пролог
— Сегодня мы собрались,чтобы проводить в последний путь Ричарда Эшфорда — человека большого достоинства, непоколебимой честности и глубокой доброты.
Ричард был не только выдающимся бизнесменом, чьё видение и преданность делу создали наследие, которое переживёт века, но также любящим отцом и заботливым дедом.
Его успех никогда не отдалял его от близких; напротив, он позволял ему щедро дарить любовь, мудро руководить и вдохновлять окружающих.
В своей семье он находил наибольшую радость, в своей работе — смысл.
Мы воздаём благодарность за жизнь Ричарда — жизнь, прожитую с честью, силой и благородством,— и вверяем его заботе вечного Бога, уверенные в том, что любовь, подобная его, никогда не умирает.
Да упокоит Господь его душу.
Священник замолк. На несколько секунд повисла глубокая, звенящая тишина. Солнце, что этим днём стояло в наивысшей точке за последние недели, казалось, светило ещё ярче. Его лучи танцевали на чёрном, идеально выполированном гробу.
Кто-то коротко всхлипнул — тихий звук прокатился по рядам собравшихся. Лёгкая, почти невесомая рука легла мне на плечо.
— Нужно подойти,попрощаться, — тихо прошептала моя жена Энн.
Меня зовут Теодор Эшфорд. В этот солнечный и тёплый день мы хороним моего отца. И я... счастлив.
Если бы хоть один из присутствующих здесь мог читать мысли, он бы пришёл в ужас от того, что творилось у меня в голове.
Когда в конце прошлой недели мне сообщили, что мой отец умер, моё сердце не сжалось от боли. Я не почувствовал дрожь в коленях, не ощутил ни капли скорби или отчаянья.
Из меня вырвался лишь короткий выдох облегчения. На душе стало неестественно легко, почти радостно.
Я ликовал.
Этим днём мне меньше всего хотелось находиться на кладбище под палящим солнцем, в удушающе чёрном, идеально выглаженном костюме. Я с нетерпением ждал окончания этого мероприятия, чтобы отправиться в какой-нибудь бар. Плевать, в какой. В первый попавшийся. И угостить всех присутствующих самым дорогим алкоголем, чтобы они порадовались вместе со мной.
— Тео... — голос Энн прорвался сквозь поток моих мыслей.
— Хорошо, — я сжал уже завядшую гвоздику в ладони, почти сломав её стебель.
Медленно подошёл к гробу.
Моя улыбка была почти незаметной — уголки губ дрожали от усилия удержать её в рамках приличия. В груди разливалось тёплое, почти пьянящее чувство свободы, такое острое, что хотелось рассмеяться прямо здесь,под тяжёлым взглядом тех, кто пришёл оплакивать его.
Я опустил на гроб бедный цветок.
— Вот и всё. Я свободен,— сладко протянул я полушёпотом, прикрывая глаза в экстазе. — Ты был слишком наивен, полагая, что после твоей смерти я продолжу то жалкое существование, на которое ты меня обрёк. Гори в аду, всеми любимый, лживый и лицемерный ублюдок.
Вернув лицу прежнюю скорьб я выпрямился как раз в тот момент, когда к гробу подошел лучший друг, а по совместительству партнер, отца. Мистер Беннетт сжал мое плечо в успокаювающем жесте.
— Твой отец всегда гордился тобой, Тео.
Я чуть было не усмехнулся ему в лицо. Гордился? Мой отец считал меня своим большим позором.
—Я знаю. Спасибо, мистер Беннетт, — мой голос даже не дрогнул. Чему я точно научился от отца, так это хорошо притворяться.
— Просто Чарльз. Если нужна будет помощь, я всегда готов протянуть руку сыну моего лучшего друга,— он похлопал меня по плечу и направился в сторону других скорбящих.
Я тоже не стал больше задерживаться у гроба. Отыскав глазами в толпе свою жену, направился к ней.
Энн как раз закончила разговор с одним из партнёров моего отца, когда я подошёл к ней.
— Ты не устала? — я заглянул в её голубые глаза.
—Вовсе нет, — соврала она, улыбаясь. —Дети устали. Я отправила их в машину.
—Поедешь с ними домой? — Мне чертовски не хотелось ехать в арендованный нами ресторан со всеми этими людьми, что пришли попрощаться с моим отцом, но Энн...
Она взвалила на свои плечи всю организацию этих похорон, зная, что мне абсолютно плевать, в какую могилу швырнут его тело.
Возможно, я никогда не был любящим мужем, но я старался заботиться о ней и детях как мог. И как бы мне ни хотелось послать всех к чёрту, я был готов поехать с этими людьми, лишь бы не взваливать хотя бы это на неё.
—Поезжай лучше ты, — она сжала мою ладонь.— Я знаю, как ты хочешь уйти, и прекрасно тебя понимаю. За меня не переживай.
Её тепло проникало в меня, пробуждая изнутри. Я сжал её ладонь чуть сильнее, чем стоило. Ненависть к отцу вспыхивала во мне всё ярче, как искра, ждущая глотка воздуха.
В попытке выглядеть приличным человеком в обществе он испортил жизнь не только мне, но и этой прекрасной девушке.
Энн была очень красива и умна. Она могла найти себе достойного мужа, который любил бы её всем сердцем. Но ей достался я...
— Давай скажем, что детям сталоплохо, и уедем оба? — предложение неожиданно слетело с моих губ.
Энн ахнула:
— Тео! Нельзя врать о таких вещах! Поезжай домой и отдохни как следует. Я предупредила Сильвию — она посидит с мальчиками.
— Ты, как всегда,всё продумала... — покачав головой, я ухмыльнулся. — Знаешь, я всё ещё непонимаю, как отцу удалось уговорить тебя на этот брак.
— Не думаю, что сейчас подходящее время говорить об этом, — она кивнула куда-то за мою спину.
Обернувшись, я неожиданно увидел нотариуса отца.
Неужели он будет оглашать завещание прямо здесь?
Мои брови нахмурились. В груди шевельнулось неприятное предчувствие — словно вот-вот должно было произойти что-то скверное.
— Добрый день, мистер и миссис Эшворд. Примите мои искренние соболезнования...
—Мистер Хартвелл, что-то случилось? —нагло перебил его я, отпустив ладонь Энн и развернувшись к нему всем телом.
—Ваш отец... — мужчина поправил тугой галстук. Погода сегодня была действительно душной: лицо Хартвелла заливал пот, капли стекали по вискам — ... попросил передать вам это на похоронах.
Он достал из черной папки небольшой конверт.
— Что это? — удивленно вскинув брови, я взял его. Он оказался наудивление лёгким и плоским.
— Не знаю. Он только просил передать, — заверил мужчина.
Я готов был разорвать конверт на месте, но Энн легко перехватиламою руку.
— Дети ждут, — напомнила она. А потом, приблизившись, шепнула: —Не горячись. Откроешь, когда будешь готов. Мало ли... что там может быть.
Я хотел было выругаться вслух, сказать, что мне ничего не нужно от этого сгнившего куска дерьма. Но долгие годы воспитания взяли верх.
Поблагодарив мистера Хартвелла, я попрощался с Энн, легко чмокнув её в щёку, и направился к машине.
— Папа, я спать хочу, — сонно потирая глаза, пробормотал Оливер, мой младший сын, устроившись на заднем сиденье машины.
— А я есть, — добавил старший, Шон. — Где мама?
— Мама приедет чуть позже, — я проверил, чтобы оба были пристёгнуты, и, садясь за руль, предложил:
—Можем быстро заехать за пиццей. Хотите?
—Хотим! — тут же оживился Оливер.
— И колу возьмём? — с надеждой спросил Шон.
— И колу, — кивнул я, улыбнувшись.— Что-нибудь ещё?
— И лакрицу! —воскликнул Оливер.
В зеркале заднего вида я заметил, как Шон скривился от отвращения. Я невольно усмехнулся. Шон был моей копией — от внешности и вкусовых предпочтений до характера. Оливер же весь в Энн — и внешне, и душой. Правда, с его страстью к лакрице в семье мирились с трудом: он был единственным, кто её любил.
...
Купив всё, что заказали дети, я привёз нас домой.
Пока мальчишки вместе с Сильвией раскладывали покупки и ставили пиццу в духовку, я налил себе стакан виски и опустился на диван.
Стоило бы переодеться, стряхнуть ссебя этот день и отправиться наконец праздновать свою свободу. Но... конверт, всё ещё лежащий в кармане пиджака, словно камень давил на грудь.
Я долго смотрел в одну точку, прежде чем, осушив стакан до дна, всё-таки достал его. Тонкий, неприметный, он почему-то казался тяжелее свинца.
Не давая себе времени передумать, разорвал его. Внутри оказался всего лишь один сложенный листок.
Записка? Мой отец оставил мне записку?
Криво усмехнувшись, я начал читать. Бегло, поверхностно, ожидая увидеть что-то ничтожное, какое-нибудь очередное напоминание о своей «никчемности».
Но с каждой новой строчкой моя улыбка меркла. Каждое слово вонзалось в сердце, словно ржавый гвоздь.
Когда я добрался до последней строки, внутри что-то оборвалось.
Я метнул пустой стакан о стену. Сухой звон разбившегося стекла пронзил гулкую тишину гостиной. Осколки рассыпались по полу.
— Старая тварь, — выдохнул я.
Пламя, которому столько лет не хватало воздуха, теперь разгорелось в полную силу, вырываясь наружу и обжигая мою кожу.
1
— Погоди! — смеясь, воскликнул я. — Я немного волнуюсь.
Отодвинув нависшего надо мной парня, я попытался встать с кровати.
— Нужно проверить, надёжно ли закрыта дверь.
— Успокойся уже, — хохотнул он, вновь повалив меня обратно. — Мы несколько раз её проверяли. Она надёжно закрыта.
Кончики его пальцев скользнули по моему лицу, очертив скулы и остановившись на губах.
Я нервно сглотнул.
— Почему мы не могли остаться у тебя?
— Потому что я живу в общежитии. У нас там проходной двор. И стены тонкие, — он наклонился, оставив лёгкий поцелуй на моих губах. — Ты же сам сказал, что твой отец сегодня занят работой.
— Да, но... — я прикрыл глаза, молясь, чтобы нас никто не застал.
Возможно, для кого-то это был самый обычный будний день. Но для меня он значил нечто большее.
Ещё в старших классах я начал замечать, что, в отличие от одноклассников, ниразу не задумывался о том, чтобы пригласить на свидание девушку.
Пока все с увлечением обсуждали первые поцелуи и интимные прикосновения с противоположным полом, я всё чаще ловил себя на мыслях об одном из ребят.
Сначала они казались безобидными.
Мне просто нравилось, что он весёлый, добрый, умеет в последнюю ночь подготовиться к экзамену, и с лёгкостью помогает другим.
Потом я стал замечать, как хорошо он одевается. Какой у него приятный парфюм.
Иногда, после тренировок, я задерживался в раздевалке чуть дольше, лишь бы уловить в воздухе остатки его запаха.
Со временем мысли становились всё навязчивее.
Я смотрел на его руки, прикидывая, насколько они тёплые. Хотелось дотронуться до них, почувствовать их на себе. Проверить, какими будут его объятия — нежными или, наоборот, сильными, властными...
Будучи глупым подростком, ничего не понимающим в чувствах, я непридавал своим мыслям особого значения.
Ну подумаешь — понравился мне парень. Взбрело что-то в голову. Пройдёт.
Так я себе говорил. Убеждал. Заглушал.
Но на выпускном... всё изменилось.
Когда он появился с девушкой — в идеально выглаженном костюме, с сияющей улыбкой и рукой на её талии — внутри что-то болезненно дёрнулось.
А когда во время медленного танца они поцеловались, во мне всё оборвалось.
Я почувствовал резкую, ослепляющую боль в груди. Словно кто-то всадил в сердце тонкий, кривой нож. Желудок скрутило в тугой узел, и на секунду показалось: ещё немного — и я упаду.
Меня бросило в жар, в ушах зашумело. Музыка, смех, разговоры — всё растворилось. Я слышал только собственный пульс, грохочущий в висках.
Я не понимал, что происходит. Не мог объяснить это чувство. Мне хотелось выбежать на улицу, спрятаться, исчезнуть.
Или — что было ещё страшнее — подойти и вырвать его из её объятий. Просто схватить и утащить подальше.
Я не сделал ни того, ни другого. Я остался. Замер.
Какой-то чужой человек в моём теле досидел до конца вечера.
Я не помню, как шёл домой. Только то, как, заперевшись в комнате, сжал подушку и пролежал так до самого утра.
С тех пор я словно провалился внутрь себя.
Каждое утро, открывая глаза, я ощущал пустоту.
Тело было тяжёлым, мысли — вязкими, словно пробирались сквозь густой туман.
Я не хотел есть. Не хотел говорить. Не хотел ехать на море, хотя раньше ждал этого каждое лето.
Всё вокруг потеряло вкус, цвет, смысл.
Внутри будто открылась дыра — бездонная и жадная, в которую исчезало всё хорошее, что я когда-то чувствовал.
Отец — внимательный и тревожный человек — быстро заметил перемены.
Меня отвели к психологу, а вскоре по всему дому установили камеры. Ко мне приставили охрану.
Он объяснял это заботой. Говорил, что боится за меня. Что думает — я могу навредить себе.
Но всё, что делалось якобы "для моего блага", только усугубляло моё состояние.
На одном из сеансов у психолога ему удалось разговорить меня. Возможно,он и вправду был талантливым специалистом, а возможно — я просто больше не мог носить всё это в себе.
Чаша переполнялась долго, но именно в тот день она треснула.
Я говорил сбивчиво, торопливо, иногда запинаясь — каждое слово, сорвавшееся с губ, будто разрывало что-то внутри. Но с каждым признанием становилось легче, как если бы один за другим с грохотом падали ржавые замки.
К концу рассказа внутри осталась странная пустота... и вместе с ней — облегчение. Казалось, меня отпустили.
Психолог немного помолчал, а потом, почти не глядя в блокнот, сказал:
— Это многое для вас значило.
Я кивнул.
— Что вы сами думаете об этом?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Мне просто... тяжело. Я всё время думаю о нём. И это не проходит. А после выпускного стало только хуже.
— Вам больно, потому что он оказался не с вами?
— Да...
— Как вы думаете, что это может значить?
Я застыл. Этот вопрос оказался самым прямым. Но в голове уже давно крутилась догадка. Просто страшно было произнести её вслух.
"Что я... влюбился, — выдавил я.
Он не удивился. Лишь спокойно кивнул.
— Это нормальное чувство. Оно может быть болезненным. Особенно, если впервые. Особенно, если без ответа.
Я замер. Это слово повисло в воздухе, будто ударило меня в грудь.
Влюблён? В парня?
Я почувствовал, как щеки вспыхнули, в горле пересохло, ладони вспотели.
Это ведь не то, о чём говорят между собой парни в школе. Не то, чему учат в фильмах или пишут в книгах. Это было что-то совсем другое. Что-то... "неправильное". Странное. Глупое?
С того дня мои занятия с психологом участились.
Я сам настоял на этом — хотел поскорее разобраться,всё ли со мной нормально.
Конечно, не обошлось и без помощи интернета. Всё свободное время я проводил на форумах и в блогах, где люди делились историями: как впервые почувствовали влечение к своему полу, как приняли это, и как это повлияло на их жизнь.
Чаще всего речь шла о трудностях —особенно с родителями. Кто-то терял контакт с близкими навсегда, кого-то выгоняли из дома. Но были и те, кого поддерживали.
Я читал с замиранием. Постепенно во мне зародилась мысль рассказать всё отцу. Ближе него у меня не было никого. Но страх сжимал горло, и как оказалось— не зря.
Это была очередная сессия. Я делился с психологом, что нашёл приятелей —пусть пока только в интернете, но такихже, как я. Людей, с которыми можно было поговорить честно. Без осуждения. Это давало облегчение. Я почти начал верить,что всё будет хорошо.
