня в голове созрел один план, но я не собиралась ни с кем делиться своими идеями. Уж точно не с мамкой. Пусть себе пребывает в розовых очках, для некоторых людей так гораздо лучше. А впрочем, о чем это я? Роднуше, наоборот, не довелось ими себя побаловать. В её жизни вообще было немного хорошего. Ничего, прорвемся, всё у нас ещё будет!
В ожидании сета я не скучала, дни летели незаметно.
Хм, а почему незаметно? Странно и даже смешно думать об этом, но кажется, я начала «дружить»… Или как там наши санарские девки говорят? Встречаться? Гулять… Нет, как ни скажи, всё не то, и сравнивать себя с этими овцами не хочу. Как бы они это не называли, а заканчивается одинаково. В кустах за деревней или в стогу свежескошенного сена, или на пустынном пляже одной из уютных маленьких бухт, каких так много окрест. Парень выпьет бражки для храбрости, сперва обслюнявит и полапает, бубня тупой набор заученных фраз, которых чаще всего и сам не понимает. А что, мне Кадос рассказывал и даже показывал книжку, которую его старший брат спецом в наргейнской лавке купил. На обложке всё цветочки, ха – розочки, и надпись: «Чувствительные стихи и образцы любовных писем для юношей, желающих вызвать сердечный интерес у прекрасных барышень». Я ржала как лошадь, Кадос даже оскорбился, говорит, мол, чего б ты понимала! Там есть очень-очень красивые, ну прям за душу берут.
Ага, за душу и за кое-что другое. У нас полдеревни теперь эту книжку разучивает, ещё бы. Девицы с неё умильно пищат и вздыхают. Короче, после чувствительных стишков разомлевшей дурехе задерут юбку – вот и вся любовь. А попозже, через несколько айн известно что - красные зареванные глаза да мольба передать записку коварному изменщику. Хе-хе, кого просят? Ясно дело – меня, знают: внучке папаши Ирсо отказать трудно. В смысле, что заставлю бывшего подружкиного ухажера и писульку прочесть и ответ дать. А попробует вякнуть: так засвечу - мало не покажется. Вообще-то, наших парней совсем уж гадами назвать нельзя, в деревне ведь как - если кто девку обрюхатит, те женятся, небось сложно отказаться! У ней ведь и отец, и братья - могут ноги-руки переломать. Если нет в семье мужской заступы, тоже не страшно - жрец и староста – выборный от всех артельщиков, призовут виновника к ответу. Только противно всё это, аж до тошноты. А девчонкам - ничего, у меня уже большая часть соседок таким манером замуж повыскакивали. Глядишь, годам к восемнадцати останусь одна, как сыч, в старых девах.
Тут я подумала про Эву и нахмурилась. Нет, не верю, что с роднушей было также, не верю, как бы там не болтали про неё. Во-первых, Эва ни за что не купилась бы на всякий слащавый вздор. Она хоть и добрая слишком, и до сих пор в чудеса верит, но при всем том очень умная. И душа у неё тонкая, фальшь да гнусь сразу бы почуяла. Нет-нет, у мамы всё было по-другому и никто меня не убедит в обратном. И потом, внутри меня, спрятанная глубоко от всех, всё еще жила детская глупая надежда-мечта: однажды… когда-нибудь появится мой отец – высокий и сильный мужчина. Непременно сильный, ведь Эва рассказывала! И одним мановением руки он решит все проблемы, а уж что сделает с проклятым боровом - на этом месте я сладко жмурилась… Но когда открывала глаза, то оказывалось - сижу где-нибудь в траве возле луковой грядки, а Лунли надрывается:
- Ленивка скаженная, тебя только за смертью посылать, у меня уже рыба пережарилась, а ей хоть бы хны!
Ну я сплюну и думаю, точно – скаженная. Верно нету его уж на белом свете, а иначе как? Не мог же он Эву вот так бросить и забыть? Ведь её невозможно забыть, она самая лучшая, такая нежная и красивая… Что ж, раз нету, значит, придется мне решать за папаню проблемы, ведь не зря говорится: «плоть от плоти его, кровь от крови».
А что касается моего эльфа. Хм, моего, - я прикусила губу, - тут и сравнивать нечего. Рафэл совсем не такой: ко мне даже не прикасается, только смотрит. То есть прикасается, конечно, но совсем по-другому. Руку подаёт, когда с трапа спускаемся. А недавно поцеловал. Нет, вовсе не… Взял моё запястье, осторожно перевернул ладонь вверх и прижался губами прямо к центру, там где сходится линия судьбы и линия жизни. Ох, меня будто скат молнией ударил, ноги как-то странно ослабели и в носу защипало, господи, я едва не расплакалась, вот дура-то!
Какой же он красивый: волосы мягче шелка, высокий и чистый лоб, собольи брови вразлет и чуть заметный румянец на скулах.
