Обязательных приветствий в письме не было, как и абзацев, и заглавных букв.
«Плохо дело, — писал покойный, — обложили твари злобные, заморочили».
Дальше шло нечто неразборчивое. Голоса? Точно. «…загробный голос будто из под пола…» Тыщщи? Это, наверное, тысячи. Многие тысячи там припрятаны. Где там? Под полом? Еще какие-то он и она. Он грозился, а она хохотала демонски.
О покойниках плохо думать нельзя, но кто так предсмертные послания пишет? Вот я, например, список с именами составлю подробный, чтоб после сыскари сразу знали, кого допрашивать.
Внизу странички стояло:
«Ежели, ваш бродь, Степку вашего оговаривать примутся, что сам в петлю на осиновом суку полез, то не верьте, не таков я человек, и не поминайте лихом».
Распрямившись и отдав письмо для изучения Зорину, я обратилась к шефу:
— С каких пор господин Блохин должность пристава занимал?
— Три с половиной, почти четыре года.
— Писал часто?
— Не часто, но регулярно. Предвосхищая вопросы, Евангелина Романовна, переписку такого рода я хранить обыкновения не имею. Поэтому придется вам обойтись устным пересказом. Степан мой родом из тех мест, хутор его, к несчастью, полностью обезлюдел, поэтому Блохин попросился служить в Крыжовене и был тем доволен. Его письма, исключая последнее, были толковы и благодушны. Жизнь в провинции ему нравилась, местные жители проявляли приветливость, природа… — Крестовский махнул рукой. — Чистая идиллия. В прошлом году среди обычной буколики стали появляться разные околослужебные вопросы. Просил, к примеру, проверить некоего господинчика, бойкую торговлю паровозными акциями наладившего.
— Ветку железнодорожную до Змеевичей добросили, — сказал Мамаев, уже разглядывающий со вниманием настенную карту, — как раз в это время.
— Как звали господинчика? — спросила я.
— Федор Игнатьевич Химеров, — без запинки ответил шеф, — мещанин, родом из Нижнеградской губернии, действительно маклер.
На всякий случай я это все записала.
— Еще что Блохин спрашивал?
— Просил прислать ему чародейских стекол, сквозь которые рунную вязь рассмотреть можно.
— То есть, сам он чародеем не был? — спросила я для проформы.
— Был, Геля.
Дернув на себя ящик стола, я достала свои очки с чародейскими стеклами, водрузила их на нос и отобрала письмо у присевшего на освободившееся подле меня место Ивана. Я-то ни разу не чародейка.
— Теперь видишь? — спросил Зорин с сочувствием и показал, куда смотреть. — Это аркан на Семена, чтоб только он конверт распечатать мог, это на скорость. Он, кстати, наложен прескверно.
— Вот-вот, — поддакнул шеф. — А как тебе, Ванечка, призыв к стихиям с ошибкой в каждом втором символе?
— Он для чего? — сняла я очки.
— Не для чего, — ответил Зорин. — Он пустышка, навроде детской считалочки.
— Мнемотехника, — Семен сочувствие ко мне, чарами обделенной, тщательно скрывал, — помогает неофитам запомнить графический рисунок основных рун.
— А еще, — зловеще протянул Эльдар от карты, — ходят среди нашего вида колдунского слухи, что бережет сей призыв нас от безумия чародейского. Сдается мне, сыскарики, наш Степан покойный разум по капле терял, и того боялся.
Эльдар Давидович воткнул в карту алый бумажный флажок, будто точку в разговоре поставил, вернулся к столу, прогнал Зорина, сел рядом со мной.
— На месте разбираться надобно. — Крестовский оглядел нас по очереди. — Прибыть в Крыжовень инкогнито, осмотреться, народ расспросить. После войти в контакт с местным присутствием, бумагу официальную им показать. Что-де прибыли из столицы одного из нижних чинов до пристава повысить.
— Перфектно, — решила я и смешалась под укоризненным взглядом начальства.
Мое паразитное словечко Семен Аристархович не обожал.
— Знаешь, букашечка, — Эльдар одарил меня заговорщецкой улыбкой, его «букашечки» тоже признавались у нас паразитными, — а ведь тебе и вправду в Крыжовень соваться не стоит.
Мое «протестую» было жалким.
— Сама посуди, — продолжал Мамаев под одобрительным взглядом начальника приказа, — прибыть инкогнито, то бишь, незаметно. Одинокая барышня привлечет нежелательное внимание.
— Барышня может переодеться кем угодно, — холодно улыбнулась я, — бродячей неклюдкой, безутешной вдовой, мальчишкой-разнорабочим, в конце концов.
Семен фыркнул. Я переводила взгляд с одного чародея на другого. Эльдар глумливо щурился, Иван качал головой, шеф попросту ждал любых моих слов, чтоб заржать.
— Простите, что вмешиваюсь, — из темного угла раздалось неуверенное покашливание, — но, кажется, я мог бы поспособствовать Евангелине Романовне сохранить инкогнито.
Про Митрофана мы забыли по прискорбному нашему обыкновению. Секретарь Губешкин был юношей скромным до полного растворения в пространстве. Он, оказывается, с самого начала совещания сидел тише мыши в уголке, и только сейчас подал голос.
Крестовский уже открыл рот, чтоб что-то эдакое сказануть. Секретарь боялся его до обморока, и я, этого самого обморока опасаясь, проговорила первой:
— Извольте, Митрофан Митрофанович, вся внимание.
Семен рот закрыл. Мамаев мне подмигнул, наши с шефом духоборческие экзерсисы его забавляли.
Секретарь сызнова откашлялся:
— Я, господа и Евангелина Романовна, некоторым образом из искомых мест.
— Можно немного точнее, Митрофан? — не сдержался шеф. — Что еще за некоторый образ? Вы родились здесь в Мокошь-граде.
— А батюшка мой…
Секретарь начал бормотать себе под нос, я его подбодрила:
— Ваш достойный покойный родитель из Змеевичского уезда?
— Нет, — шепнул Митрофан.
Крестовский гаденько усмехнулся, но секретарь продолжил чуть громче, и улыбка начальства растаяла.
— Тетушка у меня там проживает, в Крыжовене. Захария Митрофановна, благонравная старуха самых передовых взглядов.
— Любопытно, — решил Мамаев, — и что же, эта дщерь Митрофана гостье из Мокошь-града не удивится?
— Сказано было, — шикнула я на коллегу, — передовых взглядов барыня.
— Она, некоторым образом, — секретарь покраснел, — гадалка.
Шеф хмыкнул:
— Шарлатанка?
— Что вы, ваше превосходительство, дар провидческий тетушке положен.
— Семен Аристархович просит прощения, — улыбнулась я елейно, — за то, что вашу родственницу невольно нехорошим словом обидел. Гадалка, это пер… расчудесно. Вы, Митрофан, черкните пару строк любимой тетушке, так мол и так, кузина Гелечка письмецо с оказией доставит, про жизнь свою поведайте.
— Кузина?
— Притворимся ненадолго, что у Захарии Митрофановны кроме племянника еще и племянница имеется, седьмая вода на киселе, но все ж родня. Гадалка! Да к ней в дом наверняка половина города за предсказаниями хаживает. Лучшего места, чтоб осмотреться и не придумать.
— Может все-таки кузен, а не кузина? — предложил осторожно Зорин.
— Геля права, — вздохнул шеф, — в этой ситуации девушка вызовет меньше подозрений.
— Солома не врет! — поддержала я. — То есть, жребий и судьба.
— Понятно, — закончил совещание Крестовский своим паразитским словечком и поглядел на часы. — Иван, немедленно отправляйся в имперскую канцелярию, там какие-то сверхсекретные документы нас дожидаются. Сам хотел забежать, да не успеваю. Эльдар, знаю что не по чину, но будь любезен, спустись к дежурному, протелефонируй оттуда в вокзальную управу, пусть выпишут для Евангелины Романовны отдельное купе до Змеевичей. Или можно до самого этого Крыжовеня?
— Разберусь, — отмахнулся Мамаев и вышел за дверь.
Зорин запер шкаф с документами и теперь надевал зимнюю чиновничью шинель у настенного зеркала.
— Меня у извозчика обожди, — попросил Крестовский, — нам почти по дороге.
— Митрофан, — позвала я, — присаживайтесь поближе, нам с вами долгий разговор предстоит.
— Разработайте легенду, — кивнул шеф, — простенькое что-нибудь без театральных эффектов. Вы, Губешкин, расскажете все, что о тетушке помните, а вы, Попович…
Чинопочитание во мне очень развито, лишь поэтому я не зарычала на непрошеные советы, а вежливо попрощалась с Иваном. Крестовский вибрировал как железный прут на морозе, с ним такое бывало, если дело спорилось.
Мне стало грустно. Дело его я знала, а лучше б не знать. «Почти по дороге». От имперской канцелярии через площадь наискосок в приказ темнейшего Брюта. Сама там утром с визитом была. Что там говорил Юлий Францевич?
— Ровно к пяти после полудня примчится ко мне ваш великий Семушка.
Я посмотрела на часы. Без четверти.
— Евангелина Романовна, — велело весело начальство, — вы уж дождитесь меня нынче.
— Всенепременно. У меня как раз бумажной работы накопилось. Допоздна ждать?
Семен ответил одними губами:
— За каждую минутку рассчитаюсь.
Я покраснела томно. Этими губами со мною обычно и рассчитываются.
Шеф убежал, я отдышалась и приступила к опросу. Со мной наедине Митрофан был гораздо бойчее, да и на «ты» мы перешли безнадзорно. Про тетушку он помнил немного, в Крыжовене у нее гостил в столь юном возрасте, что запомнил лишь чучело нетопыря у нее над столом. Виделись в последний раз на похоронах Митрофана Митрофановича Губешкина секретаря разбойного приказа. Я выразила соболезнования и отложила карандаш.
— Родительскую стезю для себя избрал? Похвально.
— Почерк у меня больно замечательный, — смутился Митрофан.
— Исключительный, все про то говорят.
Дверь кабинета отворилась, впуская Эльдара Давидовича.
— Хорошая новость — прямой поезд существует, тот же, что и до Змеевичей, похуже — ходит он раз в неделю, и совсем плохая — следующего неделю ждать.
— То есть, — уточнила я, — сегодняшний уже ушел?
— В семь отходит, — вздохнул Мамаев.
— Так два часа еще!
— Геля, — погрозили мне пальцем. — С бухты-барахты такие дела не делают.
— На извозчике, — вскочила я и принялась суетливо прятать в стол бумаги, — на квартиру, платья в сундук побросать и сразу на вокзал. Митрофан, не спи, пиши письмо, сургуч вон возьми запечатать.
— У тебя билета даже нет, — напомнил Эльдар.
— В кассе куплю.
Рукава шинели путались, я, чертыхаясь плохими словами, пыталась попасть в них.
— Готово, — сказал секретарь, оставляя на коричневой кляксе оттиск гимназического перстня.
— Спасибо, — схватила я конверт. — Документы на должность пристава, которые Семен Аристархович выдать обещал, следом отошли, почтой. Только на адрес тетушки, а не в местную управу. Это важно.
— Как раз на морковкино заговенье дойдут, — Мамаев тоже одевался.
Я огрызнулась:
— Так наложите на них ваши скоростные арканы, господа великие чародеи. Хоть какой от вас толк будет. Ты куда собрался?
— Провожать, — галантно ответил Эльдар, — ругаться с носильщиками, убеждаться, что попутчики тебе попались не совсем злодейского вида, а пуще прочего, скрываться от разъяренного начальства, которое непременно шкуру с меня спустит за то что тебя отпустил.
— Остынет, — пообещала я, — еще раньше чем встретитесь.
Секретарь на дорожку меня перекрестил.
Извозчика взяли приказного, не сани, легкий фаэтон с обмотанными по зимнему времени цепями колесами. Чародей еще пассы некие руками произвел для легкости хода и избежания скольжения.
— Давай, букашечка, — предложил Мамаев, когда повозка тронулась с места, — расскажи дядюшке Эльдару, что с тобою приключилось.
— Задание у меня, дядюшка, вот что.
— С самого утра места себе не находишь, глаза красные, стало быть, ревела, смеешься громко, да все невпопад, — перечислил чародей. — Вчера спокойна была, свидание тайное предвкушала. Или кавалер, тот самый тайный, обидел?
Я посмотрела в спину возницы:
— Мне бы, Эльдар Давидович, не хотелось с вами на службе личные дела обсуждать.
До благонравной Цветочной улицы ехали молча. Слезы на щеках льдисто покалывали, но я их не стирала, чтоб спутник не видел моего плача.
— В коляске обожди, — попросила я весело Эльдара и чуть не вприпрыжку, демонстрируя радость, побежала домой.
— Всенепременно, — согласился чародей, закрывая за собою дверь моей квартиры. — Обожду там, померзну… Геля?
Я бросилась ему на грудь:
— Охота тебе, Мамаев, со мною возиться.
— Ты мне друг, Попович,— он гладил меня по голове, я хлюпала носом в его шинель. — Я друзей не бросаю. Ну, что ты расклеилась? Буть ты мужиком, я б тебя напоил, ты бы и выпустила наружу все, что накопилось. Но ты у нас барышня, хоть и суфражистка, да и на хорошую качественную попойку часа мало.
Под монотонное бормотание я немного успокоилась, перестала вздрагивать, сказала доверительно:
— Тошно мне Эльдар, ох как тошно. Вроде все правильно делаю, ни в чем души не кривлю, а радости нет. Казалось, вот она, служба, о которой мечталось. Учись, Геля, работай…
— А тут Крестовский со своими амурами невпопад?
— Это я невпопад! Сама влюбилась, сама…
— Принижать себя не смей! — прикрикнул Мамаев. — И вину нелепую забудь.
— Ладно, — я со вздохом отстранилась. — Для качественного дамского рева часа не хватит. Помоги тогда вещи собрать.
Помощь заключалась в том, что чародей, распахнув дверцы гардероба, бросал в сундук все подряд. Я же жаловалась ему, присев на краешек кровати:
— Решать что-то надо, либо служба, либо любовь. А как тут решишь, когда ежедневно Семена перед собою вижу? Вот я и ухватилась за этот Крыжовень, чтоб отдалиться на время, мыслям потаенным простор дать.
— Звучит логично, — согласился Мамаев, — только вот слезы твои в эту картину не вписываются.
— Юлий Францевич к себе в тайный сыск служить зазывает.
— А ты?
— Я б пошла, но… Не знаю, как объяснить. Ну вот, представь, беседуем нынче утром, его высокопревосходительство господин Брют, по обыкновению, сама любезность. Обсуждаем дело о дамских обществах, что с сеченя совместно с тайными ведем. Слово за слово. Не хотите ли, Гелюшка, присутствие сменить? Ах, разумеется, чародейский сыск нынче в таких эмпиреях витает, под патронатом самого императора находится, не снизойдете до старика! Я натурально не успеваю ни словечка вставить, чтоб возразить прилично насчет возраста. Сама думаю, Геля, это ведь перфектно получится! У тебя и служба будет, и с Семеном можно не расставаться. Но Брют продолжает. Шалун Семушка на повороте Юлика обскакал. Это он себя так называет, Юлик!
Мамаев хохотнул, захлопнул крышку сундука:
— И каких гадостей наш Юлик тебе еще отсыпал? От них рыдала?
— Сказал, Крестовский ваш — беспринципный интриган, который в амбициях своих не только через барышню влюбленную, но и через друзей перешагнет. И, если я в то не верю…
Дальше слова не шли ни в какую.
— Геля! — вздохнул чародей. — Не тяни время, у нас извозчик заиндевел совсем от твоей нерешительности.
— Так пошли, — взялась я за ручку сундука. — Больше там нечего рассказывать.
— Точно?
— Точно, Мамаев, точно. У меня перманентное нервное расстройство на почве несовпадения желаний с возможностями случилось. Потому что после того, что мне Юлик, сиречь его высокопревосходительство, нынче наговорил, карьеру в его тайном приказе я строить не намерена.
— Узнаю нашу Попович, — обрадовался Эльдар. — Теперь ручонки свои от багажа убери, тут на двух здоровых мужиков ноша.
— Уж не небрежение женским полом послышалось мне в ваших словах, господин «здоровый мужик»?
— Или одного чародея, — подмигнул Мамаев, щелкнул пальцами, и мой сундук воспарил в сажени над полом. — Дверь отвори.
— Небрежение женским полом вкупе с презрением к большинству, чародейской силы лишенным, — сказала я строго, но дверь открыла.
«Плохо дело, — писал покойный, — обложили твари злобные, заморочили».
Дальше шло нечто неразборчивое. Голоса? Точно. «…загробный голос будто из под пола…» Тыщщи? Это, наверное, тысячи. Многие тысячи там припрятаны. Где там? Под полом? Еще какие-то он и она. Он грозился, а она хохотала демонски.
О покойниках плохо думать нельзя, но кто так предсмертные послания пишет? Вот я, например, список с именами составлю подробный, чтоб после сыскари сразу знали, кого допрашивать.
Внизу странички стояло:
«Ежели, ваш бродь, Степку вашего оговаривать примутся, что сам в петлю на осиновом суку полез, то не верьте, не таков я человек, и не поминайте лихом».
Распрямившись и отдав письмо для изучения Зорину, я обратилась к шефу:
— С каких пор господин Блохин должность пристава занимал?
— Три с половиной, почти четыре года.
— Писал часто?
— Не часто, но регулярно. Предвосхищая вопросы, Евангелина Романовна, переписку такого рода я хранить обыкновения не имею. Поэтому придется вам обойтись устным пересказом. Степан мой родом из тех мест, хутор его, к несчастью, полностью обезлюдел, поэтому Блохин попросился служить в Крыжовене и был тем доволен. Его письма, исключая последнее, были толковы и благодушны. Жизнь в провинции ему нравилась, местные жители проявляли приветливость, природа… — Крестовский махнул рукой. — Чистая идиллия. В прошлом году среди обычной буколики стали появляться разные околослужебные вопросы. Просил, к примеру, проверить некоего господинчика, бойкую торговлю паровозными акциями наладившего.
— Ветку железнодорожную до Змеевичей добросили, — сказал Мамаев, уже разглядывающий со вниманием настенную карту, — как раз в это время.
— Как звали господинчика? — спросила я.
— Федор Игнатьевич Химеров, — без запинки ответил шеф, — мещанин, родом из Нижнеградской губернии, действительно маклер.
На всякий случай я это все записала.
— Еще что Блохин спрашивал?
— Просил прислать ему чародейских стекол, сквозь которые рунную вязь рассмотреть можно.
— То есть, сам он чародеем не был? — спросила я для проформы.
— Был, Геля.
Дернув на себя ящик стола, я достала свои очки с чародейскими стеклами, водрузила их на нос и отобрала письмо у присевшего на освободившееся подле меня место Ивана. Я-то ни разу не чародейка.
— Теперь видишь? — спросил Зорин с сочувствием и показал, куда смотреть. — Это аркан на Семена, чтоб только он конверт распечатать мог, это на скорость. Он, кстати, наложен прескверно.
— Вот-вот, — поддакнул шеф. — А как тебе, Ванечка, призыв к стихиям с ошибкой в каждом втором символе?
— Он для чего? — сняла я очки.
— Не для чего, — ответил Зорин. — Он пустышка, навроде детской считалочки.
— Мнемотехника, — Семен сочувствие ко мне, чарами обделенной, тщательно скрывал, — помогает неофитам запомнить графический рисунок основных рун.
— А еще, — зловеще протянул Эльдар от карты, — ходят среди нашего вида колдунского слухи, что бережет сей призыв нас от безумия чародейского. Сдается мне, сыскарики, наш Степан покойный разум по капле терял, и того боялся.
Эльдар Давидович воткнул в карту алый бумажный флажок, будто точку в разговоре поставил, вернулся к столу, прогнал Зорина, сел рядом со мной.
— На месте разбираться надобно. — Крестовский оглядел нас по очереди. — Прибыть в Крыжовень инкогнито, осмотреться, народ расспросить. После войти в контакт с местным присутствием, бумагу официальную им показать. Что-де прибыли из столицы одного из нижних чинов до пристава повысить.
— Перфектно, — решила я и смешалась под укоризненным взглядом начальства.
Мое паразитное словечко Семен Аристархович не обожал.
— Знаешь, букашечка, — Эльдар одарил меня заговорщецкой улыбкой, его «букашечки» тоже признавались у нас паразитными, — а ведь тебе и вправду в Крыжовень соваться не стоит.
Мое «протестую» было жалким.
— Сама посуди, — продолжал Мамаев под одобрительным взглядом начальника приказа, — прибыть инкогнито, то бишь, незаметно. Одинокая барышня привлечет нежелательное внимание.
— Барышня может переодеться кем угодно, — холодно улыбнулась я, — бродячей неклюдкой, безутешной вдовой, мальчишкой-разнорабочим, в конце концов.
Семен фыркнул. Я переводила взгляд с одного чародея на другого. Эльдар глумливо щурился, Иван качал головой, шеф попросту ждал любых моих слов, чтоб заржать.
— Простите, что вмешиваюсь, — из темного угла раздалось неуверенное покашливание, — но, кажется, я мог бы поспособствовать Евангелине Романовне сохранить инкогнито.
Про Митрофана мы забыли по прискорбному нашему обыкновению. Секретарь Губешкин был юношей скромным до полного растворения в пространстве. Он, оказывается, с самого начала совещания сидел тише мыши в уголке, и только сейчас подал голос.
Крестовский уже открыл рот, чтоб что-то эдакое сказануть. Секретарь боялся его до обморока, и я, этого самого обморока опасаясь, проговорила первой:
— Извольте, Митрофан Митрофанович, вся внимание.
Семен рот закрыл. Мамаев мне подмигнул, наши с шефом духоборческие экзерсисы его забавляли.
Секретарь сызнова откашлялся:
— Я, господа и Евангелина Романовна, некоторым образом из искомых мест.
— Можно немного точнее, Митрофан? — не сдержался шеф. — Что еще за некоторый образ? Вы родились здесь в Мокошь-граде.
— А батюшка мой…
Секретарь начал бормотать себе под нос, я его подбодрила:
— Ваш достойный покойный родитель из Змеевичского уезда?
— Нет, — шепнул Митрофан.
Крестовский гаденько усмехнулся, но секретарь продолжил чуть громче, и улыбка начальства растаяла.
— Тетушка у меня там проживает, в Крыжовене. Захария Митрофановна, благонравная старуха самых передовых взглядов.
— Любопытно, — решил Мамаев, — и что же, эта дщерь Митрофана гостье из Мокошь-града не удивится?
— Сказано было, — шикнула я на коллегу, — передовых взглядов барыня.
— Она, некоторым образом, — секретарь покраснел, — гадалка.
Шеф хмыкнул:
— Шарлатанка?
— Что вы, ваше превосходительство, дар провидческий тетушке положен.
— Семен Аристархович просит прощения, — улыбнулась я елейно, — за то, что вашу родственницу невольно нехорошим словом обидел. Гадалка, это пер… расчудесно. Вы, Митрофан, черкните пару строк любимой тетушке, так мол и так, кузина Гелечка письмецо с оказией доставит, про жизнь свою поведайте.
— Кузина?
— Притворимся ненадолго, что у Захарии Митрофановны кроме племянника еще и племянница имеется, седьмая вода на киселе, но все ж родня. Гадалка! Да к ней в дом наверняка половина города за предсказаниями хаживает. Лучшего места, чтоб осмотреться и не придумать.
— Может все-таки кузен, а не кузина? — предложил осторожно Зорин.
— Геля права, — вздохнул шеф, — в этой ситуации девушка вызовет меньше подозрений.
— Солома не врет! — поддержала я. — То есть, жребий и судьба.
— Понятно, — закончил совещание Крестовский своим паразитским словечком и поглядел на часы. — Иван, немедленно отправляйся в имперскую канцелярию, там какие-то сверхсекретные документы нас дожидаются. Сам хотел забежать, да не успеваю. Эльдар, знаю что не по чину, но будь любезен, спустись к дежурному, протелефонируй оттуда в вокзальную управу, пусть выпишут для Евангелины Романовны отдельное купе до Змеевичей. Или можно до самого этого Крыжовеня?
— Разберусь, — отмахнулся Мамаев и вышел за дверь.
Зорин запер шкаф с документами и теперь надевал зимнюю чиновничью шинель у настенного зеркала.
— Меня у извозчика обожди, — попросил Крестовский, — нам почти по дороге.
— Митрофан, — позвала я, — присаживайтесь поближе, нам с вами долгий разговор предстоит.
— Разработайте легенду, — кивнул шеф, — простенькое что-нибудь без театральных эффектов. Вы, Губешкин, расскажете все, что о тетушке помните, а вы, Попович…
Чинопочитание во мне очень развито, лишь поэтому я не зарычала на непрошеные советы, а вежливо попрощалась с Иваном. Крестовский вибрировал как железный прут на морозе, с ним такое бывало, если дело спорилось.
Мне стало грустно. Дело его я знала, а лучше б не знать. «Почти по дороге». От имперской канцелярии через площадь наискосок в приказ темнейшего Брюта. Сама там утром с визитом была. Что там говорил Юлий Францевич?
— Ровно к пяти после полудня примчится ко мне ваш великий Семушка.
Я посмотрела на часы. Без четверти.
— Евангелина Романовна, — велело весело начальство, — вы уж дождитесь меня нынче.
— Всенепременно. У меня как раз бумажной работы накопилось. Допоздна ждать?
Семен ответил одними губами:
— За каждую минутку рассчитаюсь.
Я покраснела томно. Этими губами со мною обычно и рассчитываются.
Шеф убежал, я отдышалась и приступила к опросу. Со мной наедине Митрофан был гораздо бойчее, да и на «ты» мы перешли безнадзорно. Про тетушку он помнил немного, в Крыжовене у нее гостил в столь юном возрасте, что запомнил лишь чучело нетопыря у нее над столом. Виделись в последний раз на похоронах Митрофана Митрофановича Губешкина секретаря разбойного приказа. Я выразила соболезнования и отложила карандаш.
— Родительскую стезю для себя избрал? Похвально.
— Почерк у меня больно замечательный, — смутился Митрофан.
— Исключительный, все про то говорят.
Дверь кабинета отворилась, впуская Эльдара Давидовича.
— Хорошая новость — прямой поезд существует, тот же, что и до Змеевичей, похуже — ходит он раз в неделю, и совсем плохая — следующего неделю ждать.
— То есть, — уточнила я, — сегодняшний уже ушел?
— В семь отходит, — вздохнул Мамаев.
— Так два часа еще!
— Геля, — погрозили мне пальцем. — С бухты-барахты такие дела не делают.
— На извозчике, — вскочила я и принялась суетливо прятать в стол бумаги, — на квартиру, платья в сундук побросать и сразу на вокзал. Митрофан, не спи, пиши письмо, сургуч вон возьми запечатать.
— У тебя билета даже нет, — напомнил Эльдар.
— В кассе куплю.
Рукава шинели путались, я, чертыхаясь плохими словами, пыталась попасть в них.
— Готово, — сказал секретарь, оставляя на коричневой кляксе оттиск гимназического перстня.
— Спасибо, — схватила я конверт. — Документы на должность пристава, которые Семен Аристархович выдать обещал, следом отошли, почтой. Только на адрес тетушки, а не в местную управу. Это важно.
— Как раз на морковкино заговенье дойдут, — Мамаев тоже одевался.
Я огрызнулась:
— Так наложите на них ваши скоростные арканы, господа великие чародеи. Хоть какой от вас толк будет. Ты куда собрался?
— Провожать, — галантно ответил Эльдар, — ругаться с носильщиками, убеждаться, что попутчики тебе попались не совсем злодейского вида, а пуще прочего, скрываться от разъяренного начальства, которое непременно шкуру с меня спустит за то что тебя отпустил.
— Остынет, — пообещала я, — еще раньше чем встретитесь.
Секретарь на дорожку меня перекрестил.
Извозчика взяли приказного, не сани, легкий фаэтон с обмотанными по зимнему времени цепями колесами. Чародей еще пассы некие руками произвел для легкости хода и избежания скольжения.
— Давай, букашечка, — предложил Мамаев, когда повозка тронулась с места, — расскажи дядюшке Эльдару, что с тобою приключилось.
— Задание у меня, дядюшка, вот что.
— С самого утра места себе не находишь, глаза красные, стало быть, ревела, смеешься громко, да все невпопад, — перечислил чародей. — Вчера спокойна была, свидание тайное предвкушала. Или кавалер, тот самый тайный, обидел?
Я посмотрела в спину возницы:
— Мне бы, Эльдар Давидович, не хотелось с вами на службе личные дела обсуждать.
До благонравной Цветочной улицы ехали молча. Слезы на щеках льдисто покалывали, но я их не стирала, чтоб спутник не видел моего плача.
— В коляске обожди, — попросила я весело Эльдара и чуть не вприпрыжку, демонстрируя радость, побежала домой.
— Всенепременно, — согласился чародей, закрывая за собою дверь моей квартиры. — Обожду там, померзну… Геля?
Я бросилась ему на грудь:
— Охота тебе, Мамаев, со мною возиться.
— Ты мне друг, Попович,— он гладил меня по голове, я хлюпала носом в его шинель. — Я друзей не бросаю. Ну, что ты расклеилась? Буть ты мужиком, я б тебя напоил, ты бы и выпустила наружу все, что накопилось. Но ты у нас барышня, хоть и суфражистка, да и на хорошую качественную попойку часа мало.
Под монотонное бормотание я немного успокоилась, перестала вздрагивать, сказала доверительно:
— Тошно мне Эльдар, ох как тошно. Вроде все правильно делаю, ни в чем души не кривлю, а радости нет. Казалось, вот она, служба, о которой мечталось. Учись, Геля, работай…
— А тут Крестовский со своими амурами невпопад?
— Это я невпопад! Сама влюбилась, сама…
— Принижать себя не смей! — прикрикнул Мамаев. — И вину нелепую забудь.
— Ладно, — я со вздохом отстранилась. — Для качественного дамского рева часа не хватит. Помоги тогда вещи собрать.
Помощь заключалась в том, что чародей, распахнув дверцы гардероба, бросал в сундук все подряд. Я же жаловалась ему, присев на краешек кровати:
— Решать что-то надо, либо служба, либо любовь. А как тут решишь, когда ежедневно Семена перед собою вижу? Вот я и ухватилась за этот Крыжовень, чтоб отдалиться на время, мыслям потаенным простор дать.
— Звучит логично, — согласился Мамаев, — только вот слезы твои в эту картину не вписываются.
— Юлий Францевич к себе в тайный сыск служить зазывает.
— А ты?
— Я б пошла, но… Не знаю, как объяснить. Ну вот, представь, беседуем нынче утром, его высокопревосходительство господин Брют, по обыкновению, сама любезность. Обсуждаем дело о дамских обществах, что с сеченя совместно с тайными ведем. Слово за слово. Не хотите ли, Гелюшка, присутствие сменить? Ах, разумеется, чародейский сыск нынче в таких эмпиреях витает, под патронатом самого императора находится, не снизойдете до старика! Я натурально не успеваю ни словечка вставить, чтоб возразить прилично насчет возраста. Сама думаю, Геля, это ведь перфектно получится! У тебя и служба будет, и с Семеном можно не расставаться. Но Брют продолжает. Шалун Семушка на повороте Юлика обскакал. Это он себя так называет, Юлик!
Мамаев хохотнул, захлопнул крышку сундука:
— И каких гадостей наш Юлик тебе еще отсыпал? От них рыдала?
— Сказал, Крестовский ваш — беспринципный интриган, который в амбициях своих не только через барышню влюбленную, но и через друзей перешагнет. И, если я в то не верю…
Дальше слова не шли ни в какую.
— Геля! — вздохнул чародей. — Не тяни время, у нас извозчик заиндевел совсем от твоей нерешительности.
— Так пошли, — взялась я за ручку сундука. — Больше там нечего рассказывать.
— Точно?
— Точно, Мамаев, точно. У меня перманентное нервное расстройство на почве несовпадения желаний с возможностями случилось. Потому что после того, что мне Юлик, сиречь его высокопревосходительство, нынче наговорил, карьеру в его тайном приказе я строить не намерена.
— Узнаю нашу Попович, — обрадовался Эльдар. — Теперь ручонки свои от багажа убери, тут на двух здоровых мужиков ноша.
— Уж не небрежение женским полом послышалось мне в ваших словах, господин «здоровый мужик»?
— Или одного чародея, — подмигнул Мамаев, щелкнул пальцами, и мой сундук воспарил в сажени над полом. — Дверь отвори.
— Небрежение женским полом вкупе с презрением к большинству, чародейской силы лишенным, — сказала я строго, но дверь открыла.
