— Я в дамской науке не сильна, — доверчиво сообщала Серафима, стоя на табурете, пока с нее снимали мерки. — Так что только на внешний эффект полагаться придется.
Натали недовольно поджимала губы, однако после некоторых уговоров, согласилась принять парочку платьев в подарок. Всего лишь парочку! Большего ей никто не предложил!
Еще Фимка наняла себе учителя танцев, с которым провела семь часов кряду с перерывом на обед. После чего вертлявый юнец был отпущен с миром. Серафима Абызова сочла себя готовой. Ее чудовищная Маняша, пугало во вдовьем платке, носилась по дому, собирая багаж. От помощи, которую ей предложила Лулу, отказалась наотрез.
— Любопытный экземпляр, — картавила гризетка обиженно. — Неужели мусье Абызов не мог купить дочери кого-нибудь поавантажнее? Хотя, если эту оглоблю слегка приодеть…
Наталья Наумовна картинно смочила виски ароматической солью из флакончика, суета вызывала мигрень, строго перебила служанку:
— Ты уложила наши чемоданы?
Лулу, спохватившись, что позволила себе лишнего, заверила, что все исполнила в лучшем виде.
Конечно, два жалких кофра Бобыниной не шли ни в какое сравнение с грудой скарба, с коей отправлялась в путешествие наследница Карпа Силыча. На острове это неравенство барышень стало еще отчетливее. Натали, наотрез отказавшаяся делить апартаменты с кузиной, очутилась в скромных нумерах второго этажа, а Серафима заняла многокомнатные хоромы на последнем.
Фимка, по обыкновению, попыталась ее задобрить, одарила очередным платьишком, фальшиво восхищалась видом, открывающимся из окон убогих комнатушек бедной родственницы. Но барышня Бобынина не смягчилась. Платья приняла неохотно, а восторги снесла с мученическим видом. Ах, не того она достойна…
Курортная жизнь ее увлекла. Быстротечность знакомств и отношений, ежевечерние танцы, вереницы поклонников. Он всего этого можно было бы потерять голову. Но раствориться в вихре удовольствий не получалось. Мешала все та же Фимка. Натали постоянно сравнивала себя с нею и к прискорбию не в свою пользу. За кузиной ухаживало куда больше кавалеров и куда более основательных. Серафимино к ним равнодушие лишь распаляло мужеский пол, возбуждая охотничьи инстинкты. Поначалу Натали думала, что вскорости дурочка увлечется, оступится, совершит ошибку. Смертельную, непоправимую, от которой вовек не отмоется. Она же молоденькая совсем, стало быть дурочка. Но в первой же двусмысленной ситуации, на закате, наедине с горячим кавалером, в увитой розами беседке, спасла ее грозная Маняша, появившаяся в самый разгар объяснения. И являлась проклятая вдовица всегда, когда ее «чадушку» угрожала хоть тень опасности или молвы. Может быть, господин Абызов и мог бы нанять для Серафимы кого-нибудь поавантажнее, но вернее, вряд ли.
Теперь, когда на Руян прибыл князь Кошкин, Натали предвосхищала страдания верной няньки. Анатоль не тот типаж, чтоб дать себя запугать нянькам и мамкам, он действует быстро и напролом. В этом барышня Бобынина убедилась некогда на личном не очень приятном опыте. Правда, страдания бедной Маняши не будут долгими… Но, тсс… О некоторых вещах даже думать до поры до времени опасно. Безопасно думать, к примеру, о Зорине, не особо разумном чародее столичного приказа. Окажись на его месте кто-нибудь другой из его коллег, к примеру, Семен, брат Сонечки Крестовской, или господин Мамаев, порывистый боевой маг, Натали испытала бы тревогу. Но Иван Иванович, добродушный увалень, легкая добыча. Очаровать, привлечь, может быть, даже вызвать жалость, и он у нее в кармане.
— Господина Зорина, — картавила Лулу, расчесывая нынче утром ее волосы, — постоянно видят в компании Серафимы Карповны.
— Фимке он не интересен, — Натали поморщилась, когда служанка неловко дернула спутанную прядь. — Она только рядом с князем себя видит.
— Но вы то, мадемуазель, знаете, что хорошего от такой пары ждать не приходится? — Ответа она не ждала, продолжая бормотать в такт мерным движениям волосяной щетки. — Господин Зорин вчера на разговор меня вызвал. Вы, мадемуазель, ко сну уже отошли, а я на кухне с прочими горничными чаевничала. Так вот, Иван Иванович туда явился чуть не за полночь, да давай вопросы девушкам задавать.
— О чем?
— Я не особо поняла, они по-сарматски говорили. Я уже от скуки собиралась к себе идти, а он проводить вызвался.
— И?
— Про вас спрашивал, про батюшку с матушкой, про то, как вы с кузиной ладите.
— Ты посмела свою госпожу с чужими людьми обсуждать?
— Посмела, — нисколько не смутилась гризетка, — рассказала, что род Бобыниных в Бархатной книге прописан, про то, какая вы нежная да ласковая.
— А он?
— Продолжил спрашивать. Вот и пришлось ему про вашу тетушку, маменьку Серафимы проговориться. Очень его поразило, что Полина Захаровна от безумия в могилу сошла.
Лулу улыбнулась зеркальному отражению своей госпожи и, отложив щетку, стала закреплять шпильками золотистые локоны.
— Бедная Фимочка, — картинно вздохнула Наталья Наумовна, — так прискорбно — иметь в роду сумасшедших.
Маняша обязательно обозвала бы сей казус пердимоноклем, и была бы права. Свой фигуральный монокль в этот момент выронила я, фигурально же выражаясь. Ну как я могла позабыть, что милостиво разрешила Болвану Ивановичу пользоваться моим обеденным местом? Вот он и воспользовался, да даму с собою пригласил. Законом не запрещено. Я так резко остановилась, что Гавр успел отойти от меня аршина на два.
— Кыс! — прикрикнула я. — Сюда, разбойник!
Прикрикнула шепотом, потому что и без того все присутствующие уставились на меня с разной степенью удивления.
— Фимочка? — Проворковала Натали.
— Фимочка! — одними губами сказал Зорин.
Так бы и врезала болвану!
Распорядитель уже командовал официантам, к нашему столу добавляли еще один стул и расставляли чистые приборы. Зорин и господин Сиваков поднялись, дожидаясь, пока я устроюсь на отведенном месте.
— Мария Анисьевна хворает? — Спросила госпожа Сивакова.
От тесноты моя нога оказалась вплотную прижатой к колену Зорина.
— Уже получше, — улыбнулась я несколько нервно.
Наталья Наумовна прожигала меня взглядом, отчего было горячо лицу, ноге тоже было горячо, но отнюдь не от взгляда. Неужели сложно было отпрыгнуть в коридор и убежать по нему, заливаясь безумным смехом? Тепер вот сиди, страдай. Да еще и кусок в горло не полезет.
К удивлению, но все полезло. Госпожа Шароклякина, по правую руку от меня, оживленно щебетала, да следила, чтоб моя тарелка не пустовала. Подавали нежнейший сливочный суп с морскими ушками, а к нему слоеные креньдельки и паштет из гусиной печени. Все было очень вкусным. Иван Иванович вниманием меня не баловал, погруженный в возвышенную беседу с Натальей Наумовной. Я попыталась отодвинуть свое колено, сместив его так, чтоб не прикасаться к соседу, но, видимо, конечности Болвана Ивановича должны были занимать все свободное место, потому что вскорости я опять ощутила его близость.
Я откушала суп, поправила на коленях салфетку, ненароком отодвинув чужое колено рукою. Однако в этот момент сосед тоже поправлял свою салфетку. Наши пальцы встретились. Я сдержала возглас, Зорин же, не переставая говорить с Натали и не повернувшись, сжал мое запястье. Я оказалась в ловушке. Тем более нелепой, что освободиться сколь нибудь приличным образом я не могла. Он отпускать меня собирается, разбойник?
— Гавр? Кыс-кыс?
Я придумала приличный способ и сделала вид, что пытаюсь заглянуть под стол. Зорин отвернулся от Натали, помог приподнять мне скатерть, затем, не отпуская моей руки сообщил:
— Гаврюшенька вас, Серафима Карповна, к столу сопроводил, да и был таков, наверное, не голоден.
Я посмотрела в голубые глаза чародея с угрозой:
— Вы уверены?
— Абсолютно, — заверил тот меня и опустил скатерть, прикрывая ее краем наши теперь сплетенные пальцы.
Ах так? Я разозлилась просто до безумия. Да что он себе позволяет? Будь здесь Маняша. Ух она бы ему устроила! Какое бесстыдство! Будто влюбленная парочка под столом за руки держимся.
— Однако, Фимочка, — негромко, но так, что все услышали, обратилась ко мне кузина, — являться на обед без дуэньи в твоем положении и нежном возрасте…
— На время болезни Марии Анисьевны, — вдруг строго сказала Шароклякина, — я вполне могу исполнять ее обязанности. Я женщина пожилая…
— Да какая вы пожилая, Лариса Павловна, — возразила я, удачно вспомнив имя-отчество Шароклякиной.
— Ах, бросьте, Серафима! — Матрона кивнула официанту, позволив убрать приборы. — В матери вам, пожалуй, по возрасту гожусь, в опекунши тем паче. А вот вы, дражайшая Наташенька, что ж свою гризетку отсадили?
Я поискала взглядом, рассмотрела Лулу за дальним столиком у окошка.
— Не хотелось неудобств от многолюдья создавать, — проворковала Натали и вздохнула, направив укоризну в мою сторону.
— В тесноте, да не в обиде, — отрезала Шароклякина.
Я испугалась, что она сейчас примется гнать кузину к ее горничной, но обошлось. Подали десерт и все отвлеклись на кремовые эклеры в поземке сахарной пудры.
Иван Иванович сладости не кушал. Потому что правая рука у него была занята, а левой орудовать было несподручно. Это я поняла с некоторым злорадством, и так же злорадно потянулась к лакомству.
— А вы что ж, Наталья Наумовна? — Вопросил Сиваков со стариковской галантностью. — Фигуру бережете?
— Не хочется, — вздохнула кузина. — Мне много не нужно, глоток воды, корочку хлеба…
Охлажденный крем скользнул по небу, я отложила пирожное, отпила кофе, горький пряно-горячий, его вкус идеально дополнил сладость эклера. Я даже зажмурилась от удовольствия, а, открыв глаза, заметила, что Зорин внимательно на меня смотрит. Натали отвлеклась на беседу с Сиваковым, чем чародей не преминул воспользоваться.
— Отпусти, — попросила я одними губами.
Он покачал головой.
Я приподняла брови: «Зачем?»
Иван сжал мою руку.
— Эх молодость, — пробормотала Шароклякина, но, когда я встревоженно к ней обернулась, матрона сосредоточенно подливала в свой кофе сливки.
Обед закончился. Сиваковы попрощались, Лариса Павловна потребовала у официантов еще один кофейник. Лулу просеменила к выходу из залы, переминалась на пороге, поджидая Натали.
— Мне вдруг десерту захотелось, — громко сообщил Зорин. — Вот до сего момента не хотелось, а сейчас неудержимый голод ощущаю.
— Позвольте, — я безуспешно дернула рукою.
— И вы, Серафима Карповна? — Балагурил чародей. — Ах, ну разумеется, раз ваша дуэнья решила задержаться, то и ваше место подле нее. Что ж, Наталья Наумовна, не смею вас…
Он лишь на вершок приподнялся и ухватил левой рукой пирожное.
На кузину было страшно смотреть, она так сжала губы, что рот стал почти не различим на ее бледном лице.
— Хорошего дня, — наконец выдавила она вежливо-равнодушно. — Госпожа Шароклякина, Иван Иванович.
Лулу в дверях подхватила госпожу под руку.
— Экие страсти, — Шароклякина опрокинула в себя кофе с гусарской лихостью. — Пойду я, после обеда вздремнуть не мешало бы.
Я попыталась встать.
— Спасибо, Лариса Павловна.
— Сиди, чадушко, — велела матрона, передразнив маняшины интонации. — На двор без меня ни ногой. Часа через два, либо два с четвертью, либо… В общем, променад совершать будем. Понял, Иван Иванович?
— Спасибо, Лариса Павловна, — серьезно сказал чародей.
Шароклякина пошла из залы, переваливаясь из стороны в сторону.
— Отпусти! — наконец можно было говорить громко и даже вытащить руку из-под стола.
— Не могу, — Зорин проглотил последний кусочек пирожного. — Я колдую.
— Привораживаешь? — мне показалось, что официанты, суетящиеся у дальних столов, удивленно на нас поглядывают, поэтому я опять спрятала руки под скатерть.
— Поверь, если бы я тебя привораживал, ты бы… — Он замолчал, видно воображая, что именно я бы делала, но фразы не закончил. — Что-то здесь лишних глаз и ушей в переизбытке. Может в другом месте побеседуем?
— В каком еще месте? Мне без Шароклякиной из отеля теперь не выйти.
Зорин подумал, затем спросил:
— К тебе или ко мне?
— Что?
— Можем поговорить в моем номере, или в твоих апартаментах.
— У меня Маняша болеет.
— Врешь, — он покачал головой. — Ежу понятно, что никакой Маняши с тобой нет часов десять, а то и дюжину. Иначе бы, Фима, я здесь влюбленного пажа не разыгрывал и за ручку тебя не держал.
— Еще раз назовешь Фимой…
— К тебе нельзя, там, небось, кроткая голубица Наташенька уже крыльями бьет у двери. Пойдем ко мне.
— Ивашка-букашка!
— Что? — Он обтер пальцы о салфетку и поднялся. Потянув меня за собою.
— Ивашка-баклажка, деревяшка, неваляшка.
— А, понял, это ты обидные прозвища подбираешь. Дерзай.
— Да руку-то отпусти, ирод, — зашептала я горячо. — Люди смотрят!
— Смотрят но не видят, — он каким-то танцевальным движением крутанул меня так, что я оказалась прижатой спиною к его груди, наши сомкнутые руки теперь лежали на моем правом плече. — По-чародейски это называется отвести глаза.
— А по-простому — пустить пыль в глаза наивной барышне?
— Эх, Серафима, с тобой по-простому не получится, — он прижал раскрытую ладонь к моему животу так сильно, что я охнула, приподнял на вершок от земли и понес.
Я бестолково болтала в воздухе ногами и ругалась.
— Мне, между прочим, тоже неудобно, — будто оправдываясь пробормотал Иван Иванович.
Мы поднимались по лестнице на второй этаж.
— Очень на это надеюсь.
Свернули не направо, где был нумер Натальи Наумовны, а налево. Тамошние комнаты я при первом осмотре забраковала, ибо окна их выходили не к морю, а на безрадостно-холмистый пейзаж.
— Я сейчас тебя поставлю, чтоб достать ключ. Не дергайся.
Подождав, пока подошвы коснутся пола, я попыталась дотянуться зубами к руке, лежащей на моем плече. Разумеется, укус пришелся в манжету сорочки, зато коже под ней досталось прикосновение губ.
И тут я почувствовала то самое пресловутое колдовство, которое струилось сейчас по чародейским жилам. Почувствовала и будто обожглась, ахнула. Стало немножко стыдно и томно, так томно, что в голове помутилось.
Зорин, к счастью, на бесславное мое отступление внимания не обратил. Он шарил свободной рукою по карманам:
— Странно, прекрасно же помню, что дверь запирал, а ключ…
— Внизу посмотри, — хрипло и томно велела я, — может обронил впопыхах.
Мы синхронно опустили головы, дыхание чародея защекотало шею.
— Вот же он!
Ключ лежал у деревянного порожка. Мы исполнили пируэт обратного раскручивания. Зорин склонился, будто благодаря за танец, но руку мою не отпустил.
— Дай, — я отобрала ключ. — Мне сподручнее будет, ты же, судя по всему. правша.
— Я точно прятал его в карман, — бормотал чародей, наблюдая как я отпираю замок. — Добро пожаловать, драгоценнейшая Серафима Карповна, в мою холостяцкую обитель.
Я захлопнула за нами дверь:
— Трепещу в предвкушении…
Я быстро осмотрелась. Стерильный порядок. Зорин, как видно, действительно готовился к отъезду. Постель заправлена девственно чистым бельем, на туалетном столике ни расчески, ни несессера, и вообще никаких личных вещей на виду. Только у платяного шкафа стоит на полу дорожный чемодан с основательной системой застежек.
— В предвкушении чего? — прервал затянувшееся молчание Иван Иванович.
Многозначительность вопроса мне не понравилась.
— Колдуй давай, — пошевелила я пальцами плененной руки. — Ты же не собираешься всю жизнь так провести?
Натали недовольно поджимала губы, однако после некоторых уговоров, согласилась принять парочку платьев в подарок. Всего лишь парочку! Большего ей никто не предложил!
Еще Фимка наняла себе учителя танцев, с которым провела семь часов кряду с перерывом на обед. После чего вертлявый юнец был отпущен с миром. Серафима Абызова сочла себя готовой. Ее чудовищная Маняша, пугало во вдовьем платке, носилась по дому, собирая багаж. От помощи, которую ей предложила Лулу, отказалась наотрез.
— Любопытный экземпляр, — картавила гризетка обиженно. — Неужели мусье Абызов не мог купить дочери кого-нибудь поавантажнее? Хотя, если эту оглоблю слегка приодеть…
Наталья Наумовна картинно смочила виски ароматической солью из флакончика, суета вызывала мигрень, строго перебила служанку:
— Ты уложила наши чемоданы?
Лулу, спохватившись, что позволила себе лишнего, заверила, что все исполнила в лучшем виде.
Конечно, два жалких кофра Бобыниной не шли ни в какое сравнение с грудой скарба, с коей отправлялась в путешествие наследница Карпа Силыча. На острове это неравенство барышень стало еще отчетливее. Натали, наотрез отказавшаяся делить апартаменты с кузиной, очутилась в скромных нумерах второго этажа, а Серафима заняла многокомнатные хоромы на последнем.
Фимка, по обыкновению, попыталась ее задобрить, одарила очередным платьишком, фальшиво восхищалась видом, открывающимся из окон убогих комнатушек бедной родственницы. Но барышня Бобынина не смягчилась. Платья приняла неохотно, а восторги снесла с мученическим видом. Ах, не того она достойна…
Курортная жизнь ее увлекла. Быстротечность знакомств и отношений, ежевечерние танцы, вереницы поклонников. Он всего этого можно было бы потерять голову. Но раствориться в вихре удовольствий не получалось. Мешала все та же Фимка. Натали постоянно сравнивала себя с нею и к прискорбию не в свою пользу. За кузиной ухаживало куда больше кавалеров и куда более основательных. Серафимино к ним равнодушие лишь распаляло мужеский пол, возбуждая охотничьи инстинкты. Поначалу Натали думала, что вскорости дурочка увлечется, оступится, совершит ошибку. Смертельную, непоправимую, от которой вовек не отмоется. Она же молоденькая совсем, стало быть дурочка. Но в первой же двусмысленной ситуации, на закате, наедине с горячим кавалером, в увитой розами беседке, спасла ее грозная Маняша, появившаяся в самый разгар объяснения. И являлась проклятая вдовица всегда, когда ее «чадушку» угрожала хоть тень опасности или молвы. Может быть, господин Абызов и мог бы нанять для Серафимы кого-нибудь поавантажнее, но вернее, вряд ли.
Теперь, когда на Руян прибыл князь Кошкин, Натали предвосхищала страдания верной няньки. Анатоль не тот типаж, чтоб дать себя запугать нянькам и мамкам, он действует быстро и напролом. В этом барышня Бобынина убедилась некогда на личном не очень приятном опыте. Правда, страдания бедной Маняши не будут долгими… Но, тсс… О некоторых вещах даже думать до поры до времени опасно. Безопасно думать, к примеру, о Зорине, не особо разумном чародее столичного приказа. Окажись на его месте кто-нибудь другой из его коллег, к примеру, Семен, брат Сонечки Крестовской, или господин Мамаев, порывистый боевой маг, Натали испытала бы тревогу. Но Иван Иванович, добродушный увалень, легкая добыча. Очаровать, привлечь, может быть, даже вызвать жалость, и он у нее в кармане.
— Господина Зорина, — картавила Лулу, расчесывая нынче утром ее волосы, — постоянно видят в компании Серафимы Карповны.
— Фимке он не интересен, — Натали поморщилась, когда служанка неловко дернула спутанную прядь. — Она только рядом с князем себя видит.
— Но вы то, мадемуазель, знаете, что хорошего от такой пары ждать не приходится? — Ответа она не ждала, продолжая бормотать в такт мерным движениям волосяной щетки. — Господин Зорин вчера на разговор меня вызвал. Вы, мадемуазель, ко сну уже отошли, а я на кухне с прочими горничными чаевничала. Так вот, Иван Иванович туда явился чуть не за полночь, да давай вопросы девушкам задавать.
— О чем?
— Я не особо поняла, они по-сарматски говорили. Я уже от скуки собиралась к себе идти, а он проводить вызвался.
— И?
— Про вас спрашивал, про батюшку с матушкой, про то, как вы с кузиной ладите.
— Ты посмела свою госпожу с чужими людьми обсуждать?
— Посмела, — нисколько не смутилась гризетка, — рассказала, что род Бобыниных в Бархатной книге прописан, про то, какая вы нежная да ласковая.
— А он?
— Продолжил спрашивать. Вот и пришлось ему про вашу тетушку, маменьку Серафимы проговориться. Очень его поразило, что Полина Захаровна от безумия в могилу сошла.
Лулу улыбнулась зеркальному отражению своей госпожи и, отложив щетку, стала закреплять шпильками золотистые локоны.
— Бедная Фимочка, — картинно вздохнула Наталья Наумовна, — так прискорбно — иметь в роду сумасшедших.
Маняша обязательно обозвала бы сей казус пердимоноклем, и была бы права. Свой фигуральный монокль в этот момент выронила я, фигурально же выражаясь. Ну как я могла позабыть, что милостиво разрешила Болвану Ивановичу пользоваться моим обеденным местом? Вот он и воспользовался, да даму с собою пригласил. Законом не запрещено. Я так резко остановилась, что Гавр успел отойти от меня аршина на два.
— Кыс! — прикрикнула я. — Сюда, разбойник!
Прикрикнула шепотом, потому что и без того все присутствующие уставились на меня с разной степенью удивления.
— Фимочка? — Проворковала Натали.
— Фимочка! — одними губами сказал Зорин.
Так бы и врезала болвану!
Распорядитель уже командовал официантам, к нашему столу добавляли еще один стул и расставляли чистые приборы. Зорин и господин Сиваков поднялись, дожидаясь, пока я устроюсь на отведенном месте.
— Мария Анисьевна хворает? — Спросила госпожа Сивакова.
От тесноты моя нога оказалась вплотную прижатой к колену Зорина.
— Уже получше, — улыбнулась я несколько нервно.
Наталья Наумовна прожигала меня взглядом, отчего было горячо лицу, ноге тоже было горячо, но отнюдь не от взгляда. Неужели сложно было отпрыгнуть в коридор и убежать по нему, заливаясь безумным смехом? Тепер вот сиди, страдай. Да еще и кусок в горло не полезет.
К удивлению, но все полезло. Госпожа Шароклякина, по правую руку от меня, оживленно щебетала, да следила, чтоб моя тарелка не пустовала. Подавали нежнейший сливочный суп с морскими ушками, а к нему слоеные креньдельки и паштет из гусиной печени. Все было очень вкусным. Иван Иванович вниманием меня не баловал, погруженный в возвышенную беседу с Натальей Наумовной. Я попыталась отодвинуть свое колено, сместив его так, чтоб не прикасаться к соседу, но, видимо, конечности Болвана Ивановича должны были занимать все свободное место, потому что вскорости я опять ощутила его близость.
Я откушала суп, поправила на коленях салфетку, ненароком отодвинув чужое колено рукою. Однако в этот момент сосед тоже поправлял свою салфетку. Наши пальцы встретились. Я сдержала возглас, Зорин же, не переставая говорить с Натали и не повернувшись, сжал мое запястье. Я оказалась в ловушке. Тем более нелепой, что освободиться сколь нибудь приличным образом я не могла. Он отпускать меня собирается, разбойник?
— Гавр? Кыс-кыс?
Я придумала приличный способ и сделала вид, что пытаюсь заглянуть под стол. Зорин отвернулся от Натали, помог приподнять мне скатерть, затем, не отпуская моей руки сообщил:
— Гаврюшенька вас, Серафима Карповна, к столу сопроводил, да и был таков, наверное, не голоден.
Я посмотрела в голубые глаза чародея с угрозой:
— Вы уверены?
— Абсолютно, — заверил тот меня и опустил скатерть, прикрывая ее краем наши теперь сплетенные пальцы.
Ах так? Я разозлилась просто до безумия. Да что он себе позволяет? Будь здесь Маняша. Ух она бы ему устроила! Какое бесстыдство! Будто влюбленная парочка под столом за руки держимся.
— Однако, Фимочка, — негромко, но так, что все услышали, обратилась ко мне кузина, — являться на обед без дуэньи в твоем положении и нежном возрасте…
— На время болезни Марии Анисьевны, — вдруг строго сказала Шароклякина, — я вполне могу исполнять ее обязанности. Я женщина пожилая…
— Да какая вы пожилая, Лариса Павловна, — возразила я, удачно вспомнив имя-отчество Шароклякиной.
— Ах, бросьте, Серафима! — Матрона кивнула официанту, позволив убрать приборы. — В матери вам, пожалуй, по возрасту гожусь, в опекунши тем паче. А вот вы, дражайшая Наташенька, что ж свою гризетку отсадили?
Я поискала взглядом, рассмотрела Лулу за дальним столиком у окошка.
— Не хотелось неудобств от многолюдья создавать, — проворковала Натали и вздохнула, направив укоризну в мою сторону.
— В тесноте, да не в обиде, — отрезала Шароклякина.
Я испугалась, что она сейчас примется гнать кузину к ее горничной, но обошлось. Подали десерт и все отвлеклись на кремовые эклеры в поземке сахарной пудры.
Иван Иванович сладости не кушал. Потому что правая рука у него была занята, а левой орудовать было несподручно. Это я поняла с некоторым злорадством, и так же злорадно потянулась к лакомству.
— А вы что ж, Наталья Наумовна? — Вопросил Сиваков со стариковской галантностью. — Фигуру бережете?
— Не хочется, — вздохнула кузина. — Мне много не нужно, глоток воды, корочку хлеба…
Охлажденный крем скользнул по небу, я отложила пирожное, отпила кофе, горький пряно-горячий, его вкус идеально дополнил сладость эклера. Я даже зажмурилась от удовольствия, а, открыв глаза, заметила, что Зорин внимательно на меня смотрит. Натали отвлеклась на беседу с Сиваковым, чем чародей не преминул воспользоваться.
— Отпусти, — попросила я одними губами.
Он покачал головой.
Я приподняла брови: «Зачем?»
Иван сжал мою руку.
— Эх молодость, — пробормотала Шароклякина, но, когда я встревоженно к ней обернулась, матрона сосредоточенно подливала в свой кофе сливки.
Обед закончился. Сиваковы попрощались, Лариса Павловна потребовала у официантов еще один кофейник. Лулу просеменила к выходу из залы, переминалась на пороге, поджидая Натали.
— Мне вдруг десерту захотелось, — громко сообщил Зорин. — Вот до сего момента не хотелось, а сейчас неудержимый голод ощущаю.
— Позвольте, — я безуспешно дернула рукою.
— И вы, Серафима Карповна? — Балагурил чародей. — Ах, ну разумеется, раз ваша дуэнья решила задержаться, то и ваше место подле нее. Что ж, Наталья Наумовна, не смею вас…
Он лишь на вершок приподнялся и ухватил левой рукой пирожное.
На кузину было страшно смотреть, она так сжала губы, что рот стал почти не различим на ее бледном лице.
— Хорошего дня, — наконец выдавила она вежливо-равнодушно. — Госпожа Шароклякина, Иван Иванович.
Лулу в дверях подхватила госпожу под руку.
— Экие страсти, — Шароклякина опрокинула в себя кофе с гусарской лихостью. — Пойду я, после обеда вздремнуть не мешало бы.
Я попыталась встать.
— Спасибо, Лариса Павловна.
— Сиди, чадушко, — велела матрона, передразнив маняшины интонации. — На двор без меня ни ногой. Часа через два, либо два с четвертью, либо… В общем, променад совершать будем. Понял, Иван Иванович?
— Спасибо, Лариса Павловна, — серьезно сказал чародей.
Шароклякина пошла из залы, переваливаясь из стороны в сторону.
— Отпусти! — наконец можно было говорить громко и даже вытащить руку из-под стола.
— Не могу, — Зорин проглотил последний кусочек пирожного. — Я колдую.
— Привораживаешь? — мне показалось, что официанты, суетящиеся у дальних столов, удивленно на нас поглядывают, поэтому я опять спрятала руки под скатерть.
— Поверь, если бы я тебя привораживал, ты бы… — Он замолчал, видно воображая, что именно я бы делала, но фразы не закончил. — Что-то здесь лишних глаз и ушей в переизбытке. Может в другом месте побеседуем?
— В каком еще месте? Мне без Шароклякиной из отеля теперь не выйти.
Зорин подумал, затем спросил:
— К тебе или ко мне?
— Что?
— Можем поговорить в моем номере, или в твоих апартаментах.
— У меня Маняша болеет.
— Врешь, — он покачал головой. — Ежу понятно, что никакой Маняши с тобой нет часов десять, а то и дюжину. Иначе бы, Фима, я здесь влюбленного пажа не разыгрывал и за ручку тебя не держал.
— Еще раз назовешь Фимой…
— К тебе нельзя, там, небось, кроткая голубица Наташенька уже крыльями бьет у двери. Пойдем ко мне.
— Ивашка-букашка!
— Что? — Он обтер пальцы о салфетку и поднялся. Потянув меня за собою.
— Ивашка-баклажка, деревяшка, неваляшка.
— А, понял, это ты обидные прозвища подбираешь. Дерзай.
— Да руку-то отпусти, ирод, — зашептала я горячо. — Люди смотрят!
— Смотрят но не видят, — он каким-то танцевальным движением крутанул меня так, что я оказалась прижатой спиною к его груди, наши сомкнутые руки теперь лежали на моем правом плече. — По-чародейски это называется отвести глаза.
— А по-простому — пустить пыль в глаза наивной барышне?
— Эх, Серафима, с тобой по-простому не получится, — он прижал раскрытую ладонь к моему животу так сильно, что я охнула, приподнял на вершок от земли и понес.
Я бестолково болтала в воздухе ногами и ругалась.
— Мне, между прочим, тоже неудобно, — будто оправдываясь пробормотал Иван Иванович.
Мы поднимались по лестнице на второй этаж.
— Очень на это надеюсь.
Свернули не направо, где был нумер Натальи Наумовны, а налево. Тамошние комнаты я при первом осмотре забраковала, ибо окна их выходили не к морю, а на безрадостно-холмистый пейзаж.
— Я сейчас тебя поставлю, чтоб достать ключ. Не дергайся.
Подождав, пока подошвы коснутся пола, я попыталась дотянуться зубами к руке, лежащей на моем плече. Разумеется, укус пришелся в манжету сорочки, зато коже под ней досталось прикосновение губ.
И тут я почувствовала то самое пресловутое колдовство, которое струилось сейчас по чародейским жилам. Почувствовала и будто обожглась, ахнула. Стало немножко стыдно и томно, так томно, что в голове помутилось.
Зорин, к счастью, на бесславное мое отступление внимания не обратил. Он шарил свободной рукою по карманам:
— Странно, прекрасно же помню, что дверь запирал, а ключ…
— Внизу посмотри, — хрипло и томно велела я, — может обронил впопыхах.
Мы синхронно опустили головы, дыхание чародея защекотало шею.
— Вот же он!
Ключ лежал у деревянного порожка. Мы исполнили пируэт обратного раскручивания. Зорин склонился, будто благодаря за танец, но руку мою не отпустил.
— Дай, — я отобрала ключ. — Мне сподручнее будет, ты же, судя по всему. правша.
— Я точно прятал его в карман, — бормотал чародей, наблюдая как я отпираю замок. — Добро пожаловать, драгоценнейшая Серафима Карповна, в мою холостяцкую обитель.
Я захлопнула за нами дверь:
— Трепещу в предвкушении…
Я быстро осмотрелась. Стерильный порядок. Зорин, как видно, действительно готовился к отъезду. Постель заправлена девственно чистым бельем, на туалетном столике ни расчески, ни несессера, и вообще никаких личных вещей на виду. Только у платяного шкафа стоит на полу дорожный чемодан с основательной системой застежек.
— В предвкушении чего? — прервал затянувшееся молчание Иван Иванович.
Многозначительность вопроса мне не понравилась.
— Колдуй давай, — пошевелила я пальцами плененной руки. — Ты же не собираешься всю жизнь так провести?
