И вот пришли сваты 1.
Однажды, скрутило меня знатно. Заколодило в спине и не отпускает, ходить и сидеть нельзя, можно только скулить, лёжа. Пашка, друг мой, посоветовал пойти к одной женщине. Говорит, мол, руки у этой кудесницы необыкновенные, массаж раз-другой сделает, человек как новенький становится… к тому ж, тарифы у дамы милосердные.
Доковылял кое-как по указанному адресу. К калитке частного дома вышла встретить женщина, Пашка её по телефону предупредил. Разглядеть я её не разглядел, метелики плясали в глазах от боли. А вот после массажа я с Анной Палной и разговорился.
Руки у женщины, конечно, золотые. Сразу после первого сеанса облегчение мне пошло. Задышал спокойнее, плечи распрямились. Оно, конечно, крылья я развернул ещё и по другой причине. Нестерпимо мне стало перед белокурой королевой буквой зю корячиться. Анна Пална — дама интересная, сочная, бойкая на язык, рекомендаций мне надавала, притирание вручила и аккуратненько так спровадила. А я бы и не уходил, слушал и слушал голос её бархатный, да домой надо.
Напросился на массаж в другой раз. А потом ещё. И ещё… Спина уж прошла давно, а меня так и тянуло в домик с калиной у ворот. Сначала покосившуюся калитку поправил, потом дровишек для баньки нарубал. Дальше — больше. Так и приходил, помогал по хозяйству.
Анна Пална — женщина серьёзная и практичная, не какая-нибудь вертихвостка, предлагала мне денег за работу. Это, значит, не хотела обязанной быть… Гордая… А и я не дурак, понимал, тяжело одной женщине без мужика, а была она на тот момент разведена.
Домишко, хоть и маленький, но ремонта уже который год требовал, крыша в пристройке прохудилась, да и базок для животины всякой поправить надо было.
Решил я на такой вот хозяйственно-ремонтной волне подкатить к даме. А что? Мужик я вдовый, руки растут из правильного места, к спиртному отношусь без подобострастия, иногда и поюморить могу. В общем и целом, товарищ положительный.
Словом, отказался я от предложеных денег. И вот, после трудов праведных поила хозяюшка меня чаем на травах, кормила кулебяками и сочными зразами, а я млел от запаха выпечки и задушевных разговоров.
Сдаётся мне, ещё долго не было бы бесед с чаепитиями, если бы не бодучая коза Анны Палны. Ох, и кувыркнулся же я в тот день! Не коза, а настоящая собака сторожевая. И кличка подходящая — Жучка. Анна Пална разохалась, стала меня поднимать, отряхивать, осматривать, не повредил ли себе чего-нибудь. А я стоял столбом и не мог насмотреться на мою спасительницу. Ну, дурак-дураком, ей-богу. Из блаженного состояния вернула всё та же Жучка, косившая на меня выпученным глазом и презрительно тянувшая:
— Ме-е.
Доверия сторожихе я не внушал. Пылающая кумачом Анна Пална замахнулась на рогатую, оттесняя к открытому базку:
— У-у, злыдня, опять верёвку на дверце сожрала! Который уж раз завязываю и без толку.
Пока Анна Пална тянула меня в летнюю кухню отмываться и гонять чаи, я соображал, как смастерить щеколду похитрее, чтобы Жучка не выскакивала во двор.
Свободолюбивая коза выбиралась сама и выпускала овечку с ягнёнком, шкодничая при этом и задираясь к окружающим. Доставалось всем: и дворовым котам с собаками, и гусиной чете, и петуху с куриным гаремом. Теперь вот под раздачу попал и я, пока возился с опорой для виноградника.
Моей королевне неловко было за агрессивную животину. А мне что, хоть каждый день пусть нападает та козюлень, лишь бы Анна Пална рядом была...
Задушевно мы тогда посидели. Только собеседник из меня неважный, я слушать больше люблю. Анна Пална, оказавшись замечательной рассказчицей, поведала историю жизни её родственницы — Степаниды Тимофеевны Войнилович.
Прабабка моя, Степанида Тимофеевна, царство ей небесное, была женщиной весьма интересной и своеобразной. Характер имела норовистый, поэтому, вышла замуж с большими приключениями.
Жила Степанида Тимофеевна в дореволюционное время, в небольшой деревеньке южной Белоруссии. Народ насчёт брачных уз сильно не заморачивался, если приходила пора девке выходить замуж или парню жениться, приглашали евреев.
К слову сказать, на территории Белоруссии представителей еврейской диаспоры всегда было много, они работали учителями, торговали, портняжничали, и, зачастую, выполняли функции своеобразного брачного агентства, эдакие сваты. Выходцам земель обетованных часто завидовали. Хотя, у них можно было бы поучиться предприимчивости и житейской мудрости. К названным качествам ещё можно было смело причислить умение евреев-сватов находить выход из, казалось бы, патового положения.
И вот пришли евреи к Белянским, привели за собой статного темноволосого красавца. Юной Стеше молодой человек пришёлся по сердцу и со свадьбой решили не затягивать. Это сейчас молодёжь сходятся и живут, не вовлекая родителей в орбиту своих отношений. А тогда всё было по-другому.
Степанида на жениха поглядела один раз на смотринах, а уж второй раз встретилась с ним у аналоя. Понятное дело, по правилам того времени, невест учили держать очи долу на венчании, отвечать на все вопросы священнослужителя тихо и смиренно.
Да только надо было знать нашу Степаниду Тимофеевну. Не успел батюшка Игнатий прогудеть: «Жена твоя, как виноградная лоза плодовитая…», Стеша подняла взгляд на будущего супруга и обомлела. Рядом с ней стоял не широкоплечий молодец, а крепкий мужичок неприметной наружности, не такой высокий и уж совсем не молодой красавец, приглянувшийся Степаниде на смотринах.
Девушка закричала, сорвала фату и швырнула попу в лицо. Не долго думая, бросилась бежать из церкви, расталкивая многочисленную родню. Евреи, пытавшиеся преградить путь к отступлению, кеглями покатились в стороны от разъярённой невесты.
Церковь стояла на холме, под которым протекала река Вилюйка. Вот к её холодным водам и мчалась рыдающая Степанида, срывая на бегу украшения тончайшего кружева со свадебного платья. По разумению несчастной, оставалось только утопиться с горя, так она обманулась в ожиданиях.
Совершить непоправимое девушке помешали всё те же евреи-сваты. Стешу кое-как уговорили, вернули обратно. В притворе церкви родственницы переодели девушку в новое платье (видимо, чего-то подобного ожидали, поэтому сваты были начеку, подготовились). Батюшка торопливо и скомканно завершил обряд, отправил молодых во-свояси.
Вечером, когда молодожёнов проводили в покои, Стеша заявила новоявленному супругу:
— Знай, тебя я не люблю. Раз женился обманом, то моё слово такое, приходить ночью будешь ко мне только если позову.
Степанида Тимофеевна с мужем народили и вырастили шестерых детей. Сорок лет в браке — не шутка. Жили крепко, дружно, зажиточно. Супруг называл Степаниду не иначе как по имени-отчеству, что было по тем временам редкостью неслыханной, и приходил в ночи лишь тогда, когда его звала жена.
И вот пришли сваты 2.
Всё лето старался я перехитрить козу Анны Палны. Сначала прицепил на дверь базка обыкновенный крючок. Спустя неделю звонит моя спасительница и, ругая почём зря сообразительную животину, зовёт меня на помощь, сделать, значит, что-нибудь помудрёнее крючка.
Мне того и надо. Заглянул к Анне Палне ближе к вечеру, когда жара ушла. Часа два мастерил и устанавливал новую задвижку, скармливал тишком Жучке сахар из кармана, а сам посматривал на Анну Палну, ухаживавшую за своим огородиком.
И всё-то у неё складно получалось. Глядел, а у самого сердце трепыхалось и в груди горячим томило. Королева моя начала поливать грядки, разулась, штанишки слегка подкатила и сверкнула крепкими икрами. Совсем захорошело мне.
Анна Пална оценила всю придурковатость выражения моего лица и отложила полив. Пригласила на ужин. В этот раз разговор зашёл о бабушке Анны Палны по материнской линии.
Оксана Юрьевна родилась и выросла на Кубани, но корней белорусских не забывала. Молодая Ксения переняла от своей бабушки способности к врачеванию, заговаривала испуг у маленьких деток, могла узреть то, что обычным глазом невидимо.
Во время Великой отечественной войны, а особенно, ближе к её концу Оксану посещали родственники фронтовиков. Людям хотелось знать, когда вернутся родные домой, и была ли надежда встретиться с пропавшими без вести.
В году так 1948-м к Оксане пришла женщина и рассказала о своей беде. С первых дней войны сына забрали на фронт. Не прошло и полугода, почтальон принёс письмо о пропавшем без вести.
Тосковала женщина сильно. Но, теплилась надежда в материнском сердце, потому что снился ей сыночек единственный, приговаривая, что вернётся обязательно.
Сидела гостья перед Оксаной, вытирая слёзы, смотрела с возрастающим удивлением на молодую лекарку и менялась в лице от услышанного. А сказала Ксеня следующее:
— Вижу сына твоего. Живой. Здоровый. Завтра жди его.
Женщина подскочила, как ужаленная, и плюнула Оксане в лицо:
— Что ж ты, ведьма, брешешь! Сколько лет ни слуху, ни духу, и, нате вам, завтра…
Расплакалась женщина и выскочила вон, а Оксана лишь покачала головой, утираясь. Утром следующего дня "обиженная" упала в ноги лекарке прям посреди её двора. Женщина совала в руки Ксении сумки с продуктами и причитала:
— Прости, за Христа ради, дуру непутёвую! Пришёл мой Ванечка, как ты и сказала. Солнышко ещё не взошло, он уже в калитку стучался.
Анна Пална поправила непослушную прядку и вздохнула:
— Такие вот у меня необычные бабушки. И характерец у меня непростой, понятно, от кого.
— Нормальный характер, — говорю, уплетая душистую ватрушку, — и родственницы замечательные. Вы мне, Анна Пална, ещё чего-нибудь расскажите. Такое, чтоб уууу-х... Здорово у вас это получается.
Королева моя улыбнулась, ну прям, елеем по сердцу и, чуток подумав, начала другую историю.
Через несколько домов от прабабки моей Степаниды Тимофеевны жила одна семья: отец, мать и пятеро сыновей. Однажды, где-то в середине ноября, по деревне промчалась весть — угорел Михась, самый младший из Ковальских.
Топили бани тогда очень жарко, бывало, кое-кому и плохело. Но, как-то обходилось… А тут такое. Выволокли братья сомлевшего Михаила поближе к речке и начали его тормошить, в студёную воду макать, да всё без толку. Погоревали немного. Красавец был Михась, здоровый и добрый парень, ничего не скажешь.
Потужили, да и начали новопреставленного готовить в последний путь: надели саван*, сколотили домовину**, уложили в неё брата, накрыли грубым полотном и отвезли в деревенскую церквушку.
Батюшка Игнатий отслужил службу, домовину с покойником оставили на ночь в церкви. Сторож закрыл двери на замок, ушёл домой. Резко похолодало. Отопления в ту пору в церквях не было. Внутреннее пространство согревалось дыханием прихожан, теплом горящих лампад и свечей.
Вот посреди выстывшей церкви и очнулся Михась в кромешной тьме. Пошебуршился маленько. Понял, что в гробу лежит, вспомнил крепким словом баньку жаркую. Путаясь в саване, кое-как выбрался парень из домовины, помялся босыми ногами на каменном полу, да закутался получше в полотно. У иконы Спасителя горел единственный огонёк, Михась бросился к нему, руки греть, сам дрожит, зуб на зуб не попадает.
Да разве можно крошечной искрой согреться? Начал зажигать лампады по всей церкви, дошёл до выхода, для порядку подёргал, постучал, покричал. Кто ж откроет? Ночь глубокая на дворе.
Продрогший Михась бегал кругами до первых петухов, пока не пришёл сторож. Как дед Кузьма открыл двери, так и выскочил неудавшийся угорелец на волюшку, будто чёртик из табакерки. Умчался прочь.
Дедушка даже перекреститься не успел. Помер. Хватил его удар со страху. Шутка-ли дело, мёртвый восстал из гроба.
Пока утро раннее, решил Михась поскорее домой добраться. Бежит мимо деревенского колодца. А там уже бабы собрались, языками чешут. Может, парня бы и не заметили, увлекшись разговорами-пересудами. Но, Михась был не только красивый и добрый, он ещё и вежливым оказался. Сбавил ход, учтиво поклонился и поприветствовал кумушек:
— Доброго утречка, тёть Вера, здрасьте тёть Нюся. Тётя Паулина, здравствуйте, это же я, Михась, ваш сосед…
Эх, как они прыснули в разные стороны! Долго ещё деревенские удивлялись резвости дородных матрон. Бежали бабоньки, ног под собой не чуя, выкатив глаза с перепугу и причитая.
Поднялся по деревне шум-гам. Кричали бабы, плакали ребятишки, выли собаки, мычала и кудахтала дворовая живность. Мужики похватали колья, погнались за Михасем, крестятся и, вдогонку, ругаются, кулаками машут, грозятся утихомирить на веки вечные шустрого "покойничка".
— Да вы что, мужики, я свой, Михась Ковальский. Живой я, не помер!
Парень хотел успокоить преследователей, но, ничего не вышло, только и успевал уворачиваться от дубинок и крепких кулаков, из последних сил улепётывая от защитников деревенских.
С великим вздохом облегчения забежал младший Ковальский в свой двор, бешенно тарабаня в двери и окошки отчего дома. А не тут-то было. Не открывают Михаилу. Даже матушка из окна машет на него рукой, крестится и кричит:
— Сгинь, нечистый! Михасик мой помер вчера.
Подоспела ватага с кольями и давай колошматить по чём ни попадя парня. Братья родные от мужиков не отставали, охаживали Михася по бокам. Трепыхался парень, словно рыба на горячей сковородке. Быть бы Михаилу убитому своими же односельчанами, да спасла фраза, выкрикнутая им в душевном смятении:
— Господь же ж, великий! Не угорел, так ухайдохают.
Опешили вояки. В самом деле, разве будет оживший мертвяк поминать бога своими мерзкими устами? Ковальские младшенького и признали, угомонились сами и народ отогнали.
Прошло несколько лет. Глядя на многочисленных племянников, на степенный семейный уклад старших, надумал Михась жениться. Ковальские обратились, конечно, к евреям. А те руками разводят, плечами пожимают. Не хотят девки за "мертвяка" замуж идти, не смотря на его спокойный нрав и внешнюю привлекательность. Боязно. Молва про случившееся быстро разошлась по окрестным деревням.
Помаялся Михась и подался в город на поиски жены, строго-настрого приказав родственникам держать язык за зубами, когда он привезёт супругу домой.
-----------------------
*саван — широкое погребальное одеяние из белой ткани
**домовина — гроб
И вот пришли сваты 3.
В начале сентября зашёл я, как бы невзначай, к Анне Палне, узнать о её житье. Мычу несуразное про поломанный телефон, дескать, извиняйте за незванный визит, интересуюсь здоровьем моей королевы, спрашиваю о хитрюге-козе.
В это время Анна Пална копала картошку, и получилось, как-то само собой, что я принялся ей помогать.
Работали споро, с огоньком. Управились-таки. Гуртом*, как говорится, и батька бить легче. Уже по заведённому обычаю пригласила меня Анна Пална поужинать. Да всё молчком, задумчивая такая. Ну, думаю, Иваныч, дадут тебе сейчас от ворот поворот. Хлебаю ушицу, а сам аж взопрел. Не хочется в отставку-то.
Хотя, с другой стороны, заметил я на подоконнике вазочку с подвядшими розами, что подарил недавно. Не выбросила букет, сберегла. Значит, по нраву ей это... Или нет? Кто их, женщин, разберёт? И тут говорит тихонечко моя королева, краснея маковым цветом:
— Николай Иванович, переезжайте ко мне.
Как же я давно ждал этой фразы. А услышал, чуть со стула не свалился. В жар меня бросило, сердце вприсядку пустилось. Только и сказал:
Однажды, скрутило меня знатно. Заколодило в спине и не отпускает, ходить и сидеть нельзя, можно только скулить, лёжа. Пашка, друг мой, посоветовал пойти к одной женщине. Говорит, мол, руки у этой кудесницы необыкновенные, массаж раз-другой сделает, человек как новенький становится… к тому ж, тарифы у дамы милосердные.
Доковылял кое-как по указанному адресу. К калитке частного дома вышла встретить женщина, Пашка её по телефону предупредил. Разглядеть я её не разглядел, метелики плясали в глазах от боли. А вот после массажа я с Анной Палной и разговорился.
Руки у женщины, конечно, золотые. Сразу после первого сеанса облегчение мне пошло. Задышал спокойнее, плечи распрямились. Оно, конечно, крылья я развернул ещё и по другой причине. Нестерпимо мне стало перед белокурой королевой буквой зю корячиться. Анна Пална — дама интересная, сочная, бойкая на язык, рекомендаций мне надавала, притирание вручила и аккуратненько так спровадила. А я бы и не уходил, слушал и слушал голос её бархатный, да домой надо.
Напросился на массаж в другой раз. А потом ещё. И ещё… Спина уж прошла давно, а меня так и тянуло в домик с калиной у ворот. Сначала покосившуюся калитку поправил, потом дровишек для баньки нарубал. Дальше — больше. Так и приходил, помогал по хозяйству.
Анна Пална — женщина серьёзная и практичная, не какая-нибудь вертихвостка, предлагала мне денег за работу. Это, значит, не хотела обязанной быть… Гордая… А и я не дурак, понимал, тяжело одной женщине без мужика, а была она на тот момент разведена.
Домишко, хоть и маленький, но ремонта уже который год требовал, крыша в пристройке прохудилась, да и базок для животины всякой поправить надо было.
Решил я на такой вот хозяйственно-ремонтной волне подкатить к даме. А что? Мужик я вдовый, руки растут из правильного места, к спиртному отношусь без подобострастия, иногда и поюморить могу. В общем и целом, товарищ положительный.
Словом, отказался я от предложеных денег. И вот, после трудов праведных поила хозяюшка меня чаем на травах, кормила кулебяками и сочными зразами, а я млел от запаха выпечки и задушевных разговоров.
Сдаётся мне, ещё долго не было бы бесед с чаепитиями, если бы не бодучая коза Анны Палны. Ох, и кувыркнулся же я в тот день! Не коза, а настоящая собака сторожевая. И кличка подходящая — Жучка. Анна Пална разохалась, стала меня поднимать, отряхивать, осматривать, не повредил ли себе чего-нибудь. А я стоял столбом и не мог насмотреться на мою спасительницу. Ну, дурак-дураком, ей-богу. Из блаженного состояния вернула всё та же Жучка, косившая на меня выпученным глазом и презрительно тянувшая:
— Ме-е.
Доверия сторожихе я не внушал. Пылающая кумачом Анна Пална замахнулась на рогатую, оттесняя к открытому базку:
— У-у, злыдня, опять верёвку на дверце сожрала! Который уж раз завязываю и без толку.
Пока Анна Пална тянула меня в летнюю кухню отмываться и гонять чаи, я соображал, как смастерить щеколду похитрее, чтобы Жучка не выскакивала во двор.
Свободолюбивая коза выбиралась сама и выпускала овечку с ягнёнком, шкодничая при этом и задираясь к окружающим. Доставалось всем: и дворовым котам с собаками, и гусиной чете, и петуху с куриным гаремом. Теперь вот под раздачу попал и я, пока возился с опорой для виноградника.
Моей королевне неловко было за агрессивную животину. А мне что, хоть каждый день пусть нападает та козюлень, лишь бы Анна Пална рядом была...
Задушевно мы тогда посидели. Только собеседник из меня неважный, я слушать больше люблю. Анна Пална, оказавшись замечательной рассказчицей, поведала историю жизни её родственницы — Степаниды Тимофеевны Войнилович.
***
Прабабка моя, Степанида Тимофеевна, царство ей небесное, была женщиной весьма интересной и своеобразной. Характер имела норовистый, поэтому, вышла замуж с большими приключениями.
Жила Степанида Тимофеевна в дореволюционное время, в небольшой деревеньке южной Белоруссии. Народ насчёт брачных уз сильно не заморачивался, если приходила пора девке выходить замуж или парню жениться, приглашали евреев.
К слову сказать, на территории Белоруссии представителей еврейской диаспоры всегда было много, они работали учителями, торговали, портняжничали, и, зачастую, выполняли функции своеобразного брачного агентства, эдакие сваты. Выходцам земель обетованных часто завидовали. Хотя, у них можно было бы поучиться предприимчивости и житейской мудрости. К названным качествам ещё можно было смело причислить умение евреев-сватов находить выход из, казалось бы, патового положения.
И вот пришли евреи к Белянским, привели за собой статного темноволосого красавца. Юной Стеше молодой человек пришёлся по сердцу и со свадьбой решили не затягивать. Это сейчас молодёжь сходятся и живут, не вовлекая родителей в орбиту своих отношений. А тогда всё было по-другому.
Степанида на жениха поглядела один раз на смотринах, а уж второй раз встретилась с ним у аналоя. Понятное дело, по правилам того времени, невест учили держать очи долу на венчании, отвечать на все вопросы священнослужителя тихо и смиренно.
Да только надо было знать нашу Степаниду Тимофеевну. Не успел батюшка Игнатий прогудеть: «Жена твоя, как виноградная лоза плодовитая…», Стеша подняла взгляд на будущего супруга и обомлела. Рядом с ней стоял не широкоплечий молодец, а крепкий мужичок неприметной наружности, не такой высокий и уж совсем не молодой красавец, приглянувшийся Степаниде на смотринах.
Девушка закричала, сорвала фату и швырнула попу в лицо. Не долго думая, бросилась бежать из церкви, расталкивая многочисленную родню. Евреи, пытавшиеся преградить путь к отступлению, кеглями покатились в стороны от разъярённой невесты.
Церковь стояла на холме, под которым протекала река Вилюйка. Вот к её холодным водам и мчалась рыдающая Степанида, срывая на бегу украшения тончайшего кружева со свадебного платья. По разумению несчастной, оставалось только утопиться с горя, так она обманулась в ожиданиях.
Совершить непоправимое девушке помешали всё те же евреи-сваты. Стешу кое-как уговорили, вернули обратно. В притворе церкви родственницы переодели девушку в новое платье (видимо, чего-то подобного ожидали, поэтому сваты были начеку, подготовились). Батюшка торопливо и скомканно завершил обряд, отправил молодых во-свояси.
Вечером, когда молодожёнов проводили в покои, Стеша заявила новоявленному супругу:
— Знай, тебя я не люблю. Раз женился обманом, то моё слово такое, приходить ночью будешь ко мне только если позову.
Степанида Тимофеевна с мужем народили и вырастили шестерых детей. Сорок лет в браке — не шутка. Жили крепко, дружно, зажиточно. Супруг называл Степаниду не иначе как по имени-отчеству, что было по тем временам редкостью неслыханной, и приходил в ночи лишь тогда, когда его звала жена.
Прода от 06.01.2023, 18:42
И вот пришли сваты 2.
Всё лето старался я перехитрить козу Анны Палны. Сначала прицепил на дверь базка обыкновенный крючок. Спустя неделю звонит моя спасительница и, ругая почём зря сообразительную животину, зовёт меня на помощь, сделать, значит, что-нибудь помудрёнее крючка.
Мне того и надо. Заглянул к Анне Палне ближе к вечеру, когда жара ушла. Часа два мастерил и устанавливал новую задвижку, скармливал тишком Жучке сахар из кармана, а сам посматривал на Анну Палну, ухаживавшую за своим огородиком.
И всё-то у неё складно получалось. Глядел, а у самого сердце трепыхалось и в груди горячим томило. Королева моя начала поливать грядки, разулась, штанишки слегка подкатила и сверкнула крепкими икрами. Совсем захорошело мне.
Анна Пална оценила всю придурковатость выражения моего лица и отложила полив. Пригласила на ужин. В этот раз разговор зашёл о бабушке Анны Палны по материнской линии.
***
Оксана Юрьевна родилась и выросла на Кубани, но корней белорусских не забывала. Молодая Ксения переняла от своей бабушки способности к врачеванию, заговаривала испуг у маленьких деток, могла узреть то, что обычным глазом невидимо.
Во время Великой отечественной войны, а особенно, ближе к её концу Оксану посещали родственники фронтовиков. Людям хотелось знать, когда вернутся родные домой, и была ли надежда встретиться с пропавшими без вести.
В году так 1948-м к Оксане пришла женщина и рассказала о своей беде. С первых дней войны сына забрали на фронт. Не прошло и полугода, почтальон принёс письмо о пропавшем без вести.
Тосковала женщина сильно. Но, теплилась надежда в материнском сердце, потому что снился ей сыночек единственный, приговаривая, что вернётся обязательно.
Сидела гостья перед Оксаной, вытирая слёзы, смотрела с возрастающим удивлением на молодую лекарку и менялась в лице от услышанного. А сказала Ксеня следующее:
— Вижу сына твоего. Живой. Здоровый. Завтра жди его.
Женщина подскочила, как ужаленная, и плюнула Оксане в лицо:
— Что ж ты, ведьма, брешешь! Сколько лет ни слуху, ни духу, и, нате вам, завтра…
Расплакалась женщина и выскочила вон, а Оксана лишь покачала головой, утираясь. Утром следующего дня "обиженная" упала в ноги лекарке прям посреди её двора. Женщина совала в руки Ксении сумки с продуктами и причитала:
— Прости, за Христа ради, дуру непутёвую! Пришёл мой Ванечка, как ты и сказала. Солнышко ещё не взошло, он уже в калитку стучался.
***
Анна Пална поправила непослушную прядку и вздохнула:
— Такие вот у меня необычные бабушки. И характерец у меня непростой, понятно, от кого.
— Нормальный характер, — говорю, уплетая душистую ватрушку, — и родственницы замечательные. Вы мне, Анна Пална, ещё чего-нибудь расскажите. Такое, чтоб уууу-х... Здорово у вас это получается.
Королева моя улыбнулась, ну прям, елеем по сердцу и, чуток подумав, начала другую историю.
***
Через несколько домов от прабабки моей Степаниды Тимофеевны жила одна семья: отец, мать и пятеро сыновей. Однажды, где-то в середине ноября, по деревне промчалась весть — угорел Михась, самый младший из Ковальских.
Топили бани тогда очень жарко, бывало, кое-кому и плохело. Но, как-то обходилось… А тут такое. Выволокли братья сомлевшего Михаила поближе к речке и начали его тормошить, в студёную воду макать, да всё без толку. Погоревали немного. Красавец был Михась, здоровый и добрый парень, ничего не скажешь.
Потужили, да и начали новопреставленного готовить в последний путь: надели саван*, сколотили домовину**, уложили в неё брата, накрыли грубым полотном и отвезли в деревенскую церквушку.
Батюшка Игнатий отслужил службу, домовину с покойником оставили на ночь в церкви. Сторож закрыл двери на замок, ушёл домой. Резко похолодало. Отопления в ту пору в церквях не было. Внутреннее пространство согревалось дыханием прихожан, теплом горящих лампад и свечей.
Вот посреди выстывшей церкви и очнулся Михась в кромешной тьме. Пошебуршился маленько. Понял, что в гробу лежит, вспомнил крепким словом баньку жаркую. Путаясь в саване, кое-как выбрался парень из домовины, помялся босыми ногами на каменном полу, да закутался получше в полотно. У иконы Спасителя горел единственный огонёк, Михась бросился к нему, руки греть, сам дрожит, зуб на зуб не попадает.
Да разве можно крошечной искрой согреться? Начал зажигать лампады по всей церкви, дошёл до выхода, для порядку подёргал, постучал, покричал. Кто ж откроет? Ночь глубокая на дворе.
Продрогший Михась бегал кругами до первых петухов, пока не пришёл сторож. Как дед Кузьма открыл двери, так и выскочил неудавшийся угорелец на волюшку, будто чёртик из табакерки. Умчался прочь.
Дедушка даже перекреститься не успел. Помер. Хватил его удар со страху. Шутка-ли дело, мёртвый восстал из гроба.
Пока утро раннее, решил Михась поскорее домой добраться. Бежит мимо деревенского колодца. А там уже бабы собрались, языками чешут. Может, парня бы и не заметили, увлекшись разговорами-пересудами. Но, Михась был не только красивый и добрый, он ещё и вежливым оказался. Сбавил ход, учтиво поклонился и поприветствовал кумушек:
— Доброго утречка, тёть Вера, здрасьте тёть Нюся. Тётя Паулина, здравствуйте, это же я, Михась, ваш сосед…
Эх, как они прыснули в разные стороны! Долго ещё деревенские удивлялись резвости дородных матрон. Бежали бабоньки, ног под собой не чуя, выкатив глаза с перепугу и причитая.
Поднялся по деревне шум-гам. Кричали бабы, плакали ребятишки, выли собаки, мычала и кудахтала дворовая живность. Мужики похватали колья, погнались за Михасем, крестятся и, вдогонку, ругаются, кулаками машут, грозятся утихомирить на веки вечные шустрого "покойничка".
— Да вы что, мужики, я свой, Михась Ковальский. Живой я, не помер!
Парень хотел успокоить преследователей, но, ничего не вышло, только и успевал уворачиваться от дубинок и крепких кулаков, из последних сил улепётывая от защитников деревенских.
С великим вздохом облегчения забежал младший Ковальский в свой двор, бешенно тарабаня в двери и окошки отчего дома. А не тут-то было. Не открывают Михаилу. Даже матушка из окна машет на него рукой, крестится и кричит:
— Сгинь, нечистый! Михасик мой помер вчера.
Подоспела ватага с кольями и давай колошматить по чём ни попадя парня. Братья родные от мужиков не отставали, охаживали Михася по бокам. Трепыхался парень, словно рыба на горячей сковородке. Быть бы Михаилу убитому своими же односельчанами, да спасла фраза, выкрикнутая им в душевном смятении:
— Господь же ж, великий! Не угорел, так ухайдохают.
Опешили вояки. В самом деле, разве будет оживший мертвяк поминать бога своими мерзкими устами? Ковальские младшенького и признали, угомонились сами и народ отогнали.
Прошло несколько лет. Глядя на многочисленных племянников, на степенный семейный уклад старших, надумал Михась жениться. Ковальские обратились, конечно, к евреям. А те руками разводят, плечами пожимают. Не хотят девки за "мертвяка" замуж идти, не смотря на его спокойный нрав и внешнюю привлекательность. Боязно. Молва про случившееся быстро разошлась по окрестным деревням.
Помаялся Михась и подался в город на поиски жены, строго-настрого приказав родственникам держать язык за зубами, когда он привезёт супругу домой.
-----------------------
*саван — широкое погребальное одеяние из белой ткани
**домовина — гроб
Прода от 06.01.2023, 18:53
И вот пришли сваты 3.
В начале сентября зашёл я, как бы невзначай, к Анне Палне, узнать о её житье. Мычу несуразное про поломанный телефон, дескать, извиняйте за незванный визит, интересуюсь здоровьем моей королевы, спрашиваю о хитрюге-козе.
В это время Анна Пална копала картошку, и получилось, как-то само собой, что я принялся ей помогать.
Работали споро, с огоньком. Управились-таки. Гуртом*, как говорится, и батька бить легче. Уже по заведённому обычаю пригласила меня Анна Пална поужинать. Да всё молчком, задумчивая такая. Ну, думаю, Иваныч, дадут тебе сейчас от ворот поворот. Хлебаю ушицу, а сам аж взопрел. Не хочется в отставку-то.
Хотя, с другой стороны, заметил я на подоконнике вазочку с подвядшими розами, что подарил недавно. Не выбросила букет, сберегла. Значит, по нраву ей это... Или нет? Кто их, женщин, разберёт? И тут говорит тихонечко моя королева, краснея маковым цветом:
— Николай Иванович, переезжайте ко мне.
Как же я давно ждал этой фразы. А услышал, чуть со стула не свалился. В жар меня бросило, сердце вприсядку пустилось. Только и сказал:
