Сегодня чудесный день. С самого утра солнечные лучи буйными потоками льются с неба, пронизывая всё вокруг и насыщая золотисто-медовым светом. Небо, бледно-голубое и высокое-высокое, с редкими, полупрозрачными беловатыми пёрышками облаков и чёрными росчерками хаотично мельтешащих стрижей. К вечеру они спустятся ниже и будут носиться по кругу с оглушительными вскриками до самой темноты. Но это будет вечером. А сейчас стрелки только-только приближаются к самой верхней отметке циферблата часов висящих на стене. Эти часы, немного старомодные, громко тикающие по ночам, но такие привычные и уютные, сохранились ещё с того времени... Как и чашка с парой кленовых листочков и смешным человечком на боку, стоящая сейчас на столе и распространяющая вокруг себя восхитительный аромат свежесваренного какао. На ручке виднеется щербинка, а по верхнему краю маленькая трещинка. Ты, время от времени глядя на неё, задумчиво замечаешь, что надо бы заменить чашку, но мы оба знаем, что это всего лишь слова. Чашка слишком дорога нам обоим, она как осколок нашего прошлого, которое порой хотелось бы забыть, но и одновременно хочется помнить. Воспоминания носят горьковато-пряный привкус. В них много боли и расставаний, но есть и встречи. А ещё, без них мы, уже будем не мы. Поэтому часы всё так же продолжают тикать на стене, отсчитывая минуты и возвращая порой по ночам меня в наше прошлое, а чашка всё так же появляется на столе, когда приходит время пить чай.
Громкие разрывы снарядов, резкие, словно хлопушка, рвущие тишину в клочья. Небо, затянутое клубами дыма. Запах гари, едкий, разъедающий лёгкие и заставляющий заходится в приступах удушающего кашля, порой с тошнотворно-сладковатой примесью, от которой инстинктивно содрогаешься, потому что такой запах может издавать только горящая плоть. Воронка посреди дороги и сиротливо брошенная вверх тормашками на обочине детская коляска. Ветер играет лёгкой белой шторкой. Одно колесо мерно вращается. Тускло блестящие стальные спицы издают лёгкий сухой шелест. Со старой выцветшей афиши на стенде улыбается звезда. Мраморные перила с чёрными оспинами, оставшимися после последнего обстрела. Протяжный свист над головой и команда «Ложись», на которую тело по уже устоявшейся привычке реагирует даже раньше разума. Оглушительный взрыв.
— Будешь какао?
— Нет. Мне кофе.
— Почему ты так не любишь какао?
— Потому что тогда в этом доме будет два какаопоглотителя. И потом, миру нужно равновесие.
— И это равновесие — кофе?
— Почему бы и нет? Кофе против какао, — скользящая по губам улыбка.
А сегодня действительно чудесный день начала лета. Солнечные зайчики играют на полу и стене, проникнув в распахнутое окно. И слышно, как на карнизе воркуют голуби. Ты медленно, с наслаждением смакуешь свой утренний кофе с молоком, отказываясь признавать моё какао, и между делом листаешь очередную книгу, лежащую на коленях покрытых тонким пледом сливового цвета. Волосы с лёгкой рыжинкой, заметно отросли за последнее время, но ты наотрез отказываешься стричь их, а мне нравится пропускать эти пряди сквозь пальцы, ощущая их живую шелковистость. Поэтому я каждый раз соглашаюсь с твоими, немного детскими доводами, а после исподволь наблюдаю, как ты ловко собираешь свои волосы в хвостик, порой упуская одну-две прядки. Как сегодня.
А ещё сегодня просто отличный день для прогулки. Солнце светит так ярко, когда мы вдвоём покидаем полумрак подъезда. Ты щуришься и подымаешь руку раскрытой ладонью вверх, ловя ласковое тепло. А я тихо улыбаюсь и подставляю лицо солнечным лучам. Сосед живущий этажом выше, глядя на нас, чуть поджимает губы и молча отворачивается. Однажды он спросил, зачем мне, здоровой девушке этот инвалид. Ты. Тогда я ничего не ответила. Зачем? Он даже не понимает, какое это счастье просто быть рядом. Быть просто живыми и вместе.
— Ой, смотри!
— Совсем как ты, когда хочешь добиться, чтобы я съел ту ужасную кашу, которую называешь своим «новым опробованным рецептом».
Прямо под колёса инвалидки слетел желторотый слёток-воробышек, смешно приспустив коротковатые ещё крылышки, кинулся к воробьихе, широко раскрывая рот.
— Не правда! И вовсе не похоже, — я, шутя, замахиваюсь на него, но вместо этого поправляю чуть сползший с колен плед.
Высокие ободья колёс тихо шуршат по асфальту. Ты, конечно, можешь управлять и сам своим средством передвижения и, судя по той лёгкости, с какой мне удаётся толкать коляску впереди себя, именно этим и занимаешься втихаря. Но мы оба делаем вид, что это именно я её толкаю, а ты всего лишь пассажир.
Нам обоим повезло выбраться из той мясорубки, которую люди поименовали войной. Вырваться в это море света и тишины.
Колесо наскочило на спрятавшийся в траве камень и коляску слегка тряхнуло. Дорога осталась за нашими спинами уже минут как пять, когда мы свернули в сторону холма на самой окраине города. Теперь нас окружает разнотравье. Золотистая кашка доверчиво стелется под ноги, а ободья колес почти совсем не видно среди кисточек мятлика и лисьего хвоста. И... я хочу знать имя вон того бледно-лилового цветка. «Дорога» пошла в гору и теперь даже с твоей помощью, чтобы катить коляску приходится прикладывать силы. Я закусила губу, с усилием толкая ставшую вдруг громоздкой инвалидку.
— Оставь.
— Нет.
Сегодня я хочу подняться на самую вершину холма, во что бы то ни стало. Это уже не впервые и каждый раз я пасую, поддавшись на уговоры.
— Не дури. Оставь. Это слишком.
— Я хочу... подняться туда, — стараюсь выровнять дыхание. — С тобой.
Тёплая ладонь накрывает мою, заставляет разжаться сведённые в усилии пальцы.
— Иди.
— А ты?
— И я. Представь, что я там с тобой. Иди, а я подожду тебя здесь.
Я всматриваюсь в твоё лицо, в тонкую, едва заметную морщинку в уголке рта, в тёмные глаза. Ты выглядишь таким безмятежным и счастливым, а мне почему-то так важно подняться наверх сегодня. И обязательно вместе. Я не могу объяснить это своё желание.
— Нет.
Вновь берусь за ручки и с удвоенной силой толкаю коляску наверх, по едва заметной тропинке. Мне больше не видно твоего лица, но я улавливаю твоё напряжение по застывшим плечам и судорожно сжавшим подлокотники кресла пальцам. Чтобы ни говорил, но ты тоже хочешь на вершину. Коляска с сопротивлением движется вперёд, оставляя за собой широкий след. Душистый горошек упрямо цепляется за колёса, опутывая их розовато-зелёной паутиной. Неожиданно нога проваливается в неглубокую ямку и сердце на мгновение ухает. Это страх из прошлого. Из того самого прошлого, где вот в такой ямке порой таилась гремучая смерть. И сразу вслед за этим, новый запоздалый страх — если я оступлюсь, то коляска может завалиться набок.
Наверное, лучше было оставить тебя нежиться внизу на солнышке, вместо того, чтобы с упрямством продолжать тащить наверх. Пепельно-зелёные кисточки мятлика щекочут лодыжки. Шаг. Ещё один. Под нами открывается панорама на окрестности. Но сейчас ни одному из нас не хочется ими любоваться. Ещё немного и будем на вершине. Ещё чуть-чуть. Шаг. Второй. Колеса натужно поскрипывают. Пахнет разомлевшими на солнце травами и землёй.
Бледно-голубое небо наверху кажется одновременно таким близким и таким далёким. От открытого пространства перехватывает дух. У самого обрыва желтеет запоздалый одуванчик. Тёплый ветер бьёт в лицо, раздувает юбку, теребит выбившиеся прядки волос. Ты щуришься от солнца и, прикрывая ладонью глаза, смотришь на небо. И улыбаешься. Счастливый от всего того, что окружает тебя сейчас. Я чувствую это. И тоже сейчас невероятно счастлива. Прошлое отступает, превращается в картонные тени воспоминаний. Хочется смеяться и прыгать. Руки ещё ноют от напряжения, но во всем теле необыкновенная легкость. Кажется, сделай шаг вперёд и полечу вверх, словно семечко того самого одуванчика — маленький лёгкий парашютик. Отхожу к самому обрыву. Ветер тут сильнее, а небо такое... не передать словами. Оно такое чистое, безмятежное, обнимающее весь мир. Мой, наш мир. Интересно, ты чувствуешь сейчас то же, что и я?
Оборачиваюсь и вижу, как ты пытаешься встать. Плед сполз на землю, а ты чуть пошатываясь, несколько секунд удерживаешься на отвыкших стоять ногах. Несколько долгих секунд, в которые я медленно осознаю случившееся. А потом падаешь в кресло, откидываешься обессилено назад, но это уже не важно. Ты стоял. И это произошло именно здесь.
Смахнув выступившие слезы, улыбаюсь. Чувство лёгкости и безудержной радости настолько велико, что не иду, бегу. Бегу назад к тебе. А ты уже пришёл в себя от ошеломления и распахнул мне навстречу руки, ожидая. Ты смеёшься. Как мальчишка. Я ещё не могу разглядеть твоих глаз, но знаю наверняка, что в них сейчас горят лукавые огоньки. Я бегу к тебе навстречу, и мне больше ничего не нужно. У меня есть ты и это небо. Однажды, я верю в это, мы опять поднимемся сюда вместе. Вдвоём. И ты придёшь сюда своими ногами. Я верю в это.
Громкие разрывы снарядов, резкие, словно хлопушка, рвущие тишину в клочья. Небо, затянутое клубами дыма. Запах гари, едкий, разъедающий лёгкие и заставляющий заходится в приступах удушающего кашля, порой с тошнотворно-сладковатой примесью, от которой инстинктивно содрогаешься, потому что такой запах может издавать только горящая плоть. Воронка посреди дороги и сиротливо брошенная вверх тормашками на обочине детская коляска. Ветер играет лёгкой белой шторкой. Одно колесо мерно вращается. Тускло блестящие стальные спицы издают лёгкий сухой шелест. Со старой выцветшей афиши на стенде улыбается звезда. Мраморные перила с чёрными оспинами, оставшимися после последнего обстрела. Протяжный свист над головой и команда «Ложись», на которую тело по уже устоявшейся привычке реагирует даже раньше разума. Оглушительный взрыв.
— Будешь какао?
— Нет. Мне кофе.
— Почему ты так не любишь какао?
— Потому что тогда в этом доме будет два какаопоглотителя. И потом, миру нужно равновесие.
— И это равновесие — кофе?
— Почему бы и нет? Кофе против какао, — скользящая по губам улыбка.
А сегодня действительно чудесный день начала лета. Солнечные зайчики играют на полу и стене, проникнув в распахнутое окно. И слышно, как на карнизе воркуют голуби. Ты медленно, с наслаждением смакуешь свой утренний кофе с молоком, отказываясь признавать моё какао, и между делом листаешь очередную книгу, лежащую на коленях покрытых тонким пледом сливового цвета. Волосы с лёгкой рыжинкой, заметно отросли за последнее время, но ты наотрез отказываешься стричь их, а мне нравится пропускать эти пряди сквозь пальцы, ощущая их живую шелковистость. Поэтому я каждый раз соглашаюсь с твоими, немного детскими доводами, а после исподволь наблюдаю, как ты ловко собираешь свои волосы в хвостик, порой упуская одну-две прядки. Как сегодня.
А ещё сегодня просто отличный день для прогулки. Солнце светит так ярко, когда мы вдвоём покидаем полумрак подъезда. Ты щуришься и подымаешь руку раскрытой ладонью вверх, ловя ласковое тепло. А я тихо улыбаюсь и подставляю лицо солнечным лучам. Сосед живущий этажом выше, глядя на нас, чуть поджимает губы и молча отворачивается. Однажды он спросил, зачем мне, здоровой девушке этот инвалид. Ты. Тогда я ничего не ответила. Зачем? Он даже не понимает, какое это счастье просто быть рядом. Быть просто живыми и вместе.
— Ой, смотри!
— Совсем как ты, когда хочешь добиться, чтобы я съел ту ужасную кашу, которую называешь своим «новым опробованным рецептом».
Прямо под колёса инвалидки слетел желторотый слёток-воробышек, смешно приспустив коротковатые ещё крылышки, кинулся к воробьихе, широко раскрывая рот.
— Не правда! И вовсе не похоже, — я, шутя, замахиваюсь на него, но вместо этого поправляю чуть сползший с колен плед.
Высокие ободья колёс тихо шуршат по асфальту. Ты, конечно, можешь управлять и сам своим средством передвижения и, судя по той лёгкости, с какой мне удаётся толкать коляску впереди себя, именно этим и занимаешься втихаря. Но мы оба делаем вид, что это именно я её толкаю, а ты всего лишь пассажир.
Нам обоим повезло выбраться из той мясорубки, которую люди поименовали войной. Вырваться в это море света и тишины.
Колесо наскочило на спрятавшийся в траве камень и коляску слегка тряхнуло. Дорога осталась за нашими спинами уже минут как пять, когда мы свернули в сторону холма на самой окраине города. Теперь нас окружает разнотравье. Золотистая кашка доверчиво стелется под ноги, а ободья колес почти совсем не видно среди кисточек мятлика и лисьего хвоста. И... я хочу знать имя вон того бледно-лилового цветка. «Дорога» пошла в гору и теперь даже с твоей помощью, чтобы катить коляску приходится прикладывать силы. Я закусила губу, с усилием толкая ставшую вдруг громоздкой инвалидку.
— Оставь.
— Нет.
Сегодня я хочу подняться на самую вершину холма, во что бы то ни стало. Это уже не впервые и каждый раз я пасую, поддавшись на уговоры.
— Не дури. Оставь. Это слишком.
— Я хочу... подняться туда, — стараюсь выровнять дыхание. — С тобой.
Тёплая ладонь накрывает мою, заставляет разжаться сведённые в усилии пальцы.
— Иди.
— А ты?
— И я. Представь, что я там с тобой. Иди, а я подожду тебя здесь.
Я всматриваюсь в твоё лицо, в тонкую, едва заметную морщинку в уголке рта, в тёмные глаза. Ты выглядишь таким безмятежным и счастливым, а мне почему-то так важно подняться наверх сегодня. И обязательно вместе. Я не могу объяснить это своё желание.
— Нет.
Вновь берусь за ручки и с удвоенной силой толкаю коляску наверх, по едва заметной тропинке. Мне больше не видно твоего лица, но я улавливаю твоё напряжение по застывшим плечам и судорожно сжавшим подлокотники кресла пальцам. Чтобы ни говорил, но ты тоже хочешь на вершину. Коляска с сопротивлением движется вперёд, оставляя за собой широкий след. Душистый горошек упрямо цепляется за колёса, опутывая их розовато-зелёной паутиной. Неожиданно нога проваливается в неглубокую ямку и сердце на мгновение ухает. Это страх из прошлого. Из того самого прошлого, где вот в такой ямке порой таилась гремучая смерть. И сразу вслед за этим, новый запоздалый страх — если я оступлюсь, то коляска может завалиться набок.
Наверное, лучше было оставить тебя нежиться внизу на солнышке, вместо того, чтобы с упрямством продолжать тащить наверх. Пепельно-зелёные кисточки мятлика щекочут лодыжки. Шаг. Ещё один. Под нами открывается панорама на окрестности. Но сейчас ни одному из нас не хочется ими любоваться. Ещё немного и будем на вершине. Ещё чуть-чуть. Шаг. Второй. Колеса натужно поскрипывают. Пахнет разомлевшими на солнце травами и землёй.
Бледно-голубое небо наверху кажется одновременно таким близким и таким далёким. От открытого пространства перехватывает дух. У самого обрыва желтеет запоздалый одуванчик. Тёплый ветер бьёт в лицо, раздувает юбку, теребит выбившиеся прядки волос. Ты щуришься от солнца и, прикрывая ладонью глаза, смотришь на небо. И улыбаешься. Счастливый от всего того, что окружает тебя сейчас. Я чувствую это. И тоже сейчас невероятно счастлива. Прошлое отступает, превращается в картонные тени воспоминаний. Хочется смеяться и прыгать. Руки ещё ноют от напряжения, но во всем теле необыкновенная легкость. Кажется, сделай шаг вперёд и полечу вверх, словно семечко того самого одуванчика — маленький лёгкий парашютик. Отхожу к самому обрыву. Ветер тут сильнее, а небо такое... не передать словами. Оно такое чистое, безмятежное, обнимающее весь мир. Мой, наш мир. Интересно, ты чувствуешь сейчас то же, что и я?
Оборачиваюсь и вижу, как ты пытаешься встать. Плед сполз на землю, а ты чуть пошатываясь, несколько секунд удерживаешься на отвыкших стоять ногах. Несколько долгих секунд, в которые я медленно осознаю случившееся. А потом падаешь в кресло, откидываешься обессилено назад, но это уже не важно. Ты стоял. И это произошло именно здесь.
Смахнув выступившие слезы, улыбаюсь. Чувство лёгкости и безудержной радости настолько велико, что не иду, бегу. Бегу назад к тебе. А ты уже пришёл в себя от ошеломления и распахнул мне навстречу руки, ожидая. Ты смеёшься. Как мальчишка. Я ещё не могу разглядеть твоих глаз, но знаю наверняка, что в них сейчас горят лукавые огоньки. Я бегу к тебе навстречу, и мне больше ничего не нужно. У меня есть ты и это небо. Однажды, я верю в это, мы опять поднимемся сюда вместе. Вдвоём. И ты придёшь сюда своими ногами. Я верю в это.
