— Геля, только не серчай, ты кто?
— Что кто? — сонно пробормотала я.
— Кто ты такая? Ведь не репортерша столичная? Я, когда одежу себе подбирал, револьвер нашел.
— Барышне без револьвера в дороге никак.
— И мундир чиновничий.
Хихикнув, я переспросила:
— Петлички опознал, сыскарь доморощенный? Я, Михаил, надворная советница из чародейского приказа Мокошь-града.
в коей против Евангелины Романовны играет сила печатного слова, а сделку предлагает противная сторона
«Карта Змея говорит о дурном предзнаменовании. Вам грозит опасность. За вашей спиной давно плетут интриги и готовятся нанести болезненный удар. Карта предвещает предательство со стороны хорошо знакомых людей, двуличие и обман. Она также означает порочную связь. С другой стороны, карта Змея может указывать на мудрость и прозрение».
Таро Марии Ленорман. «Руководство для гадания и предсказания судьбы»
Отправив восвояси столичную барышню Григорий Ильич долго стоял у окошка, проводил взглядом отбывающие приказные сани, оглядел открывающуюся взору рыночную площадь, привычно отмечая посты городовых и периметры обходов. Приказ ему достался не худший, рутина налажена, подчиненные, если и не сметливы, то вышколены на аккуратный военный манер.
С приказными документами Волков ознакомился еще вчера, предшественник оставил их в идеальном порядке, дела же сегодняшние — пьяная драка с участием уличной девки, обвес на базаре, и прочее, внимания его вовсе не требовали. Мелочевка. С таким уловом ему лучше до старости в Крыжовене сидеть. И поделом, будет за высокомерие расплата. Списал со счетов снулого идиота Самоедова, получай. Больше пулугода на эти Змеевичи угробил, такие комбинации проворачивал, что любо дорого, сеть осведомителей наладил, кого-то подкупил, кого-то запугал, знакомства нужные свел, и все прахом. И даже не это обидно, а то, что индюк Самоедов его переиграл. Да, это самое обидное. Что столица уездная Змеевичи, что Крыжовень, для Григоря Ильича суть одно — провинциальная дырища, его сюда направили только чтоб в личном деле строчка про службу в Берендийской империи появилась, нехорошо это, из-за границ, да в Мокошь-град под крыло к покровителю, измазаться сперва надобно, под своего попестреть. К несчастью для себя был Григорий Ильич амбициозен до крайней степени, желал не просто так в столицу перевестись, а с победою, с раскрытием громким. В Змеевичах у него все для победы подготовлено было, хитрая многоходовочка с внедренным агентом, оставалось только мышеловку захлопнуть. Все прахом.
Волков отошел от окна, присел к столу, стеклянный сверток с навьими волоконцами лежал на зеленом сукне еще одним укором. И тут оплошал, не смог целого артефакта захватить. А все Попович, идиотка рыжая вмешалась, не пожелала четверть часа в сугробе тихонько полежать. «Ах, вы меня покалечили!» Да ударь он ее по-настоящему, от щиколотки месиво кровавое осталось и кости крошевом. Навсегда бы охромела, и поделом, ненужно лезть, куда не просят. В Змеевичах вот тоже, кошка глазастая помешала гнев спустить, постового кликнула. Может она демон, посланный Грине в наказание за неведомо какие промахи?
Волков усмехнулся, демонов он знал не понаслышке, Евангелина Романовна ни на одного из них не походила, для инкуба слишком проста, для прочих, напротив, миловидна. К тому же демонами становятся обычно чародеи, а Попович магией не обладает вовсе.
Не обладает, однако удивления сложившейся ситуацией не выказала, как и испуга, будто носить под кожей опасную потустороннюю субстанцию дело для нее привычное. Берендийские репортеры столь сведущи?
Григорий Ильич потрогал пальцем стекляшку.
Странно. Очень странно. И не только это. Вечер третьего дня. «Вы, сударь, в драку полезли!» Позвольте, со стороны дракой их встреча вовсе не выглядела, до удара по щиколотке уж точно.
Волков встал из-за стола, вышел в центр комнаты, подхватил тросточку, стал припоминать.
Он был тогда зол, крайне зол, рыжая девица, помешавшая ему в Змеевичах, сызнова путалась под ногами.
Григорий сделал выпад.
Попович ушла с линии удара, изогнувшись в противоположную сторону. Случайность? Предположим. Они спорили, кожаные ботильоны барышни не замирали ни на мгновение, он шагнул к ней, она перенесла вес на другую ногу, развернулась на каблуке, неглубоко присела. Как Гриня раньше этого не заметил? Подножка не была случайной, а служила финалом боевой связки. Какое коварство.
Он плюхнулся на диван и расхохотался. Отчизна не переставала удивлять.
В дверь постучал вернувшийся Давилов, Григорий Ильич позволил войти и выслушал доклад помощника.
— Выяснили, за какой надобностью Евангелина Романовна давеча в мою квартиру залезла?
Ответу не поверил. Влюблена, как же. То-то в бреду с милым другом любезничала. «Ты только хвали меня, Семушка, у меня от того крылья вырастают…» Какая пошлость! Семушка, поди, женат, вот им таиться и приходится. Но Давилова похвалил:
— Хорошо, Евсей Харитонович, допрос провели. Казенка моя за кем раньше числилась?
Регистратор зарделся, сообщил с преувеличенной четкостью:
— За приставом покойным, господином Блохиным.
Григорий Ильич ощутил под кожей головы ледяное покалывание, только что кусочек пазла со щелчком стал на отведенное место. Головоломки почтенного Джона Спилсбери пользовались в туманной столице огромной популярностью, констебль Волкав увлечения также не избежал, и мысленные свои упражнения стал представлять в виде складывания разрозненных деревянных фрагментов. Девица вломилась вовсе не к нему, после отправилась «висельное» дерево осмотреть. Вот ее интерес. Степан Фомич Блохин, ныне покойный.
— Так это его вещи до сих пор в помещении находятся? — спросил Григорий Ильич фальшиво-добродушно.
— Так точно, ваше высокоблагородие. К вечеру ребята там все уберут, и из отеля ваши пожитки доставят.
— В эту клоаку? — Давилов заметил наконец начальственный гнев, испуганно выпучил глаза, Волков же вскочил с дивана, продолжая орать. — Служители закона казенное имущество в помойку превратили! Неряхи, болваны, свиньи. На четверть всем жалование снимаю с сегодняшнего дня.
Регистратор заморгал, возможно, готовясь плакать. Григорий Ильич поморщился и сказал уже спокойно:
— Наймите в городе уборщиков, пусть хлам разгребут, столяров с малярами, каменщика стену поправить.
— Ваше высокоблагородие, — взмолился Давилов, — позвольте своими силами все решить, ребята многие с женами да сестрами проживают, бабы порядок наведут. Только по карману не бейте.
— Что?
— Не нужно жалование срезать, пожалуйста. И без того едва концы с концами сводим. Мы же не знали, ваш бродь, что вам настолько неприятно будет. Степан Фомич с той стороны порядка не требовал.
Волков посмотрел на подчиненного:
— Займитесь, Евсей Харитонович, времени вам дам до вечера, справитесь, угрозы не исполню.
Переход от кнута к прянику воспринят был регистратором с радостью.
— Как прикажете! — Он собрался уже бежать прочь, но был остановлен.
— Давилов, отчего в квартире покойного пристава обыска не было?
— Указаний не поступало, — ответил чиновник и юркнул за дверь.
Григорий Ильич обошел стол, раскрыл дверцы архивного шкапчика, достал личное дело Блохина.
Указаний? А от кого они должны были поступить? Старшим в приказе номинально оставался Евсей Харитонович, как по классу так и по должности, он решать должен быть. Но коллежский регистратор предпочел и кабинет покойного начальства , и квартиру попросту запереть. Странно, очень странно.
Со второго этажа донесся грохот, там приступили к уборке.
«Что ж, Степан Фомич, настало время познакомиться поближе. Ваша смерть нелепая вполне может для меня тем самым делом оказаться, первой ступенькой в берендийской карьере. А то, что не по свежим следам идти придется, даже лучше, пыль улеглась, глаза не будет застить».
Волков положил папку на стол, подвинул поближе тросточку, достал из ящика обрезок веревки, рассмотрел получившуюся композицию. Один предмет был в ней лишним — стеклянный сосуд с навскими волокнами. Артефакты, навьи ли, чародейские, Григорий Ильич ценил, впрочем как и его покровитель. «Из змейки мог бы прекрасный презент получиться. Жаль. Хотя, постойте…»
Улыбка Григория Ильича в этот момент была столь зловещей, что, увидь ее кто-нибудь посторонний, непременно бы испугался. Волков взял со стола стекляшку и опустил в карман, там стекло стукнулось о костяную дудочку, изъятую у арестованного на первом допросе.
«Будет, все будет, и презент приличный, и повод для перевода в Мокошь-град. Девицу немедленно в оборот взять надобно, репортерша она, либо шпионка, держать поближе к себе придется».
Волков сел, повернул навершие трости, направил луч на разложенные перед ним предметы. Картон папки был тиснен чародейскими рунами, подтверждающими, что покойный пристав был магом. Григорий Ильич гадливо поморщился, чародеев он не жаловал. В туманной империи к службе в полиции их не допускали, хотя услугами пользовались.
«Девицу в оборот. Как? Да уж понятно. Придется любезничать по обыкновению, куры строить. Посмотрим, насколько драгоценного Семушки на сотни верст от столицы ей хватит».
В мужской своей привлекательности Григорий Волков уверен был абсолютно. Женщины существа примитивные, страстям подверженные, глупым мечтаниям и глупой же гордыне. Ни одна еще от Грини не уходила. И «Гелюшка» не уйдет. Имя-то какое простецкое, как раз для рыжей идиотки. Он будет звать ее Ева, ну в те самые интимные моменты, о которых джентльмены никому рассказывать не должны, но хвастаются за сигарой в мужском клубе во всеуслышанье.
Вообразив себе, как выглядит подобное заведение в уездном Крыжовене, мистер Волкав презрительно рассмеялся.
Соблазнить девицу, к себе привязать, влюбленные берендийские бабы преданы до безумия, уж в этом Григорий Ильич успел уже убедиться на личном опыте, блестяще исполнить работу, в чем бы она не заключалась, и отправиться в столицу. А там… Кстати, там милое общение можно продолжить, если Евангелина Романовна не врет, и действительно в газетке служит.
Волков мысленно надел на рыжую кошечку бальное платье, приподнял волосы в высокую прическу, повертел из стороны в сторону. Хороша. Не стыдно будет с такой в свет выйти. Сколько ей лет, интересно? На вид не больше двадцати, но, наверное, только на вид. Столь юным созданиям путешествовать без сопровождения никак не возможно. Значит, двадцать пять? Не важно.
Григорий Ильич тряхнул головой, изгоняя из нее рыжеволосую Попович, направил луч трости на веревку. Так, так… Это уже любопытно. Типовой воздушный аркан, наложен уже на готовое изделие. Зачем? То есть, зачем, понятно, чтоб наверх к петле самоубийцу поднять. Только пристав и без плетений рунных воспарить туда мог, разумеется, пока был жив.
Повернув навершие, Волков отложил трость, раскрыл личное дело, со вниманием его прочел. Казенные бездушные списки. Родился, крестился, на воинскую службу отправился, ординарцем при боевом чародее стал, награды, ранение, списание по ранению. Ни жены, ни детей. С фотокарточки в углу страницы смотрел бравый вояка с кудрявым пшеничным чубом при усиках.
Григорий Ильич нажал кнопку, утопленную изнутри столешницы.
— Чего изволите, ваше высокоблагородие? — заглянул в кабинет младший чин, письмоводитель Старунов, оставшийся в приказе дежурить.
— Сходи, Иван, наверх, присмотри, как вещи покойного Степана Фомича разбирают, ежели что необычное заметишь, в сторону откладывай, после мне сюда принесешь.
— Будет исполнено.
— Кто в присутствии останется?
Парень смутился:
— Так вы только, вашество, прочие в казенку побежали.
Волков выдержал паузу.
— Тогда вот что, снаружи приказ запри, а постовому передай, чтоб посетители у крыльца обождали. Понял?
— Так точно!
— Исполняй.
— Так точно!
Старунов отдал честь и ускакал, грохоча сапогами по коридору. Григорий Ильич неторопливо привел в порядок письменный стол, личное дело вернул в шкапчик, веревку — в ящик, подхватил трость и вышел из кабинета.
Арестантская клеть в главном зале пустовала, задержанных уже успели допросить и рассортировать, кого отпустили с богом, кого перевели в подвал. Именно туда сейчас направлялся новый пристав.
Он спустился по каменным ступеням, отпер решетчатую дверь своим ключом, потолочный светильник среагировал на движение и немедленно зажегся. Камер было несколько, с дубовыми мощными дверями, окованными железом. Григорий Ильич отпер последнюю. За ней на узких нарах ждали своей участи арестованные Антип Рачков и подельник его по кличке Ноздря. Оба были изрядно избиты и смотрели на визитера злобно скалясь. Волков без страха вошел, дубовая дверь за его спиной захлопнулась. Звуков она почти не пропускала, на совесть столяры с каменщиками устанавливали, ну разве что могло показаться, что там, в камере кому-то на флейте либо на дудочке в голову пришло играть. Но это же полная нелепица, правда?
Через четверть часа Григорий Ильич вышел в коридор, под подошвой хрустнул какой-то осколок, и пристав дернул ногой, сбрасывая мусор. Лицо его было холодно-неподвижным, но на челе блестели капельки пота, а костяшки пальцев слегка ободраны. Волков заметил это, уже наверху, усмехнулся и слизнул кровавые капельки, став похожим на хищника.
Возвратившийся с задания Старунов застал начальство в его кабинете, погруженным в бумаги.
— Что там, Иван?
— Извольте, ваш бродь, — письмоводитель положил на сукно револьвер, — а больше ничего необычного не нашли.
— Так, так… — Волков приподнял собольи брови. — Дамская игрушка?
— Среди кофейных зерен запрятана была. Необычно. Свое-то оружие Степан Фомич в сейфе хранил.
— А в день смерти?
— При нем находился, в кобуре на поясе.
— Кто осмотр тела проводил?
— Когда? — испугался Иван.
— После обнаружения. Да ты присаживайся, в ногах правды нет.
Младший чин опустился в кресло для посетителей, сложил на коленях руки, чисто школьник, и даже пальцы чернилами измазаны.
— Давай, Старунов, — кивнул пристав, — по порядку. Кто в тот день дежурил? Кто о трупе сообщил? Кто за ним поехал?
— Дежурил я, посетителей особо не было, я приказ отпер, да возился с бумагами, жалобы в приходную книгу оформлял. Евсей Харитонович тоже… То есть, пришел чуть погодя…
Трость Волкова, прислоненная к шкапу, мерцала уютным янтарным светом. Так себе чародейство, призванное доброжелательную атмосферу создавать, чувство безопасности, мелочь одним словом. Но юному письмоводителю и того хватило. Старунов описал свой день в подробностях, как прибежал в приказ мужик в тулупе, сказывал, пристав у проклятой усадьбы повесился, как поехали туда Давилов с ним, Иваном, как рыдать начал еще в санях, увидев болтающееся на суку тело.
Тут младший чин начал размазывать по щекам свежие слезы:
— Дядька Евсей велел мужикам на дерево лезть, веревку резать. Мы покойника в рогожку завернули, да в приказ отвезли.
— Дознание проводили?
— Какое еще дознание? Все и так понятно, Степан Фомич… — Старунов сглотнул, — от бесчестья руки на себя наложил. Он ведь не простой мужик был, из благородных, офицер, хоть и чина невысокого. Давилов так и сказал нам, давайте-де, ребяты, пристава нашего имя трепать не будем.
Волков подумал, что от бесчестья в Берендии пулю себе в лоб пускают, а не на сук лезут, тем более оружие при Блохине было, но озвучивать мыслей не стал, спросил с отеческой лаской:
— Что кто? — сонно пробормотала я.
— Кто ты такая? Ведь не репортерша столичная? Я, когда одежу себе подбирал, револьвер нашел.
— Барышне без револьвера в дороге никак.
— И мундир чиновничий.
Хихикнув, я переспросила:
— Петлички опознал, сыскарь доморощенный? Я, Михаил, надворная советница из чародейского приказа Мокошь-града.
прода 19 ноября
Глава четвертая,
в коей против Евангелины Романовны играет сила печатного слова, а сделку предлагает противная сторона
«Карта Змея говорит о дурном предзнаменовании. Вам грозит опасность. За вашей спиной давно плетут интриги и готовятся нанести болезненный удар. Карта предвещает предательство со стороны хорошо знакомых людей, двуличие и обман. Она также означает порочную связь. С другой стороны, карта Змея может указывать на мудрость и прозрение».
Таро Марии Ленорман. «Руководство для гадания и предсказания судьбы»
Отправив восвояси столичную барышню Григорий Ильич долго стоял у окошка, проводил взглядом отбывающие приказные сани, оглядел открывающуюся взору рыночную площадь, привычно отмечая посты городовых и периметры обходов. Приказ ему достался не худший, рутина налажена, подчиненные, если и не сметливы, то вышколены на аккуратный военный манер.
С приказными документами Волков ознакомился еще вчера, предшественник оставил их в идеальном порядке, дела же сегодняшние — пьяная драка с участием уличной девки, обвес на базаре, и прочее, внимания его вовсе не требовали. Мелочевка. С таким уловом ему лучше до старости в Крыжовене сидеть. И поделом, будет за высокомерие расплата. Списал со счетов снулого идиота Самоедова, получай. Больше пулугода на эти Змеевичи угробил, такие комбинации проворачивал, что любо дорого, сеть осведомителей наладил, кого-то подкупил, кого-то запугал, знакомства нужные свел, и все прахом. И даже не это обидно, а то, что индюк Самоедов его переиграл. Да, это самое обидное. Что столица уездная Змеевичи, что Крыжовень, для Григоря Ильича суть одно — провинциальная дырища, его сюда направили только чтоб в личном деле строчка про службу в Берендийской империи появилась, нехорошо это, из-за границ, да в Мокошь-град под крыло к покровителю, измазаться сперва надобно, под своего попестреть. К несчастью для себя был Григорий Ильич амбициозен до крайней степени, желал не просто так в столицу перевестись, а с победою, с раскрытием громким. В Змеевичах у него все для победы подготовлено было, хитрая многоходовочка с внедренным агентом, оставалось только мышеловку захлопнуть. Все прахом.
Волков отошел от окна, присел к столу, стеклянный сверток с навьими волоконцами лежал на зеленом сукне еще одним укором. И тут оплошал, не смог целого артефакта захватить. А все Попович, идиотка рыжая вмешалась, не пожелала четверть часа в сугробе тихонько полежать. «Ах, вы меня покалечили!» Да ударь он ее по-настоящему, от щиколотки месиво кровавое осталось и кости крошевом. Навсегда бы охромела, и поделом, ненужно лезть, куда не просят. В Змеевичах вот тоже, кошка глазастая помешала гнев спустить, постового кликнула. Может она демон, посланный Грине в наказание за неведомо какие промахи?
Волков усмехнулся, демонов он знал не понаслышке, Евангелина Романовна ни на одного из них не походила, для инкуба слишком проста, для прочих, напротив, миловидна. К тому же демонами становятся обычно чародеи, а Попович магией не обладает вовсе.
Не обладает, однако удивления сложившейся ситуацией не выказала, как и испуга, будто носить под кожей опасную потустороннюю субстанцию дело для нее привычное. Берендийские репортеры столь сведущи?
Григорий Ильич потрогал пальцем стекляшку.
Странно. Очень странно. И не только это. Вечер третьего дня. «Вы, сударь, в драку полезли!» Позвольте, со стороны дракой их встреча вовсе не выглядела, до удара по щиколотке уж точно.
Волков встал из-за стола, вышел в центр комнаты, подхватил тросточку, стал припоминать.
Он был тогда зол, крайне зол, рыжая девица, помешавшая ему в Змеевичах, сызнова путалась под ногами.
Григорий сделал выпад.
Попович ушла с линии удара, изогнувшись в противоположную сторону. Случайность? Предположим. Они спорили, кожаные ботильоны барышни не замирали ни на мгновение, он шагнул к ней, она перенесла вес на другую ногу, развернулась на каблуке, неглубоко присела. Как Гриня раньше этого не заметил? Подножка не была случайной, а служила финалом боевой связки. Какое коварство.
Он плюхнулся на диван и расхохотался. Отчизна не переставала удивлять.
В дверь постучал вернувшийся Давилов, Григорий Ильич позволил войти и выслушал доклад помощника.
— Выяснили, за какой надобностью Евангелина Романовна давеча в мою квартиру залезла?
Ответу не поверил. Влюблена, как же. То-то в бреду с милым другом любезничала. «Ты только хвали меня, Семушка, у меня от того крылья вырастают…» Какая пошлость! Семушка, поди, женат, вот им таиться и приходится. Но Давилова похвалил:
— Хорошо, Евсей Харитонович, допрос провели. Казенка моя за кем раньше числилась?
Регистратор зарделся, сообщил с преувеличенной четкостью:
— За приставом покойным, господином Блохиным.
Григорий Ильич ощутил под кожей головы ледяное покалывание, только что кусочек пазла со щелчком стал на отведенное место. Головоломки почтенного Джона Спилсбери пользовались в туманной столице огромной популярностью, констебль Волкав увлечения также не избежал, и мысленные свои упражнения стал представлять в виде складывания разрозненных деревянных фрагментов. Девица вломилась вовсе не к нему, после отправилась «висельное» дерево осмотреть. Вот ее интерес. Степан Фомич Блохин, ныне покойный.
— Так это его вещи до сих пор в помещении находятся? — спросил Григорий Ильич фальшиво-добродушно.
— Так точно, ваше высокоблагородие. К вечеру ребята там все уберут, и из отеля ваши пожитки доставят.
— В эту клоаку? — Давилов заметил наконец начальственный гнев, испуганно выпучил глаза, Волков же вскочил с дивана, продолжая орать. — Служители закона казенное имущество в помойку превратили! Неряхи, болваны, свиньи. На четверть всем жалование снимаю с сегодняшнего дня.
Регистратор заморгал, возможно, готовясь плакать. Григорий Ильич поморщился и сказал уже спокойно:
— Наймите в городе уборщиков, пусть хлам разгребут, столяров с малярами, каменщика стену поправить.
— Ваше высокоблагородие, — взмолился Давилов, — позвольте своими силами все решить, ребята многие с женами да сестрами проживают, бабы порядок наведут. Только по карману не бейте.
— Что?
— Не нужно жалование срезать, пожалуйста. И без того едва концы с концами сводим. Мы же не знали, ваш бродь, что вам настолько неприятно будет. Степан Фомич с той стороны порядка не требовал.
Волков посмотрел на подчиненного:
— Займитесь, Евсей Харитонович, времени вам дам до вечера, справитесь, угрозы не исполню.
Переход от кнута к прянику воспринят был регистратором с радостью.
— Как прикажете! — Он собрался уже бежать прочь, но был остановлен.
— Давилов, отчего в квартире покойного пристава обыска не было?
— Указаний не поступало, — ответил чиновник и юркнул за дверь.
Григорий Ильич обошел стол, раскрыл дверцы архивного шкапчика, достал личное дело Блохина.
Указаний? А от кого они должны были поступить? Старшим в приказе номинально оставался Евсей Харитонович, как по классу так и по должности, он решать должен быть. Но коллежский регистратор предпочел и кабинет покойного начальства , и квартиру попросту запереть. Странно, очень странно.
Со второго этажа донесся грохот, там приступили к уборке.
прода 20 ноября
«Что ж, Степан Фомич, настало время познакомиться поближе. Ваша смерть нелепая вполне может для меня тем самым делом оказаться, первой ступенькой в берендийской карьере. А то, что не по свежим следам идти придется, даже лучше, пыль улеглась, глаза не будет застить».
Волков положил папку на стол, подвинул поближе тросточку, достал из ящика обрезок веревки, рассмотрел получившуюся композицию. Один предмет был в ней лишним — стеклянный сосуд с навскими волокнами. Артефакты, навьи ли, чародейские, Григорий Ильич ценил, впрочем как и его покровитель. «Из змейки мог бы прекрасный презент получиться. Жаль. Хотя, постойте…»
Улыбка Григория Ильича в этот момент была столь зловещей, что, увидь ее кто-нибудь посторонний, непременно бы испугался. Волков взял со стола стекляшку и опустил в карман, там стекло стукнулось о костяную дудочку, изъятую у арестованного на первом допросе.
«Будет, все будет, и презент приличный, и повод для перевода в Мокошь-град. Девицу немедленно в оборот взять надобно, репортерша она, либо шпионка, держать поближе к себе придется».
Волков сел, повернул навершие трости, направил луч на разложенные перед ним предметы. Картон папки был тиснен чародейскими рунами, подтверждающими, что покойный пристав был магом. Григорий Ильич гадливо поморщился, чародеев он не жаловал. В туманной империи к службе в полиции их не допускали, хотя услугами пользовались.
«Девицу в оборот. Как? Да уж понятно. Придется любезничать по обыкновению, куры строить. Посмотрим, насколько драгоценного Семушки на сотни верст от столицы ей хватит».
В мужской своей привлекательности Григорий Волков уверен был абсолютно. Женщины существа примитивные, страстям подверженные, глупым мечтаниям и глупой же гордыне. Ни одна еще от Грини не уходила. И «Гелюшка» не уйдет. Имя-то какое простецкое, как раз для рыжей идиотки. Он будет звать ее Ева, ну в те самые интимные моменты, о которых джентльмены никому рассказывать не должны, но хвастаются за сигарой в мужском клубе во всеуслышанье.
Вообразив себе, как выглядит подобное заведение в уездном Крыжовене, мистер Волкав презрительно рассмеялся.
Соблазнить девицу, к себе привязать, влюбленные берендийские бабы преданы до безумия, уж в этом Григорий Ильич успел уже убедиться на личном опыте, блестяще исполнить работу, в чем бы она не заключалась, и отправиться в столицу. А там… Кстати, там милое общение можно продолжить, если Евангелина Романовна не врет, и действительно в газетке служит.
Волков мысленно надел на рыжую кошечку бальное платье, приподнял волосы в высокую прическу, повертел из стороны в сторону. Хороша. Не стыдно будет с такой в свет выйти. Сколько ей лет, интересно? На вид не больше двадцати, но, наверное, только на вид. Столь юным созданиям путешествовать без сопровождения никак не возможно. Значит, двадцать пять? Не важно.
Григорий Ильич тряхнул головой, изгоняя из нее рыжеволосую Попович, направил луч трости на веревку. Так, так… Это уже любопытно. Типовой воздушный аркан, наложен уже на готовое изделие. Зачем? То есть, зачем, понятно, чтоб наверх к петле самоубийцу поднять. Только пристав и без плетений рунных воспарить туда мог, разумеется, пока был жив.
Повернув навершие, Волков отложил трость, раскрыл личное дело, со вниманием его прочел. Казенные бездушные списки. Родился, крестился, на воинскую службу отправился, ординарцем при боевом чародее стал, награды, ранение, списание по ранению. Ни жены, ни детей. С фотокарточки в углу страницы смотрел бравый вояка с кудрявым пшеничным чубом при усиках.
Григорий Ильич нажал кнопку, утопленную изнутри столешницы.
— Чего изволите, ваше высокоблагородие? — заглянул в кабинет младший чин, письмоводитель Старунов, оставшийся в приказе дежурить.
— Сходи, Иван, наверх, присмотри, как вещи покойного Степана Фомича разбирают, ежели что необычное заметишь, в сторону откладывай, после мне сюда принесешь.
— Будет исполнено.
— Кто в присутствии останется?
Парень смутился:
— Так вы только, вашество, прочие в казенку побежали.
Волков выдержал паузу.
— Тогда вот что, снаружи приказ запри, а постовому передай, чтоб посетители у крыльца обождали. Понял?
— Так точно!
— Исполняй.
— Так точно!
Старунов отдал честь и ускакал, грохоча сапогами по коридору. Григорий Ильич неторопливо привел в порядок письменный стол, личное дело вернул в шкапчик, веревку — в ящик, подхватил трость и вышел из кабинета.
Арестантская клеть в главном зале пустовала, задержанных уже успели допросить и рассортировать, кого отпустили с богом, кого перевели в подвал. Именно туда сейчас направлялся новый пристав.
Он спустился по каменным ступеням, отпер решетчатую дверь своим ключом, потолочный светильник среагировал на движение и немедленно зажегся. Камер было несколько, с дубовыми мощными дверями, окованными железом. Григорий Ильич отпер последнюю. За ней на узких нарах ждали своей участи арестованные Антип Рачков и подельник его по кличке Ноздря. Оба были изрядно избиты и смотрели на визитера злобно скалясь. Волков без страха вошел, дубовая дверь за его спиной захлопнулась. Звуков она почти не пропускала, на совесть столяры с каменщиками устанавливали, ну разве что могло показаться, что там, в камере кому-то на флейте либо на дудочке в голову пришло играть. Но это же полная нелепица, правда?
Через четверть часа Григорий Ильич вышел в коридор, под подошвой хрустнул какой-то осколок, и пристав дернул ногой, сбрасывая мусор. Лицо его было холодно-неподвижным, но на челе блестели капельки пота, а костяшки пальцев слегка ободраны. Волков заметил это, уже наверху, усмехнулся и слизнул кровавые капельки, став похожим на хищника.
Возвратившийся с задания Старунов застал начальство в его кабинете, погруженным в бумаги.
— Что там, Иван?
— Извольте, ваш бродь, — письмоводитель положил на сукно револьвер, — а больше ничего необычного не нашли.
— Так, так… — Волков приподнял собольи брови. — Дамская игрушка?
— Среди кофейных зерен запрятана была. Необычно. Свое-то оружие Степан Фомич в сейфе хранил.
— А в день смерти?
— При нем находился, в кобуре на поясе.
— Кто осмотр тела проводил?
— Когда? — испугался Иван.
— После обнаружения. Да ты присаживайся, в ногах правды нет.
Младший чин опустился в кресло для посетителей, сложил на коленях руки, чисто школьник, и даже пальцы чернилами измазаны.
— Давай, Старунов, — кивнул пристав, — по порядку. Кто в тот день дежурил? Кто о трупе сообщил? Кто за ним поехал?
— Дежурил я, посетителей особо не было, я приказ отпер, да возился с бумагами, жалобы в приходную книгу оформлял. Евсей Харитонович тоже… То есть, пришел чуть погодя…
Трость Волкова, прислоненная к шкапу, мерцала уютным янтарным светом. Так себе чародейство, призванное доброжелательную атмосферу создавать, чувство безопасности, мелочь одним словом. Но юному письмоводителю и того хватило. Старунов описал свой день в подробностях, как прибежал в приказ мужик в тулупе, сказывал, пристав у проклятой усадьбы повесился, как поехали туда Давилов с ним, Иваном, как рыдать начал еще в санях, увидев болтающееся на суку тело.
Тут младший чин начал размазывать по щекам свежие слезы:
— Дядька Евсей велел мужикам на дерево лезть, веревку резать. Мы покойника в рогожку завернули, да в приказ отвезли.
— Дознание проводили?
— Какое еще дознание? Все и так понятно, Степан Фомич… — Старунов сглотнул, — от бесчестья руки на себя наложил. Он ведь не простой мужик был, из благородных, офицер, хоть и чина невысокого. Давилов так и сказал нам, давайте-де, ребяты, пристава нашего имя трепать не будем.
Волков подумал, что от бесчестья в Берендии пулю себе в лоб пускают, а не на сук лезут, тем более оружие при Блохине было, но озвучивать мыслей не стал, спросил с отеческой лаской:
