Бедное дитя. Она ведь пропащей себя после всего считала. — Из рукава появился носовой платок, в который Фараония трубно высморкалась. — Гнилой город, гнилые людишки.
— Степан Фомич про то знал? — спросила я осторожно.
— Разумеется!
— И про то, что вы тех куколок изготовили?
— Про это не знал!
— Вы сейчас пристава прикрываете, — сказала я дружелюбно, эх, как второго допросчика недоставало, Волков, вместо того чтоб помогать, сидел соляным столбом и пялился, будто представление презанятное наблюдал. — Не нужно. Предположу, что вас, мадам Фараония, за какое-то чародейское преступлений в Змеевичский уезд сослали.
Хозяйка бросила взгляд на Григория Ильича:
— Грегори-воин моего личного дела тебе не показал? Правильно предполагаешь. Ссыльная я, поднадзорная, от того, что набедокурила по-молодости изрядно.
Ей было восемнадцать, возлюбленный имелся в дополнение к прекрасной будущности и чародейским талантам. И род ее был старинный боярский, и все к свадьбе шло. Только не дошло. Изменщик возлюбленный оказался, да еще и настолько глуп, что позволил невесте себя с другою застать в самой недвусмысленной позиции.
— Убила, — вздохнула хозяйка, — обоих, на месте, и плод во чреве моем от чародейства сгорел. Меня за такие дела собирались сил полностью лишить перед ссылкою. Да батюшка все связи свои на помощь бросил, оставили. Лишенный сил чародей не жилец вовсе, я поклялась, что чардеить никогда не буду, только не забирайте. Сейчас иногда думаю, лучше бы тогда все закончить.
— Тогда бы вы Лизавете отмстить помочь не смогли, — сказала я твердо, — так что правильно жизнь ваша обернулась. Не о том узнать хотелось. Блохин знал о глиняных куколках, потому как имел предписание ваше колдовство наблюдать. Знал, но простил, по инстанциям отчета не направил. Он под Чикову копал? Под дела ее приютские?
— В том числе. Степан быстро разобрался, что в нашем болоте рука руку моет.
— Какие аресты готовил?
— Не знаю, — всплеснула руками Фараония.
— Еще один вопрос. Почему вы нынче на балу у Бобруйского не присутствовали? Неужели не пригласили?
— Представь себе, нет.
— Спасибо. — Встала я с дивана. — И простите за ночное вторжение. Мы с Григорие Ильичем…
Тут моих ноздрей коснулся запах жженного сахара.
— Еще о чем-то хотела спросить Гелюшка.
Я перекинула мысли в голове как карточную колоду.
— Точно! Ничего от вас не укроется. Про стекло. Оно ведь чардейство полностью блокирует, так как же вы стаканы узлами закручиваете?
— Это просто, — она пошевелила пальцами, — надо за объект не стекло брать, а воздух, который его окружает. Нагреваешь воздух огненным арканом, от того жара стекло и плавится.
«Действительно просто, — подумала я. — Тюрьмы для чародеев придется срочно видоизменять, до этой простоты кто угодно додумается, это вопрос времени».
— Благодарю вас, мадам Фараония. Господин Волков, пойдемте.
Холерический темперамент Григория Ильича выражался на его лице нервным тиком: глаз дергался, желваки на скулах напрягались и опадали, будто от истового пережевывания.
По уму надо было бы мужчинку успокоить, но времени на то не было. Ни минуточки.
С крыльца Фараонии я слетела кубарем, запрыгнула в сани.
— Гони на Архиерейскую!
Служивый тронул, не стал лишнюю бодягу разводить, что-де без пристава это никак невозможно, тем более, что сам Волков уже торопился. А хорошо в Британиях личный состав тренируют, любо дорого поглядеть на бег молодого здорового мужика по зимним берендийским просторам. И для темпераменту сплошная польза, весь в физическую активность испарился.
— Рыжая идиотка, — похвалил мистер Грегори меня, наконец перевалившись через борт.
— Торопиться надобно, Гришенька. — Укрыла я шкурой его колени. — Опростоволосилась я, получается, не на ту гадалку подумала. А ежели, пока я с Фараонией политесы разводила, преступники на мою Миху покусились? За Губешкиной пришли, да не застав, горничную стращать принялись? Не прощу ведь себе.
Волков тяжело дышал, то ли от бега, то ли от того, что я шептала ему на ухо..
— Молодец, Гелюшка. — Повернул лицо, поймал губами мой рот.
Ах, как же великолепно, когда хвалят. Но даже зажмурившись не получалось представить подле себя другого хвалителя, поэтому я мягко отстранилась:
— Полноте, ваше высокоблагородие, приберегите пыл для невесты настоящей.
— Ты-то себя бережешь.
— Не в том дело, просто голова моя так устроена, что лишь одну мысль вмещает. Сейчас только о преступлении думать могу.
«Перфектно, Попович! Не в том дело. Конечно, нисколечко. Ты же авансы натурально раздаешь! Не стыдно, кокетка приказная? Размякла от мужской ласки? Страстного кавалера с крючка не желаешь упустить? Коллекции собираешь?»
— Да никто на твою Миху не покушается, — сообщил Волков уже спокойно.
— Расскажи про свою версию.
— Изволь. — Он посмотрел на возницу и придвинулся еще ближе ко мне. — Блохина твоего свои же приказные жизни лишили из-за денег.
Прикинув и так и эдак, я фыркнула недоверчиво, Грегори продолжил:
— От того и дознания вести не стали, прокопали за оградкой, а сами деньги искать принялись.
Мы уже завернули на сонную Архиерейскую.
— Глупости, Гриня, — шепнула я, — искали бы, нашли непременно. Мне четверть часа всего на поиски понадобилось. В камине между скульптур запрятаны были под крышкой задвижной, я туда заместо денег беличий труп определила.
— А куда перепрятала?
— В том-то и дело, в спальне под кроватью саквояж валяется.
— Под опись сдашь.
— Разумеется. Только что это за деньги?
— Взятка.
— Нет! Сам рассуди. Предположим, Блохин шел к усадьбе Попова именно взятку получать. Да не шел, верхом мчался.
— Ну?
— Примчался, получил, двести рублей, предположим, неклюду за услугу отслюнявил… Хотя что это за услуга должна за две сотни быть?
— Какому еще неклюду?
— После расскажу, — отмахнулась я, размышлять вслух было удобно и привычно. — Неклюд захотел больше, убил Блохина… Нет, не сходится.
— Это от того, что ты свою версию отринуть не желаешь, а к моей наживо шьешь.
— Справедливо. Тогда давай свою поподробнее.
Ночное безмолвие разорвал звук револьверного выстрела, за ним последовали еще четыре. Грегори сорвался с сиденья, приземлился у калитки, перемахнул через нее и скрылся за стеною дома. Я побежала к парадному крыльцу. Выбить дверь не получилось, не в атласных бальных туфельках. Крикнула вознице:
— Мужик, подсоби!
Служивый высадил ее боком, наши работнички тоже не лаптем щи…
— Мишка!
Пацан стоял в гостиной у стола, из револьверного дула дымок, сам в моем чиновничьем мундире.
— Геля! — Оружие упало на ковер. — Геля-а…
Обняв рыдающего мальчишку, я гладила его по волосам:
— Ну-ну, успокойся, болезный… Первый раз в человека всегда страшно.
— В ноги целил, — всхлипнул Мишка.
— Не попал, — решила я, заметив две нетопырьи половинки на ниточках свисающие с потолка и изрядную дырищу в последнем. — Это тебя отдачей подбросило, ты впредь не в ноги цель, а под ноги, как раз в корпус куда-нибудь угодишь.
Возница прошел на кухню, звякнул посудой, вернулся с жестяной кружкой полной воды, сунул пацану:
— Пей.
Зубы страдальца отбили дробь по жестяному краю, неявный еще кадык спазматично дернулся.
Приказной зажег обе настенные лампы, присвистнул:
— Однако.
— Молодец, Ржавый, — похвалила я с преувеличенной радостью, — подстрелил таки разбойника.
Кровь блестела на полу лужицей, от нее капельками шла кровавая дорожка, а дверную пятнали веерные брызги. Плечо, либо предплечье, правое, тело развернуло на пол шага, а это вот я каблуками в лужу наступила. Значит, Мишка стрелял оттуда, от кресла?
Я обернулась в вошедшему с черного хода Волкову.
— Погоня завершилась сокрушительным фиаско, дворами злодей ушел, — сообщил пристав, рассматривая наряд «горничной», опустил глаза на пол, — на снегу тоже кровь.
И воцарилась пауза. Возница стоял почтительно у порога, пацан всхлипывал, я лихорадочно соображала, как опишу сегодняшние события в официальном протоколе. Григорий Ильич поднял мой револьвер, щелкнул проверочно затвором, Мишка уронил посуду на ковер.
— Позвольте отрекомендоваться, господа, — проговорила я веско. — Надворный советник Евангелина Романовна Попович, сыскарь чародейского приказа Мокошь-града.
И продолжила другим тоном:
— Миха, ступай переодеться, да постарайся мундир мой аккуратно сложить. А вы, господа, располагайтесь. Зовут тебя как, служивый?
— Федором, ваш бродь, — принял он мою шубу. — Дозвольте поинтересоваться, в столицах что ли баб в полицию нанимают?
Пожав плечами, я присела в кресло у стола, кивнула Волкову:
— Григорий Ильич, прошу простить мне этот вынужденный маскарад. Как вы уже, наверное, догадались, горничная моя тоже под личиной.
Мишка как раз вернулся в гостиную в моем шлафроке:
— Михаил Степанов, вольнонаемный.
Волков рассеянно посмотрел по сторонам, положил револьвер на стол.
— Чайку? — предложил пацан.
— Не откажусь. — Григорий Ильич стряхнул с другого кресла штукатурку и сел. — Но сначала расскажи, что приключилось.
— Хозяйничал я, Евангелиночку Романовну с бала дожидаючись, притомился да туточки задремал.
— В мундире ее и с револьвером?
— Ну да, — покраснел Мишка. — Воображал себе всякое. Ну соплю себе, сны уже смотрю про сыскные мероприятия, тут холодком подуло, я пробудился натурально и свет пригасил.
— Молодец, — поддержала я своего вольнонаемного. — Татей сколько было?
— Один, с черного хода вломился, да дверь, заметь, ключом отпер, даже без шума. Я затаился, за подлокотьем кресла меня от порога заметно не было. Он дом обошел, спальню за спальней. Бесшумно ступал, что на лапах кошачих. Ну, думаю, пронесло, уйдет несолоно нахлебавшись. Но он в гостиную вернулся. Стоит, носом тянет, принюхивается. Рожи не видать, личина на ней черная, чулок, или что-то вроде. Я дышать даже перестал. А он говорит: «Не прячься, милая». И ножик поднимает.
— Этот? — спросил вдруг Федор и достал из-за тумбы охотничью «щучку».
— Наверное, — пожал Мишка плечами. — Мне ж только силуэт видно было, из сеней свет в спину разбойнику светил. Ну я и выстрелил. Три раза. Первый еще целил, а после палил куда придется.
От этого «куда придется» придется мне ремонт мещанке Губешкиной оплачивать. Кроме потолка дырами от выстрелов украшалась также и стены.
Федор вызвался помочь с самоваром и они с Михаилом ушли на кухню.
— Грегори, — сказала я жалобно, — не сердись. Я собиралась тебе вот-вот признаться.
— Вы, Евангелина Романовна, определитесь, — холодно предложил он, — на «ты» мы, или на «вы». Или желаете мне, к примеру «тыкать», а от меня вежливого обращения ожидаете? Класс ваш немногим моего выше, но берендийское чинопочитание неистребимо.
— Как вы пожелаете, — исторгла я виноватый вздох, даже не заступившись патриотично за наши обычаи перед иностранцем, вот какую вину ощущала.
Григорий Ильич выдержал театральную паузу и по-мальчишески улыбнулся:
— А хороша ты, Попович, в допросах.
Зардевшись от похвалы, я ответила улыбкой:
— Ты, Волков, тоже молодец.
— Не утешай, — отмахнулся он. — Был бы молодец, с поцелуями к надворному советнику не совался.
Покраснев, для разнообразия, смущенно, я тряхнула головой:
— Проехали и забыли. О другом думать надобно. Но прежде поверь мне, пристав крыжовеньский, что мешать ни в чем тебе не буду, а только помогать по мере сил. И, к слову, когда мне бумаги о назначении из столицы пришлют, твое имя в документах проставлю с огромным удовольствием.
Грегори изменение своего статуса воспринял вполне гладко, эманации мужские пригасил, стал деловит и собран. Вестимо, посулами должности обрадовался.
Парни смели со стола сор, убрали нетопырьи останки, накрыли к чаю. И мы вчетвером устроили рабочее сыскное совещание.
Начальник чародейского приказа Семен Аристархович Крестовский устроил форменный переполох на благочинной Цветочной улице. Он колотил в двери зоринского особняка не менее четверти часа, пока заспанная горничная Марта (их обеих одинаково кличут, не перепутаешь), наконец не впустила ночных гостей.
— Удержу Семка не поддается, — оправдывался перед Иваном Мамаев, не забыв потрепать девичью щечку. — Меня тоже из постели выдернул.
Иван Иванович обитал в особняке с недавнего времени. Поначалу, когда супруга его Серафима в свои сновидческие пределы удалилась учебу продолжать, вернулся молодожен на холостяцкую квартиру. Привычнее ему так было. С недельку примерно все своим чередом шло, но в один прекрасный день в приказ статскому советнику Зорину телеграмму доставили:
«ты что творишь вскл смерти моей хочешь впр артемидор ума сходит тчк домой ступай вскл абызов»
Иван Иванович телеграмму зачел трижды, последний раз даже вслух.
— Серафима Карповна, — расшифровал умный Мамаев, — учуяла, что ее супруг молодой не на месте, отчего тревожится и науке в полной мере не отдается, вот блаженный учитель Артемидор и явился во сне господину Абызову, чтоб он тебя к порядку призвал.
Зорин вздохнул тяжело, отбил ответную депешу: «будет исполнено», и переехал на Цветочную со всеми вещами.
Семен Аристархович бросился к другу:
— Ванька, с Гелей беда!
— Разберемся, — зевнул Зорин. — Марта, голубушка, прими одежду у господ сыскарей. Мы в кабинете побеседуем.
— Кофею подать?
— Непременно подай. — Мамаев плотоядно улыбнулся. — С коньячком. Семен Аристархович у нас в ажитации пребывает, надобно подлечить.
Горничная присела в книксене, пристроила мужские пальто на вешалке и ушла в кухню. Вскоре в том же направлении протопала еще одна пара женских ножек. Вторая Марта спешила на помощь, лакея они, видимо, решили не будить.
Кабинет у Зорина был основательный, ему под стать. Дубовая полированная мебель, обширный письменный стол с лампой под зеленым абажуром, на стене портрет супруги верхом на крылатом коте. Эльдар Давидович на портрет мельком посмотрел, а сесть попытался спиною, чтоб не отвлекаться на грустные мысли.
— С восьми вечера, — сказал Крестовский, — оберег гелин не отвечает.
— Сняла? — предположил Зорин.
— И я говорю, сняла, — Мамаев насильно усадил Семена в кресло.
— Зачем?
— Ну мало ли, может, чтоб в декольте ее «ять» видно не было. Может светить перед какими чародеями опасается. Ты знаешь, сколько в Крожопене этом чародеев? Вот и я не знаю. Иван, ну хоть ты скажи.
— И скажу. — Зорин включил и выключил настольную лампу. — И, наверное, Семушка, нечто неприятное тебе.
Включил сызнова и убрал руку.
— Ты, господин Крестовский, сейчас не как начальник себя ведешь, а как обыкновенный ревнивый мужик. И в этой своей ипостаси точно так же все контролировать желаешь. Это плохо. Евангелина Романовна — сыскарь, она в Крыжовень с заданием поехала и исполняет его по своему разумению. Пригляд и контроль ей без надобности. Будь какая нужда в нашем участии, Геля отправила бы призыв, и вся недолга. Дурацких амбиций за ней не замечено, так что недоверие твое ничем не подкреплено, зато обидно.
В дверь легонько постучали и вошла Марта с подносом, другая горничная придержала створку и помогла с сервировкой. Пока девицы хлопотали, сыскари хранили молчание. Мамаев налил в две рюмки янтарного коньяку, сам пригубил кофе, изобразил лицом удовольствие, подмигнул Мартам. Девушки удалились, Зорин взял рюмку:
— За наших женщин? И за доверие.
— Степан Фомич про то знал? — спросила я осторожно.
— Разумеется!
— И про то, что вы тех куколок изготовили?
— Про это не знал!
— Вы сейчас пристава прикрываете, — сказала я дружелюбно, эх, как второго допросчика недоставало, Волков, вместо того чтоб помогать, сидел соляным столбом и пялился, будто представление презанятное наблюдал. — Не нужно. Предположу, что вас, мадам Фараония, за какое-то чародейское преступлений в Змеевичский уезд сослали.
Хозяйка бросила взгляд на Григория Ильича:
— Грегори-воин моего личного дела тебе не показал? Правильно предполагаешь. Ссыльная я, поднадзорная, от того, что набедокурила по-молодости изрядно.
Ей было восемнадцать, возлюбленный имелся в дополнение к прекрасной будущности и чародейским талантам. И род ее был старинный боярский, и все к свадьбе шло. Только не дошло. Изменщик возлюбленный оказался, да еще и настолько глуп, что позволил невесте себя с другою застать в самой недвусмысленной позиции.
— Убила, — вздохнула хозяйка, — обоих, на месте, и плод во чреве моем от чародейства сгорел. Меня за такие дела собирались сил полностью лишить перед ссылкою. Да батюшка все связи свои на помощь бросил, оставили. Лишенный сил чародей не жилец вовсе, я поклялась, что чардеить никогда не буду, только не забирайте. Сейчас иногда думаю, лучше бы тогда все закончить.
— Тогда бы вы Лизавете отмстить помочь не смогли, — сказала я твердо, — так что правильно жизнь ваша обернулась. Не о том узнать хотелось. Блохин знал о глиняных куколках, потому как имел предписание ваше колдовство наблюдать. Знал, но простил, по инстанциям отчета не направил. Он под Чикову копал? Под дела ее приютские?
— В том числе. Степан быстро разобрался, что в нашем болоте рука руку моет.
— Какие аресты готовил?
— Не знаю, — всплеснула руками Фараония.
— Еще один вопрос. Почему вы нынче на балу у Бобруйского не присутствовали? Неужели не пригласили?
— Представь себе, нет.
— Спасибо. — Встала я с дивана. — И простите за ночное вторжение. Мы с Григорие Ильичем…
Тут моих ноздрей коснулся запах жженного сахара.
— Еще о чем-то хотела спросить Гелюшка.
прода 9.12
Я перекинула мысли в голове как карточную колоду.
— Точно! Ничего от вас не укроется. Про стекло. Оно ведь чардейство полностью блокирует, так как же вы стаканы узлами закручиваете?
— Это просто, — она пошевелила пальцами, — надо за объект не стекло брать, а воздух, который его окружает. Нагреваешь воздух огненным арканом, от того жара стекло и плавится.
«Действительно просто, — подумала я. — Тюрьмы для чародеев придется срочно видоизменять, до этой простоты кто угодно додумается, это вопрос времени».
— Благодарю вас, мадам Фараония. Господин Волков, пойдемте.
Холерический темперамент Григория Ильича выражался на его лице нервным тиком: глаз дергался, желваки на скулах напрягались и опадали, будто от истового пережевывания.
По уму надо было бы мужчинку успокоить, но времени на то не было. Ни минуточки.
С крыльца Фараонии я слетела кубарем, запрыгнула в сани.
— Гони на Архиерейскую!
Служивый тронул, не стал лишнюю бодягу разводить, что-де без пристава это никак невозможно, тем более, что сам Волков уже торопился. А хорошо в Британиях личный состав тренируют, любо дорого поглядеть на бег молодого здорового мужика по зимним берендийским просторам. И для темпераменту сплошная польза, весь в физическую активность испарился.
— Рыжая идиотка, — похвалил мистер Грегори меня, наконец перевалившись через борт.
— Торопиться надобно, Гришенька. — Укрыла я шкурой его колени. — Опростоволосилась я, получается, не на ту гадалку подумала. А ежели, пока я с Фараонией политесы разводила, преступники на мою Миху покусились? За Губешкиной пришли, да не застав, горничную стращать принялись? Не прощу ведь себе.
Волков тяжело дышал, то ли от бега, то ли от того, что я шептала ему на ухо..
— Молодец, Гелюшка. — Повернул лицо, поймал губами мой рот.
Ах, как же великолепно, когда хвалят. Но даже зажмурившись не получалось представить подле себя другого хвалителя, поэтому я мягко отстранилась:
— Полноте, ваше высокоблагородие, приберегите пыл для невесты настоящей.
— Ты-то себя бережешь.
— Не в том дело, просто голова моя так устроена, что лишь одну мысль вмещает. Сейчас только о преступлении думать могу.
«Перфектно, Попович! Не в том дело. Конечно, нисколечко. Ты же авансы натурально раздаешь! Не стыдно, кокетка приказная? Размякла от мужской ласки? Страстного кавалера с крючка не желаешь упустить? Коллекции собираешь?»
— Да никто на твою Миху не покушается, — сообщил Волков уже спокойно.
— Расскажи про свою версию.
— Изволь. — Он посмотрел на возницу и придвинулся еще ближе ко мне. — Блохина твоего свои же приказные жизни лишили из-за денег.
Прикинув и так и эдак, я фыркнула недоверчиво, Грегори продолжил:
— От того и дознания вести не стали, прокопали за оградкой, а сами деньги искать принялись.
Мы уже завернули на сонную Архиерейскую.
— Глупости, Гриня, — шепнула я, — искали бы, нашли непременно. Мне четверть часа всего на поиски понадобилось. В камине между скульптур запрятаны были под крышкой задвижной, я туда заместо денег беличий труп определила.
— А куда перепрятала?
— В том-то и дело, в спальне под кроватью саквояж валяется.
— Под опись сдашь.
— Разумеется. Только что это за деньги?
— Взятка.
— Нет! Сам рассуди. Предположим, Блохин шел к усадьбе Попова именно взятку получать. Да не шел, верхом мчался.
— Ну?
— Примчался, получил, двести рублей, предположим, неклюду за услугу отслюнявил… Хотя что это за услуга должна за две сотни быть?
— Какому еще неклюду?
— После расскажу, — отмахнулась я, размышлять вслух было удобно и привычно. — Неклюд захотел больше, убил Блохина… Нет, не сходится.
— Это от того, что ты свою версию отринуть не желаешь, а к моей наживо шьешь.
— Справедливо. Тогда давай свою поподробнее.
Ночное безмолвие разорвал звук револьверного выстрела, за ним последовали еще четыре. Грегори сорвался с сиденья, приземлился у калитки, перемахнул через нее и скрылся за стеною дома. Я побежала к парадному крыльцу. Выбить дверь не получилось, не в атласных бальных туфельках. Крикнула вознице:
— Мужик, подсоби!
Служивый высадил ее боком, наши работнички тоже не лаптем щи…
— Мишка!
Пацан стоял в гостиной у стола, из револьверного дула дымок, сам в моем чиновничьем мундире.
— Геля! — Оружие упало на ковер. — Геля-а…
Обняв рыдающего мальчишку, я гладила его по волосам:
— Ну-ну, успокойся, болезный… Первый раз в человека всегда страшно.
— В ноги целил, — всхлипнул Мишка.
— Не попал, — решила я, заметив две нетопырьи половинки на ниточках свисающие с потолка и изрядную дырищу в последнем. — Это тебя отдачей подбросило, ты впредь не в ноги цель, а под ноги, как раз в корпус куда-нибудь угодишь.
Возница прошел на кухню, звякнул посудой, вернулся с жестяной кружкой полной воды, сунул пацану:
— Пей.
Зубы страдальца отбили дробь по жестяному краю, неявный еще кадык спазматично дернулся.
Приказной зажег обе настенные лампы, присвистнул:
— Однако.
— Молодец, Ржавый, — похвалила я с преувеличенной радостью, — подстрелил таки разбойника.
Кровь блестела на полу лужицей, от нее капельками шла кровавая дорожка, а дверную пятнали веерные брызги. Плечо, либо предплечье, правое, тело развернуло на пол шага, а это вот я каблуками в лужу наступила. Значит, Мишка стрелял оттуда, от кресла?
Я обернулась в вошедшему с черного хода Волкову.
— Погоня завершилась сокрушительным фиаско, дворами злодей ушел, — сообщил пристав, рассматривая наряд «горничной», опустил глаза на пол, — на снегу тоже кровь.
И воцарилась пауза. Возница стоял почтительно у порога, пацан всхлипывал, я лихорадочно соображала, как опишу сегодняшние события в официальном протоколе. Григорий Ильич поднял мой револьвер, щелкнул проверочно затвором, Мишка уронил посуду на ковер.
— Позвольте отрекомендоваться, господа, — проговорила я веско. — Надворный советник Евангелина Романовна Попович, сыскарь чародейского приказа Мокошь-града.
И продолжила другим тоном:
— Миха, ступай переодеться, да постарайся мундир мой аккуратно сложить. А вы, господа, располагайтесь. Зовут тебя как, служивый?
— Федором, ваш бродь, — принял он мою шубу. — Дозвольте поинтересоваться, в столицах что ли баб в полицию нанимают?
Пожав плечами, я присела в кресло у стола, кивнула Волкову:
— Григорий Ильич, прошу простить мне этот вынужденный маскарад. Как вы уже, наверное, догадались, горничная моя тоже под личиной.
Мишка как раз вернулся в гостиную в моем шлафроке:
— Михаил Степанов, вольнонаемный.
Волков рассеянно посмотрел по сторонам, положил револьвер на стол.
— Чайку? — предложил пацан.
— Не откажусь. — Григорий Ильич стряхнул с другого кресла штукатурку и сел. — Но сначала расскажи, что приключилось.
— Хозяйничал я, Евангелиночку Романовну с бала дожидаючись, притомился да туточки задремал.
— В мундире ее и с револьвером?
— Ну да, — покраснел Мишка. — Воображал себе всякое. Ну соплю себе, сны уже смотрю про сыскные мероприятия, тут холодком подуло, я пробудился натурально и свет пригасил.
— Молодец, — поддержала я своего вольнонаемного. — Татей сколько было?
— Один, с черного хода вломился, да дверь, заметь, ключом отпер, даже без шума. Я затаился, за подлокотьем кресла меня от порога заметно не было. Он дом обошел, спальню за спальней. Бесшумно ступал, что на лапах кошачих. Ну, думаю, пронесло, уйдет несолоно нахлебавшись. Но он в гостиную вернулся. Стоит, носом тянет, принюхивается. Рожи не видать, личина на ней черная, чулок, или что-то вроде. Я дышать даже перестал. А он говорит: «Не прячься, милая». И ножик поднимает.
— Этот? — спросил вдруг Федор и достал из-за тумбы охотничью «щучку».
— Наверное, — пожал Мишка плечами. — Мне ж только силуэт видно было, из сеней свет в спину разбойнику светил. Ну я и выстрелил. Три раза. Первый еще целил, а после палил куда придется.
От этого «куда придется» придется мне ремонт мещанке Губешкиной оплачивать. Кроме потолка дырами от выстрелов украшалась также и стены.
Федор вызвался помочь с самоваром и они с Михаилом ушли на кухню.
прода 10.12
— Грегори, — сказала я жалобно, — не сердись. Я собиралась тебе вот-вот признаться.
— Вы, Евангелина Романовна, определитесь, — холодно предложил он, — на «ты» мы, или на «вы». Или желаете мне, к примеру «тыкать», а от меня вежливого обращения ожидаете? Класс ваш немногим моего выше, но берендийское чинопочитание неистребимо.
— Как вы пожелаете, — исторгла я виноватый вздох, даже не заступившись патриотично за наши обычаи перед иностранцем, вот какую вину ощущала.
Григорий Ильич выдержал театральную паузу и по-мальчишески улыбнулся:
— А хороша ты, Попович, в допросах.
Зардевшись от похвалы, я ответила улыбкой:
— Ты, Волков, тоже молодец.
— Не утешай, — отмахнулся он. — Был бы молодец, с поцелуями к надворному советнику не совался.
Покраснев, для разнообразия, смущенно, я тряхнула головой:
— Проехали и забыли. О другом думать надобно. Но прежде поверь мне, пристав крыжовеньский, что мешать ни в чем тебе не буду, а только помогать по мере сил. И, к слову, когда мне бумаги о назначении из столицы пришлют, твое имя в документах проставлю с огромным удовольствием.
Грегори изменение своего статуса воспринял вполне гладко, эманации мужские пригасил, стал деловит и собран. Вестимо, посулами должности обрадовался.
Парни смели со стола сор, убрали нетопырьи останки, накрыли к чаю. И мы вчетвером устроили рабочее сыскное совещание.
Начальник чародейского приказа Семен Аристархович Крестовский устроил форменный переполох на благочинной Цветочной улице. Он колотил в двери зоринского особняка не менее четверти часа, пока заспанная горничная Марта (их обеих одинаково кличут, не перепутаешь), наконец не впустила ночных гостей.
— Удержу Семка не поддается, — оправдывался перед Иваном Мамаев, не забыв потрепать девичью щечку. — Меня тоже из постели выдернул.
Иван Иванович обитал в особняке с недавнего времени. Поначалу, когда супруга его Серафима в свои сновидческие пределы удалилась учебу продолжать, вернулся молодожен на холостяцкую квартиру. Привычнее ему так было. С недельку примерно все своим чередом шло, но в один прекрасный день в приказ статскому советнику Зорину телеграмму доставили:
«ты что творишь вскл смерти моей хочешь впр артемидор ума сходит тчк домой ступай вскл абызов»
Иван Иванович телеграмму зачел трижды, последний раз даже вслух.
— Серафима Карповна, — расшифровал умный Мамаев, — учуяла, что ее супруг молодой не на месте, отчего тревожится и науке в полной мере не отдается, вот блаженный учитель Артемидор и явился во сне господину Абызову, чтоб он тебя к порядку призвал.
Зорин вздохнул тяжело, отбил ответную депешу: «будет исполнено», и переехал на Цветочную со всеми вещами.
Семен Аристархович бросился к другу:
— Ванька, с Гелей беда!
— Разберемся, — зевнул Зорин. — Марта, голубушка, прими одежду у господ сыскарей. Мы в кабинете побеседуем.
— Кофею подать?
— Непременно подай. — Мамаев плотоядно улыбнулся. — С коньячком. Семен Аристархович у нас в ажитации пребывает, надобно подлечить.
Горничная присела в книксене, пристроила мужские пальто на вешалке и ушла в кухню. Вскоре в том же направлении протопала еще одна пара женских ножек. Вторая Марта спешила на помощь, лакея они, видимо, решили не будить.
Кабинет у Зорина был основательный, ему под стать. Дубовая полированная мебель, обширный письменный стол с лампой под зеленым абажуром, на стене портрет супруги верхом на крылатом коте. Эльдар Давидович на портрет мельком посмотрел, а сесть попытался спиною, чтоб не отвлекаться на грустные мысли.
— С восьми вечера, — сказал Крестовский, — оберег гелин не отвечает.
— Сняла? — предположил Зорин.
— И я говорю, сняла, — Мамаев насильно усадил Семена в кресло.
— Зачем?
— Ну мало ли, может, чтоб в декольте ее «ять» видно не было. Может светить перед какими чародеями опасается. Ты знаешь, сколько в Крожопене этом чародеев? Вот и я не знаю. Иван, ну хоть ты скажи.
— И скажу. — Зорин включил и выключил настольную лампу. — И, наверное, Семушка, нечто неприятное тебе.
Включил сызнова и убрал руку.
— Ты, господин Крестовский, сейчас не как начальник себя ведешь, а как обыкновенный ревнивый мужик. И в этой своей ипостаси точно так же все контролировать желаешь. Это плохо. Евангелина Романовна — сыскарь, она в Крыжовень с заданием поехала и исполняет его по своему разумению. Пригляд и контроль ей без надобности. Будь какая нужда в нашем участии, Геля отправила бы призыв, и вся недолга. Дурацких амбиций за ней не замечено, так что недоверие твое ничем не подкреплено, зато обидно.
В дверь легонько постучали и вошла Марта с подносом, другая горничная придержала створку и помогла с сервировкой. Пока девицы хлопотали, сыскари хранили молчание. Мамаев налил в две рюмки янтарного коньяку, сам пригубил кофе, изобразил лицом удовольствие, подмигнул Мартам. Девушки удалились, Зорин взял рюмку:
— За наших женщин? И за доверие.
