— Бурушка! Да как же так-то? Грива не чёсана, копыта не подкованы, седло парадное, серебром червлёным украшенное, в углу валяется! Где этот остолоп окаянный, Алёшка, сын поповский? — Добрыня Никитич всплеснул могучими руками и аккуратно перепрыгнул через полуметровую кучу лошадиных испражнений, чтоб осмотреть объём загаженности некогда сверкавшей конюшни. — Убью подлеца! Стоило на неделю уйти басурман бить, а тут такое.
Сивка-бурка лишь печально всхрапнула и с укоризной посмотрела на богатыря. «Ага, знаем мы твоих басурман—Лукич на дальней заставе опять заскучал и медовухи нагнал, вот и вызвал тебя, мол, на Матушку-Русь враги зуб точат! А меня с этим недотёпой оставил. Вот и разгребай теперь!»
А разгребать было что. Несмотря на безалаберность, Алёша всегда помнил, что конь богатырский должен быть сыт, посему кормил до отвала, но на этом считал свою функцию по уходу за животным оконченной.
Закручинился Добрыня, запустил пятерню в бороду густую да стал думу думать.
— Что Добрынюшка не весел, что головушку повесил?—Баба Яга умела появляться буквально из-под земли, наслаждаясь произведённым эффектом.
— Уйди старуха, я в печали!—богатырь остался безразличен к театральным выходам.
— Это я старуха? Вот хотела помочь тебе—гляжу кручинится соколик—а ты обзываться сразу!
— Прости, Ягулечка, дурака неразумного, поделись своей мудростью! —вовремя исправился Никитич, вспомнив о вредности и хитрости бабки.
— Вот говорила я вам, неучам—книжки читать надобно! А вам лишь шашкой махать. Ладно, пособлю. Вот тебе книжка с картинками про война сильного, но мудрого!
На мозолистой лапище Никитича появилась яркая книжица с надписью: «Геракл» и мускулистым полуобнажённым красавчиком на обложке. Старушка любовного глянула на глянцевого мачо, хитро подмигнула и исчезла. «Ну что тут полезного? Тьфу, срамота одна—мужики полуголые. А вот это интересно. Авгиевы конюшни…». Широкие брови сошлись у переносицы, на лбу выступил пот, губы беззвучно шевелились—шла напряжённая борьба с книгой.
Вдохновившись примером Геракла, Никитич бодро двинулся к заросшей речушке. В голове производились расчёты, как направить русло точнёхонько в двери конюшни, не затопив пол деревни. «Ломать—не строить! Плотину снесу, а там само всё устроится!»
Добрыня методично крушил крепкие брёвна под укоризненные взгляды молчаливых жителей, вновь пожалевших, что приобрели дома рядом с неутомимым богатырём.
— Эй, ты что творишь, дубина?—из воды раздался разгневанный девичий голосок, над поверхностью появилась милое личико, обрамлённое синими волосами.
Мужчина застыл как вкопанный.
— Я к тебе обращаюсь! Ты зачем мой дом портишь, заводь тихую разрушаешь?—девушка надвигалась на Добрыню: над водой появились идеальные округлости грудей.
Никитич выронил бревно и залился краской.
— А ты небось дурачок деревенский? Ты, милый, брёвнышко на место приделай да иди себе с миром!—бледные губы красавицы разошлись в улыбке.
— Беги богатырь, спасайся! Это же Мавка! Затащит тебя на дно, вовек не сплывёшь!—неслись отдалённые крики деревенских.
Но очарованному мужчине было не до них. Он приладил фрагмент плотины, прокашлялся и вдруг запел приятным баритоном арию на чистейшем итальянском. Теперь речная жительница замерла на месте, распахнув от удивления фиалковые глаза. «Точно дурачок! — промелькнуло в голове.—Но какой хорошенький. Может и впрямь утащить к себе в заводь, пусть песни поёт, слух услаждает».
Меж тем, Добрыня закончил свою арию и растерянно стоял по колено в воде, преданно глядя на девушку. Та рассмеялась, будто колокольчики серебряные по полу рассыпались.
— Пойдём со мной! В водице так легко и прохладно, смой пот и пыль этого знойного суетного мира. На дне хорошо и спокойно, я расчешу тебе волосы, покрою чело поцелуями,—гипнотический голос магнитом притягивал сделать шаг.
Богатырь безвольно двинулся в сторону омута, но издали раздалось тревожное ржание Бурушки, стряхнувшее вмиг наваждение.
— Зачем ты так, красавица? Я же и без чар твой, душой и телом!—Никитич смахнул слезу обиды. —может я жениться хотел с первого взгляда, а ты меня на дно тащить удумала.
Мужчина карабкался по осыпающемуся берегу и осколкам разбившихся надежд. А ведь это и впрямь была любовь с первого взгляда. О, женщины, вам имя—вероломство!
— Постой богатырь! Прости меня!—девичий голос дрожал и срывался.—Люб ты мне! Но не могу я на сушу выйти!
— И что же теперь делать?—Добрыня мигом скатился обратно к воде.
— Ты скажи сначала зачем заводь мою баламутил, почто плотину не тобой строенную ломал?
И поведал ей Никитич о кручине своей.
— Разве ж это беда?—Мавка вновь рассмеялась.—Поставь в углу миску с молоком да попроси своего Домового Овинника тебе сыскать на службу, чтоб за конюшней смотрел. Всё равно они в одном профсоюзе состоят. Да и Банника надо, а то запашок от тебя. Только пусть Кикимор не подсовывает, знаю я их племя. Волосёнки повыдираю! А теперь собирайся в дороженьку дальнюю за ожерельем волшебным. С ним смогу к тебе по ночам на сушу выходить. Ох, и намилуемся тогда.
Сивка-бурка лишь печально всхрапнула и с укоризной посмотрела на богатыря. «Ага, знаем мы твоих басурман—Лукич на дальней заставе опять заскучал и медовухи нагнал, вот и вызвал тебя, мол, на Матушку-Русь враги зуб точат! А меня с этим недотёпой оставил. Вот и разгребай теперь!»
А разгребать было что. Несмотря на безалаберность, Алёша всегда помнил, что конь богатырский должен быть сыт, посему кормил до отвала, но на этом считал свою функцию по уходу за животным оконченной.
Закручинился Добрыня, запустил пятерню в бороду густую да стал думу думать.
— Что Добрынюшка не весел, что головушку повесил?—Баба Яга умела появляться буквально из-под земли, наслаждаясь произведённым эффектом.
— Уйди старуха, я в печали!—богатырь остался безразличен к театральным выходам.
— Это я старуха? Вот хотела помочь тебе—гляжу кручинится соколик—а ты обзываться сразу!
— Прости, Ягулечка, дурака неразумного, поделись своей мудростью! —вовремя исправился Никитич, вспомнив о вредности и хитрости бабки.
— Вот говорила я вам, неучам—книжки читать надобно! А вам лишь шашкой махать. Ладно, пособлю. Вот тебе книжка с картинками про война сильного, но мудрого!
На мозолистой лапище Никитича появилась яркая книжица с надписью: «Геракл» и мускулистым полуобнажённым красавчиком на обложке. Старушка любовного глянула на глянцевого мачо, хитро подмигнула и исчезла. «Ну что тут полезного? Тьфу, срамота одна—мужики полуголые. А вот это интересно. Авгиевы конюшни…». Широкие брови сошлись у переносицы, на лбу выступил пот, губы беззвучно шевелились—шла напряжённая борьба с книгой.
Вдохновившись примером Геракла, Никитич бодро двинулся к заросшей речушке. В голове производились расчёты, как направить русло точнёхонько в двери конюшни, не затопив пол деревни. «Ломать—не строить! Плотину снесу, а там само всё устроится!»
Добрыня методично крушил крепкие брёвна под укоризненные взгляды молчаливых жителей, вновь пожалевших, что приобрели дома рядом с неутомимым богатырём.
— Эй, ты что творишь, дубина?—из воды раздался разгневанный девичий голосок, над поверхностью появилась милое личико, обрамлённое синими волосами.
Мужчина застыл как вкопанный.
— Я к тебе обращаюсь! Ты зачем мой дом портишь, заводь тихую разрушаешь?—девушка надвигалась на Добрыню: над водой появились идеальные округлости грудей.
Никитич выронил бревно и залился краской.
— А ты небось дурачок деревенский? Ты, милый, брёвнышко на место приделай да иди себе с миром!—бледные губы красавицы разошлись в улыбке.
— Беги богатырь, спасайся! Это же Мавка! Затащит тебя на дно, вовек не сплывёшь!—неслись отдалённые крики деревенских.
Но очарованному мужчине было не до них. Он приладил фрагмент плотины, прокашлялся и вдруг запел приятным баритоном арию на чистейшем итальянском. Теперь речная жительница замерла на месте, распахнув от удивления фиалковые глаза. «Точно дурачок! — промелькнуло в голове.—Но какой хорошенький. Может и впрямь утащить к себе в заводь, пусть песни поёт, слух услаждает».
Меж тем, Добрыня закончил свою арию и растерянно стоял по колено в воде, преданно глядя на девушку. Та рассмеялась, будто колокольчики серебряные по полу рассыпались.
— Пойдём со мной! В водице так легко и прохладно, смой пот и пыль этого знойного суетного мира. На дне хорошо и спокойно, я расчешу тебе волосы, покрою чело поцелуями,—гипнотический голос магнитом притягивал сделать шаг.
Богатырь безвольно двинулся в сторону омута, но издали раздалось тревожное ржание Бурушки, стряхнувшее вмиг наваждение.
— Зачем ты так, красавица? Я же и без чар твой, душой и телом!—Никитич смахнул слезу обиды. —может я жениться хотел с первого взгляда, а ты меня на дно тащить удумала.
Мужчина карабкался по осыпающемуся берегу и осколкам разбившихся надежд. А ведь это и впрямь была любовь с первого взгляда. О, женщины, вам имя—вероломство!
— Постой богатырь! Прости меня!—девичий голос дрожал и срывался.—Люб ты мне! Но не могу я на сушу выйти!
— И что же теперь делать?—Добрыня мигом скатился обратно к воде.
— Ты скажи сначала зачем заводь мою баламутил, почто плотину не тобой строенную ломал?
И поведал ей Никитич о кручине своей.
— Разве ж это беда?—Мавка вновь рассмеялась.—Поставь в углу миску с молоком да попроси своего Домового Овинника тебе сыскать на службу, чтоб за конюшней смотрел. Всё равно они в одном профсоюзе состоят. Да и Банника надо, а то запашок от тебя. Только пусть Кикимор не подсовывает, знаю я их племя. Волосёнки повыдираю! А теперь собирайся в дороженьку дальнюю за ожерельем волшебным. С ним смогу к тебе по ночам на сушу выходить. Ох, и намилуемся тогда.
