С тех самых пор, как отец оставил их с матерью и маленькой сестрой ради какой-то молоденькой вертихвостки, что постоянно крутилась возле него на работе, а затем и за пределами. Ярослав до сих пор так и не смог найти в себе сил, чтобы простить его, хоть отец сделал все возможное, чтобы помочь сыну и дать состояться его карьере. Еще бы, ведь Александр Смеляков был едва ли не лучшим тренером среди всех столичных школ хоккея, и бросить на произвол судьбы парня, подававшего надежды на прекрасное спортивное будущее, было бы по большей части недальновидно и безрассудно. Яр всегда с отвращением вспоминал все те годы обучения в школе хоккея – именно потому, что от него всегда чего-то ждали. «У тебя же отец! Ты должен!» Должен! Только ОН должен! Почему, черт возьми, он должен? Он, а не отец, который их бросил на произвол судьбы? Почему он должен был подстраиваться под его новую семью, принимать новую жену и их детей, называть братьями? Разве можно было считать отцовским долгом высокие амбиции тренера по отношению к своему воспитаннику? Яр мог бы по пальцам сосчитать те скупые похвалы, что слышал он от отца. Алинке, сестре, повезло и того меньше – ее отец видел и того реже, все их встречи ограничивались лишь воскресными посиделками в каком-нибудь кафе при театре или парке, да финансированием престижной школы, после которой у нее открывались блестящие перспективы. Вроде бы отец не оставил их на произвол судьбы, даже помогал, но Яр не прощал обид. Он не мог забыть слез своей матери, ее сломанной жизни и одиночества, в то время как родитель довольствовался юной любовницей. Ведь это мать столько лет вместе с ним выстраивала его карьеру, взяла на себя все хлопоты, позволяя несостоявшемуся хоккеисту стать успешным тренером, попасть к которому теперь было большим счастьем. Яр сумел пробиться в молодежку одного из престижных клубов КХЛ не благодаря протекции отца, а вопреки. Выкладывался на всех занятиях на двести, триста процентов, всегда до остервенения отрабатывал броски и передачи. Он не хотел, чтобы его имя ассоциировалось с отцом. Хотел даже сменить фамилию на материну девичью, но та ему не дала согласия на то. Каждый его день был посвящен тому, чтобы в любом деле доказывать всем и вся, что он сам лучший, а не просто продвиженец отца.
Яр ожесточенно ударил кулаком по плитке в душевой. Наверно он так никогда и не избавится от этого проклятущего чувства собственной никчемности, а ярлык «сын при влиятельном папочке» никогда от него не отвяжется. Он уже многого успел добиться сам, но отчего-то все казалось, что все вокруг нет-нет, да и перешептываются за спиной, докладывая отцу об удачах, но особенно о неудачах. Да и отец в последнее время подозрительно часто был замечен на домашних играх среди руководства клуба. Яр особенно не любил такие смотрины. После одного из таких матчей отец дождался его, но вместо каких-нибудь ободряющих слов раздались лишь сухие замечания о допущенных ошибках. Пожалуй, это был последний раз, когда они встретились лицом к лицу и говорили. Отец нравоучительно, Яр резко и эмоционально. В дальнейшем родитель просто благоразумно держался подальше.
Что сегодня на него нашло, Яр и сам не мог бы внятно сам себе объяснить. Плохое настроение? Не просто плохое, а ужасное, стоило только узнать, что руководство клуба рассматривает возможность взять отца одним из тренеров их команды. Теперь было понятно, отчего тот так часто торчал на их играх, а порой и тренировках. Не ясно было только одно: какого черта ему не сиделось с детьми? Тренировал бы их потихоньку, как прежде, чего соваться во взрослый спорт? Или еще не наигрался в великого отца, пробившего сыну дорогу к великому будущему? Яр еще раз с силой ударил кулаком об стену.
- Чего бесишься, Смелый? – услышал он из соседней душевой. – Из-за девицы этой что ли? Да уж, выставила она тебя сегодня балериной, что ни говори.
Ярослав стиснул зубы, чтобы не сорваться. Он едва дождался окончания тренировки, чтобы поскорее убраться со льда. Девица эта изрядно над ним поглумилась, выставила посмешищем перед всей командой. Конечно, после начала основной тренировки никто уже и не вспоминал об уроках фигурного катания, но осадок от этого все же остался немалый. Хотя он тоже хорошо: сбил с ног, будто перед ним один из игроков. Ну, забылся малость, с кем не бывает? Мог бы он предотвратить этот наезд с последующим падением? Да, только не стал делать этого. Почему? Возможно потому, что хотелось позлить ее. Но стоило признаться, фигуристочка эта очень хорошо ощущалась под его телом, несмотря на то, что он был в экипировке. Да и тонкий аромат ее духов преследовал его до сих пор: чуть сладкий, с чарующими нотками то ли яблока, то ли мандарина и чего-то еще пьянил своей ненавязчивостью и легкостью. Она вся была окутана этим ароматом, и даже после ее ухода этот запах преследовал его на арене. Чертов аромат, чертова лабэндка. Яр снова замахнулся для удара, но передумал. Руки-таки зачесались, но не от желания расколошматить плитку в душевой – ему снова хотелось ощутить под собой ее легкость и увидеть недовольную мордашку. Она забавная, когда злилась. Ощущался ее характер. Но, черт возьми, какая же заносчивая, зараза! Это ее чувство превосходства… нет, без него, конечно же, в таком виде спорта никуда, но как же хотелось поставить выскочку на место.
- Было б из-за чего беситься, - ответил все же Яр, когда выключил воду. – И без этого проблем хватает.
Отец, как и всегда, ждал его возле выхода из ледового дворца. Ярослав только взглянул на него исподлобья и демонстративно отвернулся, не желая снова выслушивать очередную порцию нотаций и разборов промахов. Только не сегодня. Хватит с него на сегодня. Так и пробежал мимо, чувствуя тяжелый взгляд вслед. И ощутил, как горько стало от этого на душе. А ведь когда-то они были одной семьей. Крепкой, дружной, он боготворил отца, мечтал быть похожим на него, не подвести… Куда все это делось? Отец разрушил это, с легкостью переступив через семью и уйдя в новые отношения. Значит, не так уж и дороги они ему были.
Впереди замаячила знакомая худенькая фигурка. Яр даже невольно замедлил шаг, задержав на ней взгляд. Маша, так, кажется, ее называл Михалыч. Определенно, но ее видел где-то среди общей массы фигуристов. На каких-то рекламных плакатах, в журналах, только фамилию ее никак не мог вспомнить. Кто-то не жалел денег в ее раскрутку.
И этого кого-то Яр имел возможность увидеть прямо сейчас. Из припаркованного прямо напротив входа огромного черного внедорожника вышел мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм известной марки, и девчонка устремилась прямо к нему, перехватывая с плеча свою увесистую спортивную сумку. Ему оставалось лишь наблюдать, как этот мужчина с улыбкой прижал ее к себе, целует в висок и, перекинувшись о чем-то несколькими словами, забрал сумку и усадил в свой автомобиль. Вице-президент по маркетингу клуба. Птица высокого полета, такая уж точно сумеет обеспечить попадание юного дарования к лучшим тренерам, а также выбить любые условия для работы. И сегодняшняя ее тренировка на хоккейном льду в порядке исключения не что иное, как его личное покровительство. Чувство презрения к ней медленно разгоралось внутри. Еще одна вертихвостка, падкая до чужих денег. Потеряв всякий интерес к ней, Яр направился к своей машине, закинул в сердцах в багажник сумку и поехал домой, в пустую чужую квартиру, которую снимал вот уже несколько месяцев. Сегодня хотелось напиться, но режим, черт возьми, не позволял – завтра серьезная домашняя игра.
- Что у тебя сегодня случилось?
Не хотелось затрагивать эту тему, но разговор ведь все равно рано или поздно вернется к ней, хотя ничего существенного Маша в ней не видела. Она отвлеклась от созерцания мелькавших улиц и повернулась к мужчине за рулем. Каждый раз смотрела на него и на сердце становилось так тепло и спокойно. Он уже давно разменял пятый десяток, но все равно оставался опасно красив. Даже ей, неискушенной молодой девушке, чувствовалось это. Его сосредоточенные и суровые черты рядом с ней менялись, в глазах появлялся мягкий теплый блеск, и улыбка... Ах, какая улыбка была у него! С нее, наверняка, сходили с ума толпы женщин, но Маша знала, что предназначена она была только для немногих, самых близких и любимых. И для нее в том числе. Этот мужчина всегда вызывал у нее восхищение.
- Ничего не случилось, с чего ты взял, - как можно беспечнее ответила она, пряча взгляд. Но собеседник повернулся к ней, отвлекшись от дороги, и несколько секунд внимательно всматривался.
Не поверил. Она поняла это по тому, как поднялся вверх уголок губ.
- И все же?
- Ну пап! – не выдержала Маша. – Сказала же, что все нормально.
- Я про твое падение. Может стоит обратиться к врачу? Как бы не было сотрясения. У тебя соревнования скоро, не хотелось бы проблем.
- Не стоит, я нормально себя чувствую...
- Мама все равно заставит тебя обратиться к специалисту, давай не будем заставлять ее лишний раз переживать.
Отношение родителей в ее семье было самым настоящим примером для подражания. Маше иногда казалось, что они поставили такую планку, которую не каждой семье было по силам перешагнуть. Доверие, взаимоуважение, любовь и забота – на этом стояла их семья и это дорогого стоило. Здесь никогда не было деления «свои-чужие». Здесь все были своими, родными.
Ей было около шести лет, когда родители забрали ее из детского дома. Шесть лет. Малый возраст для человека. И огромный для ребенка, от которого за такой крохотный период уже успела отказаться родная мать и приемные родители. То, как она оказалась в этой семье, рукой судьбы и не назовешь. Это было слишком запутано, слишком невозможно, и все же так было. Детский дом, новенькая девочка, которая впервые оказалась вдали от мамы – ей сказали, она умерла – и их крепкая дружба. Аня. Они были словно две родственные души, не разлей вода. А потом в приехали родители Ани, живые и чрезвычайно взволнованные. Маша помнила, как они все время плакали, обнимая родную дочь. Помнила и того большого сурового мужчину, который все время ограждал их, пока вел суровый разговор на повышенных тонах с директором. Что она могла тогда понимать, совсем мала же была. Но этот эпизод запомнила почему-то на всю жизнь. А та женщина, что едва находила в себе силы не плакать и постоянно держала Аню то за руку, то в объятиях. Маше казалось, что красивее ее она никогда не видела. Даже с заплаканными глазами, опухшим носом, она все равно казалась ей божественно прекрасной. Аню забрали в тот же день. А она осталась одна. Такого одиночества Маша никогда еще не испытывала в своей жизни. Это было больно. Ей хотелось приткнуться куда-нибудь и выплакаться, осознать и вновь привыкнуть, что она снова осталась одна.
Совершенной неожиданностью стал для нее приезд Ани. Да еще и с родителями. А потом были новые и новые посещения. Маша буквально жила ожиданием их приезда. Ах, как же она в тайне завидовала подруге – у той нашлись родители. А она так и останется в детском доме среди чужих взрослых, меняющихся едва ли не каждый год, со старыми потрепанными игрушками и вечно шумящими ребятами.
- Машенька, приведи себя в порядок, - строгая воспитательница одернула ее платьице, желая натянуть подогнать маленькой вещь по росту, но тщетно. – К тебе приехали.
Маша и так знала, кто должен был приехать к ней. Но зачем тогда ее так нарядили? Зачем банты и туфли?
- Приехали твои будущие мама и папа...
И тут ее охватило такое отчаяние. Ей бы радоваться, что нашлись наконец-то для нее родители, но это означало... что она никогда больше не увидит Аню, не увидит ее родителей.
- Не хочу, - заупрямилась тогда, упираясь. – Не хочу. Не хочу родителей. Не хочу уезжать. Хочу к Ане.
Сквозь собственные рыдания, сквозь строгие слова воспитателей и директрисы она расслышала единственный голос, который смог заставить ее притихнуть.
- Оставьте ее в покое! Не трогайте. Машенька, это я. Посмотри на меня, моя хорошая. Я пришла за тобой. Аня, папа... Мы все пришли за тобой, ты меня слышишь? Мы, мы пришли за тобой. Посмотри на меня...
А потом были теплые объятия. Мамины объятия. Такие ласковые, нежные. И от мамы так вкусно пахло. Наверно именно такой запах у нежности и материнской любви. Ее увезли домой в тот же день. Маша помнила, как боялась ложиться спать, потому что все казалось чудесным сном, который растает к утру, оставив лишь одни горькие сожаления. Но утренний подъем от крепких объятий Ани доказал, что ее мечта о семье и доме стала реальностью.
Наверно маме было нелегко с ней. Перебороть свой страх вновь быть брошенной было нелегко, но вся семья прошла этот нелегкий путь вместе с ней. Самым сложным было решиться сказать одно слово. Одно, но зато какое! Самое важное для каждого ребенка. И самое-пресамое важное для брошенного ребенка. Мама! И когда она все же смогла, плакали обе. Мама стала для нее самым родным и близким человеком, если не считать Аню.
К своему новому папе она привыкала гораздо дольше. Сказалось и то время, что пришлось прожить в Германии, куда он их отправил ради благополучия семьи, и его напряженная работа, и его строгий вид. Но уже ребенком Маша чувствовала, что не может быть плохим человек, что так трогательно заботился о любимой женщине и детях, даже чужих. Весь их клан, как Маша частенько сейчас шутила, называя семью, принял ее тепло и искренне. И она гордилась каждым из них, равно как и знала, что ею гордятся не меньше.
Мама стала для нее истинным идеалом женщины: красивая, заботливая, талантливая – ей хотелось подражать. Маше казалось, что Ане, с ее унаследованной природной грацией даже не нужно было стараться, чтобы походить на маму, а вот ей приходилось долго и упорно работать над собой. И когда ей говорили, что она, в отличие от сестры, похожа на мать, высшей похвалы и придумать нельзя было.
Отдать ее в школу фигурного катания была всецело папина идея. Он заметил, с каким восхищением смотрела она по телевизору трансляцию чемпионата, как пыталась по-детски повторить прыжки и обороты дома на полу, после чего на семейном совете и было решено: будем пробоваться. По меркам профессионального спорта возраст ее для начала подготовки к спортивному будущему был уже малоподходящим, но все же тренер, посмотрев на ее хореографию и растяжку (спасибо маме за занятия вместе с ней танцами), решил дать ей шанс. Все свои успехи Маша посвящала родителям за их веру в нее. Ей хотелось, чтобы они гордились ею, хотелось доказать, что она достойна быть членом их семьи и ни в коей мере не вызовет у них чувство стыда. И сколь бы родители ни говорили ей, что она, глупенькая, зря переживает по этому поводу – любить ее и без побед будут, она все равно не щадила себя, чтобы быть достойной их.
Разве могла она хоть даже в мыслях дать маме расстроиться или переживать? Конечно же нет. Именно поэтому отец отвез ее сперва к врачу, и после обследования, удостоверившись, что все в порядке, уже можно было возвращаться домой. О падении двое заговорщиков еще в машине решили не рассказывать, чтобы поберечь чуткие материнские нервы. Маша украдкой смотрела, как радостно засияли глаза родителей, едва только они увидели друг друга.
Яр ожесточенно ударил кулаком по плитке в душевой. Наверно он так никогда и не избавится от этого проклятущего чувства собственной никчемности, а ярлык «сын при влиятельном папочке» никогда от него не отвяжется. Он уже многого успел добиться сам, но отчего-то все казалось, что все вокруг нет-нет, да и перешептываются за спиной, докладывая отцу об удачах, но особенно о неудачах. Да и отец в последнее время подозрительно часто был замечен на домашних играх среди руководства клуба. Яр особенно не любил такие смотрины. После одного из таких матчей отец дождался его, но вместо каких-нибудь ободряющих слов раздались лишь сухие замечания о допущенных ошибках. Пожалуй, это был последний раз, когда они встретились лицом к лицу и говорили. Отец нравоучительно, Яр резко и эмоционально. В дальнейшем родитель просто благоразумно держался подальше.
Что сегодня на него нашло, Яр и сам не мог бы внятно сам себе объяснить. Плохое настроение? Не просто плохое, а ужасное, стоило только узнать, что руководство клуба рассматривает возможность взять отца одним из тренеров их команды. Теперь было понятно, отчего тот так часто торчал на их играх, а порой и тренировках. Не ясно было только одно: какого черта ему не сиделось с детьми? Тренировал бы их потихоньку, как прежде, чего соваться во взрослый спорт? Или еще не наигрался в великого отца, пробившего сыну дорогу к великому будущему? Яр еще раз с силой ударил кулаком об стену.
- Чего бесишься, Смелый? – услышал он из соседней душевой. – Из-за девицы этой что ли? Да уж, выставила она тебя сегодня балериной, что ни говори.
Ярослав стиснул зубы, чтобы не сорваться. Он едва дождался окончания тренировки, чтобы поскорее убраться со льда. Девица эта изрядно над ним поглумилась, выставила посмешищем перед всей командой. Конечно, после начала основной тренировки никто уже и не вспоминал об уроках фигурного катания, но осадок от этого все же остался немалый. Хотя он тоже хорошо: сбил с ног, будто перед ним один из игроков. Ну, забылся малость, с кем не бывает? Мог бы он предотвратить этот наезд с последующим падением? Да, только не стал делать этого. Почему? Возможно потому, что хотелось позлить ее. Но стоило признаться, фигуристочка эта очень хорошо ощущалась под его телом, несмотря на то, что он был в экипировке. Да и тонкий аромат ее духов преследовал его до сих пор: чуть сладкий, с чарующими нотками то ли яблока, то ли мандарина и чего-то еще пьянил своей ненавязчивостью и легкостью. Она вся была окутана этим ароматом, и даже после ее ухода этот запах преследовал его на арене. Чертов аромат, чертова лабэндка. Яр снова замахнулся для удара, но передумал. Руки-таки зачесались, но не от желания расколошматить плитку в душевой – ему снова хотелось ощутить под собой ее легкость и увидеть недовольную мордашку. Она забавная, когда злилась. Ощущался ее характер. Но, черт возьми, какая же заносчивая, зараза! Это ее чувство превосходства… нет, без него, конечно же, в таком виде спорта никуда, но как же хотелось поставить выскочку на место.
- Было б из-за чего беситься, - ответил все же Яр, когда выключил воду. – И без этого проблем хватает.
Отец, как и всегда, ждал его возле выхода из ледового дворца. Ярослав только взглянул на него исподлобья и демонстративно отвернулся, не желая снова выслушивать очередную порцию нотаций и разборов промахов. Только не сегодня. Хватит с него на сегодня. Так и пробежал мимо, чувствуя тяжелый взгляд вслед. И ощутил, как горько стало от этого на душе. А ведь когда-то они были одной семьей. Крепкой, дружной, он боготворил отца, мечтал быть похожим на него, не подвести… Куда все это делось? Отец разрушил это, с легкостью переступив через семью и уйдя в новые отношения. Значит, не так уж и дороги они ему были.
Впереди замаячила знакомая худенькая фигурка. Яр даже невольно замедлил шаг, задержав на ней взгляд. Маша, так, кажется, ее называл Михалыч. Определенно, но ее видел где-то среди общей массы фигуристов. На каких-то рекламных плакатах, в журналах, только фамилию ее никак не мог вспомнить. Кто-то не жалел денег в ее раскрутку.
И этого кого-то Яр имел возможность увидеть прямо сейчас. Из припаркованного прямо напротив входа огромного черного внедорожника вышел мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм известной марки, и девчонка устремилась прямо к нему, перехватывая с плеча свою увесистую спортивную сумку. Ему оставалось лишь наблюдать, как этот мужчина с улыбкой прижал ее к себе, целует в висок и, перекинувшись о чем-то несколькими словами, забрал сумку и усадил в свой автомобиль. Вице-президент по маркетингу клуба. Птица высокого полета, такая уж точно сумеет обеспечить попадание юного дарования к лучшим тренерам, а также выбить любые условия для работы. И сегодняшняя ее тренировка на хоккейном льду в порядке исключения не что иное, как его личное покровительство. Чувство презрения к ней медленно разгоралось внутри. Еще одна вертихвостка, падкая до чужих денег. Потеряв всякий интерес к ней, Яр направился к своей машине, закинул в сердцах в багажник сумку и поехал домой, в пустую чужую квартиру, которую снимал вот уже несколько месяцев. Сегодня хотелось напиться, но режим, черт возьми, не позволял – завтра серьезная домашняя игра.
Глава 3. Быть достойной
- Что у тебя сегодня случилось?
Не хотелось затрагивать эту тему, но разговор ведь все равно рано или поздно вернется к ней, хотя ничего существенного Маша в ней не видела. Она отвлеклась от созерцания мелькавших улиц и повернулась к мужчине за рулем. Каждый раз смотрела на него и на сердце становилось так тепло и спокойно. Он уже давно разменял пятый десяток, но все равно оставался опасно красив. Даже ей, неискушенной молодой девушке, чувствовалось это. Его сосредоточенные и суровые черты рядом с ней менялись, в глазах появлялся мягкий теплый блеск, и улыбка... Ах, какая улыбка была у него! С нее, наверняка, сходили с ума толпы женщин, но Маша знала, что предназначена она была только для немногих, самых близких и любимых. И для нее в том числе. Этот мужчина всегда вызывал у нее восхищение.
- Ничего не случилось, с чего ты взял, - как можно беспечнее ответила она, пряча взгляд. Но собеседник повернулся к ней, отвлекшись от дороги, и несколько секунд внимательно всматривался.
Не поверил. Она поняла это по тому, как поднялся вверх уголок губ.
- И все же?
- Ну пап! – не выдержала Маша. – Сказала же, что все нормально.
- Я про твое падение. Может стоит обратиться к врачу? Как бы не было сотрясения. У тебя соревнования скоро, не хотелось бы проблем.
- Не стоит, я нормально себя чувствую...
- Мама все равно заставит тебя обратиться к специалисту, давай не будем заставлять ее лишний раз переживать.
Отношение родителей в ее семье было самым настоящим примером для подражания. Маше иногда казалось, что они поставили такую планку, которую не каждой семье было по силам перешагнуть. Доверие, взаимоуважение, любовь и забота – на этом стояла их семья и это дорогого стоило. Здесь никогда не было деления «свои-чужие». Здесь все были своими, родными.
Ей было около шести лет, когда родители забрали ее из детского дома. Шесть лет. Малый возраст для человека. И огромный для ребенка, от которого за такой крохотный период уже успела отказаться родная мать и приемные родители. То, как она оказалась в этой семье, рукой судьбы и не назовешь. Это было слишком запутано, слишком невозможно, и все же так было. Детский дом, новенькая девочка, которая впервые оказалась вдали от мамы – ей сказали, она умерла – и их крепкая дружба. Аня. Они были словно две родственные души, не разлей вода. А потом в приехали родители Ани, живые и чрезвычайно взволнованные. Маша помнила, как они все время плакали, обнимая родную дочь. Помнила и того большого сурового мужчину, который все время ограждал их, пока вел суровый разговор на повышенных тонах с директором. Что она могла тогда понимать, совсем мала же была. Но этот эпизод запомнила почему-то на всю жизнь. А та женщина, что едва находила в себе силы не плакать и постоянно держала Аню то за руку, то в объятиях. Маше казалось, что красивее ее она никогда не видела. Даже с заплаканными глазами, опухшим носом, она все равно казалась ей божественно прекрасной. Аню забрали в тот же день. А она осталась одна. Такого одиночества Маша никогда еще не испытывала в своей жизни. Это было больно. Ей хотелось приткнуться куда-нибудь и выплакаться, осознать и вновь привыкнуть, что она снова осталась одна.
Совершенной неожиданностью стал для нее приезд Ани. Да еще и с родителями. А потом были новые и новые посещения. Маша буквально жила ожиданием их приезда. Ах, как же она в тайне завидовала подруге – у той нашлись родители. А она так и останется в детском доме среди чужих взрослых, меняющихся едва ли не каждый год, со старыми потрепанными игрушками и вечно шумящими ребятами.
- Машенька, приведи себя в порядок, - строгая воспитательница одернула ее платьице, желая натянуть подогнать маленькой вещь по росту, но тщетно. – К тебе приехали.
Маша и так знала, кто должен был приехать к ней. Но зачем тогда ее так нарядили? Зачем банты и туфли?
- Приехали твои будущие мама и папа...
И тут ее охватило такое отчаяние. Ей бы радоваться, что нашлись наконец-то для нее родители, но это означало... что она никогда больше не увидит Аню, не увидит ее родителей.
- Не хочу, - заупрямилась тогда, упираясь. – Не хочу. Не хочу родителей. Не хочу уезжать. Хочу к Ане.
Сквозь собственные рыдания, сквозь строгие слова воспитателей и директрисы она расслышала единственный голос, который смог заставить ее притихнуть.
- Оставьте ее в покое! Не трогайте. Машенька, это я. Посмотри на меня, моя хорошая. Я пришла за тобой. Аня, папа... Мы все пришли за тобой, ты меня слышишь? Мы, мы пришли за тобой. Посмотри на меня...
А потом были теплые объятия. Мамины объятия. Такие ласковые, нежные. И от мамы так вкусно пахло. Наверно именно такой запах у нежности и материнской любви. Ее увезли домой в тот же день. Маша помнила, как боялась ложиться спать, потому что все казалось чудесным сном, который растает к утру, оставив лишь одни горькие сожаления. Но утренний подъем от крепких объятий Ани доказал, что ее мечта о семье и доме стала реальностью.
Наверно маме было нелегко с ней. Перебороть свой страх вновь быть брошенной было нелегко, но вся семья прошла этот нелегкий путь вместе с ней. Самым сложным было решиться сказать одно слово. Одно, но зато какое! Самое важное для каждого ребенка. И самое-пресамое важное для брошенного ребенка. Мама! И когда она все же смогла, плакали обе. Мама стала для нее самым родным и близким человеком, если не считать Аню.
К своему новому папе она привыкала гораздо дольше. Сказалось и то время, что пришлось прожить в Германии, куда он их отправил ради благополучия семьи, и его напряженная работа, и его строгий вид. Но уже ребенком Маша чувствовала, что не может быть плохим человек, что так трогательно заботился о любимой женщине и детях, даже чужих. Весь их клан, как Маша частенько сейчас шутила, называя семью, принял ее тепло и искренне. И она гордилась каждым из них, равно как и знала, что ею гордятся не меньше.
Мама стала для нее истинным идеалом женщины: красивая, заботливая, талантливая – ей хотелось подражать. Маше казалось, что Ане, с ее унаследованной природной грацией даже не нужно было стараться, чтобы походить на маму, а вот ей приходилось долго и упорно работать над собой. И когда ей говорили, что она, в отличие от сестры, похожа на мать, высшей похвалы и придумать нельзя было.
Отдать ее в школу фигурного катания была всецело папина идея. Он заметил, с каким восхищением смотрела она по телевизору трансляцию чемпионата, как пыталась по-детски повторить прыжки и обороты дома на полу, после чего на семейном совете и было решено: будем пробоваться. По меркам профессионального спорта возраст ее для начала подготовки к спортивному будущему был уже малоподходящим, но все же тренер, посмотрев на ее хореографию и растяжку (спасибо маме за занятия вместе с ней танцами), решил дать ей шанс. Все свои успехи Маша посвящала родителям за их веру в нее. Ей хотелось, чтобы они гордились ею, хотелось доказать, что она достойна быть членом их семьи и ни в коей мере не вызовет у них чувство стыда. И сколь бы родители ни говорили ей, что она, глупенькая, зря переживает по этому поводу – любить ее и без побед будут, она все равно не щадила себя, чтобы быть достойной их.
Разве могла она хоть даже в мыслях дать маме расстроиться или переживать? Конечно же нет. Именно поэтому отец отвез ее сперва к врачу, и после обследования, удостоверившись, что все в порядке, уже можно было возвращаться домой. О падении двое заговорщиков еще в машине решили не рассказывать, чтобы поберечь чуткие материнские нервы. Маша украдкой смотрела, как радостно засияли глаза родителей, едва только они увидели друг друга.
