— Итак? — я прислонилась спиной к бортику ящика. — Кто вы?
— Братья. Мы с Чихом — братья.
— Вы люди?
— Если людьми называются жители твоего мира, то нет.
— То есть, — я сделала широкий жест, — это все — не мой мир?
Собеседник кивнул.
— Мы в чертогах Спящего? — тут мой голос дрогнул от ужаса.
Простак хихикнул:
— Нет, граф, что ты. До чертогов отсюда довольно далеко. Но направление ты определила правильно. Вы называете это место — Авалон.
— Авалон — это гора.
— Правильно. И именно она является тем стержнем, но который нанизано множество обитаемых миров.
— То есть ты хочешь сказать…
— Нашел! — Чих бежал по тропинке, размахивая серебряным поясом. — Под табуретом валялся.
Как вести себя дальше, я не представляла. Отложить ножницы, чтоб взять пояс? Тогда я стану беззащитной. Отпустить волосы, чтоб взять артефакт свободной рукой? Эта фаханова копна скует движения. И что делать сначала? Дослушать лекцию Простака, или убеждаться в своей невинности?
— Будешь мерять? — спросил Чих.
— Непременно.
Хорошо, пусть они не феи, но они хотят мои волосы. Значит, мне есть, чем торговать.
— Отведите меня в свое жилище, — велела я. — Обещайте, что не попытаетесь причинить мне вред, а также заколдовать или воздействовать на мои органы чувств с целью обмана.
— Мы не врем, граф.
— Тогда пообещать этого не делать вам будет легче легкого. Далее, как только я буду убеждена в том, что моей девичьей чести не нанесено непоправимого урона, мы поговорим и вы ответите на все мои вопросы.
— А взамен?
— Если ответы будут мне понятны, то есть, они могут мне не понравиться, но если я их пойму, я обещаю вам в награду один свой локон.
Коротышки окинули мои волосы плотоядными взглядами. Торговля пошла.
— Обещаем, — вздохнул Чих. — А ты взамен пообещаешь убедить Папашу, что никто из нас тебя не целовал.
— В этом уверенности у меня нет. Я же без чувств была. А вдруг целовал? Не собираюсь врать вашему отцу.
Страдания и ужас, появившиеся на маленьких лицах доставили мне извращенное удовольствие, поэтому я мстительно пообещала:
— И, если хоть кто-то хоть пальцем… Или, если пояс перестал работать, заставлю на себе жениться.
— Кого?
— Обоих! Боюсь, одного из вас человеческой женщине будет недостаточно.
Ох, что-то тебя заносит, Шерези. Если бы от поцелуев выветривалось фейское колдовство, была бы ты до сих пор в родном графстве, маменьке для мифологических полотен позировала.
— Я есть хочу, — пробормотал Простак, нарушив тяжелую тишину. Давайте, действительно, в доме поговорим. Остальных до заката не будет, тоже голодные придут, надо хоть что-то приготовить.
— Жениться не буду, — Чих повел рукой, приглашая меня следовать за ним.
— Если не целовал, то не придется, — успокоила я всех.
— Тебя или вообще?
— Меня.
— А вообще ты с кем целовался? — возбудился Простак. — А почему я об этом ничего не знаю? С кем? С водяной? С крылатой, которая заказывает у Папаши ветряные бубенчики?
Чих молча топал по тропинке и время от времени чихал.
Простак перечислял все возможные кандидатуры, и из их обилия я смогла сделать некоторые выводы о многообразии видов здешних жителей.
Итак, где-то здесь, в достижимом удалении, находятся чертоги Спящего. Коротышки не феи, но что-то фейское в них есть. А также на, а скорее «в», в этом Авалоне, есть нимфы, водяные, мавки, фаханы и крылатые.
Тысяча фаханов!
Я обвела взглядом все доступное пространство. Ничего волшебного в нем не наблюдалось, то есть абсолютно. Ну, яркие краски, но я вполне могу представить эту же изумрудную зелень летом в Шерези, ну бабочки, порхающие с цветка на цветок, ну… Хотя, бабочки были странными. Их крылья, серебристые и блестящие, казались кружевными. И отбрасывали на траву странные пятнистые тени. Одна из бабочек подлетела к лицу, жужжа как ночная цикада.
— Их сделал Папаша, — сказал Простак, когда я удивленно вскрикнула, рассмотрев, что кружевные крылья создания состоят из серебряной канители. — Он первый здесь появился и сделал все, чтоб место стало походить на наш родной мир. Солнце, звезды, растения, ну и птиц с насекомыми.
Я запрокинула голову. Полуденное солнце не слепило и было довольно низко. То есть, на самом деле низко, туазах в двадцати, и крепилось оно не к небу, а к сводчатому каменному потолку.
— Мы в пещере, — пояснил Простак, — поэтому и фаханов приходится опасаться, время от времени лезут дикие на свет.
Девушке после такого открытия пристало бы упасть в обморок, а молодому дворянину — грязно выругаться. Поэтому прошептав: «Святые бубенчики!», я лишилась чувств.
— Мы ее не целовали, — пищал некто монотонно над ухом, — честью клянусь. Ни вместе, ни по отдельности, ни в мыслях даже.
— Она не привлекательна, — доказывал другой голос. — Папаша, у нее вон брови с мою руку толщиной! Нет, в брови я ее тоже не целовал!
Мне захотелось заткнуть уши, голоса мешали спать. А спать было так приятно, так здорово. Мягко было, практически как на собственноручно набитом травяном матрасе, и так же удобно.
— Болваны, — ласково говорил некто басом, — не о том думаете.
— Она сказал, жениться заставит! — наябедничал Чих. — Обоих!
— А вы ей сказали, что ваши с ней виды несовместимы в репродуктивном плане?
— Не успели.
— Так с этого надо было начинать. Люди же, зачем союзы заключают? Чтоб род продолжить. А этой деве от нас новых цвергов не нарожать, даже если женимся на ней все всемером.
Всемером? Значит, их семеро. Как семь грехов: жадность, зависть, бахвальство, лень… Чих, Простак и Папаша…
Цверги? Это гномы что ли? Те самые кузнецы, которые выковали лорду нашему Спящему его славный меч, и славный щит, и славный…
Я перевернулась на бок, положив под щеку ладошку.
— Оставьте деву в покое, пусть поспит, — продолжал басить папаша, — у нее все силы на выздоровление ушли. А чего это меня никто не хвалит, а? Посмотрите на ее щечки!
— Угу, я на одной ее щеке спать могу! — чихнул Чих. — Колоссальные щечищи!
— А раньше бы не смог, — сказал Папаша, — раньше бы в рот провалился. Помнишь, как ей лицо искромсали?
— Помним. Фахан все переживал, что не зарастет.
— А я ему что говорил?
— Что наша остова не одну принцессу сохранила, и даже не двух.
— И кто оказался прав?
— Ты, Папаша.
— То-то же!
Наверное, за грех бахвальства в этой странной семье отвечал все-таки родитель. Потому что разговор все не заканчивался, вращаясь вокруг великолепного, лучшего, мастеровитейшего и талантливейшего.
Я пошевелила ладонью, щека действительно была целой, даже шрама на коже не прощупывалось. Я вспомнила, с каким сладострастием Ригель резала мое лицо и поняла, что спать больше не хочу.
— Что за фахан меня к вам приволок? — я села и раздвинула руками волосы, как занавеску.
С этими патлами надо что-то решать, их, кажется, за прошедший час стало еще больше.
— А поздороваться?
Папаша оказался еще мельче своих отпрысков, только ручки его, выглядывающие из кожано-льняных лохмотьев одеяния, бугрились мускулами.
— Здравствуйте, — я зевнула. — Мы тут с вашими сынулями успели кое о чем договориться.
— И тебе не хворать. Только сыновей у меня нет, дева. У нас большие проблемы…
— С репродуктивностью, — перебила я его, — что бы это фаханово слово не значило.
«Репродуктивность» напомнила мне о неких неотложных задачах, а «неотложность» о задачах еще более неотложных.
— Клозет?
— Что, прости?
— Ну куда вы по нужде ходите?
— Это зависит, что именно надобно.
Я ругнулась и спрыгнула с высокой лежанки. Комнату рассмотреть не успела, все же бегом, галопом даже. Выскочила во двор, сшибая всех, кому не повезло оказаться на пути, побежала в отдаление, к кустам.
Кусты при ближайшем рассмотрении оказались из железа, и ветки их, и листья, и почки, и…
— Слышь, граф, — Простак раздвинул ветки над моей головой, — давай я тебя лучше в специальное помещение отведу.
— Нет у вас таких помещений, — простонала я, — дикари! Вы даже слова такого не знаете.
— Теперь знаем, — мелкий подобрал мои волосы на манер королевского шлейфа. — Ну давай, что ты тут игры устроила… И грязь разводить не нужно. Это если в лесочке, на природе, все для растительности на пользу, а здесь у нас даже дождя не бывает…
Он еще подергал меня за волосы, вытягивая из кустов и повел будто коня на поводу обратно.
Был у них клозет, у фаханов мокрых. И даже с прочими милыми сердцу любого ардерского дворянина удобствами. И вода в умывальне была, и даже горячая, вытекала из стены по желобу, и зеркало на стене было большое, в мой рост, не какая-то полированная медная пластина, а нечто тонкое, как будто стеклянное, с напыленным на него слоем серебра.
Перед этим зеркалом я и примерила свой пояс. Через некоторое время, после довольно продолжительной беседы со всеми семью цвергами: Папашей, Тихоней, Чихом, Хохотуном, Простаком, Соней и Ворчуном.
Артефакт действовал так, как и должен был, превратил буйноволосую меня в буйноволосого лорда Шерези. К слову, буйноволосие на нем смотрелось еще более странно.
Два дня? Что ж, это промедление не смертельно. Ее величество успеет воспользоваться информацией, которую принесет в клювике ее верный миньон. Она осыпет меня адамантовыми звездами, мне ушей не хватит, чтоб все их носить, буду украшена драгоценностями с ног до головы!
Я отодвинула пряди от висков, дырки в мочке не было, видимо она заросла, как и порез на щеке от благотворного действия цверговой остовы.
Итак, цверги. Их семеро, они не семья, а нечто вроде мужского рыцарского ордена — «Сыновья Ивальди». Кто такой, или такая Ивальди, мне даже узнавать не хотелось. А Папаша — всего лишь прозвище, потому что он самый умелый из семерых.
Я выглянула за дверь клозета, там в коридоре подпирал стену Простак.
— Принеси одежду, в которой я у вас появилась, — велела строго, потом добавила, уже помягче, — пожалуйста.
Меня притащил к ним фахан. Фахан, насколько мне удалось уразуметь, это фея, только фея — мужчина. Знаю я одного такого, крылатого рыжего Караколя, который в Ардере не без успеха притворялся горбуном. Смешно. Поэтому мы, люди, никогда и не слышали о том, что бывают феи-мужчины. Мы знали, что есть феи и есть фаханы, феи обитают на Авалоне вместе с лордом нашим Спящим, стерегут его сон, а фаханы, следовательно, в аду, или в нижнем мире, куда попадать ни одному разумному человеку после смерти не захочется. А это оказывается один и тот же вид! Вид, хорошее слово, его я уже успела подцепить от Папаши и использовала даже в размышлениях.
Папаша знал уйму сложных слов. И еще более сложных понятий. И, будь я существом другого склада, более к наукам расположенным, я уцепилась бы за возможность узнать от него как можно больше. Но я — это я, и единственным моим желанием в этот час было — вернуться к своей королеве.
Два дня! Я должна ей все рассказать.
Ах, нет, не два, где-то около недели.
Я восстанавливала прошедшее время час за часом. Чародейский водоворот, открытый горбатым Караколем унес нас в далекие дали. Там, в этих далях, нас ждал отряд вооруженных всадников, сопроводивших в горы по петляющей меж отвесных склонов тропке. Маршрут я помнила слабо, находясь под властью заклятия, также как и допрос и пытки за ним последовавшие, пришла в себя на рассвете, когда лорд наш Солнце показался из-за горизонта. Замок, где я очутилась назывался Блюр и он точно был абсолютно реальным. Как реальными были и мои раны, причинявшие страдания, и безумная королева, во власти которой я оказалась. Ригель потешилась моей беспомощностью в полной мере. Кроме изрезанной в лоскуты щеки, она наградила меня также раздробленными щиколотками обеих ног и поломанными пальцами рук. Замок принадлежал Вальденсу, предателю Вальденсу, и ему же принадлежали стражники.
Итак, что дальше? Я пришла в себя, полюбовалась восходом солнца и премилым пейзажем, открывающимся с балюстрады, а затем сиганула вниз, в горную реку, опоясывающую стены замка. Побег. Отчаянный шаг. Я не размышляла, я действовала. Бежать обычным манером мне бы все равно не удалось, с покалеченными-то ногами. Если бы побег окончился моей смертью, что ж, я была готова и к этому. Лучше уж оказаться в чертогах Спящего, чем опять видеть сумасшедшие глаза моей похитительницы, и слышать ее противный дребезжащий смешок.
Я обернулась на скрип дверных петель, вынырнув из бесполезных воспоминаний.
— Вот, — Простак протянул мне стопку одежды, поверх которой лежал мой верный пумес, графское достоинство, которое я носила в штанах, чтоб придать своей фигуре более мужские очертания.
Пумес я схватила, а на прочее воззрилась удивленно:
— Это не моя одежда.
— Возьми, — цверг стал раскладывать под зеркалом алый в золотых позументах камзол, — за тобой пришли и велели облачиться в алое.
Я раздраженно хмыкнула, сжала в кулаке пумес и выбежала в коридор.
За столом, где я оставила свои семь грехов, сидел только Папаша:
— Убедилась в своей нетронутости?
— Милорд не видит этого сам? — я озиралась, но того, кто по словам Простака пришел за мной, в комнате не было.
— Милорд? — цверг тоже осмотрелся.
— Вы! То есть, ты! Ты не видишь сам, что все в порядке?
— Твои иносказания, дева, вызывают у меня тревогу, — серьезно сказал Папаша, — а о прочем — я не вижу колдовства фей, для меня ты осталась смуглой девицей с густыми бровями. Собирайся, тебе пора.
Я выглянула в окно. Во дворе стоял Караколь, возвышаясь над головами цвергов туаза на два.
— Почему он не заходит внутрь?
— Не может. Это закон Авалона, фахану не место в доме цверга.
— Чудесно! — я вернулась к столу и уселась на стоящий рядом с ним табурет.
Пумес лег на столешницу, по сторонам от него легли мои расслабленные руки. Не знаю, как действует цвергова остова, но и кости она мне срастила.
— Что именно чудесно?
— Наше совместное будущее. У нас лет шестьдесят, я думаю. Шерези, я имею в виду своих предков, всегда отличались хорошей продолжительностью жизни. Кроме моего родителя, конечно. Но там несчастный случай, его вспорол на охоте дикий вепрь. У нас в доме вепри водятся?
— У нас?
— Смирись, Папаша. У нас. С фаханом я никуда не пойду, даже в благодарность за то, что он выловил меня из воды и притащил к вам.
— А благодарности к нам ты не испытываешь?
— Безграничную. Но ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным, — уверенно сообщила я. — Нечего было посторонних девиц лечить и целовать их тоже не стоило!
Мы с цвергом помолчали.
— Тебе придется уйти, — Папаша не выдержал первым.
— Не уверена, — уверенно сказала я, а потом, не выдержав, расхохоталась. — Разыгрывать тебя — само удовольствие!
— Ты тянешь время? — догадался он наконец.
— Волосы, — предложила я, — мои чудесные шелковистые волосы в обмен на помощь.
— Ты их уже предлагала.
— Обещать не значит дать. — Я потянулась через стол за оставленными на нем ножницами и щелкнула ими, отрезая первую прядку. — Небольшой аванс, Папаша, который должен подтвердить серьезность намерений.
Стригла я наощупь, о красоте заботы не проявляя.
— Уж не знаю, зачем феям нужны человеческие волосы….
— Для колдовства, — перебил цверг мое бормотание. — Для чего же еще? Это время, дева, ваши волосы — это время, та самая четвертая грань, которая необходима для любого колдовства.
— Тогда что — первые три?
— Меры: ширина, длинна, высота. Время — четвертая.
— Братья. Мы с Чихом — братья.
— Вы люди?
— Если людьми называются жители твоего мира, то нет.
— То есть, — я сделала широкий жест, — это все — не мой мир?
Собеседник кивнул.
— Мы в чертогах Спящего? — тут мой голос дрогнул от ужаса.
Простак хихикнул:
— Нет, граф, что ты. До чертогов отсюда довольно далеко. Но направление ты определила правильно. Вы называете это место — Авалон.
— Авалон — это гора.
— Правильно. И именно она является тем стержнем, но который нанизано множество обитаемых миров.
— То есть ты хочешь сказать…
— Нашел! — Чих бежал по тропинке, размахивая серебряным поясом. — Под табуретом валялся.
Как вести себя дальше, я не представляла. Отложить ножницы, чтоб взять пояс? Тогда я стану беззащитной. Отпустить волосы, чтоб взять артефакт свободной рукой? Эта фаханова копна скует движения. И что делать сначала? Дослушать лекцию Простака, или убеждаться в своей невинности?
— Будешь мерять? — спросил Чих.
— Непременно.
Хорошо, пусть они не феи, но они хотят мои волосы. Значит, мне есть, чем торговать.
— Отведите меня в свое жилище, — велела я. — Обещайте, что не попытаетесь причинить мне вред, а также заколдовать или воздействовать на мои органы чувств с целью обмана.
— Мы не врем, граф.
— Тогда пообещать этого не делать вам будет легче легкого. Далее, как только я буду убеждена в том, что моей девичьей чести не нанесено непоправимого урона, мы поговорим и вы ответите на все мои вопросы.
— А взамен?
— Если ответы будут мне понятны, то есть, они могут мне не понравиться, но если я их пойму, я обещаю вам в награду один свой локон.
Коротышки окинули мои волосы плотоядными взглядами. Торговля пошла.
— Обещаем, — вздохнул Чих. — А ты взамен пообещаешь убедить Папашу, что никто из нас тебя не целовал.
— В этом уверенности у меня нет. Я же без чувств была. А вдруг целовал? Не собираюсь врать вашему отцу.
Страдания и ужас, появившиеся на маленьких лицах доставили мне извращенное удовольствие, поэтому я мстительно пообещала:
— И, если хоть кто-то хоть пальцем… Или, если пояс перестал работать, заставлю на себе жениться.
— Кого?
— Обоих! Боюсь, одного из вас человеческой женщине будет недостаточно.
Ох, что-то тебя заносит, Шерези. Если бы от поцелуев выветривалось фейское колдовство, была бы ты до сих пор в родном графстве, маменьке для мифологических полотен позировала.
— Я есть хочу, — пробормотал Простак, нарушив тяжелую тишину. Давайте, действительно, в доме поговорим. Остальных до заката не будет, тоже голодные придут, надо хоть что-то приготовить.
— Жениться не буду, — Чих повел рукой, приглашая меня следовать за ним.
— Если не целовал, то не придется, — успокоила я всех.
— Тебя или вообще?
— Меня.
— А вообще ты с кем целовался? — возбудился Простак. — А почему я об этом ничего не знаю? С кем? С водяной? С крылатой, которая заказывает у Папаши ветряные бубенчики?
Чих молча топал по тропинке и время от времени чихал.
Простак перечислял все возможные кандидатуры, и из их обилия я смогла сделать некоторые выводы о многообразии видов здешних жителей.
Итак, где-то здесь, в достижимом удалении, находятся чертоги Спящего. Коротышки не феи, но что-то фейское в них есть. А также на, а скорее «в», в этом Авалоне, есть нимфы, водяные, мавки, фаханы и крылатые.
Тысяча фаханов!
Я обвела взглядом все доступное пространство. Ничего волшебного в нем не наблюдалось, то есть абсолютно. Ну, яркие краски, но я вполне могу представить эту же изумрудную зелень летом в Шерези, ну бабочки, порхающие с цветка на цветок, ну… Хотя, бабочки были странными. Их крылья, серебристые и блестящие, казались кружевными. И отбрасывали на траву странные пятнистые тени. Одна из бабочек подлетела к лицу, жужжа как ночная цикада.
— Их сделал Папаша, — сказал Простак, когда я удивленно вскрикнула, рассмотрев, что кружевные крылья создания состоят из серебряной канители. — Он первый здесь появился и сделал все, чтоб место стало походить на наш родной мир. Солнце, звезды, растения, ну и птиц с насекомыми.
Я запрокинула голову. Полуденное солнце не слепило и было довольно низко. То есть, на самом деле низко, туазах в двадцати, и крепилось оно не к небу, а к сводчатому каменному потолку.
— Мы в пещере, — пояснил Простак, — поэтому и фаханов приходится опасаться, время от времени лезут дикие на свет.
Девушке после такого открытия пристало бы упасть в обморок, а молодому дворянину — грязно выругаться. Поэтому прошептав: «Святые бубенчики!», я лишилась чувств.
— Мы ее не целовали, — пищал некто монотонно над ухом, — честью клянусь. Ни вместе, ни по отдельности, ни в мыслях даже.
— Она не привлекательна, — доказывал другой голос. — Папаша, у нее вон брови с мою руку толщиной! Нет, в брови я ее тоже не целовал!
Мне захотелось заткнуть уши, голоса мешали спать. А спать было так приятно, так здорово. Мягко было, практически как на собственноручно набитом травяном матрасе, и так же удобно.
— Болваны, — ласково говорил некто басом, — не о том думаете.
— Она сказал, жениться заставит! — наябедничал Чих. — Обоих!
— А вы ей сказали, что ваши с ней виды несовместимы в репродуктивном плане?
— Не успели.
— Так с этого надо было начинать. Люди же, зачем союзы заключают? Чтоб род продолжить. А этой деве от нас новых цвергов не нарожать, даже если женимся на ней все всемером.
Всемером? Значит, их семеро. Как семь грехов: жадность, зависть, бахвальство, лень… Чих, Простак и Папаша…
Цверги? Это гномы что ли? Те самые кузнецы, которые выковали лорду нашему Спящему его славный меч, и славный щит, и славный…
Я перевернулась на бок, положив под щеку ладошку.
— Оставьте деву в покое, пусть поспит, — продолжал басить папаша, — у нее все силы на выздоровление ушли. А чего это меня никто не хвалит, а? Посмотрите на ее щечки!
— Угу, я на одной ее щеке спать могу! — чихнул Чих. — Колоссальные щечищи!
— А раньше бы не смог, — сказал Папаша, — раньше бы в рот провалился. Помнишь, как ей лицо искромсали?
— Помним. Фахан все переживал, что не зарастет.
— А я ему что говорил?
— Что наша остова не одну принцессу сохранила, и даже не двух.
— И кто оказался прав?
— Ты, Папаша.
— То-то же!
Наверное, за грех бахвальства в этой странной семье отвечал все-таки родитель. Потому что разговор все не заканчивался, вращаясь вокруг великолепного, лучшего, мастеровитейшего и талантливейшего.
Я пошевелила ладонью, щека действительно была целой, даже шрама на коже не прощупывалось. Я вспомнила, с каким сладострастием Ригель резала мое лицо и поняла, что спать больше не хочу.
— Что за фахан меня к вам приволок? — я села и раздвинула руками волосы, как занавеску.
С этими патлами надо что-то решать, их, кажется, за прошедший час стало еще больше.
— А поздороваться?
Папаша оказался еще мельче своих отпрысков, только ручки его, выглядывающие из кожано-льняных лохмотьев одеяния, бугрились мускулами.
— Здравствуйте, — я зевнула. — Мы тут с вашими сынулями успели кое о чем договориться.
— И тебе не хворать. Только сыновей у меня нет, дева. У нас большие проблемы…
— С репродуктивностью, — перебила я его, — что бы это фаханово слово не значило.
«Репродуктивность» напомнила мне о неких неотложных задачах, а «неотложность» о задачах еще более неотложных.
— Клозет?
— Что, прости?
— Ну куда вы по нужде ходите?
— Это зависит, что именно надобно.
Я ругнулась и спрыгнула с высокой лежанки. Комнату рассмотреть не успела, все же бегом, галопом даже. Выскочила во двор, сшибая всех, кому не повезло оказаться на пути, побежала в отдаление, к кустам.
Кусты при ближайшем рассмотрении оказались из железа, и ветки их, и листья, и почки, и…
— Слышь, граф, — Простак раздвинул ветки над моей головой, — давай я тебя лучше в специальное помещение отведу.
— Нет у вас таких помещений, — простонала я, — дикари! Вы даже слова такого не знаете.
— Теперь знаем, — мелкий подобрал мои волосы на манер королевского шлейфа. — Ну давай, что ты тут игры устроила… И грязь разводить не нужно. Это если в лесочке, на природе, все для растительности на пользу, а здесь у нас даже дождя не бывает…
Он еще подергал меня за волосы, вытягивая из кустов и повел будто коня на поводу обратно.
Был у них клозет, у фаханов мокрых. И даже с прочими милыми сердцу любого ардерского дворянина удобствами. И вода в умывальне была, и даже горячая, вытекала из стены по желобу, и зеркало на стене было большое, в мой рост, не какая-то полированная медная пластина, а нечто тонкое, как будто стеклянное, с напыленным на него слоем серебра.
Перед этим зеркалом я и примерила свой пояс. Через некоторое время, после довольно продолжительной беседы со всеми семью цвергами: Папашей, Тихоней, Чихом, Хохотуном, Простаком, Соней и Ворчуном.
Артефакт действовал так, как и должен был, превратил буйноволосую меня в буйноволосого лорда Шерези. К слову, буйноволосие на нем смотрелось еще более странно.
Два дня? Что ж, это промедление не смертельно. Ее величество успеет воспользоваться информацией, которую принесет в клювике ее верный миньон. Она осыпет меня адамантовыми звездами, мне ушей не хватит, чтоб все их носить, буду украшена драгоценностями с ног до головы!
Я отодвинула пряди от висков, дырки в мочке не было, видимо она заросла, как и порез на щеке от благотворного действия цверговой остовы.
Итак, цверги. Их семеро, они не семья, а нечто вроде мужского рыцарского ордена — «Сыновья Ивальди». Кто такой, или такая Ивальди, мне даже узнавать не хотелось. А Папаша — всего лишь прозвище, потому что он самый умелый из семерых.
Я выглянула за дверь клозета, там в коридоре подпирал стену Простак.
— Принеси одежду, в которой я у вас появилась, — велела строго, потом добавила, уже помягче, — пожалуйста.
Меня притащил к ним фахан. Фахан, насколько мне удалось уразуметь, это фея, только фея — мужчина. Знаю я одного такого, крылатого рыжего Караколя, который в Ардере не без успеха притворялся горбуном. Смешно. Поэтому мы, люди, никогда и не слышали о том, что бывают феи-мужчины. Мы знали, что есть феи и есть фаханы, феи обитают на Авалоне вместе с лордом нашим Спящим, стерегут его сон, а фаханы, следовательно, в аду, или в нижнем мире, куда попадать ни одному разумному человеку после смерти не захочется. А это оказывается один и тот же вид! Вид, хорошее слово, его я уже успела подцепить от Папаши и использовала даже в размышлениях.
Папаша знал уйму сложных слов. И еще более сложных понятий. И, будь я существом другого склада, более к наукам расположенным, я уцепилась бы за возможность узнать от него как можно больше. Но я — это я, и единственным моим желанием в этот час было — вернуться к своей королеве.
Два дня! Я должна ей все рассказать.
Ах, нет, не два, где-то около недели.
Я восстанавливала прошедшее время час за часом. Чародейский водоворот, открытый горбатым Караколем унес нас в далекие дали. Там, в этих далях, нас ждал отряд вооруженных всадников, сопроводивших в горы по петляющей меж отвесных склонов тропке. Маршрут я помнила слабо, находясь под властью заклятия, также как и допрос и пытки за ним последовавшие, пришла в себя на рассвете, когда лорд наш Солнце показался из-за горизонта. Замок, где я очутилась назывался Блюр и он точно был абсолютно реальным. Как реальными были и мои раны, причинявшие страдания, и безумная королева, во власти которой я оказалась. Ригель потешилась моей беспомощностью в полной мере. Кроме изрезанной в лоскуты щеки, она наградила меня также раздробленными щиколотками обеих ног и поломанными пальцами рук. Замок принадлежал Вальденсу, предателю Вальденсу, и ему же принадлежали стражники.
Итак, что дальше? Я пришла в себя, полюбовалась восходом солнца и премилым пейзажем, открывающимся с балюстрады, а затем сиганула вниз, в горную реку, опоясывающую стены замка. Побег. Отчаянный шаг. Я не размышляла, я действовала. Бежать обычным манером мне бы все равно не удалось, с покалеченными-то ногами. Если бы побег окончился моей смертью, что ж, я была готова и к этому. Лучше уж оказаться в чертогах Спящего, чем опять видеть сумасшедшие глаза моей похитительницы, и слышать ее противный дребезжащий смешок.
Я обернулась на скрип дверных петель, вынырнув из бесполезных воспоминаний.
— Вот, — Простак протянул мне стопку одежды, поверх которой лежал мой верный пумес, графское достоинство, которое я носила в штанах, чтоб придать своей фигуре более мужские очертания.
Пумес я схватила, а на прочее воззрилась удивленно:
— Это не моя одежда.
— Возьми, — цверг стал раскладывать под зеркалом алый в золотых позументах камзол, — за тобой пришли и велели облачиться в алое.
Я раздраженно хмыкнула, сжала в кулаке пумес и выбежала в коридор.
За столом, где я оставила свои семь грехов, сидел только Папаша:
— Убедилась в своей нетронутости?
— Милорд не видит этого сам? — я озиралась, но того, кто по словам Простака пришел за мной, в комнате не было.
— Милорд? — цверг тоже осмотрелся.
— Вы! То есть, ты! Ты не видишь сам, что все в порядке?
— Твои иносказания, дева, вызывают у меня тревогу, — серьезно сказал Папаша, — а о прочем — я не вижу колдовства фей, для меня ты осталась смуглой девицей с густыми бровями. Собирайся, тебе пора.
Я выглянула в окно. Во дворе стоял Караколь, возвышаясь над головами цвергов туаза на два.
— Почему он не заходит внутрь?
— Не может. Это закон Авалона, фахану не место в доме цверга.
— Чудесно! — я вернулась к столу и уселась на стоящий рядом с ним табурет.
Пумес лег на столешницу, по сторонам от него легли мои расслабленные руки. Не знаю, как действует цвергова остова, но и кости она мне срастила.
— Что именно чудесно?
— Наше совместное будущее. У нас лет шестьдесят, я думаю. Шерези, я имею в виду своих предков, всегда отличались хорошей продолжительностью жизни. Кроме моего родителя, конечно. Но там несчастный случай, его вспорол на охоте дикий вепрь. У нас в доме вепри водятся?
— У нас?
— Смирись, Папаша. У нас. С фаханом я никуда не пойду, даже в благодарность за то, что он выловил меня из воды и притащил к вам.
— А благодарности к нам ты не испытываешь?
— Безграничную. Но ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным, — уверенно сообщила я. — Нечего было посторонних девиц лечить и целовать их тоже не стоило!
Мы с цвергом помолчали.
— Тебе придется уйти, — Папаша не выдержал первым.
— Не уверена, — уверенно сказала я, а потом, не выдержав, расхохоталась. — Разыгрывать тебя — само удовольствие!
— Ты тянешь время? — догадался он наконец.
— Волосы, — предложила я, — мои чудесные шелковистые волосы в обмен на помощь.
— Ты их уже предлагала.
— Обещать не значит дать. — Я потянулась через стол за оставленными на нем ножницами и щелкнула ими, отрезая первую прядку. — Небольшой аванс, Папаша, который должен подтвердить серьезность намерений.
Стригла я наощупь, о красоте заботы не проявляя.
— Уж не знаю, зачем феям нужны человеческие волосы….
— Для колдовства, — перебил цверг мое бормотание. — Для чего же еще? Это время, дева, ваши волосы — это время, та самая четвертая грань, которая необходима для любого колдовства.
— Тогда что — первые три?
— Меры: ширина, длинна, высота. Время — четвертая.
