Пока Иван сокрушался про себя, Серафима развивала бурную деятельность, погнала его наверх к кофру, заставила разломать на доски складной стул, сама тем временем кромсая тупым хлебным ножом плед. Зорин вынужден был признать, что девушка понимает, что именно делает. Узлы Серафима вязала умело.
— Вот здесь, — показала она на сплетение обнаженных ветром корней, — упрем крестовину, там и длинны особой не понадобится, аршина два всего… Вы не пугайтесь так уж явно, майор, я с младенчества с батюшкой под землю за малахитом хаживала… Ну не бледнейте, мне только проникновенного обморока сейчас не хватало!
То, что она называла Зорина майором, почему-то не раздражало, он выражал лицом покорное воодушевление, пряча улыбку. Ну и характерец у этой Серафимы!
Когда девушка отвернулась, он быстро провел ладонью по шерстяной веревке, закрепляя узлы магически. Береженного бог бережет.
Когда барышня Абызова, сейчас, в подоткнутой за пояс юбке, похожая на пирата больше, чем когда она красовалась на берегу с подзорной трубой, велела: «Я пошла, стравливайте помаленьку», Зорин твердо остановил ее, готовую сигануть вниз.
— Драгоценнейшая Серафима Карповна, спускаться буду я.
— На чужом горбу в рай? — Она фыркнула. — Я, значит все подготовила, а вы пользоваться будете?
Зорин с усилием оторвал взгляд от родинки в левом уголке ее рта:
— Абсолютно невозможно, чтобы дама…
Дама свистнула, да так пронзительно, будто подзывала голубей, и без слов шагнула с обрыва. Через минуту снизу донесся ее звонкий голос:
— Тут пещера! Ой! Мамочки!
В этом последнем возгласе слышался такой невыразимый ужас, что Иван помчался на помощь, используя всю доступную ему магию.
Одна недоброжелательная дама как-то
меня спросила:
— Что вы делаете для того, чтобы
иметь красивую шею?
Я ей дерзко ответила:
— Мадам, я родилась с красивой шеей.
Лина Кавальери. Искусство быть красивой.
Перевод с французского врача А.Л.Спасской
Силы свои я несколько переоценила, как, впрочем и скалолазные навыки. Нет, руки-то все помнили. Кажется, это называется «память тела». Но вот телу кроме памяти еще и тренировки постоянные требуются. Я же действительно с батюшкой под землю хаживала, только вот годков мне тогда было сколько? Девять? Десять? Это мне еще повезло, что господин Зорин — мужик крепкий, другой бы уже мои пышные прелести сто раз упустил. Гладкая ты стала, Серафима, нелегкая. Раньше-то юркнула бы в любую щель, вскарабкалась бы на любую отвесную скалу. Эх, да что теперь сокрушаться…
Оттолкнувшись подошвами, я описала полукруг и опустилась на уступ. Веревка натянулась, я дернула ее дважды, указывая держащему, что цель достигнута, и зацепила ее освободившийся конец за ближайший уступ.
Под скалистым козырьком открывался мне вымытый морем вход в пещеру. Ее я и собиралась обследовать.
Покряхтывая, потерла запястье, крепкие пальцы майора оставили на правом синяки. Сама же велела замок держать, так что и обижаться теперь нечего. А он ничего мужик. Послушный да исполнительный. Начальству его только позавидовать можно. Таких подчиненных — днем с огнем, каждый же норовит свое мнение иметь и высказать оное. Мешает послушанию всенародная берендийская грамотность, ох мешает…
Пещера оказалась очень непростой. Низкие своды покрывали следы факельной копоти, по центру располагался выложенный камнями круг, слишком большой для кострища, а стены украшали примитивные барельефы, будто кто-то начинал выдалбливать в мягкой породе двери, да работу до конца не довел. Я вошла под свод, медленно осмотрелась. Чудных дверей было восемь, формой и размером они повторяли нерукотворный вход в пещеру.
Чудеса! Но где же котята?
— Кис, кис, — позвала я бедняжек. — Где же вы, малыши? Отзовитесь!
Я поморгала, чтоб лучше видеть в полутьме. Факел мне сейчас очень пригодился бы, а лучше — фонарь. У дальней стены мне почудилось какое-то шевеление, я быстро подошла туда, продолжая бормотать успокаивающие слова. Под ногами хрустели ракушки, я старалась ступать потише. Глаза привыкли, я уверенно подошла к куче какого-то тряпья, будто принадлежащему некогда огородному пугалу, поворошила пыльную ткань.
— Кис, кис…
Из-под лохмотьев показалось страшное лицо, белое, неживое с широко открытыми пустыми глазами и провалом рта.
Я ощутила головокружение, попыталась отвести взгляд, но не смогла.
Страшный рот шевельнулся, издав жалобное кошачье мяуканье и я лишилась чувств.
— Имеет место быть нервический припадок, столь характерный для страстных натур, к коим наша Серафима Карповна явно относится.
Голос незнакомый абсолютно, мужской, но ломкий, стариковский, с характерным дребезжанием.
— А я ей говорила… — Это уже Маняша. — Говорила! Если бы не вы, уважаемый Иван Иванович… Не знаю уж, как и благодарить….
— Полноте, драгоценная Мария Анисьевна. Мое дело малое, вот на счастье Карл Генрихович знал, как обморочную барышню пользовать.
Голос Болвана Ивановича рокотал противным самодовольством.
Звуки доносились приглушенно. Я открыла глаза. Все понятно. Я лежала в своей спальне в одиночестве, все прочие беседовали в гостиной за приоткрытой дверью.
— Авр-р… — Раздалось от двери и на пороге появился котенок. — Авр-р?
Он мягко прошел спальню и уверенно запрыгнул на постель, уставившись на меня васильковыми глазами.
— Разбойничья морда, — сообщила я шепотом. — Что за манеры?
«А сама-то, — читалось на разбойничьей морде. — В обморок еще брякнулась, небось в проникновенный.»
Котенок был престранной серо-белой масти в тигриных разводах, большие стоячие уши венчались кисточками наподобие рысьих. А лапы, которыми наглец мял мою постель, размером своим обещали, что вымахает сиротинушка до тех же рысьих размеров еще до лета.
— Брысь!
— Авр-р! — Что можно было перевести как: «Сама брысь, глупая женщина!»
И никуда он не ушел, толкнулся лобастой башкой, заурчал, взобрался мне на живот, перебирая лапами.
— Пусти, мне встать надо!
— А вы уже с Гаврюшей познакомились, — заглянувший в спальню Болван Иванович лучился благостностью.
— С Гаврюшей?
— Авр-р! — Сказало терзающее мою плоть чудище.
— Слыхали? — Хихикнул майор. — Говорит, зовут его Гавр. А, если ласкательно, то Гаврюша.
— Ну так ласкайтесь со своим животным в своих апартаментах!
Я спихнула кота с кровати. Тот фыркнул, посмотрел, будто прикидывал, куда лучше прикопать тело покойной Серафимы, затем принялся вылизываться.
«Вот обрадуется госпожа майорша, когда ей с Руяна эдакий гостинец привезут», — подумала я мстительно.
— Халат подайте, — приказала холодно. — Там где-то на кресле.
— Вам лежать предписано, — всплеснул Иван Иванович руками, — вот и Карл Генрихович…
— Именно, драгоценнейшая Серафима Карповна!
Старичок семенил, приволакивая ногу, одна рука у него была сухая, безвольной плетью болталась при ходьбе.
— Позвольте отрекомендоваться:Карл Генрихович Отто, коллежский асессор по морскому ведомству, сейчас, как видите, — он кивнул на безвольную конечность, — отставной.
— Господин Отто лекарем служил, — сказала Маняша, присаживаясь на краешек постели и еще подтягивая одеяло, еще вершок, и я с головою под ним укроюсь. — Слава богу, что он по утрам променад в тех самых местах совершает, где вы, барышня, чувств лишаться надумали.
Маняша при посторонних всегда меня на «вы» и барышней величает. Однако, что за странный моцион у бывшего судового врача? Он что ли по скалам лазит со своею сухорукостью?
— А из пещеры меня кто вынес? — Спросила я благостно.
— Из какой такой пещеры? — Маняша потрогала мой лоб.
Я через ее плечо посмотрела на майора, тот сокрушенно разводил руками.
— Мой грех, каюсь. Не удержал я нашу отважную амазонку, вниз ринулась.
Нянька наградила меня столь свирепым взглядом, что понятно стало, получу наедине под первое число.
— Он так жалобно мяукал, сердечный, — продолжал изливать елей Зорин. — Любое бы сердце дрогнуло. Гаврюшенька, страдалец, хищными птицами истерзанный, голодный, холодный…
Страдалец урчал на полу, тщательно вылизывая основательное кошачье пузцо.
— Я как эту картину увидал, его, горемычного, да Серафиму Карповну натурально без чувств, похолодел. Схватил одной рукой ее, бездыханную, другой — котейку…
— А третьей, стало быть, веревку держали?
— Вот вы, драгоценнейшая Серафима Карповна, шутить изволите, — обиделся майор, — а в ажитации я на многое способен.
«Даже отрастить себе еще пару рук?» — собиралась вопросить я, но лишь охнула, потому что Маняша ущипнула меня за бок под одеялом.
— В груди кольнуло? — Карл Генрихович шагнул ко мне. — Позвольте осмотреть.
— Авр-р… — Гавр заступил ему дорогу, раздувшись чуть не вдвое, как умеют только кошки.
— Благодарю, — быстро и страдальчески улыбнулась я лекарю, — все в порядке, просто голова немножко закружилась, мне отдохнуть… Маняша, где соль ароматическая?
— А Гаврюшенька ваш покой блюсти будет, — хихикнул Болван Иванович. — Как раз на пост заступил. Чует животное, кто его спасительница, или матушку в вас свою узрел, сиротинушка.
Болван не болван, а кота он на меня спихнул филигранно. А я даже возразить ничего не смогла, потому что нежные барышни, вроде меня, после эдаких приключений, откидываются безвольно на подушки и отпускают визитеров мановением тонкой ручки.
Я и откинулась, и ладошкой помахала, и вздохнула скорбно.
Маняша ушла гостей провожать, а Гавр запрыгнул на кровать, демонстрируя желание прокопать мне в животе дыру, да и свернуться в ней калачиком. Только желанию его сбыться не судилось. Я вскочила с постели и побежала в гардеробную.
— Ты чего удумала?
Вернувшаяся в спальню нянька застала меня уже полностью одетой в строгое коричневое платье и черные закрытые туфельки.
— Наличных прихвати, — велела я спокойно, — мне двух парней покрепче нанять надо, да спроси в бельевой веревку локтей на тридцать.
— С места не двинусь, — Маняша картинно заперла дверь, а ключ положила в карман, — пока толком мне все не объяснишь. Мало того, что ты под землю полезла…
— Там женщина была, в пещере этой. Понимаешь?
— Где ты Гавра нашла?
— А вот кота-то там и не было. Была незнакомка, в тряпье укутанная, это она мяукала.
— Она?
— Ну уж точно не этот… — Я посмотрела на сироту, тот безмятежно рассматривал свою лапу. — Стой. Бельевая веревка не подойдет. Нам канат нужен рыбацкий, и сеть к нему. В сети мы в два счета тело снизу поднимем.
— Доктор предупреждал, что у тебя горячечный бред начаться может, а Иван Иванович…
— Болван он, твой Зорин, — перебила я. — Помнишь, мне вчера ночью мерещился кто-то в воде?
Нянька неодобрительно покачала головой.
— Мне не померещилось, — продолжила я.
— Ты хочешь сказать, что какая-то баба проплыла три версты по морю, чтоб потом тебе из пещеры мяукать?
Звучало конечно преглупо.
— А если, предположим, ее течение к берегу прибило? Вода при приливе как раз почти к пещере подступает. Маняша, даже, если я ошиблась, и не эту женщину я ночью видела, дела это не меняет. Мы должны ее спасти!
— Обещай, что сама туда не полезешь, — попросила нянька, вынимая из кармана ключ. — И плащ надень.
Я закуталась в меховую накидку.
Экспедиция была организована быстро. Маняша шепнула пару слов портье, одарила денежкой сначала его, затем, троих белобрысых молодцев в курточках гостиничных посыльных, затем отсыпала горсть монеток хозяйственному дядьке, который предоставил нам моток просмоленной веревки и справную рыбацкую сеть.
— Врач, наверное, нужен.
— Ганс отправит вослед фельдшера, как только его разыщет, — сказала нянька и подмигнула зардевшемуся портье.
— Что б я без тебя делала?
— Знамо что, в пансионах бы сидела, — фыркнула Маняша. — Можем выдвигаться. А по дороге расскажи, сколько бриолину было на макушке его сиятельства при вашей первой встрече. Серафима, ты чего замерла? Идем.
Нянька решительно взяла меня под руку. А я подумала, что про князя Кошкина мне даже рассказывать сейчас неинтересно.
Но мои то чувства в расчет не принимались. Поэтому размеренно, в такт шагам, я поведала своей наперснице о судьбоносной встрече со светлейшей особой.
— Красиво, — решила Маняша. — После сможет сочинить, что с первого взгляда к тебе воспылал. Мужеский пол на эдакие знаки судьбы падкий, вот, помнится, фильма еще такая была про пиратского капитана и прелестную рыбачку.
У начала знакомой тропинки нагнали нас гулкие звуки гонга. Значит, уже полдень, и обитателям отеля предлагается переодеться к обеду, который накроют в столовой ровно в половине первого. Обычай старинный и выполняется он неукоснительно. Опоздать к обеду — скандал и моветон, лучше уж совсем трапезу пропустить, чем явиться, когда салфетки разложены на коленях, а предупредительные официанты обносят кушаньями. Вот и сейчас вся фланирующая на свежем воздухе публика устремилась к отелю. Хорошо, что мне сей момент не придется толкаться в дверях, приминая чужие турнюры.
— Фимочка, что происходит? Говорят, ты захворала?
Со вздохом, я обернулась. Терпеть такого обращения не могу, и только одной особе оное спускается. Наталья Наумовна, моя драгоценная кузина, взволнованно дышала от энергичной ходьбы, гризетка Лулу за ее плечом изображала ажитацию.
— Ах, полно, Натали, — безмятежно улыбнулась я. — Однако, как скоро разносятся слухи в нашем крошечном обществе.
Кузина поморщилась. Барышне слухами интересоваться не пристало, тут она дала маху, как и в том, что поздороваться забыла.
— Бонжур, моя дорогая, — перешла она на французский, — нам необходимо поговорить.
— Как тебе будет угодно, дорогая…
Маняша вполголоса передразнила:
— Шерочка с машерочкой! Шери, ма шери… — И отвернулась, громко велев работникам подождать.
Лулу почтительно отошла, поглядывая на няньку с высокомерным недоумением.
— Это скандал! — Сразу взяла быка за рога Наталья Наумовна. — Незамужняя девушка наедине с мужчиной… без чувств…твоя репутация погублена…
— Ах, дорогая, — всплеснула я руками, — Карл Генрихович — старик и, ко всему, лекарь. Неужели, все так серьезно?
— Лекарь?
— Несомненно, в противном случае, ему вряд ли удалось бы дослужиться до коллежского асессора.
Горничная прислушивалась к нашей беседе, забавно вытягивая шею. Понятно, откуда сплетня пущена, но и как с ней справиться — яснее ясного. Какое счастье, что Болван Иванович не самолично меня в «Чайку» приволок, надо будет его супруге какой-нибудь гостинец передать. Да и лекаря отблагодарить не помешает.
— Всему виною корсеты, — сказала я с нажимом в сторону кузининой гризетки. — Совершая утренний моцион, я ощутила в груди стеснение, сознание помутилось и я лишилась чувств. На счастье, оказавшийся неподалеку Карл Генрихович…
— А где была твоя нянька в этот момент?
Ах, какая незадача! Где она была? Захворала?
Я придирчиво посмотрела на цветущую Маняшу. Никто не поверит. Да и многовато нас, хворых, тогда получится на квадратный аршин.
Тут Наталья Наумовна задергалась, замахала руками.
— Натали, дорогая?
Кузина наконец нашла носовой платок и прегромко в него чихнула.
— Ав-р-р?
Я опустила глаза.
Гавр чинно сидел на тропинке, расставив передние лапы в балетную позицию.Я прекрасно помнила, что запирала его в апартаментах, но разбойнику каким-то чудом удалось выбраться.
— Вот здесь, — показала она на сплетение обнаженных ветром корней, — упрем крестовину, там и длинны особой не понадобится, аршина два всего… Вы не пугайтесь так уж явно, майор, я с младенчества с батюшкой под землю за малахитом хаживала… Ну не бледнейте, мне только проникновенного обморока сейчас не хватало!
То, что она называла Зорина майором, почему-то не раздражало, он выражал лицом покорное воодушевление, пряча улыбку. Ну и характерец у этой Серафимы!
Когда девушка отвернулась, он быстро провел ладонью по шерстяной веревке, закрепляя узлы магически. Береженного бог бережет.
Когда барышня Абызова, сейчас, в подоткнутой за пояс юбке, похожая на пирата больше, чем когда она красовалась на берегу с подзорной трубой, велела: «Я пошла, стравливайте помаленьку», Зорин твердо остановил ее, готовую сигануть вниз.
— Драгоценнейшая Серафима Карповна, спускаться буду я.
— На чужом горбу в рай? — Она фыркнула. — Я, значит все подготовила, а вы пользоваться будете?
Зорин с усилием оторвал взгляд от родинки в левом уголке ее рта:
— Абсолютно невозможно, чтобы дама…
Дама свистнула, да так пронзительно, будто подзывала голубей, и без слов шагнула с обрыва. Через минуту снизу донесся ее звонкий голос:
— Тут пещера! Ой! Мамочки!
В этом последнем возгласе слышался такой невыразимый ужас, что Иван помчался на помощь, используя всю доступную ему магию.
Глава вторая, в коей продолжается охота на князя Кошкина , а Серафима пропускает обед
Одна недоброжелательная дама как-то
меня спросила:
— Что вы делаете для того, чтобы
иметь красивую шею?
Я ей дерзко ответила:
— Мадам, я родилась с красивой шеей.
Лина Кавальери. Искусство быть красивой.
Перевод с французского врача А.Л.Спасской
Силы свои я несколько переоценила, как, впрочем и скалолазные навыки. Нет, руки-то все помнили. Кажется, это называется «память тела». Но вот телу кроме памяти еще и тренировки постоянные требуются. Я же действительно с батюшкой под землю хаживала, только вот годков мне тогда было сколько? Девять? Десять? Это мне еще повезло, что господин Зорин — мужик крепкий, другой бы уже мои пышные прелести сто раз упустил. Гладкая ты стала, Серафима, нелегкая. Раньше-то юркнула бы в любую щель, вскарабкалась бы на любую отвесную скалу. Эх, да что теперь сокрушаться…
Оттолкнувшись подошвами, я описала полукруг и опустилась на уступ. Веревка натянулась, я дернула ее дважды, указывая держащему, что цель достигнута, и зацепила ее освободившийся конец за ближайший уступ.
Под скалистым козырьком открывался мне вымытый морем вход в пещеру. Ее я и собиралась обследовать.
Покряхтывая, потерла запястье, крепкие пальцы майора оставили на правом синяки. Сама же велела замок держать, так что и обижаться теперь нечего. А он ничего мужик. Послушный да исполнительный. Начальству его только позавидовать можно. Таких подчиненных — днем с огнем, каждый же норовит свое мнение иметь и высказать оное. Мешает послушанию всенародная берендийская грамотность, ох мешает…
Пещера оказалась очень непростой. Низкие своды покрывали следы факельной копоти, по центру располагался выложенный камнями круг, слишком большой для кострища, а стены украшали примитивные барельефы, будто кто-то начинал выдалбливать в мягкой породе двери, да работу до конца не довел. Я вошла под свод, медленно осмотрелась. Чудных дверей было восемь, формой и размером они повторяли нерукотворный вход в пещеру.
Чудеса! Но где же котята?
— Кис, кис, — позвала я бедняжек. — Где же вы, малыши? Отзовитесь!
Я поморгала, чтоб лучше видеть в полутьме. Факел мне сейчас очень пригодился бы, а лучше — фонарь. У дальней стены мне почудилось какое-то шевеление, я быстро подошла туда, продолжая бормотать успокаивающие слова. Под ногами хрустели ракушки, я старалась ступать потише. Глаза привыкли, я уверенно подошла к куче какого-то тряпья, будто принадлежащему некогда огородному пугалу, поворошила пыльную ткань.
— Кис, кис…
Из-под лохмотьев показалось страшное лицо, белое, неживое с широко открытыми пустыми глазами и провалом рта.
Я ощутила головокружение, попыталась отвести взгляд, но не смогла.
Страшный рот шевельнулся, издав жалобное кошачье мяуканье и я лишилась чувств.
— Имеет место быть нервический припадок, столь характерный для страстных натур, к коим наша Серафима Карповна явно относится.
Голос незнакомый абсолютно, мужской, но ломкий, стариковский, с характерным дребезжанием.
— А я ей говорила… — Это уже Маняша. — Говорила! Если бы не вы, уважаемый Иван Иванович… Не знаю уж, как и благодарить….
— Полноте, драгоценная Мария Анисьевна. Мое дело малое, вот на счастье Карл Генрихович знал, как обморочную барышню пользовать.
Голос Болвана Ивановича рокотал противным самодовольством.
Звуки доносились приглушенно. Я открыла глаза. Все понятно. Я лежала в своей спальне в одиночестве, все прочие беседовали в гостиной за приоткрытой дверью.
— Авр-р… — Раздалось от двери и на пороге появился котенок. — Авр-р?
Он мягко прошел спальню и уверенно запрыгнул на постель, уставившись на меня васильковыми глазами.
— Разбойничья морда, — сообщила я шепотом. — Что за манеры?
«А сама-то, — читалось на разбойничьей морде. — В обморок еще брякнулась, небось в проникновенный.»
Котенок был престранной серо-белой масти в тигриных разводах, большие стоячие уши венчались кисточками наподобие рысьих. А лапы, которыми наглец мял мою постель, размером своим обещали, что вымахает сиротинушка до тех же рысьих размеров еще до лета.
— Брысь!
— Авр-р! — Что можно было перевести как: «Сама брысь, глупая женщина!»
И никуда он не ушел, толкнулся лобастой башкой, заурчал, взобрался мне на живот, перебирая лапами.
— Пусти, мне встать надо!
— А вы уже с Гаврюшей познакомились, — заглянувший в спальню Болван Иванович лучился благостностью.
— С Гаврюшей?
— Авр-р! — Сказало терзающее мою плоть чудище.
— Слыхали? — Хихикнул майор. — Говорит, зовут его Гавр. А, если ласкательно, то Гаврюша.
— Ну так ласкайтесь со своим животным в своих апартаментах!
Я спихнула кота с кровати. Тот фыркнул, посмотрел, будто прикидывал, куда лучше прикопать тело покойной Серафимы, затем принялся вылизываться.
«Вот обрадуется госпожа майорша, когда ей с Руяна эдакий гостинец привезут», — подумала я мстительно.
— Халат подайте, — приказала холодно. — Там где-то на кресле.
— Вам лежать предписано, — всплеснул Иван Иванович руками, — вот и Карл Генрихович…
— Именно, драгоценнейшая Серафима Карповна!
Старичок семенил, приволакивая ногу, одна рука у него была сухая, безвольной плетью болталась при ходьбе.
— Позвольте отрекомендоваться:Карл Генрихович Отто, коллежский асессор по морскому ведомству, сейчас, как видите, — он кивнул на безвольную конечность, — отставной.
— Господин Отто лекарем служил, — сказала Маняша, присаживаясь на краешек постели и еще подтягивая одеяло, еще вершок, и я с головою под ним укроюсь. — Слава богу, что он по утрам променад в тех самых местах совершает, где вы, барышня, чувств лишаться надумали.
Маняша при посторонних всегда меня на «вы» и барышней величает. Однако, что за странный моцион у бывшего судового врача? Он что ли по скалам лазит со своею сухорукостью?
— А из пещеры меня кто вынес? — Спросила я благостно.
— Из какой такой пещеры? — Маняша потрогала мой лоб.
Я через ее плечо посмотрела на майора, тот сокрушенно разводил руками.
— Мой грех, каюсь. Не удержал я нашу отважную амазонку, вниз ринулась.
Нянька наградила меня столь свирепым взглядом, что понятно стало, получу наедине под первое число.
— Он так жалобно мяукал, сердечный, — продолжал изливать елей Зорин. — Любое бы сердце дрогнуло. Гаврюшенька, страдалец, хищными птицами истерзанный, голодный, холодный…
Страдалец урчал на полу, тщательно вылизывая основательное кошачье пузцо.
— Я как эту картину увидал, его, горемычного, да Серафиму Карповну натурально без чувств, похолодел. Схватил одной рукой ее, бездыханную, другой — котейку…
— А третьей, стало быть, веревку держали?
— Вот вы, драгоценнейшая Серафима Карповна, шутить изволите, — обиделся майор, — а в ажитации я на многое способен.
«Даже отрастить себе еще пару рук?» — собиралась вопросить я, но лишь охнула, потому что Маняша ущипнула меня за бок под одеялом.
— В груди кольнуло? — Карл Генрихович шагнул ко мне. — Позвольте осмотреть.
— Авр-р… — Гавр заступил ему дорогу, раздувшись чуть не вдвое, как умеют только кошки.
— Благодарю, — быстро и страдальчески улыбнулась я лекарю, — все в порядке, просто голова немножко закружилась, мне отдохнуть… Маняша, где соль ароматическая?
— А Гаврюшенька ваш покой блюсти будет, — хихикнул Болван Иванович. — Как раз на пост заступил. Чует животное, кто его спасительница, или матушку в вас свою узрел, сиротинушка.
Болван не болван, а кота он на меня спихнул филигранно. А я даже возразить ничего не смогла, потому что нежные барышни, вроде меня, после эдаких приключений, откидываются безвольно на подушки и отпускают визитеров мановением тонкой ручки.
Я и откинулась, и ладошкой помахала, и вздохнула скорбно.
Маняша ушла гостей провожать, а Гавр запрыгнул на кровать, демонстрируя желание прокопать мне в животе дыру, да и свернуться в ней калачиком. Только желанию его сбыться не судилось. Я вскочила с постели и побежала в гардеробную.
— Ты чего удумала?
Вернувшаяся в спальню нянька застала меня уже полностью одетой в строгое коричневое платье и черные закрытые туфельки.
— Наличных прихвати, — велела я спокойно, — мне двух парней покрепче нанять надо, да спроси в бельевой веревку локтей на тридцать.
— С места не двинусь, — Маняша картинно заперла дверь, а ключ положила в карман, — пока толком мне все не объяснишь. Мало того, что ты под землю полезла…
— Там женщина была, в пещере этой. Понимаешь?
— Где ты Гавра нашла?
— А вот кота-то там и не было. Была незнакомка, в тряпье укутанная, это она мяукала.
— Она?
— Ну уж точно не этот… — Я посмотрела на сироту, тот безмятежно рассматривал свою лапу. — Стой. Бельевая веревка не подойдет. Нам канат нужен рыбацкий, и сеть к нему. В сети мы в два счета тело снизу поднимем.
— Доктор предупреждал, что у тебя горячечный бред начаться может, а Иван Иванович…
— Болван он, твой Зорин, — перебила я. — Помнишь, мне вчера ночью мерещился кто-то в воде?
Нянька неодобрительно покачала головой.
— Мне не померещилось, — продолжила я.
— Ты хочешь сказать, что какая-то баба проплыла три версты по морю, чтоб потом тебе из пещеры мяукать?
Звучало конечно преглупо.
— А если, предположим, ее течение к берегу прибило? Вода при приливе как раз почти к пещере подступает. Маняша, даже, если я ошиблась, и не эту женщину я ночью видела, дела это не меняет. Мы должны ее спасти!
— Обещай, что сама туда не полезешь, — попросила нянька, вынимая из кармана ключ. — И плащ надень.
Я закуталась в меховую накидку.
Экспедиция была организована быстро. Маняша шепнула пару слов портье, одарила денежкой сначала его, затем, троих белобрысых молодцев в курточках гостиничных посыльных, затем отсыпала горсть монеток хозяйственному дядьке, который предоставил нам моток просмоленной веревки и справную рыбацкую сеть.
— Врач, наверное, нужен.
— Ганс отправит вослед фельдшера, как только его разыщет, — сказала нянька и подмигнула зардевшемуся портье.
— Что б я без тебя делала?
— Знамо что, в пансионах бы сидела, — фыркнула Маняша. — Можем выдвигаться. А по дороге расскажи, сколько бриолину было на макушке его сиятельства при вашей первой встрече. Серафима, ты чего замерла? Идем.
Нянька решительно взяла меня под руку. А я подумала, что про князя Кошкина мне даже рассказывать сейчас неинтересно.
Но мои то чувства в расчет не принимались. Поэтому размеренно, в такт шагам, я поведала своей наперснице о судьбоносной встрече со светлейшей особой.
— Красиво, — решила Маняша. — После сможет сочинить, что с первого взгляда к тебе воспылал. Мужеский пол на эдакие знаки судьбы падкий, вот, помнится, фильма еще такая была про пиратского капитана и прелестную рыбачку.
У начала знакомой тропинки нагнали нас гулкие звуки гонга. Значит, уже полдень, и обитателям отеля предлагается переодеться к обеду, который накроют в столовой ровно в половине первого. Обычай старинный и выполняется он неукоснительно. Опоздать к обеду — скандал и моветон, лучше уж совсем трапезу пропустить, чем явиться, когда салфетки разложены на коленях, а предупредительные официанты обносят кушаньями. Вот и сейчас вся фланирующая на свежем воздухе публика устремилась к отелю. Хорошо, что мне сей момент не придется толкаться в дверях, приминая чужие турнюры.
— Фимочка, что происходит? Говорят, ты захворала?
Со вздохом, я обернулась. Терпеть такого обращения не могу, и только одной особе оное спускается. Наталья Наумовна, моя драгоценная кузина, взволнованно дышала от энергичной ходьбы, гризетка Лулу за ее плечом изображала ажитацию.
— Ах, полно, Натали, — безмятежно улыбнулась я. — Однако, как скоро разносятся слухи в нашем крошечном обществе.
Кузина поморщилась. Барышне слухами интересоваться не пристало, тут она дала маху, как и в том, что поздороваться забыла.
— Бонжур, моя дорогая, — перешла она на французский, — нам необходимо поговорить.
— Как тебе будет угодно, дорогая…
Маняша вполголоса передразнила:
— Шерочка с машерочкой! Шери, ма шери… — И отвернулась, громко велев работникам подождать.
Лулу почтительно отошла, поглядывая на няньку с высокомерным недоумением.
— Это скандал! — Сразу взяла быка за рога Наталья Наумовна. — Незамужняя девушка наедине с мужчиной… без чувств…твоя репутация погублена…
— Ах, дорогая, — всплеснула я руками, — Карл Генрихович — старик и, ко всему, лекарь. Неужели, все так серьезно?
— Лекарь?
— Несомненно, в противном случае, ему вряд ли удалось бы дослужиться до коллежского асессора.
Горничная прислушивалась к нашей беседе, забавно вытягивая шею. Понятно, откуда сплетня пущена, но и как с ней справиться — яснее ясного. Какое счастье, что Болван Иванович не самолично меня в «Чайку» приволок, надо будет его супруге какой-нибудь гостинец передать. Да и лекаря отблагодарить не помешает.
— Всему виною корсеты, — сказала я с нажимом в сторону кузининой гризетки. — Совершая утренний моцион, я ощутила в груди стеснение, сознание помутилось и я лишилась чувств. На счастье, оказавшийся неподалеку Карл Генрихович…
— А где была твоя нянька в этот момент?
Ах, какая незадача! Где она была? Захворала?
Я придирчиво посмотрела на цветущую Маняшу. Никто не поверит. Да и многовато нас, хворых, тогда получится на квадратный аршин.
Тут Наталья Наумовна задергалась, замахала руками.
— Натали, дорогая?
Кузина наконец нашла носовой платок и прегромко в него чихнула.
— Ав-р-р?
Я опустила глаза.
Гавр чинно сидел на тропинке, расставив передние лапы в балетную позицию.Я прекрасно помнила, что запирала его в апартаментах, но разбойнику каким-то чудом удалось выбраться.
